Меня зовут Гюнтер Швеннер, и в этот особенный день я расскажу вам о мире нечто большее.
Думаю, меня вполне можно было бы назвать обычным ничем не выделяющимся немцем, коих нынче большинство в Петерсбурге, если бы не одно «но»: я смотрю на этот мир совершенно с иной позиции.
Родился я тридцать два года назад, в те бурные времена, которые теперешнее старшее поколение называет периодом великой стройки и реорганизации. Города отстраивались практически с руин, возводимые каторжным трудом немногочисленного выкошенного войной местного населения, а также добровольных переселенцев с исконных германских земель. Родители мои, урожденные баварцы, внешность имели истинно арийскую, и даже в моей памяти, не говоря уже о фотографиях их молодости, они остались выдержанно-горделивыми и какими-то неестественно красивыми. Нежно-светлые волосы их до самой смерти оставались потрясающе гладкими, а изрезанные канавками морщин лица казались мне участливо ласковыми, несмотря на напускную чопорность. К сожалению, общественные дела волновали родителей больше, чем устройство семейного счастья. А потому получилось так, что мне суждено было стать поздним и единственным их ребенком. Безусловно, это наложило четкий отпечаток на мое воспитание. Рос я в спокойной обустроенной обстановке тихого счастья доживающей свой век пары. Родители, точно спохватившись упущенных лет, любили меня безмерно, но, сдерживаемые твердыми внутренними убеждениями, не баловали, прививая истинно немецкую практичность, пытливость ума и сдержанность в эмоциях.
Детство мое проходило в странном укрытом родительской заботой одиночестве. Не могу сказать, что я рос необщительным. Вовсе нет. Скорее просто существовал в своем маленьком закрытом мирке, полном ярких фантазий и вымыслов. Но за пределы семейного круга мои мечтания не выпускались – взрослые не поощряли увлечений зыбкими неосуществимыми вымыслами, более прививая интерес к точным наукам, в частности к математике. И со временем мечты, и правда, потихоньку исчезли; я стал ничем не примечательной крупицей в бесформенном потоке обывателей.
Не могу точно сказать, когда я заподозрил вокруг неладное. Возможно, в те дни, когда, окончив университет, устроился в главное бюро статистики земель восточного рейха. Какое-то странное наитие определило во мне выбор профессии. Отчего-то казалось, что выпестованная родителями усидчивость, наблюдательность и аккуратность, а также загнанная внутрь живость фантазии проявят себя именно там. Да и оставшаяся в одиночестве (из-за смерти моего отца) мать, ежедневно говорившая мне о важности точных наук, желала видеть единственного сына на уважаемом теплом месте работника умственного труда. Именно в бюро статистики я впервые начал задумываться над окружающим миром и своей ролью в круговороте вещей и событий. И чем больше я размышлял, тем тревожнее становилось. Обострилось вспыхивавшее со странным постоянством ощущение дежа-вю. События, сплетенные в бесконечные цепочки, казались неуловимо знакомыми. Знаю, что по большому счету, вся жизнь обывателя бежит по кругу: работа, дом, семья, телевизор, постель и вновь работа. И что все мы произносим одинаковые фразы приветствия и прощания, односложно отвечаем «нормально» на привычные уже «как дела?», но для меня дело отчего-то обстояло многим сложней. Я и сам не сразу осознал, к чему вели меня туманные домыслы и догадки. До тех пор…
До тех пор, пока ровно год назад по распоряжению руководства я не отправился в краткосрочную командировку в Гейнебург-на-Дону. Этот некогда известный русский город после нашего триумфа в молниеносной войне был разрушен до основания и отстраивался уже по архитекторским планам Рейха. Широкие по-немецки аккуратные главные улицы радовали глаз изящно-строгими фасадами государственных учреждений, перемежаемых небольшими лавками и магазинчиками. Вокруг зеленели ухоженные кроны деревьев, теплый южный ветер лениво шевелил развешенные повсюду красно-белые флаги с черными свастиками. Ближе к окраинам улицы сужались, но становились оттого только уютней и тише. Многоэтажки вытеснялись частными домами с обласканной жарким солнцем травой ухоженных газонов. И с первых же минут пребывания там четкое ощущение некоей повторности укрепилось в душе. Все эти проспекты и улочки, скользящие по дорожным линиям электромобили, делано счастливые физиономии прохожих я уже где-то видел. Этот южный город, несмотря на кажущуюся неповторимость, по сути, ничем не отличался от родного Петерсбурга. Форма оказалась отлична лишь в деталях, но содержание было ошеломляюще идентичным. Можно было назвать это признаками эпохи, скудной выдумкой архитекторов и градостроителей Рейха, но я отчего-то видел тут нечто иное.
С тех пор ощущение дежа-вю безгранично овладело мной. Каждая деталь, каждый эпизод, каждая вещь казалась ранее виденной. Фантазия разыгралась настолько, что я начал осознанно - с верой в тайный подвох - искать четкие закономерности. Мне удалось раздобыть план здания статистического бюро Гейнебурга-на-Дону, в котором я часто бывал во время командировки. И анализ этих схем заставил меня всерьез задуматься: план строения оказался таким же, как и внутреннее устройство аналогичного бюро в Петерсбурге, только с переставленными в вольной последовательности этажами. Обычный человек списал бы это на шаблонность государственных построек, но только не я.
После этого странные мысли постепенно переросли в настоящую манию. Я уже не мог нормально работать; в блоках информации, в статистических расчетах и поступающих данных я видел одно и то же: бесконечный повтор нескольких десятков основных комбинаций. Я начал осознавать, что весь мир выстроен из ограниченного набора предметов и явлений, а все остальное – лишь вариации, старательно завуалированные многоцветием ничего не несущих деталей. Но самое страшное, что подобное я стал замечать и в людях. В командировке я окунулся в обстановку незнакомого коллектива, но уже через три дня твердо знал, что его отличия от моего родного – лишь в лицах и незначительных частностях. Начальники оказались как один сходны со стоявшими надо мной в Петерсбурге, только несколько отличались годами и шефствовали над другими отделами. Но сходство в характерах, манерах и привычках выявилось поразительное.
На основании этих наблюдений и сформировалась моя сумасшедшая теория: вся наша жизнь – это чей-то масштабный эксперимент, а мы сами – лишь накрытые колпаком лабораторные крысы.
И вот пробежал ровно год с той памятной даты, когда я впервые ухватил ниточку правды. И, наверное, этот день что-то значит в моей судьбе. Сегодня я докопаюсь до истины.
Сейчас я сижу дома в своем любимом мягком кресле. Вокруг чернеет полумраком небольшая гостиная. Из расположенного напротив окна сочится неживой свет угасающего дня. Призрачно-белая пыль неторопливо кружится над стоящим слева мягким диваном с двумя подушечками. Рядом и почти посреди комнаты ютится низкий журнальный столик с бросающей ленивые блики стеклянной крышкой. Справа от меня пара дюжих старых шкафов и выключенный телевизор. За окном сереет безжизненными фасадами скучный вечерний Петерсбург. И я безразлично наблюдаю сине-черные разводы туч на темнеющем небе.
Все чаще и чаще тихими одинокими вечерами я сижу в своем кресле и бесстрастно взираю, точно в пустую стену, на трафаретную картину за стеклом. Она не рождает внутри ни мыслей, ни чувств, ни ассоциаций. Абсолютная холодная пустота, будто там за окном вовсе и нет ничего. И подобные рассуждения почему-то не кажутся бредом. Хотя, вероятно, только ненормальный рассуждал бы подобным образом. Но безучастный вид серого города интересует меня сейчас меньше всего. Я пытаюсь сосредоточиться на ощущениях, но не на тех, что вероломно подсовывают мне глаза или нервные окончания кожи, а на тех, что рождают реальные предметы реального мира.
Сейчас меня более интересует, что в этой комнате настоящее, а что всего лишь иллюзия.
Думаю, что мелкие предметы, вроде пыльных книг на полке или помятого журнала на столике, на самом деле не существуют. Действительно, что они есть, по сути? Безделушки и блоки сшитой бумаги с какой-то информацией, которая не в состоянии как-то повлиять на реальные предметы, а значит, может вполне быть обманом. Скорее я вижу те сведения, что меня научили видеть или, что еще хуже, которые мне транслируют. Я не отметаю и этот вариант. Вся моя жизнь стоит на зыбких подпорках информации, к которой я сам не имею никакого отношения и которую никак не могу проверить. Миром уже давно заправляют газеты и телеэкран. Их силы хватит, чтобы по легкому взмаху незримого дирижера породить девятый вал массового психоза. И я лишний раз убеждаюсь в болезненной зависимости нашего мира от вездесущей, но непроверяемой информации, чей бесполезный фон стал тонким инструментом в чьих-то искусных руках.
Но что же тогда реально именно здесь, в этой комнате?
Пол? Да, пол вполне реален. Теоретически можно обмануть и вестибулярный аппарат, но так как я совершаю движения, перемещаюсь в пространстве, то и пол должен быть настоящим. Наверное, как и стены, иначе, если б они были иллюзией, то под обыденной силой тяжести, даже обманутый собственным зрением и осязанием, я могу провалиться сквозь них, к примеру, оступившись и неаккуратно упав.
Так, что дальше? Кресло, в котором сижу. Оно может быть обманом по форме, по мягкости, но оно обязано существовать, чтобы обеспечивать сидячее положение телу. Значит, сила тяжести и есть то мерило, что позволит мне прикинуть хотя бы приблизительную обстановку моего реального дома. А журнального столика здесь наверняка нет. Я не могу на него сесть или встать – он не выдержит моего веса. Да и если споткнусь об него, то вряд ли упаду. Почувствую ушиб на ноге, вызванный воздействием кожных стимуляторов или, к примеру, специального костюма. Осколки стеклянной столешницы десятком фантомов разлетятся по полу. И что ж? Они не более чем сотни мелочей в моем доме – бесполезных вещей, которые абсолютно ничего не решают. Нас обманывают во всем: от глобальностей до пустяков! Миром правит информация, но она легко подменяется – история знает тому тысячи примеров. Что уж говорить о телевизоре, если даже пейзаж за окном кажется мне ненастоящим. А существует ли в таком случае вообще улица? Или ветер создается огромными вентиляторами, а мороз – воздействием стимуляторов, вживленных в кожу? Что, если вся моя жизнь проходит в нескольких комнатах, которые волей невидимого экспериментатора принимают вид дома, работы или цветущего сада?! Возможно, все человечество – подопытные крысы в клетке неведомых ученых, которые ставят на нем опыты и старательно фиксируют результаты в специальных тетрадях.
Но есть вариант если не выбраться отсюда, то хотя бы попробовать сломать эту клетку! Да, я уже думал об этом. Но в нашем мире теперь невозможно испортить даже это мягкое кресло. Руками не разломать; огнем не сжечь – его просто нет! Курение запретили сразу после окончания восточной войны. Спички уже без надобности: плита на кухне электрическая. Весь мир стал безопасным, как для людей, так и для вещей. Нет оружия – его тоже запретили. Нету даже ножей – продукты продают нарезанными! Сейчас я понимаю, что живу в огромной мягкой комнате, где нельзя что-либо поломать или разрушить. Кто-то проводит очень грамотный эксперимент. С минимальными вмешательствами.
Но выход обязан быть всегда. Пусть обжуливают мои чувства, но мозг им не обмануть, иначе подобные мысли просто блокировались, и я никогда в жизни не задумался бы о таком жутком положении вещей. Значит, все-таки есть выход. Есть вариант.
Зрение.
Возможно, на мне сейчас надеты очки. А может быть, там устройство похитрее: очки ведь могут сползти во сне или при резком движении. Но, так или иначе, эти штуки заставляют мои глаза обманывать мозг. Наверняка, я вижу настоящую картину расположения предметов в комнате, но есть и некая надстройка. Журнальный столик, телевизор, картина на стене – всего этого нет. Эти элементы транслируются, будто телепередача. Но я мог бы усилием воли постараться отфильтровать то, чего не существует на самом деле. Заставить мозг воспринимать только реальные вещи.
Закрываю глаза.
Темнота. Мягкие подлокотники, удобная спинка. Ногам немного прохладно. Дышу плавно, стараясь представить комнату. Прикидываю, как бы она могла выглядеть без иллюзий. Мысли текут плавно, покачиваясь, будто волны, в такт моему дыханию. Я стараюсь отключить тактильные ощущения, пытаюсь отрешиться от убаюкивающей фантомной мягкости любимого кресла. Оно теперь будто уплывает из-под меня. Но вдруг! что это? Кресло точно стало несколько жестче. Или я сам это придумал?! Нет-нет-нет. Оно определенно твердеет. Привычное мягкое кресло в действительности не такое! Я уверен.
Резко открываю глаза.
Опостылевший стеклянный столик слабо отражает мутный свет фонаря. Два шкафа справа чернеют неприступными глыбами. Обстановка нисколько не изменилась. Прикусываю губу от нервной злости и вновь смежаю веки. Кресло опять мягкое, даже, наверное, мягче, чем обычно. Я должен пробовать снова и снова. Сегодня тот самый день, когда я могу добраться до цели. Я уже разобрался в сути, осталось малое - открыть глаза на реальность. А она вокруг – «недосягаемо близко». Если я в силах представить что-то, то и могу увидеть действительность наяву. Это все равно, что взаправду переживать ночной кошмар, а потом резко проснуться в собственной постели и осознать, что это был лишь глупый сон.
Я смогу увидеть.
Кресло вновь медленно отвердевает. Какие-то странные ощущения на спине. Нет, ничего странного: спинка кресла тоже жесткая. Они просто не могли обмануть миллионы кожных рецепторов – все равно часть нервных окончаний должна чувствовать реальные очертания предметов. Нужно сосредоточиться именно на них. Подлокотники немного меняют форму. Или это только кажется? Нет! Так и есть, они не такие, не могут быть такими! Ногам вдруг становится теплее. Что это: прилив крови или снова обман? Стараюсь сосредоточиться на глазах. Почувствовать их. Немного вращаю глазными яблоками. Ощущения очень реальные; должно быть, внутрь организма никто не лез, ограничились лишь внешним воздействием. Пытаюсь представить работу, свое место в самом углу отдела. Удобный крутящийся стул, вынесенная после рабочего дня корзина, небольшой стол со светло-коричневой крышкой, аккуратные стопки бумаг, старое фото родителей в рамочке, на дальнем краю папка с почти готовым отчетом. Ее фиолетовая обложка. Да, как можно ярче! Рядом ручка. Матово-черная, с потертой маленькой свастикой в белом кружке. Картина уже вполне реальна. Но еще нет. На папке – да! – там с краю, очень близко от корешка случайный росчерк той самой ручки!
Резко открываю глаза.
Темнота! Я вижу темноту!..

- Центр, центр. Это два-двенадцать. Мы на позиции.
- Слышу вас, два-двенадцать. В помещении три объекта и тело. Вас ждут. Удачи.
Дверь в квартиру была приоткрыта. Три фигуры в скрывающих все тело ярко-белых костюмах вошли в узкую прихожую. Лица прятались за зеркальными экранами цилиндрических шлемов. Лучи фонарей рассекли кромешную тьму, и один из странных визитеров вздрогнул, высветив неимоверно бледного тщедушного человечка, застывшего у дальней стены.
- Один-три, спокойно. – Раздался властный голос в радиоэфире. – Это всего лишь объект. Пора бы уже привыкнуть.
Один-три ничего не ответил, лишь шумно выдохнул. На бледно-серой коже человека отчетливо выделялись свинцовые нитки вен; с ног до головы тело едва заметно бугрилось от вшитых под кожу крошечных сенсостимуляторов и датчиков. Глаза разглядеть было и вовсе непросто – их скрывали небольшие пластинки мутно-серого пластика.
- О, доктор Хеннель! Проходите скорее, он здесь! – сдавленно, будто боясь потревожить тишину, обратился человек к два-двенадцать и нервно мотнул головой в сторону гостиной.
Вошедшие промолчали, но человек отчего-то быстро закивал и начал рассказывать о том, как случайно наткнулся на труп соседа. Троица миновала темный пустой коридор и оказалась в небольшой комнате без окон, весь интерьер которой состоял из черного ящика, что служил жильцу телевизором, дивана и жесткого кресла, возле которого распласталось тело молодого мужчины. Он лежал, уткнувшись лицом в черный пол, будто в последний миг перед кончиной попытался встать, но упал. В комнате присутствовали еще два объекта – такие же бледные мужчина и женщина жались к противоположной стене, боязливо поглядывая на умершего.
Человечишка из коридора все еще что-то говорил, нервно потирая ладони. Два-двенадцать присел возле трупа и перевернул его на спину. В эфире вновь раздался сдавленный всхлип один-три. Лицо умершего перепачкала уже спекшаяся темно-бардовая кровь, пустые раскуроченные глазницы выглядели ужасающе.
- Ну и видок у него…
- Уже третий такой за полгода. – Глухо пробасил два-двенадцать. – Думаю, министерству пора бы уже пересмотреть концепцию невмешательства. И начать вживлять элементы прямо в мозг.
Две фигуры в белых костюмах упаковали тело в черный мешок, а один-три все еще не мог успокоиться. Объекты что-то говорили и получали, видимо, ответы. Лица их были напуганными, они боялись и совершенно не знали, как себя вести. На мгновение один-три стало даже жалко этих несчастных бледных существ, что живут в странном вымышленном мире. Но с другой стороны они непонятным образом сумели сохранить ту странную детскую наивность, которая столь редко встречалась за стенами лаборатории. Объекты жили в огромном искусственном городе, который для них умещал в себе целый мир – земной рай, где нет нужды ни в чем себе отказывать, где болезни и смерть огромная редкость, где нет насилия и убийств. Это была действующая модель утопичного общества, которое просто не могло бы существовать в реальности. Мир безграничных возможностей, где можно все.
Нельзя только открыть глаза…

Следующее утро ничем не отличалось от предыдущего. Мутно-желтое солнце лениво всплыло над правильными контурами зданий, осветлив холодную синеву небосклона; грязные ночные тучки, порозовев в огне зарничного марева, превратились в легкие облака. Люди серым потоком бездумно двигались на работу; тихо жужжа, проплывали мимо электромобили. Одетый в заношенный осенний плащ сгорбленный ариец на минутку остановился возле примостившейся на углу газетной лавочки. Немец был стар: некогда золотистые усы его выбелило время, кожа усохла, растрескавшись сеткой глубоких морщин.
- Гутен морген, герр Хансен. – Заметив постоянного покупателя, хлопотливый торговец учтиво приподнял серый котелок, оголив на секунду покрытую крошечными капельками испарины лысину.
- Гутен морген, герр Бек. – Пожилой мужчина кивнул и задумчиво пригладил длинные усы. - Какие новости сегодня?
Хозяин лавки покачал головой и уже хотел почесать в затылке, но, коснувшись шляпы, сконфуженно отвел руку:
- Ох, герр Хансен! Страшные дела нынче, страшные... Подумать только! Две нелепые смерти в одну ночь! И это с нашим-то уровнем медицины. Куда только люди смотрят… – Посетовал продавец, протягивая клиенту пару остро пахнущих типографской краской газет.
- Ммм…- задумчиво протянул пожилой немец, укрепляя на щуром глазу пенсне и всматриваясь в заголовки. – Давно такого не было. А один-то совсем молодой… Эх…
- Да… А герр Йормахер ведь соседом моим был, жил двумя этажами сверху… Умер вчера от сердечного приступа. Прямо дома, представляете? В собственном кресле.
- Ох, что делается… - сочувствующе проговорил герр Хансен, зажав газеты подмышкой и доставая кошелек.
- И тот, молодой, тоже ведь у себя дома скончался. Какой-то бухгалтер… Вот так, внезапный приступ эпилепсии. А такой молодой ведь, подумать только!
Продавец замолчал. Печальные глаза его задумчиво поднялись к подернутому облаками светло-синему небу. Неловкое молчание, тихонько кашлянув, прервал герр Хансен. Лавочник вздрогнул и с виноватым видом принял деньги.
- Да, ваша правда, – сипло пробормотал старик. - Жизнь такая пошла, ничего не попишешь…
Старый немец отошел от киоска, остановился и едва слышно добавил:
- Ведь и в раю нужно поддерживать порядок…

«А вот одна штука Христу, наверно, понравилась бы – это ударник из оркестра. Я его помню с тех пор, как мне было лет восемь. Когда родители водили сюда меня с братом, с Алли, мы всегда пересаживались к самому оркестру, чтобы смотреть на этого ударника. Лучше его я никого не видал. Правда, за весь номер ему всего раза два удавалось стукнуть по этой штуке, и всё-таки у него никогда не было скуки на лице, пока он ждал. Но уж когда он наконец ударит, у него это выходит так хорошо, так чисто, даже по лицу видно, как он старается».
Джером Сэлинджер, «Над пропастью во ржи».

20:33.
В комнате темно, но из широкого окна равномерно лился свет огней вечернего мегаполиса. Джейн сидела посреди широкой кровати на мягком бархатном одеяле, полностью обнажённая, рассматривающая что-то по ту сторону окна. Её длинные волосы прикрывали грудь и спину, она медленно расчёсывала их плавными завораживающими движениями. Джефферсон наблюдал за ней сидя в кресле. На нём был только халат, да мягкие тапочки. Взгляд учёного скользил по прекрасному идеальному лицу юного создания, воплощения красоты, иногда опускаясь на голые плечики и ниже.
– Котёнок, тебе надо будет уехать, – произнёс Эйб тихо, начиная неизбежный разговор.
Джейн на мгновенье замерла, но ничего не ответила. Джефферсон вздохнул, немного поёрзал в кресле, затем продолжил:
– И лучше всего вообще уехать из страны. Куда-нибудь подальше. В Россию, например.
– В Россию? – с ужасом обернулась девушка. – Там же холодно! Но если ты будешь со мной, тогда…
– Ты едешь одна, – непререкаемо сказал Эйб. – Лучше в Москву. Поселишься где-нибудь поближе к Кремлю, это самое безопасное место на планете.
Джейн испытующе смотрела Джефферсону в глаза, но в сумраке её взгляд терял выразительность. Джефферсон вытерпел этот взгляд.
– Что ты опять натворил?
– Пока ничего. Правда. Но тебе всё равно лучше уехать. Примерно на две недели.
Учёный взял с журнального столика стакан, налил горького шипучего лимонада, сделал пару глотков. Необходимо привести мысли в порядок и ещё раз хорошенько всё обдумать.
– Родителям не звони, – спохватившись, добавил он. К его удивлению, Джейн не стала спорить. Просто отвернулась к окну. Эйб нервно выдохнул. – Вот и умница. Хорошая девочка.
Он взял со столика коммуникатор, включил анонимный звуковой режим и выбрал номер Заказчика – покровителя ИЦ в целом и проекта в частности. Тот ответил незамедлительно.
– Кто? – спокойный бесстрастный голос.
– Это я. Двадцать семьдесят семь. Есть разговор.
– Слушаю.
Джефферсон открыл было рот, чтобы сообщить о записке, но неожиданно передумал.
– Мне нужны кое-какие материалы, очень срочно…

22:01.
– А где Леви? – удивлённо спросил Морроу, глядя на одинокую фигуру Джефферсона на пороге лаборатории.
– Нет больше Леви, – глухо произнёс Эйб, проходя к своему столу. – Попал под машину, когда пытался скрыться из города.
– Что?!
Эйб искоса посмотрел на него. Хм, так ты не знал? – подумалось ему. Неужели смерть Леви это обычная случайность? Человек торопился, в спешке выбежал на дорогу и… Почему бы и нет?
– Чёрт возьми, что же теперь делать? – спросил Бёрнс.
– А что, если подать рапорт о переходе в ЦИБ? – предложил Морроу.
Ну вот ты и выдал себя, подумал Эйб, отвернувшись. А я-то подозревал Бёрнса.
– Можно попробовать, – облизнув губы, пробормотал Бёрнс. Слабак!
– Только после презентации, – ответил Джефферсон.
– Дожить бы до презентации, – пошёл на очередную провокацию Морроу.
– Да, – тихо прошептал Эйб. – Дожить бы…
Он смотрел на календарь, на котором кривым незамкнутым кружком был обведён день двадцать третье февраля. День, когда можно будет вздохнуть спокойно. Особенный день.

Влажные пучки пахучей хвои застревали в волосах. На щеке красовалась свежая, достаточно глубокая ранка, будто любовно прорисованная художником по гриму. Капли крови цвета сочной клюквы сочились из раны. Впоследствии эти красные бусинки жидкой ткани, такой всемогущей внутри организма и беспомощной вне сосудистой системы, превращались в маленькие ручейки, стремящиеся по наиболее удобной траектории скатиться к подбородку.
Черные, манящие пропасти зрачков, казалось, совсем вытеснили карие обрамления радужки. Во влажных глазах отражалась едва заметная в траве тропинка, цепкие, не всегда дружелюбные лапы сосен и других ее хвойных родственников и прозрачные теплые лучи предзакатного солнца.
"Пора бы отдохнуть",- девушка устроилась на сыром, поросшем мхом пеньке, облегченно вздохнув.
Мелкий дождь, накрапывающий, по всей видимости, с обеда, приятно охлаждал расгоряченную плоть, насыщая ее влагой и делая блестящей.
Не без удовольствия вытянув ноги, девушка огляделась по сторонам.
С первого взгляда картина окружающей действительностимогла показаться однообразной.На многие километры раскинувшийся лес, темный и угрюмый.
Но вот зашевелились стройные красавицы - сосны и пушистые застенчивые ели. Их тихой беседе вторит свежий молодой ветерок и без того смущающий зеленых подружек. Играя ароматными с их богатых нарядов, он летает между ветвями, иногда словно невзначай касаясь их. Но тут послышался гордый шелест статного кедра. И ветерок исчез, решив более не раздражать ревнивца.
Девушка просидела бы так целую вечность, если бы не темнеющее с каждой минутой небо.
Ночь, холодная и беспристрастная, входила в свои владения, попутно зажигая лампочки - звезды. Черный купол ее плаща спрятал всю землю, заставив смиренно хранить молчание даже болтушек - сосен.
Покинув свое временное убежище, девушка продолжила путь. Дорога в никуда , направление - вечность. Именно такие слова произнесла она, выйдя из дома - большой серой коробки, кишащей людьми - эгоистами, зацикленными на проблемах бытового плана.
Тропинка свернула влево, сверкнув на мгновение поверхностью лужицы, отражающей величественную луну.
Многие кичились своей непосредственностью, уникальностью, но продолжали жить как стадо. Какова цель такого существования? На двадцатом году жизни Энеида это поняла. Когда пригляделась к обыкновенной, на первый взгляд, ситуации.
Шел снег. Легкий, пушистый, как перышко ангела, спустившегося с небес. Сверкающий, как все драгоценности мира. Нежный, как младенец. Он летел на потоке морозного ветерка, исполняя свой чудесный танец. Гурьба маленьких снежинок, наивных и любящих весь мир, медленно парила над землей.
Внизу, уже совсем близко, шел человек. Темные, немного взъерошенные волосы, черное пальто. Закружившись в стремительном круговороте танца, снежинка медленно спустилась на плечо мужчины. Через мгновение на волосах, пальто красовалась целая мозаика воздушных кристалликов. Снежинки сверкали пуще прежнего, стараясь показать этим свою любовь к счастливцу. Внезапно его рука безжалостно смахнула белоснежных посланцев неба, что немало смутило их. И так раз за разом. "Но почему он так поступает?-в предсмертной тоске кричали снежинки,- Мы пришли к людям, чтобы дарить свою любовь и нежность, украсить серый мир..."
Небо с горечью наблюдало за тем, что происходит внизу. Его любимое детище - снег был уничтожен. Люди надевали капюшоны, фыркали, отмахивались словно от чего-то мерзкого...полностью отвергали преподнесенный им дар.
Небеса разозлились, попросив ветер, брата своего, показать людям всю боль его потери. И ледяной поток воздуха мигом спустившись вниз, безжалостно швырял в лицо жестоким людям все новые и новые снежинки, которые, разочаровавшись в возлюбленных, царапали их кожу своими острыми гранями.
Они старались пробудить в них разум и видение прекрасного. Но все было напрасно. И тогда, униженные снежинки погибали на щеках людей и таяли от душевных мук и печали. Оставляя после себя лишь кристальные капельки своих слез.

И Энеида ушла. Просто, молча и без ненужных сцен. Она отреклась от бесчувственного мира и покинула цивилизацию.
Тропинка вывела девушку к скале. Высокой, одинокой и невероятно красивой.
Энеида подошла к самому обрыву и села, свесив ноги вниз.
Ощущение свободы и чистоты бытия переполняло душу.
Вечный спутник девушки - ветер, заботливо кружил вокруг нее. Русые длинные волосы развевались в унисон дуновениям свежего потока.
Она поняла, что всегда мечтала об этом миге. Моменте счастья. Секунде, когда она проникнется любовью ко всему сущему и станет частью природы.
"Это и есть мой особый день календаря",- сказала девушка и засмеялась.
"Хотя... бумажные блокноты с цифрами ни к чему, когда есть все это..." - самозабвенно прошептала Энеида и бросилась в объятья любимого спутника.

Когда я был еще совсем маленьким и ходил в школу гордо неся на груди октябрятский значок, нам задали сочинение на дом – «Особый день календаря». Домой из школы я бежал: в ранце глухо громыхали учебники, сухо постукивали ручки в деревянном пенале, а я и не слышал - я жил предчувствием! Предчувствием приключения в сочинении. Я даже дверь за собой в квартиру забыл закрыть, так и осталась она чуть приоткрытая, дышащая прохладой бетонного подъезда, – не до того было.
Портфель на стол, звякнули металлические застежки, достал пенал, хлопнул рядом с портфелем тетрадь и, как был, в школьной форме уселся писать. Сначала вывел большими округлыми буквами заголовок – «День Победы!». Красивый заголовок получился, аккуратный и завитушка такая у буквы «П», что аж загляденье. Полюбовался я своей работой и задумался. А что собственно я знаю про день победы? Какой он был? Бабушка рассказывала, что на улицах все друг друга обнимали, поздравляли, старики плакали, худые голоколенные детишки носились по улицам звонко крича на все лады «Победа! Победа!», а женщины смотрели им в след, губу нижнюю закусывали - крепились, а слезы все одно – лились. Знаю еще, что салют был в честь победы и знамена фашистские жгли перед мавзолеем. Или нет, позже это было?
Я закусил нижнюю губу и, тяжело вздохнув, перечеркнул такое красивое, такое аккуратное заглавие. Зачеркнуть красиво не удалось: линия была вся какая то гнутая, корявая. Я еще раз вздохнул.
Строчкой ниже написал «День рождения». Получилось конечно не так красиво, как «День Победы!», но тоже очень даже не плохо.
Тут уже было куда побольше простора для фантазии. Можно и про подарки вспомнить, и про уборку перед днем рождения, и про торт, который мама готовит на кухне, а я с братом, все рядом увиваюсь – вдруг перепадет горячего, только-только из духовки коржа, да и ложка с кремом – это тоже удовольствие не маленькое… Даже слюнки потекли от таких мыслей, в желудке заунывно заурчало. Вот только не хорошо про день рождения. Это же все мне. И мама мне торт готовит, и подарки мне гости несут, и даже уборку я с братом делаю не для кого-то, не потому что так надо, как каждую пятницу, а тоже – для себя. И так от этих мыслей стыдно стало, что покраснел даже. Заголовок перечеркнул, а после, малость подумав, и вовсе зачеркал – чтобы не видно было.
Может написать «Новый год»? Хороший праздник: радуются все, фейерверки запускают, подарки друг-другу дарят и елка в гирляндах, вся такая нарядная-принарядная! А еще мандаринами пахнет и стол полный, в салатах весь. Бабушки, дедушка, дядя Саша с тетей Ниной – все у нас собираются. И друг мой школьный, Валька, тоже у нас. Всегда с подарком приходит, хоть и без подарка конечно мог прийти, ему бы и слова никто не сказал – все же лучший друг! Вот только он потому приходит, что отец у него пьет сильно, а потом и драться может. Его, Вальку, к нам мама присылает – тетя Марина. Она хорошая, она так вкусно шарлотку готовит и всегда мне кусок большой дает, во всю тарелку! И как я буду писать про праздник, про Новый год, и не расскажу про Вальку? Нет, нельзя так. Надо же чтобы все по честному было, а если я по честному расскажу – Валька обидится. Он же гордый, хоть и виду не показывает, у него только по глазам видно, что обиделся, а сам улыбается, смеется даже – хороший он, настоящий друг!
Может «День рождения мамы»? Да нет - тоже не то, да и не радостно это. Она все больше грустит. Улыбнется и грустно так скажет: «Вот и стала я на год старее». И гостей год от года меньше и меньше, и музыка у них все такая грустная, танцуют медленно, в обнимочку. Не веселый это праздник. Мне конечно пока не понять, может потом, когда подрасту…
А что еще остается? Вспоминать демонстрацию первомайскую? Да чего там вспоминать, готовились больше: папа шарики надувал, я флажок красный из бумаги клеил – красивый флажок получился, большой. Мама наряжалась, цветы из ванной достала – алые гвоздики, такие же алые как и мой флажок. А потом, на самой демонстрации, выстроили нас в колонну и пошли мы всей толпой за медленным и вонючим грузовиком, и дядька какой-то из кузова нам через громкоговоритель кричал что-то, а мы в ответ ему толпой ура да ура! А под ногами грязь, и все вокруг такие большие – мне только небо видно голубое и флажок свой красный. А потом еще и на ногу наступили, и мама дома отчитала, что штаны грязные. А я что, виноват что ли, если вокруг топают так, что брызги во все стороны! Нет, не буду я про первомайскую демонстрацию писать.
Я вскочил, прошелся из угла в угол. Ну надо же про что-то писать! Не идти же завтра в школу с пустой тетрадью. Может про Гагарина, про то, как он первым космос полетел? А мне то с того что? Особый день календаря – это конечно, но для меня лично он ничего не значит! Я то, если честно, даже и не помню когда он туда, в космос, на своей ракете полетел.
А может про последний день рождения дедушки написать? Когда он был живой, как он радовался нам – внукам своим. Родители ему подарки дарят, а он нас гостинцами угощает. И ведь всем подарит: и мне, самому маленькому из всех внучат, и Сашке двоюродному, а он то ведь уже большой – двадцать скоро будет.
Хороший день был, действительно хороший. Дедушка баян достал, играл. Сначала все задорные песни, бабушки частушки пели, мама подпевала, а потом, чуть попозже – грустные песни играл. Это его попросили, сам он такие песни не любил. А потом как гаркнул на бабушек: «Что вы тут тоску разводите!» – да и зарядил такую разухабистую, такую переливчатую песню, что только пальцы по кнопкам мелькали! И так задорно, весело так! Все за столом заулыбались, и баба Дуся так бойко, скоро да ладно подпевать стала. А там уж и все заулыбались, подхватили, а пуще всех сам деда радовался и улыбка у него такая добрая, искренняя, а в глазах смешинки!
Я сам не удержался от улыбки: так все хорошо вспомнилось! И деда прямо как живой. Вот только умер деда… Недавно умер, полгода как прошло. Мама там, на похоронах, сильно плакала, жалко ее было очень, только ничего сделать не мог. Бабушка тоже плакала, даже папа плакал, только тихо, неслышно, иногда слезу утрет, а лицо у самого каменное. И людей много было, очень много, даже из Москвы родня прилетела. А вот я не плакал и на гроб не смотрел: там деда ненастоящий лежал – желтый, восковый и лицо неправильное, не было у него никогда такого лица… А я хочу помнить деда таким, каким он был тогда, на дне рождения: радостного, счастливого, со смешинками в добрых глазах!
Я снял школьный форменный пиджачок с октябрятским значком, аккуратно повесил на стул. Сел, взял ручку и не торопясь вывел заглавие «Этот день». Строчкой ниже, с красной строки, начал сочинение:
«У меня был дедушка. Деда Миша. Он был очень хорошим человеком, его все любили…»
А дальше я писал про все. И про день рождения тот последний написал, и написал, что дедушка был тогда, а теперь его уже нет, и про то, что я есть именно сейчас, и брат мой сейчас есть и мама с папой тоже сейчас и я рад этому. Я рад сегодня, сегодня для меня особый день календаря, сегодня для меня важный день, и завтра день тоже будет важный, и послезавтра тоже будет особый день календаря. И так каждый день и каждый год.
Я не замечал, как строчка за строчкой закончилась страничка, как закончилась следующая – слишком много всего хотелось рассказать, показать, объяснить…
- Почему дверь нараспашку? – донесся суровый мамин голос из коридора.
- Мама! – я выскочил из комнаты и бросился к ней – к маме, обнял ее крепко-крепко, как наверное никогда до этого не обнимал, и тихо, почти неслышно, шепнул сквозь слезы: «мама».
- Да ладно, не буду я тебя ругать. Глупышка. Ну что ты разнюнился?
А я уже и не плакал. Я выхватил из ее рук сумки, улыбнулся сквозь не успевшие высохнуть слезы и бросился на кухню, вытаскивать красные картонные пачки «Русских пельменей», макароны, бутылку молока с зеленой золотинкой крышки. Я был счастлив.
И сегодня я тоже счастлив. Тут ведь главное что: главное – не забыть, что именно сегодня тот самый важный, и тот самый главный день календаря…

Фролову И. Б. Срочно.
Требуется срочное ваше присутствие в нас. пунк. Скорковка. Дело первост. важн.
Борисюк Е. А.

18 декабря. 1924 г.
Игоря подбрасывало на ухабах, трясло на разбитой дороге. Трофейный форд, неизвестно откуда взявшийся в разгромленном штабе белых, подпрыгивал и осторожно пробирался по глубокой колее. Вызванный неожиданным сообщением Борисюка, Игорь на всей возможной с такими дорогами скоростью мчался в неизвестный "нас. пунк." со странным именем Скорковка. На уме постоянно крутилось это название, и Игорю иногда начинало казаться, что Борисюк пропустил в записке пару букв - ведь не бывает таких бессмысленных названий... Словно какой-то иностранец давал имя этому "пункту", и не зная толком языка, смастерил что-то похожее по звучанию на русское слово, или, может быть, исковеркал услышанное. Скворцовка? Скорняковка? Скворковка? Сороковка?
Игорь постарался отбросить эти дурацкие, ничего не значащие мысли, которые заполняли его уставший мозг, и попытался заснуть. Ничего не выходило. Стоило лишь сомкнуть глаза, и какой-то новый, особенно крупный и бесформенный камень бросался под колесо, подкидывая машину вверх. Форд грохотал рессорами, лязгал пустой канистрой в багажнике, Игоря толкало вперед, и он, ударившись головой о водительское кресло, выходил из беспокойной дремы. Старик водитель обернулся к Игорю, и сказал:
- Вы бы отдохнули, товарищ комиссар. Лягте вон на сиденье, отвлекитесь. Кресла тут мягкие, обитые... Машина буржуйская... - вздохнул водитель и снова устремился взглядом на дорогу. Впрочем, это было не обязательно - Игорь был уверен, что если отпустить руль, то машина не вышла бы из колеи, и попала туда, куда привела бы дорога. Главное, чтобы бензина хватило...
Игорь отрицательно мотнул головой и стал внимательно следить за дорогой, хотя и подумал, что отдохнуть, несомненно, нужно. Только не здесь. Не в машине. Он бы спокойно уснул несколько минут назад, когда шофер увлеченно цеплялся за руль, но теперь, после этих его слов... Игорь был слишком горд. Какое право имеет этот водитель предлагать отдохнуть ему, известному и уважаемому по всему фронту комиссару? Еще бы чаю предложил... Считают, что каждое дерьмо может вот так, по родительски, уложить комиссара спать? Многого хотите...
Игоря брала злость на весь окружающий мир. Хотя он и понимал, что все это беспричинно и бессмысленно, но Игорь не мог ничего с собой сделать. Может быть, это из-за того, что не спал уже три дня? Или постоянные неудачи сделали свое дело? А тут еще и этот боров Борисюк, как всегда, в самый неожиданный и самый не подходящий для этого момент. Теперь из-за Борисюка пришлось отложить слет комиссаров, Игорь ужасно на него сердился.
Борисюк вообще был крайне неприятным человеком. Игорь ненавидел его ото всей души, и ото всей души желал, чтоб шальная белая пуля, или казачья шашка отправили этого человека на тот свет. Как назло, Борисюк предпочитал по передовым не ездить, а приказы отдавать, находясь в теплом, протопленном штабе. Поэтому никаких шансов у пули, а тем более у холодного оружия достичь тела Борисюка не было, и Игорю оставалось только молча, тайком ненавидеть.
Форд натужно заскрипел тормозами, и остановился у грязных ворот со шлагбаумом. Шлагбаум присутствовал здесь, по видимому, только ради того, чтоб придать зданию солидности и дать простым людям понять, что за этими воротами - не просто дом недобитого кулака, а важное, почти правительственное учреждение. Откуда-то из небольшой пристройки, служившей неким подобием каптерки, появился дед со старинным, почти раритетным ружьем-одностволкой. Подойдя к гудящему форду, он неприветливо буркнул:
- Кто такие?
Водитель ответил:
- К Борисюку.
Сторож недоверчиво вгляделся в лицо водителя, потом посмотрел на Игоря, и вернулся обратно, что-то бормоча себе под нос. Красно-белая палка, служащая шлагбаумом, приподнялась, и набрав в крутом пике сорокапятиградусный угол, механизм не выдержал, и шлагбаум с утробным треском повалился на снег, подняв целое облако белой искристой пыли. Игорь усмехнулся. Символ народной власти, отделяющий власть от народа, и бывший для этой деревеньки, наверное, не меньшим символом, чем кусок кумачевой ткани и залапанная фотография вождя, валялся в снегу.
Сторож растерянно смотрел на поверженный шлагбаум, и совершенно не понимал, что нужно делать. С одной стороны, шлагбаум был не открыт, и официально никто посетителей не пропустил. С другой стороны, пропустить кого бы то ни было теперь вообще не представлялось возможным, а с третьей, и самой реальной, стороны, у ворот стоял форд с важными, может быть, очень важными, людьми, и нетерпеливо гудящим мотором. Наконец, решившись, как полагается действовать в такой внештатной ситуации, распахнул ворота и пропустил автомобиль. Форд плавно проплыл мимо сторожа и умолк, остановившись у самого крыльца.
Дом оказался старым, каменным, наверное, отобранным у какого-нибудь местного богатея. Богатея, скорее всего, в живых уже не было - затерянные в глубине России деревеньки славились особым рвением в борьбе с "капитализмом". Игорь вошел.
Борисюк сидел за столом красного дерева, прямо перед ним лежала изящная хрустальная пепельница восточного стиля, сделанная в форме дракона. В разинутой пасти дракона было углубление, в которое Борисюк запихивал своими пальцами-сардельками папиросы. Из пасти шел тонкий дымок, перевиваясь причудливыми линиями, и поза дракона, изрыгающего огонь прямо по направлению к Борисюку, Игоря немного воодушевила.
- Игорь! - воскликнул Борисюк.
"Белый недобиток..." - подумал Игорь. Больше всего раздражало его в Борисюке подозрительная страсть к изящным вещам, которые не могли не ассоциироваться с богатством, и привычка торжественно, иногда панибратски выражать свои мысли. Конечно, Игорь был обязан Борисюку практически всем, что имел - званием, уважением, но упоминать об этом не любил. Но, чтоб не потерять все это, приходилось с Борисюком во многом соглашаться, тем более, что тот, если бы захотел, мог бы легко свергнуть Игоря с уже завоеванной вершины власти.
- Здравствуйте, товарищ Борисюк. - холодно ответил Игорь.
- Ну что за официоз, Игорь... - весело проговорил Борисюк, и, встав, направился к Игорю.
- Вы меня вызывали?
- Да, вызывал... - остановился на полпути и задумался. - Тут такое дело... Без тебя никак не обойтись.
- Снова тайный миллионер? - язвительно сказал Игорь.
Борисюк недобро посмотрел на Игоря и ответил:
- Хуже. Шпион.
Игорь усмехнулся. Он перевидал уже и "засекреченных шпионов", которые на деле оказывались деревенскими жителями, совершенно даже не знающими, что означает мудреное слово "шпион", и "тайных агентов".
- Зря смеешься. - сказал Борисюк. - Это не местный. Из наших никто его не знает, и не видел никогда.
- Какая разница? И нужно было ради этого отрывать меня от дел?
- Подожди. Сначала тебе придется на него посмотреть, и только потом ты сможешь обвинять.
Борисюк быстрым шагом направился к двери, и позвал за собой Игоря. Они вышли на улицу. Форд остывал посреди двора, а водитель уже искал общий язык со сторожем, который отчаянно жестикулировал, рискуя после каждого своего движения уронить ружье.
Борисюк потянул створку старых, давно уже не двигающихся дверей сарая. Из темноты донеслись неразборчивые посвистывания и шуршание. Заржавевшие створки не поддавались усилиям Борисюка, хотя тот налегал на них изо всех сил. Наконец, они дернулись, и распахнулись. Внутрь хлынул яркий морозный свет.

6 августа 2008 г. Россия.
Рей потянул за провод и несколько раз нажал на кнопку. На экране ничего не изменилось. Ни единого движения. Пузатый электроннолучевой монитор лениво застыл, не успев перерисовать по кругу зеленоватые точки. Рей сердито обернулся.
- Говорил же тебе, бери жидкокристалл! И карту нормальную!
Джордж виновато склонил голову.
- У меня денег не было, ты же знаешь...
- Это не значит, что нужно покупать дрянь. - Рей нагнулся, и ударил пальцем на "Reset". Системник мягко загудел.
Джордж устало смотрел на монитор через плечо Рея.
- Дебильная видеокарта... - пробормотал Рей.
Компьютер вернулся в свой обычный режим, по экрану запрыгали точки. Рей весело сказал:
- Ну что, ты первый? Я на системе.
- Может, завтра? - опасливо произнес Джордж.
- Сегодня. - твердо сказал Рей.
Джордж вздохнул. Вдруг ему в голову пришла прекрасная мысль.
- Давай засунем туда какой-нибудь предмет? Книгу, телефон, или что-нибудь еще?
- Нет! - Как мы узнаем, что он прошел?
Джордж открыл дверь, которая вела в небольшую комнатку. С потолка свисали небрежно спаянные провода, в углу тревожно сиял красный светодиод. Джордж осторожно прикрыл за собой дверь.
- Ну, что? Сегодня у нас будет особенный день, правда? - крикнул Рей.
Пальцы Рея заплясали над клавиатурой, картинка на экране немного изменилась - появилась еще одна, почти незаметная, точка, светившаяся синим. Системник под столом загудел натужнее, и взял более высокую ноту.

Внезапно свет погас, гудение компьютера оборвалось, щелкнула читающая головка винчестера. Осколки разбитых окон посыпались внутрь, двери затрещали под натиском ног, обутых в берцы, Рей дернулся, пытаясь вскочить и подбежать к окну. Было слишком поздно. С десяток людей в масках уже были во всех комнатах. Рей успел только почувствовать неимоверной силы удар, тупую оглушающую боль... Только одна мысль пролетела в мозгу: Джордж!

17 декабря 1924 г.
Джордж очнулся посреди дороги, занесенной снегом. Посередине проходила глубокая, укатанная колея, в воздухе вполне слышимо трещал мороз. Джордж привстал на одной руке и огляделся. Вдалеке чернели скособоченные квадраты домов, оттуда доносился негромкий собачий лай.
Голова раскалывалась. Он встал. На двух ногах стоять было возможно, но чертовски неудобно, как будто миллионы лет эволюции исчезли, и он снова превратился в полудикого примата. Джордж сделал несколько шагов. Каждое движение отдавалось болью в ногах, сотни маленьких иголок впивались в бедро.
Джордж заметил невдалеке от себя ветку. Она выглядела вполне прочной, толстой. Джордж дотянулся до ветки, и попробовал, оперевшись на нее, ходить. Получилось неплохо, и до той деревеньки дотянуть было можно. Если бы еще дорога не была такой скользской...
Спустя пару часов он добрался до первого дома. Обессиленный, он подскользнулся на ледяной дорожке, которая вела от дома к странному сооружению, похожему на небольшой киоск, имевший сбоку нелепую ручку.

18 декабря 1924 г.
Игорь улыбнулся. В углу, настороженно подняв голову, сидела покрытая инеем дворняга. Борисюк от неожиданности икнул, удивленно посмотрел на собаку, и, выйдя через несколько секунд из ступора, сдавленно крикнул:
- Пшла!
Дворняга тявкнула, и, ничуть не испугавшись Борисюка, выбежала мимо него во двор.
- Это и есть шпион? - весело сказал Игорь. Наконец-то, наконец Борисюк сам себя выставил полным дураком! Даже без участия Игоря!
- Он был здесь. - зло сказал Борисюк. - Сбежал. Родион!
Подбежал сторож.
- Родион, где тот, кто сидел здесь? - крикнул он, показывая на открытую дверь сарая.
- Не могу знать... - промямлил сторож.

Спустя несколько часов все, кто подчинялся Борисюку, в авральном порядке начали заниматься розысками шпиона. По описаниям Борисюка, шпион выглядел: "подозрительно, сразу бросаясь в глаза; одет в необычную одежду, совершенно непохожую на ту, которою носят обычные люди", впрочем, как выглядела эта одежда, Борисюк точно сказать не мог. Дальше шли такие обыкновенные приметы, как "рост средний, глаза карие, волосы светлые".
Розыски никаких результатов не дали. С обычной тщательностью был обыскан каждый дом, каждое строение. Ничего. Словно и не было никакого "подозрительного".

Собаки... Лай собак позади, уже совсем близко. Проклятые скользские дороги, почему он оказался именно здесь... Это не его мир.

6 августа 2008 г.
- Ваше имя, фамилия?
- Рей. Рей Макстрелл.
- Дата рождения?
- Тринадцатое февраля тысяча девятьсот девяносто первого года.
- Место жительства?
- Город Москва. Улица Шикльгрубера, дом триста пятьдесят семь, квартира тридцать.
- Род занятий?
- Учусь в школе. Одиннадцатый класс.
- Хорошо. За что задержаны?
- Вам лучше знать.
- Прекрасно. Итак, вам предъявляется обвинение в том, что вы, имея доступ к сети Джетанет, взломали защиту сервера Хроносписа. Вы признаете это?
- Нет. - сказал Рей. И вдруг вспомнил то, что пытался вспомнить все эти часы: Джордж! Он остался там!
- Какова же ваша версия событий?
- Джордж... - прошептал Рей.
- Что?
- Мой друг... Он остался там!
- В поле, сгенерированном Хроносписом?
- Да, да, да! Он там!
- Значит, вы признаете, что взломали Хроноспис?
Согласиться, только бы они вернули Джорджа, а потом - адвокаты, суды, ничего, выкрутимся... Только вернуть...
- Да, признаю! Нужно вернуть Джорджа!

7 августа 2009 г.
- Координаты поля?
- Сейчас... - Рей задумался. - 646... 312... 45.
- И?
- 102.
- Тайминг?
- Без тайминга.
- Ужас. Хорошо, что вообще не взорвались там...
- Бывали случаи? - равнодушно бросил Рей.
- Подследственный, не отвлекаться! - крикнул конвойный.

1924 г.
Страшный удар снова потряс Джорджа. Он уже не понимал ничего, не видел никого, кто был рядом с ним, только мелькали лица, лица, лица... Много лиц... Целая толпа... Уродливый дом со скользской дорожкой... Вонючий сарай со скулящей собакой... И снова лица, лица, лица... И, наверное, уже не будет того момента, когда он очнется, и когда закончится этот кошмар... Нет, не будет... Впереди целая бесконечность...
И все же Джордж очнулся. Очнулся, как и тогда, посреди дороги. Только теперь она была ровная, бетонная... Мимо проносились автомобили, хорошо, что Джордж не оказался на ее середине, иначе бы он сразу был раздавлен, и даже никто бы не остановился...
Джордж попытался встать. Боль пронизала его с головы до ног, но он терпел. Теперь, после того, что он испытал ТАМ, ему уже ничего не было страшно, и он ничему не удивлялся. Даже тому, что очнулся он на автостраде, а не в той самой темной комнатке, где он зашел в камеру Хроносписа... Да, это все возможно, и Джордж сам выбрал для себя этот путь... Всего из-за одного дня, не такого, как все.
Может быть, изменения, привнесенные Джорджем в историю за время его пребывания ТАМ, были слишком значительны, и не случилось ничего - ни великого немецкого похода, ни глобальной революции, ни всемирной республики... Ничего... Миром правили одичалые русские... И Джордж выживет здесь, он знал это. Для того, чтоб поставить все на свои места, чтобы мир был таким, каким он привык видеть его с детства...

Оценки публикуем здесь же, в этой теме форума. У вас на выполнение этой несложной задачи есть ровно неделя.

Пусть победит сильнейший!

1) dem4eg - 7
2) воВИЙ - 4
3) MIA - 3
4) Volchek - 6
5) Qwerty - 6.

И раз уж в "поэзии" ребятишки решили оставить свои впечатления о прочитанном, то, пожалуй, на первый раз можно отступиться от правил. Хочется сказать несколько слов о произведениях, с которыми я только что познакомился.
Итак, Демчег: как всегда хороший язык, сюжет не тривиальный, немножечко недоделанные диалоги. Концовка недостаточно атмосферна. Описания и эмоции на высоте. Единственное, что хотелось бы отметить - рассказ слишком однообразно мрачен. Выполнен в одном ключе. И хоть не хочется бросать по мере чтения, но, честно, немножко это напрягает.
Далее воВИЙ: начало за здравие, окончание за упокой. Сперва не мог нарадоваться на отлично созданный фон, но, видимо, вдохновение довольно быстро покинуло автора. Диалоги и оформление ужасны, мораль выражена плохо, линия повествования к концу становится совсем уж кривой - нет ни привязки к душевным метаниям, ни аналогий с внутренним миром героя. Из-за этого концовка кажется нелогичной и нелепой.
Мия: ознакомившись с первым абзацем, я подумал, что это будет отличный рассказ. Видимо, я поторопился с выводами. Мысли скачут в хаотичном порядке, описания даны не слишком ясно, да и в какой-то странной последовательности. Сюжет слаб. Единственный плюс произведения - неплохо созданное настроение в концовке. Чувствуется потенциал, есть перспектива развития. Но осталось впечатление, что автор пытается сделать то, чего пока не умеет. Рекомендую рассказ увеличить как минимум вдвое и внести ясность в сюжет.
Волчек: не оправдал моих ожиданий. Извиняй, Павел, но хоть твоя история и тронула меня, всё-таки это в какой-то мере провал. Не дотянул... Думаю, ты и сам видишь, не мне тебя учить, ты самый опытный из нас.
Кверти: а вот здесь наоборот очень всё хорошо. Даже неожиданно хорошо. Да, есть исторические недостоверности, полностью провален диалог между Реем и Джорджем, концовка слишком туманная и скомканная. Вот, кстати, из-за концовки я и поставил "6", а не "7", как планировал, когда начал читать рассказ. Но чувствуются хорошие навыки, интересная техника, знание литературных приёмов. Могу лишь пожелать удачи.
О себе же могу только в оправдание сказать, что рассказ я намеренно сократил, чтобы уместиться в условия конкурса, так что концовка, имхо, проработана слабовато. Возможно вскоре выложу полную версию...
Вот и всё, пожалуй.

Рассказ Демчега.
Четко, понятно, ясно, красиво, спокойно, размеренно и достойно.
Детально.
Хотелось бы большего размаха интриги, наверное. Ибо перечисление примеров, доказывающих нереальность окружающего мира вышло немного суховатым и безжизненным.
Но, как говорится, лучшее - враг хорошего. Кто знает, что бы могло получиться в случае реализации моих пожеланий.
Повторюсь. Это достойно. И, естественно, творение автора не идет ни в малейшее сравнение с моим. Восхищаюсь его выдержкой, способностью утихомирить поток мыслей и превратить все это в отличный рассказ.
Искренне желаю Демчегу победы и ставлю оценку: 8.

Рассказ автора:Вовий.
Сразу отмечу фразу "напускное отчаяние - эгоистичность". В точку. Отличная характеристика.
Грамматические ошибочки, пара пропущенных запятых и повторов.
От конца ожидала большего.
Порадовало живое повествование. Интригующий, немного наивный сюжет.
С удовольствием бы прочла другие рассказы из творческого багажа автора. Но с ошибками, конечно, нужно расправляться.
Моя оценка:5

Рассказ Лимонио.
1 абзац резковат. Отрывистость меня смутила.
Детали, тонкости, сюжетные линии во всей их красе - все на высшем уровне.
Рассказ процентов на 5 похож на оный Демчега. Красивый язык и четкость - вот, что их объединяет. Но здесь мне не хватало души. /не буду писать заезженную мной фразу "хочу эмоций"/.
Все зависит от характера и предпочтений каждого из нас. Для меня важно ощутить горячий пульсирующий поток чувств (я не говорю лишь о сентиментальной направленности) в красивой, умело подготовленной оболочке. Повествование данного рассказа, как в эпоху классицизма, словно создано в качестве примера соблюдения всех канонов письма. Серьезно. Но что же внутри? Снова четкость и ясность? Это как мраморная колонна. Красивая, но холодная.
Я ставлю 10 баллов за великолепный, мастерски отшлифованный мрамор и -3 балла за внутреннюю пустоту.
Итого: 7

Рассказ Volchek.
Что сказать?
Умело. Отшлифовано так, что не пострадала эмоциональная наполненность.
В принципе, не к чему придраться, но образ мальчугана получился до такой степени утопическим, идеальным, что я перенасытилась этим сахаром. Все слишком хорошо, прекрасно, мило и по-доброму. Меня это отталкивает немного. Наверное, я ничего не понимаю...
Оценка: 8

Рассказ [color=#885522]Кверти.
Концовка, конечно, так себе. Не сказать, что я в восторге, но ставлю:
5 баллов

воВИЙ, 1 балл
"любовался тонкими и изящными, как работы великих мастеров, улочками..." - это и то, что дальше идет в предложении больше похоже на статью в захудалой сельской газетенке, где редактор - человек от сохи, тракторист, но единственный с высшим образованием на все село.
"прервало здание, на которое упал мой взгляд" и тут же "Свое внимание я заострил на доме" - так взгляд же упал, зачем его еще и острить?
"-Сегодня особый день, день снятия блокады Ленинграда" - я так понимаю с такой же долей вероятности и решение теоремы ферма могло в голову прийти.
"как взор мой пал" - опять?! Что же он все падает да падает?
"голова устремлена в кружку" - матерь божья, как страшно жить!
"Взяв кружку светлого пива" - у кого? У собеседника? Нужно оттенить момент взятия той самой кружки у стойки бара!
"При нас был храм" - они были при храме, а не храм при них!
Больше не буду придираться к ошибкам, не в том суть. Произведение, откровенно говоря абсолютно неудавшееся. Мысли скачут, нет какой то общной композиции, построение психологического портрета каждого из персонажей отсутствует - живых лиц нет, есть только НПС из какого то компьютерного квеста. Сюжет откровенно натянут, фразы, мало того что построены не соответственно психологии персонажей, так еще и пафосны, в конце произведения от этого ненужного пафоса просто корежило. Да и сложно поверить, что человек с сердечным приступом мог бы успеть столько всего наговорить.

limonio, 4 балла.
Дмитрий. Я от тебя такого не ожидал. Одни имена! Характеры не построены, не можешь определиться как подавать сюжетную линию и давишь только на свои успешные моменты - расчет, планирование, стратегия, при этом напрочь вычленяя психологию персонажей. К тому же то непонятно щепетилен к деталям (к чему была та подетальная сцена с фотоаппаратом, или продавщица сладостей, или вообще вся вторая интерлюдия целиком?), то рвешь вперед ничего на своем пути не видя. Нет гармоничности, нет взвешенности, нет правильно проставленных акцентов. Еще один большой минус: ты перемудрил. Знаешь, шахматную партию по ходам зачитывать не всегда интересно, а ты дал, по большому счету эту самую выжимку. Дочитал через силу... Уж прости.
P.S. Дмитрий, тебе надо понять одну важную вещь – разницу между романом и рассказом. Вот если взять этот рассказ, по нормальному его расписать, так чтобы он читался легко, как то и должно для художественного произведения, то как раз тот самый роман и получится. Не надо устраивать интриги, там где им не место.

MIA , 2 балла.
Уже самое начало немного портит ощущение. Ладно, пара тройка иголочек елки в волосах – это нормально, но пучки! Это уже шерсть скатавшаяся, а не волосы.
«сочной клюквы», «сочились» - некрасиво.
«Впоследствии эти красные бусинки жидкой ткани, такой всемогущей внутри организма и беспомощной вне сосудистой системы, превращались в маленькие ручейки, стремящиеся по наиболее удобной траектории скатиться к подбородку» - это что было?! Это явно не литературно! Дальнейшее описание глаз вообще добивает. Честно, у меня было ощущение, что нам труп описывают, брошенный на поляне, ан нет – труп тут же вздыхает, и устраивается на пеньке.
«Мелкий дождь, накрапывающий, по всей видимости, с обеда, приятно охлаждал расгоряченную плоть, насыщая ее влагой и делая блестящей» - а в остальное время где девушка была, что только сейчас дождь заметила? И почему у нее такая плоть рыхлая, что ее дождик так просто влагой насыщает?
И так далее. В принципе можно каждое предложение ставить в кавычки и потом удивленно спрашивать – что это было?! Рассказ плохой. Не за сюжетом вы MIA гнались, за словоблудством! А это называется графоманией. Простите, но на большее ваш рассказ не тянет.

Qwerty , 7
Небольшие нарекания. Рассказ сырой – это чувствуется во многом, так же заметен и недостаток опыта. Сцена с падением шлагбаума может и нужна была, вот только показана она немного неумело, слишком «стебно» - выбивается из общего стиля повествования.
«ударил пальцем по «Reset»» - тоже неудобоваримо. Огонек светодиода мал, чтобы столь ярко заметить его тревожное сияние в углу.
«посреди дороги» и тут же «посередине проходила» - некрасиво. Ну и «привстать» на руке сложнее чем «приподняться».
Ну ладно – это все мелочи, неточности декораций. Плюс же есть неоспоримый – в произведении есть жизнь, достаточно неплохо показаны персонажи. Правда концовка излишне размыта, так, словно надоело писать. В целом выше среднего, гораздо выше среднего!

Кое что на прощанье. Мой рассказ был написан за 40 минут, что называется от балды. Как видите - по баллам получилось так, что мне призовое место светит - поэтому давайте так - меня с конкурса снимаем, дабы эфир не засорял, и пусть медали достанутся тем - кто в свои рассказы и правда душу вкладывал.

Димыч - 39,
Вовий - 18,
Я, Великое, Могучее и Ужасное Зло - 32,
Мия - 22,
Волчек - 34,
Кверти - 30.

Вроде правильно посчитал... Впервые я занял место ниже первого. Даже более того, ниже расчитываемого второго. Ну да и хрен с ним..

Итак, тройка победителей определилась, ждём окончание конкурса в поэзии.