|
|
|
Безбашенный блиц 84 (Volchek vs マスター)
|
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 161
Замечания : 0%
Дуэлянты: Volchek vs マスター
Тема: Тёплая водичка
Настроение темы: Если ванна - это гроб, то почему он такой большой, а я такой маленький
Направление: реалистичный хоррор (без небылиц и вурдалаков)
Дополнительное условие: главный герой - женщина
Срок сдачи работ: 24 марта в 21:00
Выкладка: анонимная
Работы на почту katerina20shevchenko@gmail.com
Внеконкурсы: приветствуются
Флуд: разрешён для читателей, если он касается текстов, темы дуэли, внеконкурсов, работы секунданта; для авторов пояснения к текстам до конца голосования запрещены
Мат: запрещён для читателей
P. S.: Трешовость блица в том, что секунданта стошнило во время его создания. Будем считать это хорошим знаком.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 161
Замечания : 0%
Блиц замораживается до решения технических проблем.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 161
Замечания : 0%
Внимание, в тексте присутствует мат. Все имена и события вымышлены, совпадения считать случайностью.
***
- Ай, умничка! Рабочий ротик... – Антей Егорович ущипнул за щечку и слегонца ткнул кулаком в нее, стоявшей перед ним на коленях, и только-только завершившей ему минет, белокурой девицы. Та, через силу улыбнувшись, рукавом домашнего халатика утирала со своих губ следы быстротечного оргазма. Халатик на ней нараспашку, шелковый, золотистого оттенка. Затем, визитер глубоко вздохнул, закинул свое обмякшее мужское достоинство в ширинку. Застегнул замок. Они расположились для своей утехи прямо в прихожей двухкомнатной хрущевки. Узкой, как лаз грота. Однако помещеньице в таком деле не имеет значения. Антей Егорович был встречен таким радушным приемом прямо с порога. Он практически и не разделся, скинув дубленку здесь же, на корзину для грязного белья и стиральную машинку. Теперь, подхватив одёжку назад, спешно одевался.
- Короче, Кальпа, я побёг, покудова нет твоей грёбаной бабки. Еще раз с ней встретиться не хочу, даже будь она мне штуку баксов должна. Ну ее на! – Кальпида смиренно слушала, и, не привставая, медленно поправляла халатик на себе, застегивая на большущие темно-синие пуговицы. Всего три. Да и халатик, не сказать, что нуждался вообще в пуговицах, купальник, наверное, и тот покрыл бы роскошные телеса юной прелестницы бóльшим охватом. Голубые глазки преданно ловили каждое слово утреннего гостя лисьим взглядом. При упоминании бабушки бровки ее нахмурились, стали еще грузнее.
- Лан, сваливай. – вставила негромко и приподнялась, - Но, только, это, будь мил, Антейчик, колеса-то...Я, это, точняк не траванусь, а? Прошлый раз зачотно, вообще-то, было. Улёт! Только, слыхал уже нет, Надька, вот, с параллельного курса, то ли в больничку, что ли, угодила. То ли откачивали в скорой. Стасик, ее брательник трезвонит по всей округе, ёпта-парабола. – закинула руку на подвесную полочку, при овальном в человеческий рост зеркале, сняла пластмассовый пузырек и потрясла им. Брызнула гороховая трель погремушки.
- Да не, ты что, не тупи. Обижаешь! Фирма веников не вяжет, а если вяжет, то фирменные!
Антей Егорович Щепов был заведующим фармацевтической лаборатории. Ну, как так заведующим, ну, так, чисто, бабло вложил выгодно. Ну и, как так лаборатории, да подпольной, конечно. Конечно же, в глубокой тайне от оперативников службы МВД по наркоконтролю. Для властей он официально почетный пенсионер, почетный гражданин города. Бывший депутат государственной думы областного созыва, между прочим. А теперь вот, бизнесмен. Владелец развлекательной индустрии, можно сказать. Продолжает трудиться на благо себе и обществу. Себе больше, явно, но кто не без греха, нынче?..
- Всё, Кальпа, чао-какао.
Хозяйка квартиры, пока еще бабушки дома нет, хозяйка, проводив желанного гостя, вернулась к зеркалу и, машинально поставив пузырек заветного кайфа обратно, пощипала пальчиками бровки и, откинув всей пятерней челку пышных волос, встала в позу репера, скривила гримассу и...
- Ёу, бейби, - ткнула в отражение указательным пальцем, - а у тебя действительно чертовски рабочий ротик! – улыбнулась себе и склонила голову набок. – Ага, ёпта-парабола, быстренько в ванну, овца. Водичка-водичка, умой мое личико! – Вздёрнула носик кверху и шепотом добавила: - И сиську, и писку, и попку с кулачок.
***
Городок, где проживала с бабушкой наша студентка столичного универа дружбы народов, был, можно сказать, уездным. Еще в прошлом году числился в административных ведомостях под статусом ПГТ, но – всё течёт, всё меняется. Особенно, когда бюджет в распоряжение мэра вырастит за это на три-четыре порядка. А жителей-то в нём, почитай, с гулькин нос. Под прессом рынка производство катастрофически сокращается. Точнее, сокращают, конечно же. Заводы, фабрики, что не к оборонке относятся, так все под нож – так выгоднее их скупить. После. После банкротства. Приватизировать, так сказать, укрыть под свое заботливое предпринимательское крыло. Что и делают практически все, кому не лень. Особо, кто понахрапистей. Вне конкуренции, естественно, сам мэр. Ну а народ и разбежался кто-куда, то есть за длинным рублем да в иные земли, где молочные реки и кисельные берега. Одна яркая достопримечательность городка, кстати, есть. Это собор св.Павла, будучи на отшибе и в прошлом пренепременно руинами, нынче уже отреставрирован по полной программе. Патриархия энской Православной Церкви соревновалась в этом деле с сетями гипермаркетов. Конкуренцию выдержала достойно. Деньга народная даром не канет в заморских Европах да Пятёрочках. Аллилуйя. И теперь уже Собор высился во всей красе в центре города, выпирая и богатейшей византийской архитектурой средь рассыпанных там и сям торговоразвлекательных учреждений, на площади Ленина. По сути, Собор и есть этот самый центр города, да. Аллилуйя? Так точно, дорогой товарищ, она самая!
***
- Я ворона, я ворона, на-на на-на. Я ворона, я ворона, на-на-на, на...- Напевала грудным густым тенором Кальпида, набирая воду в ванну. И, с видом истинного гурмана спа-процедур, не спеша выбирала в батарее флаконов, расставленных вдоль кафельной стены, на розовенькой пластиковой полочке, пену. Открывая каждый и вкушая ароматы. – Это там, та-та –та-та-там...
Скинула золотистый халатик с себя прямо на пол. Вышитый дракон на спине, казалось, скис и скукожился под ногами. Опал лепестками розы, вместе с голубенькими ажурными трусиками. – Реки не спят, воду больше не пьют... – Закинула ножку и погрузила носочек ноги в воду. – Тепленькая, ёпта-парабола! - Констатировала радостно, и погрузилась, улегшись. Слова песенки уже булькая в водичку.
***
В этот день, бабушка Кальпиды, Аграфена Генриховна с сотоварищами по преклонному возрасту, не свет не заря, отправилась на службу в Собор. Благо, до него рукой подать. Звон к утренней службе был слышен ей и из дому. Приглушенно, и только с открытыми окнами, но это расстояние Аграфена Генриховна преодолевала всегда пешком. Принципиально. И даже сейчас, в середине февраля. Морозец был тот еще стервец, пробирал нынче до костей и укутанною во сто одёжек, плюс непременно обернутою поверх и в пуховый оренбургский платок. А ему нипочем. Знает свое дело. Жалит незримым шершнем. Но бабушка Кальпиды и не таких видала, да через забор кидала. Как ни как бывшая учительница по физике, в средней школе. Знает, как и куда силу приложить-то. Шествовала, что по бульвару в пригожий летний денёк.
На входе в Собор приостановилась и, как полагается, поклонилась вратам. Широко и размеренно осенила себя крестом. Взошла на три ступеньки и, слегка приоткрыв массивную дверь, протиснулась внутрь храма.
Служба, почитай, началась. Батюшка стоял пока что спиной к пастве и раскочегаривал кадило. Царил полумрак. Человек восемь-девять паствы, набожные женщины бальзаковского возраста и один мужичек с мальчуганом под руку, видать, что внук с дедом, молча переминались с ноги на ногу. Жара. В приходе была своя собственная котельная. Верхнюю одежку было не принято снимать себя, да и некуда – не театр. Не с вешалки начинается, но все, естественно, поснимали и держали теперь, перекинув через руку. И это аншлаг, между прочим. Обычная служба происходила чаще и вообще для двух-трех прихожан Собора. Аграфена Генриховна снова перекрестилась, отдала поклон, и, на ходу расстегивая каракулевую шубку, двинулась к стойке церковной лавки. Уютно расположенной слева от входа, у массивной круглой колонны. Аккурат под фреской апостола Андрея, со сценой его встречи с римскими легионерами. В лавке хозяйничала дородная бабенция, в норковой шапке и отороченной мехом толстовке. Что-то писала простым карандашом в общей тетрадке. Вскинула едкий взгляд на подходившую к ней старую знакомую.
«-Здорово, Кострома!
-Здоровенько!
-Что вы делаете?
-А прядиво, милая, мнём
-Ну мните, мните…»©, разговор этих двух закадычных знакомых вполне мог бы начаться и так. Мог бы, но, увы и ах, или скорее и слава богу, что место священное и табу на праздные возгласы почем зря, не так поймут ведь. И не так облагородят, ведь. Подружки, само собой, приветствовали друг дружку кивками и перешептывались.
- Здравствуйте, Изольда Вениаминовна, бог в помощь, милочка.
- И вам не хворать, - Скромно улыбнулась та в ответ. – Ух, какая вы румяная, ни как мороз приукрасил. Ну, снегурочка, как пить дать.
- Изольдушка, милочка, мне за здравие запиши, будь добра, золотце. И дай бог и тебе здоровья-то.
- Легко. Тэк-с, где тута эта шпаргалка?.. – Изольда Вениаминовна окинула подслеповатым взглядом свою вотчину, - Ага, вота-ти. Тэк-с, - поправила шапку, отодвинула медленным махом руки стопку остальных бумаг, наваленных на витрине, и склонилась записывать. – диктуй, Генриховна. Ща сделам.
- Да чего тут диктовать-то. А как в прошлом разе-то. Так же-ть. И подчеркни, будь добра. Подчеркни Кальпиду мою вновь. Пусть отец Федор поднажмет.
- Можливо таперича и два раза подчеркнуть, да-да-да.
- Ой, замурыжилась я с этой девкой-то. Как отродясь сорванцом-то росла, так и вымахала. Ну и корова, прости боже. Ну и корова! – На последних словах шепот перерос почти в вопль. Паломники Собора даже как-то в испуге подернулись и оглянулись все разом. Батюшка шикнул, стрельнув из-под густых бровей гневным взором своим.
- Тих-тих-тих, - спохватилась Генриховна. Извинительно помахала у груди ладошками и захлопала ресничками. – Ой, прости боже, вот видишь, милочка, я уж и в руках себя не держу, нервы ни к черту. Ой, прости боже.
- Тэ-эк-с, - закончила вписывать имя внучки подруги детства Изольда, - готово. Отец Федор, как пить дать, снова ее сразу же, аккурат опосля заздравной президенту, впендюрит.
В просторном зале Собора начали разноситься первые басистые молитвы службы. Аграфена Генриховна делано вынула из кожаной сумочки тысячную купюру, положила перед Изольдой, небрежно бросила:
- Сдачи не надо.
- И мне не надо. – Парировала та.
- И мне.
Изольда Вениаминовна, вскинув плечами, отточенным жестом сунула деньги под витрину, и, традиционно отсчитав двенадцать восковых свечечек, положив их перед собой, указала глазами Аграфене Генриховне, мол, бери, и, как ни в чем не бывало, вернулась к бухгалтерии Прихода.
- Что ж, а сегодня я, пожалуй, святотерпцу Арсению пойду свечей понаставлю. Слыхала, он в самый раз по делу блуда мастак. Непременно поможет и отобьет охоту-то. Ой, извините, милочка, всё-всё-всё, не отвлекаю. – И удалилась, отходя вглубь Собора, в компанию взирающих с икон сонма святых, и безсуетного уюта. Шустрыми движениями правой руки, осеняя себя крестом, попутно.
***
Поверх пены в ванной в радужных отливах пузырьков возвышались опрятная мокрыми волнистыми волосами голова Кальпиды, глазки прикрыты в истоме от теплой водички и аромата мяты, и розовенькие соски грудей, грушевидных и упруго сложенных. Девушка постанывала, пена покачивалась. Явно, под ее толщей, в воде шаловливые ручки ласкали разгоряченное страстью тело, доставляя мерное и стабильное удовольствие. Реснички подернулись, груди вынырнули из пены буйками от подъема изгиба спины со дна ванны, стон разрядки оргазма вырвался громче. Глубоко выдохнув, Кальпа обмякла, вновь растворяясь в радужных пузырьках. Открыла глазки. Томительный взгляд изумруда глаз дохнул негой. Оглядела свое отражение в зеркальном потолке, улыбнулась себе. Вымолвила еле слышно:
- Тепленькая водичка, и тепленькая Кальпа. Ёпта-парабола...
- Тепленькая... – услышала она эхо своего шепота, но оно отразилось гулко и очень низким мужским голосом. Кальпа оторопела на секунду. Вздрогнула и вскочила, присев. Всплеск воды чрез край на пол. Верткое шипение пены. И грузная тишина. С минуту в испуге прислушивалась. «Что это было, что за хрень? Почудилось, что ли?». Решив, что ей померещилось, улеглась обратно в воду, но сердце еще бешено колотило, какая-то тревога затаилась и сосала под ложечкой лопатки, со спины. В горле пересохло.
Кальпида была уверена, что в квартире никого, кроме нее. Уже почти успокоилась, как почувствовала вибрацию воды. Казалось, вибрирует настолько глубоко, что и стены и пол, и потолок. Возник еле уловимый гул, объемный низкий бас снова прозвучал:
- Что это было, что... за... хрень... Почудилось, что ли?... По-чу-ди-лось...
Кальпида вскрикнула диким визгом и снова подалась выпрыгнуть из ванны. Что-то незримое и неощутимое как магнитом прижало ее обратно. Вдавило в дно. Дыхание сперло, вопль оборвался. Словно кляп во рту, но она кричала уже во все горло, вырывались только глухие звуки. Тело судорожно трепыхалось, разбрасывая пены по стене, по полу. Свет в ванной комнате отрывисто замигал и потух. Девушку погрузило в воду с головой. С чем-то или кем-то ужасно мощным, непреодолимо жестоким боролась она, что есть сил, боролась, пытаясь вырваться. Но тщетно. Животный страх охватил всю ее и резанул по затылку. Уже не помня и не осознавая, что происходит, открывая рот по инерции, Кальпа стала захлебываться пенной водой. Хватая воздух горлом, заглатывала лишь больше и больше. А голос продолжал звучать:
- Сильнее. Сильнее. Покажи, на что способна. По-ка-жи...
В изнеможении Кальпа застыла, перебивая гул и голос, в голове вопила только одна мысль: «Это звук. Это не в моей голове, это звучат стены!».
- Да, это звук... да, это не в твоей голове... Да, это звучат стены!..
Отказываясь верить своим ушам, попросту, уже теряя сознание, она спросила, но больше себя саму: «Что это? Что со мной происходит? Это... Этого не может быть!». Бас вторил отчетливо и протяжно.
- Что это?.. Что... Со мной... Происходит?.. Это... Этого... Не может... Быть!
Сознание помутилось, опять подхватила волна дикого ужаса, пронзило болью вдоль позвоночника до самого копчика, и за хлынувшей обратно водой изо рта вырвался нечеловеческий нечленораздельный вопль.
***
Аграфена Генриховна шла домой удовлетворенной исполненным долгом. Долгом Христианина и любящей внучку бабушки. Она сделала всё, что могла. Вера в Бога пришла к ней поздно. Все-таки до мозга костей советский человек. Родилась в Советском Союза, выросла в СССР. И эта эпоха совсем не принимала какие-либо верования, ну, разве что Коммунизм. Но кто ж знал, кто ж догадывался, что это и есть религия. Нет – это безусловно реальность. Пусть и будущая. Светлое и беззаботное, справедливое и равноправное. И так хорошо всё начиналось. Но теперь, за справедливостью уж только к Богу, пожалуй. Да и Он оправдывал ее надежды и чаяния, как она была теперь глубоко убеждена в этом. И пусть, что вновь убеждение лишь. И пусть. А разницы и нет. Вона, как и мороза уже и нет, считай. Распогодилось.
Зайдя в парадную дома, бабушка Кальпиды нагнала соседа. Над ними живет. Ковылял на костылях по пролету второго этажа пятиэтажки. Шел малым ходом. Пришлось приостановиться и ждать. Обгонять себе дороже, того и глядишь выткнет палками глаз. Поцыкав, Аграфена Генриховна решила чуток поторопить спортсмена.
- Ну-же, голубчик, поднажмите же. Степан Гаврилович, а, кстати, почему сегодня не было вас в Соборе-то? Ай-яй-яй, пропустили службу-то. Вам-то, вашим-то здоровеем, как штык бы надо быть-то!
- Ну его нахуй, старая дура. – привычно огрызнулся добрый сосед.
- Ой! Вы опять с утра заложили за воротник. Ну и бестия! – не унималась дама.
- Тебя не ебёт, мымра! – Степан Гаврилович был непреклонен. Откашлялся, и продолжил отстаивать свои права на свободу и вероисповедание. – Амба, блядь. Я в кришнаиты записался. Вчера сын приезжал вербовать. Так там каждый месяц чаепитие, хоть чайком балуют. На халяву-то. А у вас там, что-за блядство? Хуйня полная. Попы эти уже совсем охуели. Иномарок себе понаколядовали и пузаны отъели на вас, ебанашек наивных.
- Ой! – не сдавалась бывшая преподаватель средней школы, - Что вы такое несете, бред собачий. Извините уж. Что вы несете, любезный? Да ну, вас! – обиделась и, было, развернулась уйти обратно. Как спохватилась, что ей ведь выше надо. Подниматься продолжали молча, лишь Степан Гаврилович нет-нет покашливал, да постукивал по лестничному пролету.
Подойдя к двери в свою квартиру, бабушка Капльпы облегченно вздохнула. Зыркнула недобро вслед продолжавшему свой путь доброму соседу и, замешкавшись достать из сумочки ключи, услышала из-за двери вопль внучки. Даже не вопль, звериный вой.
- Ебать-копать, это что еще-за хуйня?! – подскочил на месте Степан Гаврилович, не на шутку испугавшись. Костыли брякнулись о перила, выпав из под рук. Вой был протяжный и душераздирающий. На весь дом. Тут же засуетились на этажах, стали распахиваться двери. Послышались встревоженные голоса жителей. Сумочка из рук Агрофены Генриховны выпрыгнула на пол. Та, в замешательстве тыркнулась сквозь дверь. Не вышло. Кинулась на пол, в переполохе, яро выдирая из кармашка сумки связку ключей. Снизу уже слышался топот по лестнице. Дверь распахнули и оба ввалились в прихожую. Слева в стене была и дверь в ванную комнату. Степан, уже и без костыляй, видать мгновенно исцелился, да и не мудрено, попробовал открыть. Заперта изнутри.
- Ну, ебать-колотить, а ну-ка, в сторонку, мадам!
Отшатнулся и пихнул дверцу плечом. Не поддалась. Отойдя на шаг, повторил штурм еще раз. И еще.
- Да чтоб тебя, прости боже, мать твою! - выпалила, не смогшая лицезреть тщетные попытки, Аграфена. Схватила калеку в охапку и двинула им в проем дверцы. Женщина была статная, на две головы выше своего тарана. Раздался хруст. Степан влетел первым и опешил. В ворвавшимся с ним свете, из прихожей, предстала жуткая взору картина. В полупустой ванной лежало неподвижное тело Кальпы. Нога ее перевесилась на пол, руки раскинуты вверх.
- Да чего рот раззявил, бабы не видел, что ли?! – рявкнула на застывшего мужичка ее бабушка. – Куда пялишься, остолоп!
В квартиру просочился народ. Трое соседей снизу, двое, муж с женою, сверху. Моложавая дама вгляделась из-за спины Аграфены Генриховны и скомандовала ровным тоном:
- Пульс, проверить пульс.
Чуть помешкав, Степан ухватил Кальпу за кисть руки.
- Нет же, не там. Пропустите-ка. – Дама была участковым врачом. Работала неподалеку в районной поликлинике. Приложила два пальца к шее Кальпиды.
- Жива.
- Так-с, скорую я уже вызвал. – доложил во всеуслышание ее муж. Седовласый дяденька, с козлиной бородкой. – А полиция вот, пожалуйста, Аграфена Генриховна, с вами будут беседовать. – и протянул той смартфон. Уже вся в слезах, причитая, она наперебой стала рассказывать о случившемся дежурному МВД, по громкой связи.
- Мужчины, можно вас на минуточку? – прикрыв тело девушки большим полотенцем, продолжала командовать доктор. – Давайте сюда, аккуратнее. Пройдите и обопритесь в стену, пожалуйста, не дергайте только. И вон, туда, в комнату на кровать унести. Давайте. Только без суеты, пожалуйста, и очень аккуратно.
***
«- Где я? И что произошло, что это?!
Кальпида открыла глаза в сгустившимся вокруг нее мраке. Слепя ее, пред ней вспыхнула фигура мужчины. Силуэт. Отчетливо разглядеть невозможно. Весь в каком-то странном сиянии. Казалось, светится изнутри. Силуэт одет в странное белое платье. В памяти всплыли изображения на иконах. Образы святых именно так и выглядят, вроде.
- Я умерла?
На обрамленном прямыми волосами, то ли седыми, то ли яркие блики так окрасили их, худощавом лице возникла улыбка. Глаза пронзительные, однако белесые и какие-то прозрачные, опять же, в сиянии. Взгляд ласковый, кроткий, и даже как-то и спокойно, и безмятежно от него стало ей самой.
- Тогда, где я?
Совершенно безразлично было Кальпиде и то, что ответы на ее вопросы и вообще разговор с ней этого мужчины происходит попросту в уже полном осознании ею того, о чем спрашивает. Скромная улыбка не сходила с лика собеседника. Глаза не моргали, но были настолько живы и соучастными к ней, что лучше себя она никогда не чувствовала. Преисполняясь невыразимым блаженством, заразительно.
- Но я очень хочу жить. Очень. Вы даже не предста... Ах, спасибо.
Улыбка вспыхнула и на лице обнаженной девушки, мрак растворился в еще большем сиянии уже от обоих.
- Да-да, это было как будто не со мной. Так хотелось получить все сразу и за просто так. Да...
Начала, было, оправдываться Кальпида, вскинув ладошки рук к груди, и невольно сжав их лодочкой, как при молитве.
- Да, я вижу. Это странно, но я увидела все свое прошлое в один миг. Ох, какая я была наивная. И вы простили. И вы... Меня?
Голос задрожал в волнении. Девушка опустилась на колени и склонила головку вперед, к стоявшему перед ней удивительному мужчине. Было щемящее нежностью чувство родства. Это брат ее, или сестра, или папа, или даже мама, вообще. По щеке потекла слеза счастливого момента.
- Здесь с вами мне так хорошо, родненький. Какой тепленький свет, ах.
Прикрыла глазки и с минуту пребывала в полном упоительном молчании.
- Да, - сквозь улыбку ответила девушка. – да, я понимаю. Я все понимаю. Спасибо вам! Это... Это волшебно! Спасибо вам, родненьки, и прощайте!
Силуэт двинулся к ней поближе, протянул обе руки, и приподнял ее с колен. Поцеловал в лоб. Расправил ей волосы. Повернувшись в сторону, вскинул правую руки и в пространстве света возник еще более яркий круг света. Разросся в рост ее, мужчина показал взглядом, мол, войди.
- Да, надо идти, родненький. Надо. Прощайте и спасибо вам за все! Я теперь знаю. Знаю!
***
В городской клинической больнице уездного городка N, в палате отделения реанимации и интенсивной терапии произошел нетипичный случай. Случай, не имеющий аналогов в истории медицины. Доставленная в наркотической коме пациентка, после констатации смерти и, что и феноменально, и невероятно, спустя трое суток воскресла в морге. Понятное дело, безусловно, и никак не могло бы быть иначе, что дежурная бригада попросту ошиблась с констатацией кончины. А пусть и якобы воскресшей и была Кальпида. Но, с тех пор, девушку как подменили. Аграфена Генриховна, бабушка ее... Хотя, точнее, приемная мать. Просто по возрасту пришлось сочинить легенду для отказчицы, что, мол, она родная, да именно так, вообще-то, ее и принимала всегда Аграфена, и что родители героически погибли в эпидемии вируса Эбола, в Африке. Спасая людей ценой своей жизни. ...Не могла на нее нарадоваться. Не только с наркоманией и беспутным, блудным образом жизни было покончено безвозвратно, внучка стала несказанно радушной, нежной и заботливой и вообще ко всем людям. А уж бабушке теперь снею, как у Христа за пазухой. Университет окончен Кальпидой с золотой медалью. Основан негосударственный благотворительный фонд ее имени. А меценаты, входящие генеральными учредителями, стекаются со всего света. Из Швеции и Германии, Италии и Франции, Китая и Никарагуа. Недавно присоединился еще один мультимиллиардер из Северной Кореи. Фонд Кальпиды Серпуховой «Тепленькая водичка» занят волонтерской деятельностью планетарного масштаба. Реабилитация бывших наркоманозависимых, правовая защита жертв мужского семейного насилия, путевки в жизнь детям сиротам и многое-многое, вносящее в наш мир пробуждение теплоты души человеческой, от изначально несказанно теплой и бескрайней души.
***
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 161
Замечания : 0%
Кап
Кап!
Капля упала, звук широкий и в то же время камерный, как обычно это и бывает в ванной.
Очнулась от сна, или дремоты, но лишь на короткий миг. Распахнула глаза. Все так же. Розовая занавеска ванны задернута, ровный желтый свет лампы, тихо. Хотя… вроде бы в зале ходят, снова ходят, и уже вот, в коридоре скорее чувствуются, чем слышны тяжелые шаги. Зачем я задергиваю занавеску, ведь я живу одна. Наверное потому, что боюсь тех, кто ходит там. Можно проснуться совсем, подняться, наскоро отереться, и выйти из ванны. Но их уже не будет, они всегда на грани сна и яви.
Снова закрываю глаза, снова задремываю, погружаюсь в мысли, а что еще делать.
Я вспоминаю о том, как когда-то писала стихи. Их было много, я почему-то думала, что я будущая поэтесса. Листочки, записные книжки, и даже целые тетради забитые моими виршами. Цветные ручки, цветочки на полях, мне так нравилось подрисовывать под стишком как бы портретики, неумелые и скорые, тех, про кого я писала. И даже был большой, красиво оформленный гроссбух, на который я сначала наклеивала картинки, что вырезала из всяких журнальчиков, а когда подросла, и мне стало казаться, что все это как-то несерьезно, я обклеила обложку глянцевито-синей пленкой. Все стало серьезно, грустно, и даже депрессивно. Просто стал тогда такой возраст. Возраст депрессивной некрасивой девушки подростка, слишком полненькой, слишком прыщавенькой, слишком затюканной сначала в школе, а после и в институте. Просто тогда у меня стал, уже был, такой возраст – возраст депрессии настал и не отпустил.
А потом я решила забыть это все, сжечь все эти листочки, тетради, записные книжки. Я была пьяна, я хотела сделать что-то резкое, сильное, что изменит мою жизнь раз и навсегда, а волосы стричь было жалко… Пьяным голосом, в два часа ночи, заказала такси, скидала всю эту макулатуру в пакеты, и отправилась вниз, к сиреневому опелю с номером О765РК. До сих пор помню этот номер. Села в машину, и только тут вспомнила, что забыла и сигареты, и зажигалку, а вот бутылку вина – не забыла, она лежала в одном из пакетов с моими стишками.
- Му-мужчина, а не угостите даму сигаретой? – сказала я пьяно-пьяно и сама рассмеялась, залилась смехом от пошлости и глупости своих слов. Как в каком-то пошло-дешевом фильме, с такими же пошло-дешевыми персонажами, и просто дешевыми, а может быть и тоже пошлыми, актерами.
- У меня в машине не курят, - мы ехали по ночному городу, мимо проплывали фонари, световые вывески, желтые окна домов, редкий, но крупный как пух, снежок соскальзывал с лобового стекла. Мы ехали за город, к стеле на въезде в город. Там, у стелы, всегда было пустынно, а летом у ее постамента разбивали клумбу. Это то что знали все, а то что знала я еще с выпускного, когда мы всем классом катались фотографироваться по местным достопримечательностям, это про едва заметную тропинку, убегающую в рощицу , прямо за старым, давно не работающим, постом ДПС, что одиноко высился чуть поодаль.
Тропинка убегала в густое переплетение ветвей, и выходила к маленькому тенистому пятачку, на котором торчала будка сортира, а еще там была пара лавочек, стол, и здоровенный мангал, алтарь, или еще как его назвать, сложенный из кирпича. Я там плакала, пока остальные мои одноклассники весело позировали, пили шампанское, кто из стаканчиков, а кто и из горла, и это было как-то так диссонирующее… там веселье и смех и шампанское, а тут вонь сортирная, мангал с древними углями, и я, гадкий утенок нашего 11 Б, сижу да реву как дура в праздничном платье, размазывая туш по щекам.
И почему-то мне, когда я назюзюкалась в одиночку и решилась спалить к чертям все свои стихи, сразу вспомнилось это место, и эта вонь распахнутого сортира в жаркий летний день. Мне показалось это символичным: в леске, ночью, под звездным небом, и чтобы заснеженный сортир, и чтобы в этом чудовищном кирпичном мангале пылали, потрескивали, осыпаясь пеплом, мои стихи. Еще бы вонь сортирную для значимости, для символизма, что все это – вонь, миазмы и говно.
Ехали молча, без музыки, в тишине, только заунывный гул двигателя.
- Вас там встретят? – спросил таксист.
- Твое какое дело, - огрызнулась я, потянулась за бутылкой в пакете, но решила что это будет слишком.
- Ночь, место пустое, не хорошо… Вас кто-то обидел? Поссорились?
- Вас, - усмехнулась, ко мне всегда обращались на вы теперь, после того как мама с папой умерли и я осталась одна, а подруг у меня никогда и не было. Тетенька тридцати лет, которая для всех «Вы», но ни для кого не «Ты», а этого «Ты» так хочется… - Нет, я взрослая, самодо.. самодоста… са-мо-до-ста-точ-ная женщина. Меня никто не сможет обидеть.
- Хотите курить? – спросил он.
- Да! И пить тоже, - покосилась в его сторону, - а вы хотите выпить?
- Нет, спасибо, - он, не отвлекаясь от дороги, вытащил из нагрудного кармана пачку, протянул мне, - угощайтесь.
- У вас же не курят.
- Вам, наверное, можно.
Я взяла пачку, открыла, внутрь была вложена и зажигалка. Выудила кое-как одну сигаретку, попыталась прикурить, но только искры кременька, а пламя так и не загоралось. И тут я расплакалась. Молча. Просто потекли слезы, задрожали плечи.
- Закуривайте, вам полегчает, - он правой рукой взял зажигалку из моих рук, запалил огонек и я сделала затяжку, - вы только не плачьте. Может вам не надо… может не надо вам туда ехать?
- Надо! И ты… Вы мне не указывайте!
- Не буду.
Остановились. Вот она стела, вот она, надгробным холмиком, летняя клумба, а вон, поодаль, брошенный пост ДПС.
- Тут никого, - зачем то сказал таксист.
- Вижу, не тв… не Ваше дело.
- Инга, может не тут? Может не стоит вам здесь оставаться.
- Инга… Я называла свое имя?
- Да.
- Совсем пьяная.
- Давайте я вас подожду, если вы по делу.
- Зачем.
- Просто. Все равно обратно пустой поеду. Подвезу до дома.
- Тогда помогай…те. Берите пакеты.
И я как настоящая королева с собственным пажом прошествовала с бутылкой вина в руках до заснеженного поста, свернула за него, тропинка так и осталась, правда теперь она была не в траве, а протоптана в снегу. Мы дошли до пятачка, и я распорядилась.
- Сыпьте всю эту гадость сюда! И поджигайте! Пожалуйста…
Он вытряхнул первый пакет, спросил:
- Это… это личное?
- Это мусор!
- Хорошо…
Выпростал второй пакет туда же – в кирпичное горнило, поднес зажигалку, чиркнул, и пламя весело занялось в снежной купели. Как я и хотела. Над нами было звездное небо, под нами блестел снег, и даже чуть-чуть пованивало от сортира, к которому была протоптана тропка. Я сидела на лавочке, в одной руке дымящаяся сигарета, в другой откупоренная бутылка вина. Я пила и курила и смотрела, как уходят в небытие, истлевают в дым и уносится в черное ничто космоса все то, на что я положила многие часы своей жизни. Стихи…
Рядом с пламенем мангала стоял таксист и держал в руках тот самый огромный гроссбух в синей пленке, отражаясь на его глянце танцевало пламя.
- Бросайте, - приказала я, - все в огонь!
Он открыл гроссбух, пролистал, сказал:
- Стихи.
- Говно.
- Можно я оставлю?
- В огонь! – но он не подчинился, и я подошла, вырвала у него из рук гроссбух, бросила его в пламя. Пленка тут же занялась, стала сворачиваться в огне, и из под нее показались те самые цветастые картинки, которыми обклеивала в детстве это громадное чудовище.
Таксист замер, глядя, как загораются, курятся уголки гроссбуха, как он набухает от жара, начинают коробится страницы, а после, вдруг, схватил, выбросил из пламени на наст, забросал сверху снегом.
- Отдай! – выкрикнула я.
- Нет, я не хочу. Вам не нужно, оставлю себе, - и просительно, с мольбой и болью в голосе, - Инга, пожалуйста.
- Черт с тобой, оставляй, - развернулась зло пошла к лавочке, к сиротливо ожидающей меня бутылке вина.
Обратно ехали молча. Опаленный гроссбух валялся на заднем сиденье. Доехали до подъезда, остановились.
- До свидания, Инга, - сказал на прощание таксист, а я ничего не сказала, захлопнула за собою дверь, гораздо сильнее чем надо, и пошла прочь. Я уже трезвела, и очень хотелось все вернуть, стихи, гроссбух, и, может даже, поговорить с таксистом. Интересный он, вот только… Решилась, значит решилась, сожгла мосты. А еще я не могла припомнить, как он, таксист, выглядел. Помнила только распахнутую куртку, осеннюю кепку на голове, и обрис горбатого носа – человек-силуэт остался в памяти.
Зазвонил домофон, вздрогнула, едва не соскользнула по гладким керамическим стенкам под воду, села. Домофон не умолкал, раз за разом повторяя свой противный трезвон. Я никого не жду, никто ко мне не должен прийти. Вылезать из ванны не хотелось, тем более не хотелось брать трубку домофона, что-то отвечать, кому то открывать дверь подъезда. Это или почтальонша, или кто-то балуется, или ошиблись номером. А может и бомж какой хочет протиснуться на ночь в теплый подъезд, да и свалиться кучкой хламья в закутке, у двери в подвал – поспать. Все зависит от времени. Утро – почтальонша, вечер – бомж, день – баловство. Который сейчас час?
Посмотрела на часы, что лежали на закрытой крышке унитаза – десять вечера. Во сколько я залезла в ванну? Не помню. Давно. Вода уже даже не теплая, вспоминаю, как проснулась, пошла на кухню, поставила чайник, съела пару печенюшек, включила воду в ванной набираться. По телевизору что-то бормотали какие-то лица, какого-то ток шоу – я на это внимания не обращала. Включила для фона. Сколько было времени? Не знаю.
Звонок оборвался на середине трели. Ну и ладно, ну и черт с ними. Поднялась, громко возмутилась вода, выпростала размякшее тело свое из купели, и, не отираясь полотенцем, накинула халат. Взяла часы, открыла унитаз, уселась. Заструилась вода, снова вода, теперь уже из меня.
Снова затрезвонил домофон. Кому так надо в подъезд? Все же поднялась, взяла трубку:
- Кто? – тишина, молчат, - Я не открою, если не скажете, - вру, конечно открою, какая мне разница, но все одно – молчат. Нажала на кнопку в трубке, повесила ее на место. Пошла в зал. Там все так же негромко балаболил телевизор.
Прошла на кухню, налила кружку воды. Открыла лоток с таблетками – вот они все тут, каждая не понять от чего, но надо. Набираю их одну за другой в ладонь. Эту, еще эту, потом вон ту, и еще ту синенькую – почти десяток таблеток на ладони. Закидываю их разом в рот, запиваю водой, иду в зал. Скоро вновь накатит сонливость от всей этой медицинско-лекарственной феерии, и я усну. Возможно даже смогу проспать до утра.
Ложусь в зале на диван, закрываю глаза. Негромко треплется невыключаемый телевизор, горит свет, я его тоже не выключаю, боюсь проснуться, услышав шаги, открыть глаза и увидеть темноту. Очень этого боюсь, до слез и рева, когда из дремы вырывает это ощущение того, что кто-то рядом. Просыпаюсь, хлопаю глазами, и никого, только чувство, что кто-то тут был, кто-то тут только что был. А иногда кажется, что вижу истлевающие тонким туманом силуэты. И тишина, только бормочет и бормочет телевизор о чем-то своем, глупом извечном и низком, горит лампочка под потолком, за окном ночь.
Засыпаю. Стараюсь уснуть поскорее, пока напитая водой кожа не высохла. Помогают лекарства. И тут же, кажется, будто только глаза прикрыла, просыпаюсь.
Раннее утро. Едва брезжит белесый рассвет за окном, чуть темноту ночи подкрашивая, больно. Терплю. Зудит, колет, будто растерли наждачной шкуркой и посыпали солью. Медленно встаю, через силу, чувствуя как любое движение отдается мириадами раздражающих укольчиков, бреду в ванну.
Сбрасываю халат, под ним ничего, не ношу белья, чтобы меньше на мне было того что цепляет, шуршит, елозит по коже, включаю воду. Затыкаю пробкой слив, иду на кухню. Вода, таблетки, снова в ванную. Забираюсь в холодное ее нутро. Поясницу и задницу жжет горячей, почти до кипятка, водой, спину обжигает холодный фаянс стенок ванной. Часы кладу на закрытую крышку унитаза, бросаю взгляд на их электронный циферблат – четыре утра. Закрываю глаза, стараясь не двигаться, чтобы вода обтекала тело, поглощало тело, размачивало кожу.
Знаете ли вы, что такое экзема? Это просто – когда чешется и зудится, и чешешь без памяти, а там уже много-много язвочек, раночек, и все покрывается этакой бело-бурой коростой. А знаете, что такое – хроническая экзема? Это когда она долго-долго не проходит. А знаете, что такое мокнущая экзема? Это когда образуются такие вот болячечки, называются папулы, а в них гной, и это вскрывается раз да через раз, все это говно истекает долго-долго из вскрытых гнойников, и сохнет в хрустящую, как желтые чипсы корку. Немного неприятно.
А еще больше это неприятно, когда такой экземой поражено почти восемьдесят процентов тела. Шкура сохнет и сходит лоскутами. Это вам не тонкая пленочка снятого загара – это вполне себе серьезные куски плоти, что можно снять вместе с водолазкой, блузкой, джинсами, про чулки или колготки не говорю – чулки или колготки – это ад. Лоскуты сорванной корки-кожи - плотные, белесо-коричневые, сухие, шуршащие, и больше походят на этакий толстый и плотный полиэтилен. Неприятно? Очень неприятно. И, когда вместе с мертвой шкурой тянет еще и живую, с кровью – это еще и очень больно, до криков, а если и не вскрикнешь, закусишь губу, то льют слезы, сами по себе льют.
А есть еще и волосы, волоски, пушок на коже… Это было бы все не так страшно, если бы не эти проклятые волосюшки, что произрастают по всему телу, и выглядят как едва заметный светлый пушок, то, из-за чего раньше мои редкие нечаянные партнеры называли мою кожу бархатной. Красиво, нежно, мило. Это все было так, а теперь, когда короста по всему телу, на руках, ногах, когда линяешь лоскутами изо дня в день, лохмотьями опадаешь, эти волосы – проклятье! Проклятье! Они растут, они должны расти из своих фаликул, или как там это называется, а расти им некуда. Над ними твердая корка засохшего гноя из папул, из омертвевшей дермы, из самих этих папул, из крови, сукровицы и еще какой чертовой мерзости, и волосики, маленькие, тоненькие, нежненькие, шелковистые, разворачиваются! Да, они разворачиваются и тонкими иглами начинают врастать в тело. Изваляйтесь от души в стекловате, так, чтобы эта жалящая пудра забилась в самые глубины пор кожи, и попытайтесь жить с этим. Навсегда! Навсегда… Попробуйте, и может быть вы меня тогда поймете. Хотя бы на чуть-чуть. Когда твое же тело, твои же волосы, острыми своими жалами не дают тебе ни уснуть, ни расслабиться, ни полежать, ни даже пройтись, потому что тело, при движениях, изгибается, мнется, комкается складочками. И каждый раз, когда что-то давит на что-то, все эти микроскопические иглы острой щеткой колют, жалят, терзают так, что не можешь пройти сотню метров без слез, и останавливаешься через каждые десять шагов, чтобы и отдышаться, и утереть холодные, маслянистые бисеринки пота, проклюнувшиеся на лбу. И да, еще и пот, что жжет огнем соли в вечно распахнутые раны папул – то еще удовольствие.
А ванна, вода – это спасение. Распаривает корку, превращает ее в какое-то подобие тянущейся хлипкой то ли слизи, то ли бумаги, и можно мал по малу счищать с себя всю эту мерзость, иногда бессильно плакать и просить небо, тело, себя самою о том, чтобы волоски волосешки взяли да и вынырнули из под кожи, развернулись обратно, произросли туда, куда надо, заложено куда законами природы.
Когда не двигаешься – это очень хорошо. Да, зудит, но терпимо, да – щелкает шкура, напитываемая влагой, будто отстреливается от кожи, но тише, чем когда сухая и двигающаяся, и все меньше, меньше ощущения болезни. Отступает, растворяется корка, растворяется зуд, растворяется сознание в накатывающейся дреме.
Я снова вспоминаю о стихах. Инга – это же такое красивое, для поэтессы, имя. Когда была подростком, мечтала о своем сборнике стихов. И даже придумала название для него. От кого-то услышала, что на старо-старо-старо славянском «га» обозначает «далеко», а на уроке английского узнала, что «in» - это «в». Так и хотела, чтобы на сборнике стихов было так: наверху написано «Инга», а ниже название – «В дали». Полное сочетание имени поэтессы и названия сборника. И стихи, чтобы были о высоком, вечном и далеко отдаленном – о вселенной, о бытие, о мироздании, о том как узреть красоту в единственной песчинке, в капле…
И, как только тогда сошлось у меня в голове это Инга и «В дали», так тут же и случилась первая моя школьная любовь. Пятый класс, я – мелкая девчонка, запорошенная веснушками, зеленый взгляд, сбитые коленки, и он – Миша, новенький в классе. Самый высокий из всех наших мальчишек, серьезный прищур глаз, и волосы барашком, и привязалось к нему именно это – Барашек. Бяшкой называла я его в своих мечтах, и тихонечко вздыхала, поглядывая в сторону его парты. А он меня и не замечал совсем. Какая там вечность, какое там «В дали», когда все мысли были о нем. И писала и строчила я первые свои стихи о любви еще совсем этой любви не понимая, а может и наоборот, понимая ее много больше, чем сейчас…
Смешно. Как там у меня было в той записулечке, которую я ему накалякала дома печатными буквами и подбросила на парту:
Ты, мой миленький барашек,
Глаз с тебя свести никак…
Дальше не помню, и хорошо, что не помню, до сих пор стыдно. А еще стыднее стало, когда он с этой записулькой пошел к своим, а те девчонкам, а те в мою сторону поглядывали и шушукались, хихикали. Глупышка, сама себя подставила, лучше бы так и вздыхала в сторонке. Лучше бы просто вздыхала…
Мы стали подростками, а подростки злы. Они хуже детей, что злы по незнанию, из-за экспериментальной сущности своей – природы, подростки злы, потому что уже чувствуют социальную лестницу и хотят подняться. И я стала той самой – в сторонке, синим чулком, той, над кем посмеиваются и за глаза и в глаза.
Глупая. Глупая-глупая Инга.
Размеренные капли, размеренные мысли, размеренное дыхание, размеренные шаги где-то там, за дверью, за занавеской ванны. Я не хочу вываливаться из своей дремы, пускай ходят если им так нравится. Слышу, как скрипит диван, хотя как я это могу услышать? Он скрипит тихо, а дверь в ванную закрыта, закрыта не просто до щелчка, а еще и на замок, как я делаю с тех самых пор, как услышала скрип половиц в первый раз. Это же так не сложно, взять и повернуть язычок на круглой, желтого блеска, ручке двери. И телевизор бормочет, и я слышу его, и…
Распахнула глаза, уставилась на занавеску, будто могла сквозь ее розовую плоть узреть то, что за нею, замерла, перестала дышать. И услышала скрип… скрип двери. Закричать, но грудь сдавило тугим бандажом боли, и вместо крика получился сип.
И все. Все разом прошло. Скрипы, шумы, шаги – все, только боль осталась, и мои выпученные глаза. Схватилась за сердце, тяжело дышать, тяжело…
Ухватилась за стенку ванной одной рукой, другой за грудь. Тяжело. Больно. Давит.
Попыталась подняться. Ноги глупые. Скользят. Бесполезные. Дышать. Упала спиной на твердь ванной. Закатила глаза. Дышать… дышать… хочу дышать. Смотрю в потолок, хочу дышать.
- Эыа-ыыаА! – вдох как крик и разом отпустило.
- Все… - выдыхаю, а сердце стучит, колошматит прямо по ушам. Долбит, будто хочет прошибить мои ребра. Дышать. Могу, - Все…
Поднимаюсь, резко отдергиваю в сторону занавеску. Так и есть – забыла закрыть дверь в ванную, вот и дура, сама себя запугала. Запугала до панической атаки, или сонного паралича – не знаю, что со мною было. Не знаю… А может и не забыла…
Глаза вниз – на крышку унитаза, на часы – вечер. Восемнадцать часов. Только сейчас чувствую, что вода снова холодная.
Выползаю кое как, кружит голову. Таблетки и спать. Спать… Вечно спать.
Кажется, что вся жизнь превратилась в это полусонное существование, где есть только ванна, таблетки, постель. Прошло всего три года, после того, как произошло что-то, над чем врачи истово ломают голову по сей день, так и не в силах поставить какой-то конкретный диагноз, а для меня – это вечность. Кажется, что вся моя жизнь, все мои сорок пять лет всегда были таковыми: проснуться, выпить таблетки, погрузиться в пучины вод, снова таблетки, снова сон. Поначалу немного трепыхалась. Пыталась работать по удаленке, но быстро «сохла», и снова все начинало шуршать, колоться, болеть, щипать и приходилось убегать от ноута, и снова в воду. Сидела с сотовым в той же ванной, «занималась саморазвитием», но таблеточки не позволяли ни понимать прочитанное, ни, тем более, что то запоминать.
Теперь жизнь – это состояние в трех точках, просто местонахождение без меня самой, без Инги, я плаваю в воспоминаниях. Я о чем-то думаю, что-то вновь переживаю, и задремываю, засыпаю. Кухня, зал, ванная, ванная, зал, кухня и снова все в круг.
А еще меня «развлекает» ощущение присутствия еще кого-то. И, иногда, пугает до усрачки, как было вчера с этим сонным параличом. Или, как было сегодня утром, вернее днем. Сначала звонок домофона. Проснулась, дошла до трубки, снова тишина. Вернулась в зал, уставилась осоловелыми глазами в телевизор и…
Плюхающийся звук из ванной, детский смех. Не шаги, не скрип, не силуэты, не то что можно скинуть на больной бред укутанного препаратами сознания, а звук. Настоящий и чистый.
Я укуталась одеялом и сидела недвижно. Хоть и хотела пойти в ванную, хоть уже и начала мал по малу расчесывать себя, чувствовала под ногтями склизкую слизь какой-то гадости, но вставать, двигаться – боялась. Сколько я так сидела – не знаю, смотрела в телевизор, а там негромко шло какое-то шоу, кто-то о чем то рассказывал, потом был какой-то мультик, а потом… А может быть я уснула. Местные новости, а в них «криминальная сводка». Я бы и не слушала, если бы.
Кадры, на экране кран, какой-то полицейский что-то рассказывает, а на заднем фоне, из воды вытягивают машину. Каркас скорее, изгнившая уже, почти потерявшая окраску, облупившаяся и измятая. Но хорошо виден значок опеля, и цвет необычный, не популярный – сиреневый. А еще номер, номер, который я запомнила давно-давно, еще в тридцать с небольшим лет - О765РК. Хоть номерной знак и изжеван, хоть и треснула краска и пошла рыжая ржа, но видно номер, а вот его показывают крупным планом и если раньше можно было сослаться на то, что почудилось, то теперь…
О765РК.
Тот самый – без сомнений. Стала вслушиваться.
- Как стало известно, - закадровый голос диктора вещал спокойно и размеренно, - транспортным средством управлял Виктор Семенов, объявленный пропавшим без вести двенадцать лет назад.
Виктор Семенов. Таксист с горбатым носом и моими стихами на заднем сиденье. А еще он откуда-то узнал мое имя, хотя я не помнила, как называлась ему. И Виктор Семенов, что-то… Что-то в памяти, как тот самый вросший под кожу волос – зудит, колет.
Фотография Семенова возникла на экране, и голос диктора продолжил:
- Семенов проживал в Октябрьском поселке один. О его пропаже заявили соседи. Отзывались о нем, как о хорошем и тихом человеке.
Дальше я не слушала, уловила в чертах то самое – едва уловимое, растворяющееся с возрастом, с отдалением от детства мальчишеское лицо. Витька, он сидел на соседнем ряду в классе, и все его называли не по имени, а по кличке – Сопля. Маленький, вечно шмыгающий носом, такой же тихий и безответный, как и я.
Значит он тогда узнал меня, узнал и вспомнил, а я – пьяная, и решительная, резкая, как настоящая стерва с ним и это еще мое: «-Му-мужчина, а не угостите даму сигаретой?» - прекрасно дополняло образ этакой оторвы.
- Сопля, - я грустно улыбнулась, - это был ты и…
Не успела договорить, снова обхватило стальным обручем грудь, ни вдохнуть ни выдохнуть, в глазах потемнело, и, сквозь этот навалившийся сумрак, будто увидела силуэт в комнате, и снова услышала и шаги и смех детский, и все разом – все свалилось в кучу. Ухватилась руками за грудь, растягивая в стороны халат, раздирая корку, кожу на груди – больно. Больно!
Упала на бок и…
Будто гладит кто по голове, нежно и ласково. Открыла глаза. Могу дышать, никто не гладит. Грудь болит, больно, но дышать могу, хоть и больно.
Села.
Хотела дойти до стола, взять мобильник, позвонить в скорую, но ноги подкосились, упала.
Полежала.
Снова вставать…
Нет.
На четвереньках.
Мобильник.
- Ало… Скорая. Мне с сердцем плохо. Адрес…
Кое как добралась до коридора, до дверей. Открыла замок. Увалилась спиной в угол под домофоном. Ждала.
- Вас надо госпитализировать.
- Я не хочу, - стоило только представить, что я окажусь вдалеке от ванны, мне становилось жутко от этого.
- Будете писать отказ?
- Да, - молодой, почти мальчишка на вид, врач скорой помощи посмотрел на меня с этакой грустинкой в глазах.
- Может быть подумаете еще? С сердцем шутить нельзя.
- У меня противопоказания к госпитализации.
- Какие?
- Кожа.
- Глупо. Значит просто не хотите.
- Да.
- Тогда вызовите завтра участкового врача. Пусть он вас осмотрит.
- Хорошо.
После укола мне стало лучше, боль отпустила. Поэтому я поднялась, проводила врача с его волшебным оранжевым чемоданчиком до двери, закрыла за ним. И снова в ванну. Включила воду. И снова мои таблетки. И снова в воду.
Кап…
Кап…
Кап…
Медленная, редкая капель из крана в наполненное нутро моего вместилища. Смотрю, как растет капля на хромированном блеске крана, и вот капля отрывается, падает в воду – кап.
Я нашла записку не на парте, не на виду, как оставляла Мише на парте. Записка была вложена в учебник. Мы были уже не такими мелкими и глупыми, как тогда, когда я «подарила» своему избраннику свой стих. Мы уже в одиннадцатом классе, скоро экзамены, скоро выпускной – вот-вот и грянет.
На выпускной я идти не собиралась – зачем? Нет подруг, друзей, любимых учителей, слезливости от того, что вот – прощаюсь с любимой школой. Ничего этого не было, а было только ощущение того, что я тут всем противна, что я – мишень для смеха, унижений, острых и злых слов. Не хотела и не собиралась идти. Если бы не эта записка в учебнике.
Красивые стихи, хоть и сильно неумелые. Особенно красивые тем, что написанные для меня.
Инга - полнит вечер имя,
Имя на моих губах,
На губах от анонима,
Вижу я тебя во снах.
Твои губы, взгляд зеленый…
Я выучила этот стих наизусть, хоть сейчас могу повторить его от первого до последнего слова, хоть и пыталась забыть его, выкинуть из памяти, как страшный сон. Но не смогла. Почему-то…
Поэтому я пошла на выпускной, я думала о Мише, я мечтала о Мише. Почему? Не знаю. Вроде бы все мои мытарства начались с него, с тех самых пор, когда я… Но почему-то я все еще мечтала о нем. Я выпросила у родителей денег на шикарное, как мне казалось, платье, я сидела в салоне красоты, где меня пудрили, красили, взметали и завивали мою прическу в нечто, что должно было стать божественно красивым. И я мечтала, закрывала глаза и видела, как в полумраке мы танцуем с Мишей, говорим негромко друг-другу какие-то нежные глупости, и я, в конце-концов, смогу пройтись своими пальцами по его кудрявым волосам, и скажу ему тихо-тихо: «Бяшка».
Все было плохо. Поэтому я и ревела за постом ДПС, пока остальные фотографировались и пили шампанское. Поэтому я и не пошла на сам выпускной, а доехала до школы со всеми, пряча лицо в ладонях, а после ушла в своем праздничном наряде, и ушла в парк, где и сидела на лавочке до вечера, а потом пошла домой.
Конечно же Миша меня не любил, и, конечно, не он писал записку. Только тогда я думала, что это… Это он сделал, чтобы поиздеваться, хотя – глупо так заморачиваться, чтобы довести до слез, а после просто не обращать внимания. Он не был таким жестоким, он попросту не обращал на меня внимания, вот и все, а я уже раздула все в своей голове с шикарной прической до жуткого абсолюта, до злодея подростковых американских фильмов.
В автобусе рядом со мною ехал кто-то. Я не смотрела кто. Мне было стыдно за слезы, за свою глупость. Кто-то, при тряске касался меня своим плечом, а когда я снова начала реветь, нежно погладил по руке, а я руку отдернула. Потом рядом со мною уже никого не было – пересели. Я не знала, кто этот кто-то был.
Но он меня помнил. Он сказал Инга. Он жил одиноко, я жила одиноко. Мы были одни. И он хотел сохранить мои стихи.
Скрипнула дверь ванной, я не открывала глаза, я вспоминала, какой он был тогда, каким был Витька Сопля. И толком ничего не могла вспомнить, помню как он опускал голову, когда мы случайно встречались взглядами, помню, как он иногда заикался, чем вызывал смех всего класса. Он тогда краснел, и тоже опускал голову, и шмыгал носом. Сопля. Его тоже шпыняли. Сопля. Интересно, а какой он был? Мы же играли с ним, когда не началась вся эта подростковая херня. Как это странно. Девчонка играла с мальчишкой. Мы даже были друзьями одно лето. Самыми настоящими. Вместе сидели на дереве, смотрели вниз, сдергивали с ветвей желтые подсохшие вертушки семян и бросали их вниз, смотрели как те вертятся, кружат и медленно падают на расчерченный классиками асфальт. Проходили прохожие под нами, светило солнце над нами, а мы говорили черт вспомнит о чем, и запускали вертолетики с дерева.
Кольнуло.
Завтра надо вызвать врача.
Жалко Витю. Витю Семенова, того десятилетнего мальчишку с задорными глазами, и открытой улыбкой. И жалко маленькую девочку Ингу… хотя себя жалеть не стоит. Но хочется. И хочется, чтобы кто-то пожалел.
Выбралась из ванной. Таблетки, диван, сон.
А еще… еще – очень одиноко.
Кап.
Открываю глаза.
Темно.
Не ванна.
Воняет гнилым и противным.
Кап.
Больно.
Молчит телевизор.
Давит грудь.
Сиплое дыхание рядом.
- Кто здесь, - хочу кричать, но получается шепот.
Вспыхивает свет.
Никого.
Скорый бег удаляющихся шагов, будто ребенок бежит.
Детский смех то ли из подъезда, то ли…
Смотрю на часы.
Два ночи.
Вызвала врача с утра.
Сделала уборку, чтобы не так стыдно было впустить в дом кого-то. Смела все ошметки своей кожи с пола, с дивана, с кровати. Перестелила постельное. Открыла замок входной двери в квартиру.
Полезла в ванну. Халат наготове, нижнее белье тоже. Включила воду. Пошла на кухню выпить очередную порцию таблеток.
Посидела, упершись взглядом в телевизор.
Что было ночью? Старалась гнать от себя эти мысли.
Инга – не сложившаяся поэтесса. Одна в доме, изгой в школе, изгой в жизни. Почему она, жизнь, не сложилась? Из-за той обиды на выпускном? Может быть… Инга. Одна.
Пошла в ванну. Залезла. Закрыла глаза. Вспомнила, что забыла положить часы на крышку унитаза. Плевать. Жду звонка домофона.
Ходят.
Пускай.
Кто-то пробежался в зале.
Вроде бы говорят.
А может стихи написал Сопля?
Его тонкие, мальчишеские пальцы срывают желтый вертолетик ясеня. Я смотрю на него, а он смотрит вертолетик на свет. Вокруг нас шумит листва на ветвях, легкий прохладный ветерок. Дети. Отпускает его, и тот, кружа, медленно планирует вниз. Скоро в школу. Все будет хорошо. Он мне улыбается, и что-то говорит, а я не слышу слов. Я вижу, как солнце запуталось в его волосах. Вечереет.
Ходят.
Больно.
Мы же с ним раньше сидели за одной партой. Почему в этот раз он не решился сесть со мною рядом. Я спросила его и он, вдруг начав заикаться, опустив взгляд, что-то начал говорить. Он же не заикался до этого. Почему? Может быть я его обидела? Мы же всегда, еще с садика, были друзьями. Жили в одном доме. Он в первом подъезде, я в пятом.
Очень больно.
Не хочу просыпаться.
Пусть больно.
Смешно, но мне сначала завидовали. Пришли на первый урок, а там, на моей парте, на моем месте, красиво выложены желтые листья клена, рябиновая гроздь, и ворох блестящих конфет. Кто это сделал? Девчонки завидовали, говорили, что у меня появился тайный воздыхатель. А мне было смешно и весело, а еще это грело сердце, и становилось до судорожности приятно, когда я думала, что нравлюсь кому-то. Миша к нам еще не перевелся. Четвертый класс.
Очень больно.
Сжать зубы.
Спать.
Он хотел сохранить мои стихи. Он назвал меня по имени. Мальчишка с запутавшимся в волосах солнцем. Мы с ним играли в дочки матери. Он был папой, я была мамой, а нашей дочкой была моя любимая кукла Маша. У Маши всегда западал один глаз. И она еще умела говорить «мама», но потом разучилась. Он назвал меня по имени…
- Инга, - ласковый голос.
Отодвигается занавеска.
Открываю глаза.
Витя стоит рядом. Мы тогда хотели быть вместе. Как я это могла забыть?
Витя туманный, расплывчатый и страшный, не как в воспоминаниях.
Он гнилой и мертвый.
Закрываю глаза.
Больно и ватно.
Я хочу спать.
Мы хотели чтобы у нас была семья. Хотели назвать дочку Машей. А еще он говорил, что у всякого мальчишки должен быть наследник – сын. Я смеялась и говорила, что я же одна у своего папы, и брата у меня нет. А Витя говорил, что это не правильно. И я снова смеялась. И тогда он злился и говорил:
- Инга!
Открываю глаза.
- Витя, - говорить не хочется, - уходи.
- Маша ждет.
- Витя… - он уже не страшный.
- Вылазь уже, сколько можно плескаться.
- Я… - поднимаю руку, она чистая, красивая, без размякших корост. Золотистая кожа.
- Мам, - из-за спины Вити выглядывает смешная курносая мордашка с россыпью веснушек, как и у меня раньше, - пошли уже.
- Куда.
- Гулять.
«Сейчас, уже сейчас пойдем», - не говорю, а думаю. Больно…
Труп Инги обнаружил участковый врач. По заключению патологоанатома причиной смерти была сердечная недостаточность.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 161
Замечания : 0%
Голосование: открытое, аргументированное, возможно субъективное, один балл лучшему произведению
Продлится до 10:00 08.04.2021
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 161
Замечания : 0%
Внеконкурсный от Refrank
28.02… вроде. У меня даже часов нет, но по ощущениям как-то так. Две недели точно прошло. Будем считать, что я начала вести этот дневник в свой день рождения. Так что хэппи берздэй ту ми. (В ходе расследования установлено, что первая запись была сделана 24.02)
Если вы когда-нибудь решите убить кого-то и растворить труп в ванной – подумайте сто раз, прежде чем сделать это. Человеческое мясо потрясающее лакомство. Пока что я пробовала его только с солью, но готова поспорить, что в приготовленном виде оно не оставляет шансов ни свинине, ни говядине. Скажу больше – это лучшее, что я когда-либо пробовала. Мда. А все благодаря «счастливому» случаю. Вы верите в карму? Я – да. Не плюй в яму, как говорится. Или не рой колодец другому. Хотя к черту всю эту бредофилософию теперь! Конечно, это просто совпадение. Убивайте всех подряд, делайте что хотите, вот мое напутствие. Лив фаст дай янг. Чикатило убил сколько? Восемьдесят человек? И возмездие так сразу его и настигло! ну да… Или у Шипмана была договоренность с Люцифером? Я убила всего-то одного ублюдка, и то случайно. Мне эта кара чтобы я раскаялась? Хрен там, космические силы! Я ни капли не жалею.
А землетрясения периодически случаются. И дома некоторые сделаны через задницу, неоспоримый факт. Так что в моей ситуации мог оказаться любой. Мне даже повезло, что я переборщила со снотворным. И что этот бугай отдал концы именно здесь, пока принимал душ. А еще мне повезло, что сейчас зима, и вода из крана течет ледяная. Если вовремя ее обновлять, из ванной можно сделать импровизированный холодильник. Еще добавляю морскую соль. Знаете, сколько можно прожить на одном человеческом теле, при условии, что оно не портится? Вот и я не знаю. Но чувствуется, как двадцать восемь гребаных робинзонолет. Еще одна свечка почти кончилась, нужно экономить. Ладно, пора спать. Что лыбишься, Пятница?
29.02 – вырубаюсь надолго – значит, прошел день. Такие правила.
Расскажу немного о себе (насколько хватит свободного кафеля, в промежутках между моей бесценной мазней). Я студентка М. института, которая любит легкие деньги. Точнее любила, пока жила в свободном пространстве по ту сторону двери. Мда, Пилу 9 можно уже не ждать. Мой компаньон – четвертый по счету состоятельный тип, которого я собиралась обчистить. Те трое походу получили по заслугам, раз дрожь земная настигла меня только сейчас. А может, отдуваюсь за все случаи разом. Не знаю. Вентиляция завыла, прям в тему. Потусторонние силы. Духи предков.
От запаха этих дешевых аромасвечей уже тошнит. Но сидеть в полном мраке тоже не хочется. Сдались тебе эти свечи? Не мог затариться обычными? Впрочем, запах сырого мяса не лучше. Кроме свечей и морской соли в шкафчике еще есть косметика. Похоже жил с кем-то. Эй, бывшая, не хочешь прийти в гости? Свечки тусклые, но несколько зажигать не хочу – экономлю. Мне даже нравится этот полумрак. Гробница Рамзеса Четвертого. А вот и сам правитель, собственной персоной. Мои настенные письмена добавляют схожести. Давно хотела побывать в Египте. Мечты сбываются. Еще я открыла в себе талант художницы. И кулинарные наклонности. Во всем есть свои плюсы.
Очень сильно хочется курить. Оставил бы хоть полпачки. Из всего, что мы забываем достать с карманов, когда бросаем грязные шмотки на стирку, сигареты – второе лучшее изобретение человечества. После спичек. Рассеянный склеротик, лучше бы забыл в штанах телефон.
01.03
Я дотянула до весны. Кул.
Вы, наверное, думаете, что я заядлая людоедка и в первый же день приступила к заветной трапезе, пока тело не начало гнить? Нет. Просто предусмотрительно разделала его и залила холодной водой с солью. А дальше – ду ор дай. Ин зе миддл оф зе найт. Понятия не имею, сколько прошло времени, прежде чем я пошла на это. Думаю, дней десять. Конечно, пришлось себя пересилить. Но что поделать. Ай уилл нэвэ фогет зэ момэнт, зэ момэнт, эн зэ стори гоуз он, он оннннн
08.03
Что скажешь, мешок костей? Где мой подарок? Ладно, не обижайся. Я же любя, Пятница. Кстати, мы теперь лучшие друзья. Я решила оставить ему глаза – чтобы он смотрел на меня и думал, как же ему повезло. Шучу. На самом деле мне кажется, что они не так уж съедобны. Хотя дойдет очередь и до них. А может и нет. Интересно, когда же его предки (или друзья, или кто там у него еще) заметят, что кого-то не хватает? Меня-то уж точно в этой дыре никто искать не будет. Тем более в гостях у этого чела. Мама, папа, я за бугор. Поступлю в вуз мечты, устроюсь клофелинщицей, пришлю открытку. Алло, да. Все в порядке, просто в аду связь плохая. Этот вибратор на стуле в комнате (или где я его оставила?) так ни разу и не зазвонил. А может, его раздавило обрушившимся потолком? Или я просто не слышала звонка. Да и кому я нужна, кроме моего нового преданного друга. Который походу тоже никому нахрен не сдался. Что говоришь? Тепленькая пошла? А кстати, вода из крана уже не такая ледяная. Да и в целом вроде стало теплее…
15.03
Он сказал, что этот гроб стал слишком велик для него. А мне теперь в самый раз. На что это ты намекаешь, Веселый мать твою Роджер? Нужно поскорее тебя доесть, а то вода из крана уже почти комнатной температуры. Не хочется переводить продукты. И так наполовину испортился. А еще слишком много болтаешь.
А дом у тебя хороший. Был. Место тихое, ближайшие соседи съехали. Кайф. А теперь – ни себе, ни людям, как говорится. Это ведь ты подстроил мухоловку, на случай, если кто-то решит обокрасть? Умно. Вот я и попалась. Бззз!
18.03
Зеленка кончилась, пишу кровью. На белом кафеле. Итальянский флаг. Пицца, паста, кости, кожа. Слышала шуршание за дверью, не докричалась. Наверное, собаки. Или коты. Никто больше не придет. А если да – откупорят меня, как кильку в томате, притащат в суд и спросят «что вы можете сказать в свое оправдание?». А я такая «с винишком было бы вкусней».
А если серьезно – конечно, пусть вытаскивают. И сажают, пожизненно. Буду хорошо себя вести, не есть сокамерниц. А может меня в дурку закроют? Ай уилл нэвэ фогет зэ момэнтттт
Все чаще попадается на глаза бритва в шкафчике. Еще есть ножницы, но они тупые. Проверено непосредственно на человеческой плоти. «Вы действительно хотите выйти из игры?». Черта с два! Я сейчас слишком дерьмово выгляжу, чтобы умирать. Вот и пришло время глаз, мой дорогой друг. Молчишь? Интересно, почему?
23.03
Ад – это зацикленный день. Осталась вода. Есть ли в Аду вода? В моем есть даже бумажный кораблик. Его прибило к ребрам коралловых скал. Это остров скелета. Или скелет острова. Я сделаю из костей плот. Чтобы покинуть его. Надвигается шторм, я чувствую. Надо взять спасательную бритву.
26.03
Игра окончена? Нет! В ход идет план «Б»… Нужно только наложить жгут. Или не нужно? Быть или не быть, а, Суббота? Как еще назвать скелет Пятницы… Когда выберемся, я тебя воскрешу. И дам новое имя. Знаешь, какое? Понедельник. Потому что я тебя ненавижу. Потому что я теперь и есть ты.
ду ор дай ин зе миддл оф зе найттт
|
Группа: РЕЦЕНЗЕНТ
Сообщений: 322
Замечания : 0%
1.Нечитабельно.
Цитата -Ай, умничка! Рабочий ротик...
"Рабочий ротик", так скорее, говорят про большой рот, безотносительно его навыков.
Цитата Антей Егорович ущипнул за щечку и слегонца ткнул кулаком в нее, стоявшей перед ним на коленях, и только-только завершившей ему минет, белокурой девицы.
Шедевральная фраза. Надо было постараться так закрутить. Кто, кого, куда, без поллитры не разберешь.
Цитата Халатик на ней нараспашку, шелковый, золотистого оттенка. Затем, визитер глубоко вздохнул, закинул свое обмякшее мужское достоинство в ширинку.
Ну и т.д.
Это надо суметь ничего не выжать из сцены минета. Написали бы хоть, что она улыбнулась, и сперма потекла по щеке. Хоть какая-то жизнь.
Пробовал читать дальше. Депутат разговаривает как сельский тракторист, плоские шутки... Ну его нафиг. От текста разит мертворожденным соцреализмом.
Общее впечатление: скучное повествование, скучного повествователя.
|
Группа: РЕЦЕНЗЕНТ
Сообщений: 322
Замечания : 0%
2.Чуток получше, но тоже не айс.
Зачем повторяться. Понятно же, что не кусок штукатурки отвалился.
Цитата звук широкий и в то же время камерный, как обычно это и бывает в ванной.
Как подразумевает наречие.
Цитата Очнулась от сна, или дремоты, но лишь на короткий миг. Распахнула глаза.
Распахнула глаза - не верю. Автор, ну вы же не просыпаетесь, как будто вас ударили током. Распахиваете глаза, вскакиваете с кровати. Медленно ведь, постепенно. Скорее всего приоткрываете глаза, чем распахиваете.
Вообще тут непонятка со временем. Непонятно, настоящее или прошедшее. Глаголы в прошедшем, но по контексту, вроде как все в настоящем. И первое лицо опять же.
И опять же проблемы с подачей. Особенно начиная со второго абзаца. Это не воспоминания человека находящегося в полубреду-полудреме. Это фантазии старшеклассницы. Такое впечатление, что автору Алина Карноухова помогала.
Слишком легко, слишком восторженно, слишком пафосно. Имхо, нужны чуть другие интонации, темп, больше конкретики.
Пробовал читать дальше про такси и мужика, тоже баян на баяне.
Но все же голос за этот текст, т.к. первый не понравился больше.
Я понимаю, что блиц, что мало времени. Но лучше бы вы написали что-то поменьше и покачественнее.
|
Группа: МАГИСТР
Сообщений: 116
Замечания : 0%
первое ходит по тонкой грани в плане требования "без небылиц и вурдалаков". да, вроде бы в конце говорится, что это был лишь бэд-трип, но потом тут же дается намек типа "хотя хз", и в итоге фэнтезийная трансцендентная составляющая остается на усмотрение читателя. фрагменты с молитвами, батюшками и проч. тупо перематывал - это походу на узкую аудиторию. мне было влом такое читать (может, что-то интересное и упустил, но сомневаюсь, что там было месиво в церкви в духе "фром даск тилл даун". доп. условия не располагают). бэд-трип понравился, атмосферно, ощущения переданы круто. но в целом хоррора было маловато. и настроение не то, наркоманское ощущение "я маленький, а ванная - большой гроб" отсутствует, хоть предпосылка и была.
второе вообще не хоррор. медицинские сведения про экзему полный аут. шиза про шаги тоже не нагнетает. "гнилой и мертвый", а потом "уже не страшный" - этого мало, картинка не сложилась. тут чисто мылодрама, слегка присыпанная кунжутом тревожности, который так толком ни во что и не пророс, чтобы быть в состоянии щекотать нервы. хотя флэшбеки в детство и доставляют, и гг вроде начинаешь местами сочувствовать. но черт, это ж безбашенный хоррор-блиц, а не канал мыльных опер с перерывом на рекламу "замучила экзема? попробуйте "теплую водичку". в плане настроения не было даже потуг. в общем, тут мимо всех допов, кроме того, что гг женщина.
мой голос за первое.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 56
Замечания : 0%
Первое.
М-да... господи, даже не знаю, как про это сказать-то. Это не текст, простите. Неумелое детсадовское сочинение, и на этом я остановлюсь. Кеша, кстати прошёлся по нему очень мягко. Увы - я бы прошлась жестко, но на форуме мы не материмся. Увы и ах.
Второе.
Те же яйца, только в профиль. Но. Если первое бездарное (матерное слово) написано как бе на серьёзных щах, то здесь другая проблема - неряшливость, не аккуратность, пофигизм. Понятное дело, что блитц, понятно, что мало времени. Так нужно блин его адекватно рассчитывать, и, если не умеешь писать грамотно и быстро, то нужно принимать решение чем-то пожертвовать - завязкой, экспой - чем угодно; лучше написать мало и плохо, чем много и отвратительно. Боже мой!
Голос никому, ничто из этого Г не достойно голоса. Ужас. Я пошла в душ.
|
Группа: Удаленные
Сообщений:
Замечания : 0%
Первый
Идея здесь благородная. Человек радеет за близкого, моральнои духовно. И поскольку бабуля христианка – то и проявляет заботу соответственно. Но дело тут совсем не в религии. И даже потусторонняя сценка в конце – с некой силой, сущностью– явно христианский образ – говорит лишь о принадлежности а не о сути. Была б семья мусульман – был бы образ соответствующий. Атеисты – тоже нечто нашлось бы «…от изначально тёплой и бескрайней души». Ещё мне понравилось, что вот эта сущность, злая, из ваной,что она не была облечена в некие внешние проявления, или привязана к каким бы то ни-было мистическим силам.( Кстати как и было заказано секундантом).Безликое зло – гораздо реальнее. В противовес чётно обрисованной христианской длани – ещё более подтверждает вышеупомянутую мысль: дело здесь не в христианстве как в таковом. Персы живые, до противности местами :) Ну и такой налёт юмора с иронией. Особенно вокруг главной героини. Картинка местами очень детальная. Вплоть до шума пены в расплескавшейся ванной. Круто.
Имена вычурные. Это одномоментно и подчёркивало героев и придавало им некоей сказочности. Т.е уменьшало эффект реализма. Текст сложновато читается. То ли, из за множества длинных предложений, то ли из за стиля построения предложений. Скорее последнее. И, не могу отделаться от ощущения сказочности истории. При том, что схожие сюжеты и в
жизни слышны.(клинические смерти и проч.) Но походу как там – так и здесь – спрашиваешь себя «возможно ли такое вообще»? Чуть не забыл: "мультимиллиардер из Северной Кореи"? :D
Второй
История до жути реалистичная. До боли просто. Эту боль, отдельного человека, автор показал прекрасно. В конце, был момент как яркий луч надежды: что весь этот хоррор просто привиделся, или героиню выкинуло в другую матрицу реальности, в другое измерение – где она разглядела Витю, где дорожка свернула ТУДА, где семья, где она здорова. Просто с замиранием сердца читал. Но нет. Это была последняя фантазия мозга… Жестко.Как я понял - автор описывал эти все звуки в комнате, голоса…что бы читатель задавался вопросом: «от таблеток ли это, или потусторонние силы»?
Мне этот рассказ видится с ног до головы реальным. И от того ещё более грустным и гнетущим. Но написано не плохо. Интересно было в начале. Правда, на мой взгляд, под конец немного скомкано и затянуто. Но это ж блиц…
Голос второму
Внек от Refrank
Классный язык повествования. Соответственно типажу героини. Читается на одном дыхании - соскучиться тут невозможно. Очень, соответствует теме, и доп условиям.
Но сам сюжет, так сказать, вводные данные - мало вероятны, сильно маловероятны. Т.е теоретически да, и подобное наверно встречалось, но всё же. Какие должны быть стечения обстоятельств? Котедж в Японии за городом? Возможно :) А скорее, ядерная война снаружи... И монолог, письменный, на стенах: её настроение, эта лёгкость и даже какая-то... шаловливая элегантность - не вяжется оно всё с ситуацией. Так, очень даже...свежо!
|
Группа: МАГИСТР
Сообщений: 670
Замечания : 0%
Первое произведение показалось разрозненным, как будто собранным из кусочков разных произведений. Причём в этих кусочках даже речь автора выглядит по-разному. То он говорит как ровесница ГГ - ресницы называет ресничками, помещение помещеньицем, пальцы пальчиками, одежду одежкой, то вдруг начинает разговаривать по-старушечьи, употребляя устаревшие «благо, почитай, со товарищи», а в конце и вовсе превращается в журналиста и пишет характерной газетной лексикой «нетипичный случай, не имеющий аналогов». Мне кажется, все же повествователь - это некий один источник информации, он должен всегда одинаково эту информацию выдавать. Бывают такие случаи в классике, когда автор и рассказчик - это разные люди и у них даже могут быть свои взаимоотношения. Но здесь они явно - одно лицо. И это лицо какое-то многоликое и многостильное. Это сбивает восприятие. Композиционно рассказ построен довольно просто, линейно, мы все узнаем последовательно. Такое построение всегда легко пишется, но читается всегда с некоторой скукой, потому что все события, и рутинно-ежедневные, и трагические, выглядят одинаково, не получается на них вздрагивать и воспринимать глубоко. Финал разочаровал, ну просто сказочка про белого бычка, вся интрига развалилась на глазах у изумленной публики.
Второе произведение как раз однородно. Хотя и слишком много лишнего, если бы вычистить оттуда ненужные детали и многословность, было бы легче разглядеть довольно интересную композицию. Ну например, «Витя стоит рядом. Мы тогда хотели быть вместе. Как я это могла забыть?
Витя туманный, расплывчатый и страшный, не как в воспоминаниях.
Он гнилой и мертвый.»
Можно сказать гораздо легче и лаконичнее: Витя стоит рядом. Мы хотели быть вместе.
Неужели я могла это забыть? Витя призрачный, мертвый. В воспоминаниях он другой.
Мне понравился реверс вглубь истории в конце, когда героиня начинает понимать, что тот таксист - это одноклассник. И тут мы начинаем вместе с ней крутить встречу с таксистом обратно и заново ее прочитывать. Люблю такие раскрутки сюжета в прошлое. Ну и уход героини в мир иной как в возможное счастье, которое не состоялось очень порадовал. Интересный поворот. В общем, голос сюда.
Голос второму тексту.
|
Группа: НАЧИНАЮЩИЙ
Сообщений: 4
Замечания : 0%
Первое.
Не знаю как у остальных, но мне стало неприятно читать с первых строк. Настолько сильно,что я думал не оставлять комментарии в "этом",лишь бы не продолжать дальше той пары предложений,что так отвратительно встретили меня. В каких-то местах уже высказались по тексту,поэтому расписывать эти части не буду. Расскажу о вставной фразе "Ёпта-парабола" скажу честно, я люблю подобные им. Когда у этой фразы по ходу рассказа приобретается смысл и свой подтекст, когда ты читаешь, видишь её, и у тебя появляются чувства,эмоции. И ты понимаешь,что может быть в короткой фразе, якобы мимолётно пролетающей в тексте, может быть смысла больше,чем в других рассказах. Но единственное,что у меня возникало от этой фразы, это отвращение к её неуместности и отсутствующего в ней смысла.
Второе
У него удалось вызвать у меня лёгкие мурашки от описания экземы, и думаю, этого достаточно, чтобы выглядеть более успешно на фоне предыдущего.
Но сам текст мне не был интересен, мне хотелось быстрее его закончить и быстренько накалякать своё мнение и забыть.
Блиц очень расстроил
я бы не хотел оставлять голос, но если потребуется, то отдам его второму.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 161
Замечания : 0%
Первое:
Почему бабулька перекрестилась один раз? Три раза, по разу на каждую ступеньку. Итого, как история звучит на самом деле: Бабуля таки настоящая бабуля этой девушки. Религиозная идеалистка с осуждением. Такая же у нее была и дочка, поэтому умерла. Осталась внучка, которая пытается компенсировать наследственную идеализацию загулами разных форм. Потому и живёт сама, потому и спокоен мир вокруг. Но бабуля делает ошибку и перекрывает возможность компенсации, вследствие чего:
Вариант 1: жесткое мясо, бабулька сама не рада, получает безбожную борьбу за мораль, справедливость и т. д., откуда можно вписать любой хоррор действий внучки;
Вариант 2: внучка очнулась в психушке, очередная форма компенсации, более жестокая, бабуля будет лечить, искать деньги на лучших врачей, она ж заботливая, в результате чего внучке придётся вообще умереть.
А так весь хоррор произведения в утопичности ожиданий бабульки, которые и описаны в конце. Мол поставила свечки кому надо и вот внучка прям идеальный человек, абсурдно заботливый и правильный.
В общем, мне не нравится.
Второе:
В конце немного наркомания. Но нравится безнадежность всей жизни героини. Когда лучше не становится - становится только хуже. Уходят все эти ожидания типа "не повезло в том, повезет в другом", "надо немного подождать". Итого, есть хоррор в самих ситуациях, есть ужас в безнадежности и предопределённости, а для героини и бессмысленности жизни, когда ничего изменить нельзя, а надеяться уже не хочется.
Так как в первом соответствие жанру очень слабое, только в отображении неправильных ожиданий бабки (и то это не точно, может автор не высмеивает бабку за её мечты), а во втором ужаса на любой вкус, в том числе невозможность что-то изменить, то голос за второе.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 33
Замечания : 0%
Первый текст.
В тексте многовато воды, как мне кажется. Декорации можно было бы поужать, (описание города к примеру), а вот раскрытию ГГ отдать побольше времени. Не "очеловечен" персонаж, не хватает какого-то штриха, включающего сопереживание ей. Обычная ТП (которых легион). По итогу -в ключевых сценах эмоции не включаются. Утонула - ну и хрен с ней, выжила - ну и лан.
Ну, и памятуя притчу о нищем Лазаре, основной посыл которой - если бы и мертвые воскресли, то грешники не обратились бы - слабо вериться, что ТП могла бы исцелиться от распутства пережив посмертный опыт. Мария Магдалина и та семь раз бесов привечала, а тут ра-а-аз, и ТП стала матерью Терезой! Слишком неправдоподобная, неестественная благость, (кмк), особенно на контрасте с изначальной грязью, (с минетами, приёмом мескалина и пр.) Автор и сам это понимает, потому как, концовка подчеркнуто сказочна (мультимиллионер из Сев. Кореи, хи-хи.). Однако, стёб под конец, только расслаивает целостность. Подавалось то с упором на реализм.
+ Есть забавности. Тот же Степан Гаврилович выбивающий дверь - улыбнуло.
Второй текст.
Тоже многовато воды. Здесь уже ГГ раскрыта с преизбытком. Флешбеки вытягивают. Беспроигрышный образ жертвы, "белой вороны", потому сопереживаешь ГГ. Вторично из-за этого, но по прежнему работает. Упор на страдание, на несостоявшееся счастье - тоже, по сути, спекуляция, но тоже работает, да.
Вроде как, автор пытался "построить" хоррор по примеру Амброуза Бирса ( к прим. "Случай на мосту через Совиный ручей"). Ровно так же спутана реальность с кажущимся. Но то, что работает у Бирса, здесь не выстрелило.
В целом, чувствуется, что авторам не хватило времени.
Я воздержусь от голосования, потому как не выделил для себя несомненных преимуществ одного текста над другим.
|
|
|
