Добавлено (17.03.2008, 11:46)
---------------------------------------------
Так, видимо первым буду стрелять я.

Название:

Фашисты?

- Димыч, а бабка не заругает? – я спросил скорее по привычке, когда увидел, как он своими вечно ободранными руками, один за одним, выставляет на ящик пять охотничьих патронов.
- Струхнул чель, Коль? – спросил он, насмешливо вскинув подбородок, свысока. – Бабка мне не указ! Она мне не мать, не отец. – и, уже успокаивая себя, добавил. – Че она их, пересчитывать чель будет? Там знаешь: комод ржавленный весь, петли скрипят - аж страшно! Да я еще и велик дедов на него запихал. Он тяжелый, бабке его оттудова ни в жисть не стащить!
Он скрестил руки на тощей, как у воробья груди, и, довольный собой, окинул нас важным взглядом. Петька, самый мелкий, со здоровыми, растопыренными лопухами ушей, скоро схватил патрон и панибратски ляпнул:
- Ну Димыч! Боец! Я б с тобой в разведку… - Димка отвесил Петьке широкую оплеуху.
- Патрон на родину верни, шкет. – он требовательно хлопнул ладонью по ящику. – Не для тебя тащил.
Петька жалостно вскинул выгоревшие брови, в глазах предательски заблестели слезы:
- Димыч…
- У, нюни распустил. – Димка презрительно цикнул длинным плевком в сторону. – Баба! Я б тебя… Не, не взял бы в разведку – не мужик ты, а цуцик трусливый.
Славка, сидевший около Петьки, глухо гоготнул.
- Не скалься! – дал петуха Петька.
- Изыди, отрок. – издевательски пробасил Славка. Он всегда подтрунивал над крещеным Петькой. То попенком обзовет, то тварью господней, а всего чаще – отроком, уж больно Петька бесился на эту кличку.
- Ты! Ты! – Петька сжал кулаки, оттопыренный уши налились пунцовой краснотой.
- Кончай бузу! – рявкнул Димка.
Петька сжал кулаки, надул щеки и, резко фыркнув, отвернулся. Славка расплылся в довольной улыбке.
Я взял патрон, покрутил его перед глазами. Обычный патрон: красный лакированный картон, блестящий латунный капсюль.
- Тройка! – со знанием дела пробасил Димка. – На волка там, али на медведя.
Я поставил патрон обратно на ящик и с обидой сказал:
- Димыч, пустая твоя голова!
- Че! – обиженно встрепенулся Димка.
- Че-че, ружо! Берданка дедова где?
- Погнила берданка… - Димка виновато опустил голову, шмыгнул носом. – Бабка в огороде зарыла, когда фрицы подходили, боялась, что повесют ежели найдут.
- И что нам, с пальца чоль палить? – мстительно спросил Петька.
- Тихо, шкет, не бузи. – Димка полез за пазуху широкой драной майки и бухнул о ящик чем-то, обмотанным тряпицей. – Во, зырте!
Я взял сверток – тяжелый, размотал грязную портянку и услышал под ухом изумленный выдох Петьки.
- Эва штуковина! Сам сделал?
- Ну не дед Пихто, знамо дело – сам! – ответил Димка с нескрываемым удовольствием.
Штуковина – выструганный из бруска дерева пугач с прикрученным к нему толстой медной проволокой обрезком черной трубы. Я, с видом знатока, сощурился, заглянул в трубку, даже палец туда сунул.
- Димка, так она ж у тебя кривая, да и мятая вся.
- Да там ж немного, самую малость, - это я когда ее того, забивал…
- И как ты с этого самопала патронами стрелять собираешься? – подал голос Славка. Он состроил важную физиономию и хитро спросил. – Где боек, где курок? А патрон в дуло пальцем пихать или как?
- Нуууу… - протянул Димка и почесал коротко остриженный затылок. – Скумекаем чего-нибудь, чай не дураки.
- Чай не ду-у-ураки. – пискляво передразнил его я. – Гражданин Димыч, я на вас таки удивляюсь! Ладно если б Петька ляпнул не подумавши. Да этим пугачом ж тока кур гонять, а не по фрицам палить.
- Ребят… - заунывно начал Петька. – А может – ну его, фрицов этих? Война то уже кончилась, они теперь нам как трофейные... тьфу – пленные!
- Ну и что, что пленные! – зло рявкнул Димка. Он насупил брови и весь напружинился. – Думаешь раз они пленными стали, то и все – не фашисты больше!
- Ну они ж того – на стройку вон ходят… Уже почти целую улицу забабахали… - Петька сник.
- Забабахали! Ты, попенок, они и твоего отца забабахали, и Славкиного братана, и мамку мою с папкой, деда! Вишь – улицу они построили! Гниды они фашисткие! Сволочи!
- Димка! – рявкнул я. Димка осекся, примолк – в глазах стояли слезы. Он резко вытер покрасневшие глаза ладонью и добавил с шипящей ненавистью. – Гады они…
Славка посмотрел на Димку, понимающе положил руку ему на плечо.
- Ладно. С патронами не выгорело. – я посмотрел по сторонам, вглядываясь в лица. Димкина физиономия наполненная суровой решимостью, насупленный и серьезный Славка, и только Петька лучился радостью. Я еще раз подумал, что может надо выгнать Петьку – слишком он маленький еще, только девять исполнилось, да и с немцами он частенько посиживает – то ли подсматривает за ними, то ли даже разговаривает… Шут его знает, одно слово – пацан, сболтнет еще кому что и пиши – пропало.
- Может я у отца берданку дерну? – сурово спросил Славка.
- Не, он тебя сразу заловит, а на орехи всем достанется – он у тебя мужик суровый.
- Да вы что, нешто я ему скажу зачем я ружо беру. – Славкины брови обиженно поползли вверх. – Да я хоть раз кого предал! Хочешь, кровью поклянусь – прям счас! Землю жрать буду – не скажу!
- А что говорить то, он у тебя и сам все знает – он у тя башковитый. – вставил Димка.
- Пацаны, не кисни. – я полез в оттопыренный карман и достал почти такой же сверток как и Димка. Теперь уже его черед был брать сверток и разматывать свалявшуюся тряпицу неопределенного цвета.
- Оооо… - то ли восторженно, то ли испуганно выдохнули все, когда последний слой тряпки был откинут в сторону. На Димкиной ладони, громоздясь квадратами выступов, лежала самая настоящая лимонка.
- Колька! – Димка не отрываясь смотрел на гранату. – Откуда!
- С Брянска. – я оглянулся, все уставились ожидая от меня захватывающего рассказа. Я важно подбоченился.
- Это когда нас эвакуировали. Там на перегоне, когда после бомбежки стояли, эшелон стоял – на фронт шел. Весь закрытый – не подлезть. А один вагон дырявый, видно что чиненый – дыры здоровущие! Ну я туда только на половину залез – дальше никак, только до одного ящика дотянулся, а на нем другие стояли – не вытянуть. Я за дощечку то ухватился, потянул – чую, слабину дает – колышется. Ну я обоими руками схватился, как дернул! Руки себе содрал – во как! – я показал белые полоски шрамов. – Доска хрясь, половина отломилась. Я туда-то снова залез, руку в ящик – а там гранаты!
- А что только одну свистнул? – у Димки горели глаза. – Я б полные карманы напихал.
- А я только вылез на свет, ну чтобы посмотреть – что я там нарыбачил, а тут солдат идет. Меня увидел, как заорет – «Стой!» орет, за винтовку хватается – ну я и дал стрекача, он только мои пятки и видел!
- Молодец! – даже у Петьки загорелись глаза. – А не страшно было?
- Подрастешь, узнаешь. – стыдно было признаться, что тогда, шлепая голыми пятками по шпалам, я изрядно перетрусил.
Димка, с тихим стуком, положил лимонку на ящик рядом с патронами. В шалаше опять повисла тишина: пять патронов, выстроившиеся как на параде в красных своих мундирах перед толстой гранатой – словно честь генералу отдавали.
- Когда? – сипло спросил Славка.
- Завтра. – ответил жестко Димка, как отрезал.
- Возьмем патроны и гранату, все в сумку, чтобы рвануло сильнее. – начал я рассказывать план, который придумал еще вчера. Почему-то мне сразу казалось, что с берданкой ничего не выйдет. – Потом на стройку, будем там гулять. Вечером, когда их в колонны собирать будут, тогда и кинем – в самый центр.
Снова тишина. Только теперь другая, не такая как раньше, а тяжелая, словно звенящая – как тогда, в поезде, перед бомбежкой: несколько секунд, и только слышно как еще где-то далеко рокочет нарастающий гул бомбардировщиков, а потом свист летящих бомб, ухающие взрывы – словно подбирающиеся все ближе и ближе и яростная трескотня огрызающихся зениток.
* * *
- С собой? – зачем-то шепотом спросил Славка у меня. Я показал ему холщевую сумку из которой торчала ноздреватая верхушка буханки.
- На дне. – так же шепотом ответил я, и уже громче. – Наши где?
- Димку бабка не пустила. Сказала грядку прополоть, а потом гулять – скоро будет.
- А Петька?
- Вон, с фрицами своими балакает. – он наклонился поближе. – Ой предаст наст этот хлюпик, может его домой послать?
- Ты ему и скажи. Он тогда матери все доложит – в лучшем виде. Поздно уже. Держи. – я протянул ему сумку, а сам пошел к Петьке. Тот уселся на приземистую лавочку рядом с долговязым, исхудавшим до впавших щек, немцем. Видно было, что немец ему что-то рассказывает, весело улыбается, посмеивается, всякий раз оглаживает небритые свои щеки сухой ладонью, а Петька в ответ то кивал, то тоже заливался тонким смехом.
- Шкет, чего расселся? – буркнул я на него, даже не посмотрев в сторону худого немца.
- О, киндер! – радостно воскликнул немец. – Ты садиться, я тебе показать май киндер, он в Дойчланд. Он как ты, твой… - немец замялся, а в следующую секунду поднял руки вверх, словно рост показывал. – вот он, вот ты – он-ты одинаковый. Ты сколько лет? Май киндер десять и цвай.
- Мне тоже двенадцать. – ответил я нехотя и требовательно потянул Петьку за руку. – Вставай, сейчас Димыч придет, а ты тут лясы точишь.
- Ну Коль, давай еще посидим.
- Да-да, посидим! – Генрих вам есть зукерверк, - сладкое. – он пошарил по в нагрудном кармане и достал оттуда маленький газетный сверток. Его тонкие, с набрякшими венами, руки ловко развернули сверток – леденец, маленькая, почти прозрачная лошадка на тонкой палочке. – Один, но ты делить ровно. Не обижать винзиг, - маленький Петька – да? – он протянул мне леденец, я машинально взял и передал его Петьке.
- Молодец! Гуд киндер. – он похлопал меня по спине своей большой ладонью. – Я верить майн киндер генаг, - быть как ты. Я его давно видеть – дребиг нойн. – я оглянулся на Петьку, тот тихо прошептал – В тридцать девятом.
- Он только фо, четыре лет быть - очень маленький. Я больше не быть зу хаус, майн фрау, Элиза, почта послать фото. Вот. – Генрих протянул мне маленький прямоугольничек фотографии: новая, но с уже обломанными уголками. На истертой фотокарточке, во весь рост, стоял худенький парнишка в аккуратном, отутюженном костюмчике, с хорошо уложенными волосами, но впавшие, словно усталые глаза – старили его, казалось что ему не двенадцать, а куда как больше. – Это Потсдам, наш дом взорвать бомбежкой – они быть у гроссмуттер. Они хатте глёк – везучий. Я очень скучать. Там, Берлин, зугрунде гехен ви мути унд папа… Они умереть когда война кончаться, нечего кушать, они еда майн фрау и сын, а сами не кушать. – он задумался на несколько секунд, вспоминая нужное слово. – Берлин блокада… А я даже граб, - могила не видеть – я сын, а не видеть… - он утер рукавом выступившие слезы. Я опустил глаза. Слишком сильно было ощущение горя, так деда Ваня утирал бисеринки слез, а потом замолкал и курил прилипшую к губе козью ножку, выдыхая едкие клубы самосада. Я посмотрел на Генриха – нет, уже не фашист, не гнида... – Человек.
- Колька, Петька! – закричал Славка. – Че расселись, Димка пришел!
Мы с Петькой вскочили как ошпаренные, и понеслись к Славке. На толстом, ошкуренном бревне, уже сидел Димка.
-О чем это вы там с фашистом балакали? – в его голосе звучала совсем не детская сталь. – На попятную чель собрались.
Петька виновато опустил взгляд, я же, наигранно бодро, ответил:
- С чего бы это? Если сам трухнул, так нечего на других стрелки переводить!
- Не трухнул я. – он хотел еще что-то добавить, но смолк.
- Мужики. – подал голос Славка. – Глядь, они сейчас собираться будут.
Немцы действительно потянулись к длинным деревянным будкам – складывали инструмент. На их угрюмых лицах то и дело проскальзывали улыбки, слышались усталые, но обрадованные голоса – смена заканчивалась.
- А может не надо? – с отчаянной надеждой спросил тонким голоском Петька.
- Ну что, мужики, к делу? – скорее приказав, чем спросив, сказал Димка, даже не обратив внимание на Петьку.
- К делу. – ответил я и запустил дрожащие руки в карманы, чтобы остальные не заметили дрожи пальцев. В кармане что-то ломко хрустнуло, я вытащил – фотография, сын Генриха. Суровый мальчишка, с тонкой царапиной на щеке – интересно, где он ободрался? Наверное, когда с пацанами игрался, небось еще и штаны подрал, а потом его мамка, как ее – фрау Элиза еще и отчитывала. Я вспомнил, как мать мне надрала уши когда я пришел домой с ободранным коленом и разодранной на двое, разлохмаченной штаниной – во крику то было.
Димка уже неспешной походкой подходил к собирающимся немцам. Он с деловитым видом залез в сумку, пошарил в ней. Видать ему было шибко неудобно выдергивать чеку из гранаты: он уселся прямо на землю, широко расставил выглядывающие из под длинных шорт ободранные коленки, и залез в сумку обеими руками. Даже с десяти шагов было видно, как его лоб покрылся маленькими капельками испарины, а тонкие руки напряглись – наверное чека уже приржавела, все ж сколько граната провалялась под грудой хлама в сырой сарайке.
Щелчок чеки и граната вырвалась из вспотевших пальцев. Она на метр взметнулась в воздух и беззвучно упала в высокую траву перед Димкой. Тот замер, словно не в силах двинуться, широко распахнутые глаза остановились и уперлись в одну точку – туда, куда упала граната.
- Граната! – заорал я, и одновременно со мной рявкнул Славка. – Беги!
Димка не двинулся, только серой тенью метнулась одна из фигур немцев, что была ближе всех – метнулась и бросилась грудью на траву. Глухо бахнуло, тело подбросило над травой, Димка завалился на спину.
Через секунду к Димке уже сбежалась целая толпа. Тут были и конвоиры и немцы – только мы стояли поодаль, боясь подойти ближе. Над шумом толпы громко и матерно пронесся крик конвоира, а после, и он сам вышел из толпы, таща за шиворот безвольно мотающего руками Димку.
- Сволочь! – орал конвоир. – Гаденыш паскудный, что ж ты творишь – гнида малолетняя!
Димка в ответ только выл и иногда, со всхлипами вылетало:
- Я не хотел так…
Славка, испуганно замерев, смотрел, как Димку протащили мимо, и, не выдержав, рванул прочь.
Постепенно шумиха стихла. Немцев строем увели к баракам, рядом с распростертым, перевернутым взрывом на спину телом, остался один из конвойных: уже не молодой, с седыми усами. Он то и дело тяжело вздыхал, поглядывая на мертвеца, а потом, словно не замечая уставившуюся на него детвору, подошел к телу, провел пальцами по его лицу, а потом еще и перекрестил.
Петька пошел первый. Сначала он сделал один несмелый шаг, потом второй, а следом за ним, словно на поводу и я.
- Шли бы вы, не надо вам такое видеть. – недовольно проговорил солдат, но все же подвинулся чуток, словно приглашая присесть рядом. – Не детское это…
Мы с Петькой подошли, тихо уселись рядышком с солдатом. Никто из нас не посмотрел на распластанного мертвеца, оба испуганно молчали.
- Ладно, когда воевали-то – тогда всяко было, война все ж таки, не в игрушки играли. Тогда, я помню, на всякое насмотреться пришлось – как звери были, что они, что мы – чего греха то таить. Каждый день смерть видишь: то так она на тебя посмотрит, то этак – та еще тварь, спать ложишься, а утром просыпаться страшно было… А тут видишь, отвык ужо – каждый день хожу с ними, с врагами бывшими – присмотрелся. Люди они и есть люди, война то – она ж никому не мамка, из под палки воевать пошли – жены да дитятки по лавкам у них там остались, тоже значится – по человечески все, по порядку – как оно и быть должно, по людски-то… - он тяжело вздохнул. – Вот, тож, мужик хороший был, руки золотые – упокой его душу. – солдат испуганно оглянулся на нас.
- Ничего, я крещеный. – тихо сказал Петька, я тоже кивнул, - солдат облегченно продолжил.
- Значит рукастый был, все про сына своего рассказывал – Андреасом звать, Андрюшка то бишь по нашенски будет. Домой хотел съездить – в Берлин, у него там мать с отцом похоронены. Он уходил – живы были, а война то – она, вишь, тетка та еще, злая – не пощадила стариков.
Я теребил в руках маленький прямоугольник фотографии и боялся оглянуться. Вопрос сам сорвался с губ:
- А как его звали?
- Генрихом, как по батьке величать - уж не упомню, больно мудрено.
- Генрих… - тихо прошептал я и выронил фотографию из рук.

День рождения.

Было раннее летнее утро, но маленькая Маринка не спала. Да и как можно спать в ту ночь, когда происходит что-то непонятное и волшебное: к твоей жизни неожиданно прибавляется еще один год. Пятая часть жизни и всё за каких-то несколько часов. Бежать и стягивать с со стола простыню, под которой прятались подарки не хотелось, чтобы не нарушить чудесности этого времени, когда только предвкушаешь мгновения счастья впереди. А каждая минута тянулось бесконечно медленно, потому что еще не набрала большой скорости жизни.
«Зачем люди хотят скорее вырасти?», - думала девочка, - «Зачем покупают билеты в большую и неинтересную жизнь? А может их просто никто не спрашивает? Неужто можно вот так променять Дружка и отсутствие забот на дни рождения и получить в результате что-то непонятное и сложное? Вот всегда эти взрослые считают ее ребенком и никогда ничего не объясняют нормально! Обидно.», - Марина повернулась к стенке и обняла свою собачку. Потом закрыла глаза и стала мечтать. Она представляла зеленую поляну и огромный замок, в котором жили принцессы и принцы, яркое солнце и розовые облака… В это время к ней тихо подкрался Ангел, взял девочку за руку и перешагнул вместе с ней через прозрачную грань, отделяющую их от волшебной страны.
- Сегодня, - сказал Ангел, протягивая Марине коробку, - я покажу тебе всю жизнь. Пройдет еще несколько дней рождений и ты вырастишь и тогда никогда не сможешь больше попасть сюда и забудешь то, что была здесь когда-то. Ты будешь вспоминать лишь отрывки будущего и, как и все взрослые, называть их интуицией.
Сначала Маришка только моргала своими удивленными глазами, а затем всё-таки решилась и открыла подарок. Там были большие полупрозрачные крылья. Марина протянула руку, чтобы потрогать их, но их тут же не стало.
- Не расстраивайся. Просто это такая вещь, которую просто так людям потрогать нельзя, поэтому я уже прикрепил их к твоей спине и теперь ты можешь летать со мной. Ну что? Пожалуй, начнем путешествие?
- А мама не будет беспокоиться, что меня долго нет?
- Здесь остановлено время, поэтому по земным часам не пройдет и секунды до момента твоего возвращения.
- Значит праздничный торт не съедят без меня?
- Конечно нет, солнышко, - с этими словами Ангел нежно погладил девочку по голове и они полетели.
Приземлившись на балкон самого верхнего этажа замка, Ангел отворил высоченную резную дверь внутрь и пропустил Маришку вперед. Девочка несмело вошла и стала озираться по сторонам. Там действительно было на что посмотреть. Это была большая круглая зала с многоярусными люстрами из свечек; окнами без штор, в которые было видно только небо; круглой дырой посредине, окаймленной невысокими перилами и кучей коробочек, по форме напоминающих сердечки, в правом углу.
- Вот смотри, - заговорил вновь Ангел, - на каждой красной шкатулке есть имя. Тебе нужно найти своё. И это совсем не сложно даже если ты не умеешь читать, так как твоё сердце будет само тянуть тебя к нужной. Просто научись его слушать и всё.
Марина ничему не удивлялась и ничего не говорила сама, потому что всё, что она верила в чудеса как и все в детстве верят. Она некоторое время постояла тихо, не зная где начать искать, а затем быстро подбежала к куче и схватила своё сердце, прижав его крепко к груди.
- А теперь иди сюда, - ласково поманил ее Ангел, облокотившись о золотые перила. Маришка подошла. – Сейчас ты держишь в руках свою жизнь. Можешь открыть и посмотреть что там внутри, но только один раз.
Девочка заглянула в шкатулку. Она была пуста. Она стала присматриваться внимательнее к черному бархату внутри шкатулки и вдруг поняла всё, что есть на свете. Нельзя объяснить как это происходит когда ты знаешь всё, но можно это явственно почувствовать. И Марина чувствовала и в этом никакой ошибки быть не могло.
- А теперь посмотри вниз. Там земля. – Голос Ангела звучал гипнотизирующе-повелительно и Маришка не могла не послушаться. Она наклонилась через перила, всматриваясь в домики внизу и пытаясь угадать какой же из них ее, и не удержала коробочку. Ловя сердечко, девочка полетела вниз (ведь у нее были крылья). Ангел хотел, казалось, ее остановить и, в тот момент когда она поймала-таки шкатулку, схватил ее за одно из крыльев, но оно оторвалось. Он схватил за второе, но оно тоже оторвалось, и Марина продолжила падение. Перед глазами всё замелькало быстрее и быстрее и она закрыла глаза. А когда открыла, то она была снова дома в своей постели и перед ней стояла мама и поздравляла с днем рождения. Единственным, что осталось от необыкновенного путешествия, была коробочка в форме сердца, но она уже не открывалась. Марина силилась вспомнить откуда она, но не могла.

А где-то далеко над землей на полу большой залы дворца сидел Ангел и грустил. Еще один ребенок получил свою шкатулочку и теперь, с этого самого момента, постепенно, но неминуемо и бесповоротно начнет взрослеть. Это была его работа. Ангелу очень хотелось спасти и оставить в детстве насовсем хоть одного маленького человечка, но это было невозможно. И от этого по щеке его уже бежала большая и соленая слеза.

И так рассказ "Фашисты?" за авторством форумчанина Волчка.
Достаточно хорошо передано детское мировоззрение. Язык не плох, хотя в начале несколько смутило однообразное перекидывание односложными оскорблениями. Ну еще, сюжет как ни крут предсказуем. А в остальном очень даже ничего.

Рассказ "День Рождения" от Танюши. Что ж тоже весьма достойно, но на этот раз показан не черно-белый взгляд детей сороковых, а светлая и розовая утопия взгляда маленькой девочки. Язык явно послабже, чем у оппонента, однако не обнаружено сильно мозолящих глаза стилистических ошибок. О сюжете сложно что-то говорить, ведь была показана всего одна сцена.

Подводя итог скажу, что оба автора несомненно справились с задачей и справились замечательно, их произведения не смотря на совершенно различный лад и сюжет не отрицают, а взаимодополняют друг друга. Свой голос, честно говоря даже сейчас не могу определиться кому его отдать. Что ж пускай это все же будет рассказ "День Рождения". Счет 2:5 Лидирует Павел, он же Волчек.
У меня все.

Танюшина сказка вызвала во мне противоречивые чувства. Почти понравился язык, но вот...я не верю героине. На мой взгляд, описано не детское восприятие. По прочтению остается неприятное чувство... будто тебя слегка обманули...

2:6 в пользу Волченка