Весна в этом году выдалась ранняя, но затяжная. Подпорченное настроение Махоркина, недовольного ходом расследования, усугублялось хмурым небом и промозглым ветром. Дело об убийстве женщины и маленького мальчика, как будто увязло в этом весеннем болоте. Никак не удавалось найти ту зацепку, ухватившись за которую можно было начать распутывать это преступление.

Как же искать преступника, если улик «кот наплакал», да и те ничем не помогли в расследовании. Куртку никто из жителей Егорьево и Осинок, так и не признал. Члены семьи тоже пожимали плечами. Кирпич, которым была убита женщина, отпечатков пальцев не имел. Но что-то подсказывало следователю, что преступник где-то рядом.

Прикрыв плотно форточку, Махоркин поёжился. «Всё-таки надо было надеть тёплый свитер и не выпендриваться», — злясь на самого себя, подумал мужчина и отошёл от окна.

— Жё ву салю лё командант, — Лена впорхнула в кабинет, как всегда, в хорошем настроении. — Нет, вы только посмотрите, этот гад специально прибавил скорость и направил свой автомобиль прямо в лужу, чтоб окатить меня с ног до головы.

Белый плащ помощницы с левой стороны был весь испачкан грязью. Чёрно-серые кляксы с крошками земли разукрасили ткань. При этом Лена смеялась, как будто случившееся не огорчало, а наоборот веселило её.

— Интересно, а есть что-либо, что способно испортить вам настроение, ну или хотя бы вызвать лёгкую грусть? — раздражёно поинтересовался Махоркин.

Помощница перестала смеяться и ненадолго призадумалась, о чём свидетельствовали её сгустившиеся брови.

— Наверное, — Лена проворно сняла плащ и принялась вертеть его в руках, рассматривая грязные пятна. — Но не из-за этого же мне убиваться? А потом, я его знаю, это он так пытается обратить на себя внимание.

— Кто он? — следователь раздражался всё больше.

— Серединка.

— Какая ещё серединка? — чувствуя, что уже ничего не понимает, следователь стал закипать ещё больше.

— Да ни какая, а какой. Сосед мой, Пашка Серединко. Надоел уже. В школе за косички меня дёргал, теперь вот из лужи окатил. Это он так ухаживает, — тараторила Лена, не замечая раздражения начальника.

— Елена, у нас нет времени на обсуждение занимательных историй с вашими воздыхателями в главной роли. Может быть вы повесите, наконец, свой плащ на вешалку и приметесь за дело? — с сарказмом произнёс Махоркин.

— Уи, ун минут, — повесив плащ, Лена уселась на стоявший у окна стул и задала вопрос, который окончательно вывел начальника из себя. — Что новенького по делу?

— В том то и дело, что ничего, — зажав между пальцами ручку, следователь нервно теребил её, стараясь унять своё раздражение.

— Как это ничего? У нас есть целый дом и в нём куча свидетелей и, возможно даже, среди них и сам преступник.

— Вы же присутствовали на допросе, что можете сказать, какие выводы сделать? — наконец Махоркину удалось совладать со своими нервами. Мыслительный процесс всегда действовал на него успокаивающе.

— А знаете, Александр Васильевич, у меня сложилось впечатление, что любой из семьи Сафроновых мог стать убийцей, даже эта маленькая серая мышка Лиза.

— Почему вы так решили? — Махоркин внимательно посмотрел на помощницу.

— Да потому. Достала она всех там эта повелительница. Судя по тому, что рассказала невестка, свекровь постоянно доводила её своими придирками.

— Я ничего не знаю, — хрупкая девушка, внешне почти подросток, казалось, вот-вот упадёт в обморок.

Следователь налил из графина воды и протянул ей стакан.

— Лиза, расскажите, пожалуйста, о своей свекрови? Что она за человек? Кто мог желать её смерти, были ли у кого-нибудь причины её убить, как вы думаете?

— Я ничего не знаю, — девушка сделала несколько глотков, однако, это не успокоило её. Слёзы вот-вот готовы были брызнуть у неё из глаз.

Махоркин посмотрел на Лену, и та сразу поняла, что требуется помощь.

— Лиза? Скажите, а почему вы жили вместе со свекровью, обычно ведь молодые хотят жить отдельно от родителей? — Лена попыталась зайти с другой стороны, чтобы вызвать девушку на откровенность.

— Так требовала Вера Павловна.

— Требовала?

— Да. Именно требовала. Она всегда требовала. Ей хотелось руководить всем и нашими с Игорем отношениями тоже, — девушку, как будто прорвало. — Она чуть ли не в постель к нам лезла, требуя у сына отчёта после первой брачной ночи.

— И вы терпели?

— А что мне оставалось делать, что я вообще могу. Её же все в доме боялись ослушаться.

— А Игорь?

— А что, Игорь? У нас чуть дело до развода не дошло из-за этой мегеры. Она же и старшей дочери жизнь сломала. А ведь Инна так любила своего первого мужа, души в нём не чаяла и он её тоже. Однако, не выдержал давления этой… — Лиза запнулась, из её уст готово было вырваться ругательное словцо в адрес свекрови. — У Инны после его ухода такая депрессия началась, она полгода лежала, уж каких к ней только психологов не приводили. Если бы не сынишка…

— А где сейчас может находиться первый муж Инны? — осторожно вклинился в разговор Махоркин.

— Не знаю, после развода он уехал на Север, в Тюмень кажется. Я тогда ещё не была замужем за Игорем, так что знаю это только с его слов.

— Лиза, посмотрите, пожалуйста, на фото и скажите, знакома ли вам эта куртка?

Девушка несколько секунд молча рассматривала то, что было на снимке, а затем отрицательно мотнула головой.

Инна Сафронова была очень похожа на своего отца. Тихая и безвольная, она росла, не доставляя особых хлопот матери и безропотно выполняя все её требования. В детстве она часами просижива за любимым занятием, вставляя цветные гвоздики детской мозаики в отверстия пластиковой доски. Ей казалось, что у неё получаются почти такие же картины, как у папы.

Даже вступив в пубертатный возраст, Инна оставалась такой же мягкотелой и слабохарактерной и, несмотря на свою внешнюю привлекательность, не производила никакого впечатления на сверстников противоположного пола. Олег Парфёнов стал её первой любовью.

В читальном зале было много свободных мест, но парень выбрал почему-то место рядом с Инной. Юноша читал «Детей Арбата», она — «Войну и мир», но с того момента, как он сел рядом, девушка перестала понимать что-либо из прочитанного автоматически перелистывая страницы через равные промежутки времени, чтобы парень ничего не заподозрил. Юный красавец — книголюб был не из робкого десятка и, выждав ради приличия минут пятнадцать, вдруг неожиданно произнёс:

— Эх, махнуть бы на море сейчас.

Олег Парфёнов оказался из «хорошей семьи» и потому был с благосклонностью принят Верой Павловной. Он был старше Инны на три года, и через два месяца после их знакомства его призвали в армию. Девушка скучала, но верно ждала любимого. После возвращения парень сразу же сделал ей предложение, и они поженились. А ещё через девять месяцев на свет появился маленький Пашка, и всё, казалось, было хорошо, если бы не тирания тёщи.

Олег всеми силами пытался вырваться из сковывавших его семейных уз Сафроновых, не желая быть под пятой у властной Веры Павловны, но все его усилия оказались тщётны. К тому же Инна никогда не старалась принять его сторону, предпочитая находиться между молотом и наковальней, чем перечить матери. Терпение молодого мужчины быстро закончилось и, однажды, собрав вещи, он покинул городскую квартиру, даже не попрощавшись с её обитателями.

После ухода супруга жизнь для Инны Сафроновой закончилась. Удар оказался такой силы, что женщина слегла. Она почти ничего не ела и вообще потеряла всякий интерес к жизни. Удивительно, но прекрасно зная причину такого поступка мужа, женщина ни разу не упрекнула в этом свою мать. Вера Павловна приводила в дом каких-то медицинских светил, знахарей и даже экстрасенсов, но ничего не помогало. Дочь медленно угасала, а врачи только разводили руками.

Однажды ночью Инна почувствовала, как детские ручонки обхватили её шею.

— Мама, не умилай, — мокрой от слёз щекой Пашка прижался к лицу матери.

На следующий день Инна встала. Потянулись бесцветные однообразные дни, в которых женщина не жила, а влачила своё существование. Инна не строила никаких надежд и планов, она вообще почти не замечала происходящего, пока однажды не встретила Алексея.

На этот раз знакомство произошло в метро. Алексей Приходько возвращался в общежитие после вечерней смены. Пропахшая потом и химикатами рабочая одежда, вызывала у находящихся поблизости пассажиров отвращение. Все старались отойти от него подальше, и только Инна сидела рядом, не обращая внимания на смесь тошнотворного запаха.

Алексей работал механиком на заводе удобрений и априори не мог понравиться Вере Павловне. Но понимая, что другого шанса у дочери может не быть, мать не стала вмешиваться, и вскоре Алексей стал членом их семьи.

Парень оказался не только хорошим мужем, но и заботливым отцом маленькому Пашке. Он обращался с мальчиком, как с собственным сыном, балуя его каждый вечер гостинцами. Мальчик быстро привык к мужчине, и с криками «Папа плишол», бежал к нему навстречу, всякий раз, когда тот приходил домой. Алексей был хозяйственным и безотказным в работе, но Вера Павловна умудрялась найти повод для проявления своего недовольства, а заодно показать, кто в доме хозяин.

Первое время новый зять всячески старался угодить тёще — обнёс участок забором, на зависть всем соседям соорудил огромную теплицу, и даже задумал выложить к ней дорожку из плитки. Тёще бы радоваться, да хвалить зятя, но требования Веры Павловны росли с каждым днём в геометрической прогрессии.

Алексей был крепким, здоровым мужчиной, но в очередной раз, перетаскивая по указанию тёщи что-то тяжёлое, неожиданно почувствовал в пояснице острою боль. На следующий день он не смог разогнуть спину, и был вынужден взять больничный лист.

— Это что за мужик такой, который мешок картошки поднять не может, — распалялась тёща, — и зачем такой дармоед только нужен.

Обиженный Алексей попытался найти понимание у супруги, но та лишь тихо промямлила:

— Не спорь с мамой. Она же за нас переживает.

Алексей расценил это, как предательство, но промолчал. С каждым днём злость на тёщу усиливалась, и настал момент, когда он больше не мог делать вид, что его устраивает происходящее.

Алексею приходилось каждый день ездить в город на прописанные врачом физио процедуры. Симпатичная медсестра Юля ловко обращалась с аппаратурой и приятно касалась руками его поясницы, накладывая металлические пластины на измученное болью тело. Что лучше помогало — действие лекарств, электрический ток, подключённый к пластинам или улыбка юной медсестры Алексей не знал, но с каждым днём ему становилось лучше. Всё чаще мужчина ловил себя на мысли, что ему не хочется возвращаться в ненавистный дом.

— Ну вот и всё. Сегодня была последняя процедура, — Юля выключила физиотерапевтический аппарат для электрофореза. — Как вы себя чувствуете? Боль прошла?

— К сожалению, прошла, — Алексей грустно посмотрел на медсестру.

— Вы хотели сказать к счастью? — улыбнулась Юля.

— Я не ошибся. Мне жаль с вами расставаться и очень не хочется возвращаться домой.

— Вы просто не цените своего счастья, Алексей Сергеевич, — быстро взглянув на карточку, девушка протянула её Алексею. — Разве это плохо, когда есть дом?

— Хорошо, когда этот дом твой и ты в нём хозяин. А в чужом доме, пусть даже и в самом роскошном, ты всегда будешь чувствовать себя нахлебником и приживалой.

Алексей и сам не заметил, как стал подробно рассказывать юной медсестре всё, что касалось его жизни в семье Сафроновых. Юля внимательно слушала и сочувственно качала головой.

— Да, несладко вам приходится, Алексей Сергеевич. А вот у меня нет ни семьи, ни дома, но мне тоже, как и вам, порой не хочется возвращаться в своё жилище, где меня никто не ждёт.

Глаза Юли стали грустными, Алексей вдруг почувствовал невероятную нежность к этой девушке.

— А можно я провожу вас домой?

Испугавшись сам своих слов, мужчина уже приготовился выслушать отказ, но девушка будто давно ждала этого.

— Ну конечно, буду очень рада.

Всё-таки он умудрился заболеть. Как и все мужчины, свою болезнь Махоркин встретил паникой. Ещё накануне вечером он почувствовал, что тело сделалось каким-то вялым, а веки при этом стали тяжёлыми. Обычно так начиналась простуда. Болел Махоркин редко, но всегда чувствовал себя при этом абсолютно разбитым. Осознание своей беспомощности приводило его в ужас, и в эту минуту он был похож на Карлсона, весь его вид говорил: «Я самый больной в мире человек».

Ночью у Махоркина поднялась температура. Он долго ворочался в постели и, наконец, забылся тяжёлым сном. Сон был странным и мучительным. Вера Павловна Сафронова восседала за его рабочим столом и угрожающе размахивала, сидевшему напротив Махоркину, огромным кухонным ножом прямо перед носом.

— Ты зачем, паршивец, испортил мне ножом тефлоновую сковородку. Я же предупреждала, что только деревянной лопаточкой можно…

Странным образом тело Веры Павловны с каждой минутой увеличивалось в размерах и, когда, наконец, оно стало в два раза больше Махоркина, женщина схватила лежащий на столе обломок того самого кирпича, который был найден на месте преступления, и со всей силы заехала им следователю по голове.

В этот момент Махоркин проснулся от страшной головной боли. Ему казалось, что черепная коробка треснула на две части, и он стал испугано ощупывать покрытый испариной лоб. Несколько минут он лежал неподвижно, постепенно приходя в себя от увиденного во сне кошмара, после чего встал и отправился на кухню.

Найдя в домашней аптечке, завалявшуюся с непонятно каких времён, упаковку аспирина, он, не задумываясь, выпил сразу две таблетки, других лекарств в доме всё равно не было. «Авось, не помру» — печально подумал Махоркин, вновь укладываясь в постель.

Остаток ночи прошёл спокойно, и утром решив, что на работу всё-таки пойдёт, он достал из глубины шкафа тёплый мохеровый свитер. Поколебавшись пару секунд, он всё-таки натянул его на себя и критично посмотрелся в зеркало. «Махоркин в мохере», — вспомнил он глупую шутку судмедэксперта Волкова.

Волков был человеком неприятным и даже противным. Неизвестно, оставляет ли на характере человека отпечаток его профессия или, наоборот, каждый выбирает профессию по своему характеру, но работа с трупами так или иначе отражается на психике и часто приводит к расстройству личности. Это только в кино работа судмедэксперта кажется привлекательной, на деле же всё гораздо прозаичней.

От Волкова постоянно пахло формалином, казалось, что он пропитался им насквозь. Но не это служило причиной неприязненного отношения к нему сотрудников следственного отдела. Причина состояла в другом — у Волкова было искажённое представление о себе, он был заносчив и считал, что все ему чем-то обязаны. В свободное от работы время он сочинял стихи и мнил себя поэтом с большой буквы. Коллеги оценивали его творчество, как довольно средненькое, часто непонятно было о чём в стихах шла речь, но вслух никто не критиковал, связываться с судмедэкспертом не хотелось. У Махоркина с Волковым отношения как-то сразу не сложились. Уважение, оказываемое коллегами следователю, вызывало у судмедэксперта неприкрытую зависть, и он не упускал случая, каким-либо образом поддеть Махоркина.

Александр Васильевич старался не обращать внимание на выпады Волкова, но шутка своё действие возымела, и с тех пор свитер лежал брошенный и позабытый в самом дальнем углу шкафа. Возможно, он так бы никогда и не появился оттуда на свет, если бы не болезнь. Только она была способна подарить свитеру вторую жизнь.

На работу Махоркин прибыл с опозданием. Проходя по пустынному коридору, он был несколько озадачен странным шумом, раздававшимся из-за двери одного из кабинетов, в то время, как всё остальное пространство было заполнено оглушительной тишиной. Создавалось впечатление, что все находящиеся в здании люди собрались в одном месте и в одно время. Громкие голоса, разбавленные смехом, наводили следователя на мысль о молодёжной вечеринке. Среди общего гвалта явно слышался переливчатый смех его помощницы.

«Ну понятно, делу час, потехе время», — перефразируя пословицу, несколько обиженно подумал Махоркин. Заходя в кабинет, он неожиданно для себя самого, громко хлопнул дверью, и тут же устыдился своего поступка. На мгновение шум в соседнем кабинете прекратился, после чего смех и возгласы продолжились с новой силой.

— Здравствуйте, Александр Васильевич! — в дверном проёме показалась рыжая голова помощницы.

— Какой миленький свитер, — решила сделать комплимент Лена, не дождавшись ответного приветствия.

Комплимент был явно неудачным. Махоркин почувствовал, как румянец стал заливать щёки, и это разозлило его ещё сильней.

— Я вижу, вам не до работы, Елена Аркадьевна! — тон начальника был полон раздражённым.

Лена, хлопая ресницами, растеряно глядела на начальника.

— «Ты всё пела? Это дело. Так иди же попляши», — не глядя на сотрудницу, процитировал басню следователь, — это не про вас, случайно, сочинил Крылов?

Весёлая улыбка на лице Рязанцевой постепенно стала принимать форму обиженной гримасы.

— Я только хотела вас пригласить… к нам… на тортик, — чуть не плача выдавила из себя девушка.

— К нам на тортик? Уверен, что у вас для столь пышного мероприятия есть самый уважительный повод, — с насмешкой заметил следователь, доставая из сейфа папку с материалами по делу, — что на этот раз отмечаем? Позвольте предположить — Вы нашли убийцу?

Махоркин раскрыл папку и стал демонстративно перелистывать страницы. Он сам не понимал, что происходит, но чувствовал, как его «несёт», и остановить накипающее раздражение самостоятельно он уже не может.

— Нет. И повода особого нет. Так, просто День рождения. Извините, — развернувшись, Лена вышла, тихо прикрыв за собою дверь.

«Интересно у кого?» — подумал Махоркин, и вдруг вспомнил, как совсем недавно Лена рассказывала ему, что она Овен третьей декады. «Овен — значит, родилась в апреле», — ему стало не по себе. «Вот, чёрт, мало того, что не поздравил, так ещё и отчитал».

Неудобство создавшегося положения окончательно вывело его из себя. За стеной стало тихо, что ещё больше отягощало безобразность его поступка в собственных глазах. Пока Махоркин нервно думал каким образом исправить ситуацию, дверь в кабинет снова приоткрылась и, держа в руках тарелку с внушительного размера куском торта, Лена, как ни в чём не бывало, вошла в кабинет, с выражением декламируя:

— Всё прошло: с зимой холодной

Нужда, голод настает.

Стрекоза уж не поет:

И кому ж на ум придёт

На желудок петь голодный!

Девушка поставила тарелку на стол перед Махоркиным:

— Вообще-то, Крылов позаимствовал сюжет у другого баснописца — француза Жан де Лафонте. Так вот в его варианте умирающая от голода цикада, обещает муравью вернуть долг с процентами.

— Ну, если вам больше нравится быть цикадой… — в уголках глаз следователя заиграли огоньки. Раздражение куда-то само собой улетучилось, ему стало почему-то весело и комфортно в обществе своей подчинённой.

— Бон апети! — девушка поставила тарелку на стол, — это вам от меня Безе, — и не успел Махоркин собраться с мыслями, как дверь за ней закрылась.

«Ну конечно, безе. Как же иначе. Всё французское», — Александр Васильевич пододвинул к себе тарелку, на которой рассыпался белоснежной массой торт. «Безе… безе… в переводе „поцелуй“. Что она имела в виду, когда сказала — вам от меня безе? Она говорила о названии торта или по привычке заменила русское слово французским?»

Махоркин почувствовал какое-то томление внутри себя, ему почему-то хотелось думать, что речь была не о названии.

«Какой же я всё-таки идиот!» — подумал следователь.

— Ну что, зятёк, будет от тебя хоть какая-то польза или нет? — Вера Павловна показалась в дверном проёме кухни, как раз в тот момент, когда Алексей, подхватив ножом, ещё скворчащую на тефлоновой сковороде, яичницу собирался отправить её в рот. От неожиданности рука его дрогнула, и аппетитный кусок шлёпнулся прямо под ноги.

— Господи, что за руки дырявые, — сверкнув гневным взглядом, тёща прошествовала к плите. — Со сковороды едят только плебеи.

Аппетит у Алексея пропал окончательно.

— А я и есть плебей. Что ам ещё от меня нужно? Вкалываю на заводе с утра до ночи. Я рабочий, мне ваши политесы ни к чему.

— Толку от твоего вкалывания? Прям, озолотились все с твоей зарплаты.

— Зарабатываю, как могу, не ворую, — огрызнулся зять.

— Так, если заработать не можешь, хоть пользу извлекай.

— Это каким таким образом? — Алексей недоумённо уставился на тёщу.

— Каким, каким, принёс бы хоть удобрений с завода, что ли. А то огурчики трескать любишь, а как они достаются тебя не волнует.

Упрёки тёщи были несправедливы. Именно он — Алексей перекопал весь огород и построил теплицу, но напоминать об этом деспотичной женщине казалось ему пустым занятием.

— Да вы что, как же можно?

— Всё можно, если осторожно. Значит, так, зятёк, крутись, как хочешь, но мешок удобрений к выходным должен стоять в прихожей, — не терпящим возражений голосом заявила Вера Павловна.