Ямонт ушел в войско.

У старика Монивида был трактир и три небольших склада. Один стоял недалеко в деревне Збышно. Два других он купил в городе Желудок. На складах в Желудке еще оставались мешки с зерном, мукой, яйца и даже немного солонины и других припасов. Только поэтому старик Монивид до сих пор не решился закрыть свой постоялый двор.
Был поздний летний вечер. На улице практически стемнело. У Монивида ужинали два пожилых крестьянина из отдалённой деревни, и в углу устроился какой-то бродяга с котомкой вещей, мечом в ножнах и одежде, сильно отдающей запахом костра.
Трактир был небольшой. Срубленный из сосен несколько десятков лет назад он имел крепкие дубовые двери и просторный зал со столиками. За трактирной стойкой, где сейчас стоял Монивид, находилась отделенная перегородкой маленькая кухня. Оттуда по ступенькам можно было спуститься в погреб. Рядом со стойкой поднимались ступеньки на второй этаж, где располагались пять комнат. Одна большая для семьи с детьми и четыре средних размеров для одного-двух постояльцев. Трактир Монивида построили в пяти верстах от городка Желудок. Из Желудка на запад шла изъезженная повозками и истоптанная копытами широкая дорога. Трактир поставили на перекрестке, в месте, где от дороги уходили две небольшие колеи в соседствующую деревню Збышно.
Монивид управлял трактиром с самой юности, как только его покойным ныне родителям удалось закончить его постройку. Сейчас Монивид разменял уже пятый десяток, но никогда еще он помнил таких темных лет.
Уже третью по счету весну в конце мая начинались бесконечные дожди. Третий год в центральной и западной Литве крестьянам не удавалось собрать урожай. Монивид своими глазами увидел, как скоро здоровый и плодородный край может превратиться в проклятые земли.
Некоторое время сюда доходили обозы из восточной Литвы, где погоде не удавалось до конца убивать урожай. Но прошлым летом поставки прекратились. Уже больше года все население Литвы на западных и центральных землях оставалось без еды. На западе стоял враждебный Тевтонский орден на востоке остальная голодающая Литва и за ней непонятные русские княжества, которые, как и тевтоны, всегда хищно поглядывали на литовские земли.
Еще прошлым летом простой мужик крестьянин мог выйти на сгнившее поле, сесть в грязь и заплакать о том, что столько трудов пропали даром. Этим же летом тот самый мужик будет волочиться по деревне и окрестностям изможденный от голода. Он запирает по ночам дом и спит с топором. Он думает только об одном: «Что же нам съесть сегодня, как мне и жене с детьми не умереть завтра? Не к кому идти, некуда податься… Только бы дожить до дня, когда все это кончится».
Как назло, два селянина затеяли на ночь глядя неправильную беседу:
- Ты, Петрик, по Мохово теперь ночью ходишь? – спросил один в холщевой накидке поверх рубахи, обсасывая баранью кость.
- Неа, по что мне такие подвиги? – открестился Петрик, - Я уже и поссать на двор ночью не хожу.
- А куда? В окошко, что ль, справляешься?
- В сенях мы семьей ходим, утром выносим, - серьезно ответил Петрик, - А вообще, как темнеет, я своих шалопаев-троглодитов на двор гоню, в яму. Мол, давайте засранцы сейчас, чтоб ночью не просились.
- А Аленка твоя, помогает тебе что ли?
Петрик засмеялся:
- Да она сама под пилу ляжет, чем кого из сосунков за порог-то в темноте пустит. Меня правда выгоняет иногда, когда дров в печку донести нужно.
- Вы что, все там в Осинуге такие пуганые? У нас дык тоже по дорогам ночью не шляются, но объедки свиньям выкинуть, до сарая дойти никто не боится.
- То у вас еще тихо, в Мохово-то! А у нас люди мрут… Вдова у нас на краю-то у речки с малюткой жила. Что-то, наверное, хворь какая привязалась с голодухи-то. На улицу почти не выходила. А к ней тоже никто не захаживал, своих дел у всех хватает. И загнулась она там, наверное, бедная душа, с младенцем-то. И на третью ночь просыпается вся деревня. Вдова эта мертвая уже, в соседнюю избу в окно влезла и всех там с детьми перегрызла. Всем селом с вилами и факелами ее травили. Еле закололи, а так бы в лес еще убежала…
- Да ну, Петрик, брешешь ты! – стукнул по столу напуганный селянин.
- Я брешу?! Да пусть мне Аленка индюка родит, коли брешу! Сам вдову эту заколотую видел. Сам семью ту загрызенную видел!
- Страшно, Петрик!
- А то… Так то, знаешь, упырица, душа неупокоенная была. А как с голодухи народ мрет… Скоро, говорю тебе, сами своих соседей будут на улицах хватать, а дома на огне жарить. Вот когда в этом трактире еда-то кончится... У нас так уже ничего в селе нет. За пятнадцать верст ходил, выменивал деньги на траву.
- Не дай Бог, Петрик.
Петрик озабоченно посмотрел по сторонам:
- Много нечисти в лесах развелось… Ну то понятно. Много горя, много душ погибших вокруг, много и тварей бесовских будет. То волки выли, то уже не воют почти. Зарычит иногда чудище какое у леса да убежит обратно. Бабы утром за грибами-ягодами ходят, иногда пятерками не возвращаются. Моя Аленка на болотах, как бруснику собирала, утопца видела. Еле ноги унесла, потом две ночи заснуть не могла. Прижималась только ко мне и плакала, перепуганная. Рассказывала: «склизкий такой, сгорбленный, вместо головы пасть блестит непонятная, как у сома. Только зубы длиннющие торчат. И пальцы на лапах тоже длиннющие в когти переходят…»
- А ведьмаков звали, Петрик, когда столько нечисти?..
- А то как же? Но и ведьмаки сейчас пошли, разбойники сплошь одни, колдуны, а не ведьмаки… Один деньги вперед возьмет, да потом поминай как звали. Другой с леса волка принесет или утопца мертвого, заместо оборотня и денег да еды требует. А ты попробуй не дай, себе еще хуже сделаешь. Одному не дали, так он только зло посмотрел и ушел, а ночью изба в селе до тла выгорела… И малютку свою родители вытащить не успели.
- Ох ты жа зараза, прямо изба сгорела?
- Ну, в нашем селе не горела. Но в других селах слышал, что избы от ведьмаков горят не редко. А вообще у нас было, что ведьмак в лес ушел, а его кишки потом по веткам ягодницы наши утром и нашли.
- А у нас, Петрик, бабы Марене молятся. Как соберутся селом, так и давай до утра песни-заклятья тянуть, только детей в избах своим воем пугать.
- И у нас бабы колдуют, да толку… Как гибли люди, так и все равно мрут. Я в Желудке в церковь сходил. Там их этот, служитель, как они их… батюшками кличут. Сказал, что нечисть - это бесы, да души те, которые бесы мучают. Говорит водой святой избу окропите да молитесь утром и вечером, и никакая нечисть не тронет…
- Какой водой?
- Святой водой. Налил мне пузырек.
- А правда, что она в темноте светится?
- Не правда, обычная вода-то… А молитвы я слово в слово не запомнил. Как-нибудь дома попробую вспомнить.
- Да ну их этих попов, батюшек, ксендзев и прочих… Только и знают, что кресты носить, да людям голову дурить. Перуну еще мои пра-прадеды молились, а эти пришли с земель, которых я вообще не видел никогда. Ну скажи, Петрик! А ведь еще и креститься целыми селами где-то принуждают…
Монивид стоял за стойкой и пытался не слушать двоих селян. Трактир вновь был практически пуст. Посетители редко оставались на ночь. Кроме двоих селян, которые переночуют сегодня, постояльцев не было уже неделю. Только в одной из комнат сейчас лежала пятнадцатилетняя дочь Монивида. У нее все еще держался жар, который появился прошлым вечером неизвестно из-за чего.
Бродяга продолжал сидеть в углу и потягивать пиво. Он почти не двигался и не ворочался. Со стороны казалось, что человек находится в каком-то зловещем трансе, будто бы напился дурманящего зелья. Иногда он механически прикладывался губами к кружке, затем продолжал неподвижно сидеть. Бродяга не заплатил за пиво вперед и сидел со своей кружкой уже почти час. Монивид робел подойти и попросить плату. Все еще надеялся, что бродяга расплатиться сам.
Монивид узнал его. Он видел этого человека уже второй раз. Мужчину звали Бутина. На прошлой неделе он заходил в трактир днем и пообедал обычной кашей с яйцом. После его ухода Монивид расспросил о нем других посетителей. Смогли рассказать только то, что Бутина не местный, а с Городенщины. Но ушел оттуда еще 5 лет назад, когда в 1306-ом все окрестности Гродно сожгли крестоносцы. Кто он такой и чем занимается, никто не знал. Но походная одежда, запах костра и оружие наводили на подозрения.
 Кроме пятнадцатилетней дочери, которая сейчас хворала, у Монивида с женой был еще старший сын. Ямонту зимой миновало семнадцать лет. Как и родители парень рос не крупным. Ямонт часто любил лентяйничать и баловаться, но с каждым годом паренек мужал, если не телом, то повадками. Он был худым и невзрачным, все еще походил на четырнадцатилетнего подростка, но отец уже начинал чувствовать к нему растущее уважение. Когда сын всерьез брался помогать отцу, Монивид видел, что со временем сын освоит все, что необходимо для непростого дела содержания таверны. Но случилось то, что случилось.
Голод крепчал, урожая все не было. И весной этого года Витень, князь всей Литвы, стал собирать поход на немецкие земли. Походы тевтонцев на Литву и литвинов на земли Тевтонского ордена происходили практически раз в два года. Некоторые друзья Ямонта из Збышно и из Желудка оставили голодающие семьи и пошли в войско в надежде заработать денег и прославиться. И в один прекрасный день Ямонт последовал за ними.
- Отец, - сказал он Монивиду. – Я знаю, что мать и сестра за тобой не пропадут. А я хочу в войско. Я все обдумал, я понимаю, что могу не вернуться с тевтонских земель, но я принял решение. Извини.
Семья Монивида не голодала и Монивид понимал, сын мечтает о подвигах и славе. Знал, что никакие доводы паренька не переубедят. Сын ушел и позже старик почувствовал, что насколько сильной поддержкой был для него Ямонтю. Монивид слушал истории об ужасах, творящихся в княжестве. О том, сколько разбойников развелось на дорогах, сколько чудишь, о том, как люди с голоду едят друг друга. Если бы сын, который совсем еще слабый мальчишка, был сейчас где-нибудь в комнате наверху, Монивиду было бы в разы спокойнее.
Но Ямонт вместе с литовским войском сейчас ходил по немецким землям.
Тяжелые дубовые двери таверны отворились и внутрь из вечерней темноты зашли по очереди несколько мужчин. Монивид даже забыл про подозрительного бродягу, к которому он робел подойти. Мужчины были одеты в добротную одежду. Кожаные сапоги, холщовые штаны, куртки из кожи и плотной ткани, а поверх жилеты с металлическими вставками. Своеобразная легкая броня. На поясных ремнях у каждого были закреплены по ножнам с мечом. Мужчины были вооружены, но не были литовскими дружинниками.
На вид каждому было чуть больше, чем за тридцать. Молча, окидывая таверну господскими взглядами они уселись за самый освещенный стол, что находился под висящим под потолком большим подсвечником. Бродяга в темном углу обернулся на них и через секунду мужчины чуть заметно кивнули друг другу. Было ли это приветствие знакомых друг другу людей, либо простая солидарность разбойников, Монивид не понял.
- Старый, накорми путников, - распорядился главный из четверки.
Завидев вооруженных пришельцев два селянина еще раз облизали кости в своих тарелках и заспешили наверх в арендованную на ночь комнату.
- Что у тебя пожрать-то есть? – строго спросил главный, - Приготовь-ка нам мяса с капустой… Только нормального мяса! А не костей этих обваренных, - кивнул он на двух ужинающих селян, - Чтоб на костях мясо было, понимаешь, старый? Пива нам побольше… ну и там хлеба, лучка, колбаски поищи и сам чего-нибудь придумай, понял?
- Понял, отчего ж не понять.
«Это что сейчас будет…» - подумал старик. «Объедят, заплатить - хренушки они заплатят, душу всю вымотают и еще хорошо отделаюсь…»
Монивид подал разбойникам четыре кружки пива и пошел на кухню разогревать капусту, и доставать из котла вареные свиные ребра. Из зала слышались резкие голоса мужчин, кто-то обозвал его пиво «мочой», грубые смешки. К счастью, мясо в котле еще осталось к вечеру, как раз должно хватить подошедшей компании.
- Эй, старина! – позвали Монивида совсем недалеко.
Он вышел. Главный разбойник подошел к трактирной стойке и устремил на старика горящие глаза.
- Есть к тебе дело, - панибратски улыбаясь, сказал он.
Остальные разбойники тоже с интересом смотрели на них.
- Друзья говорят, тебе дочура часто здесь помогает?
Монивид побледнел.
- Так она сейчас болеет, с постели не встает. Я вас сам обслужу как надо.
Глаза главного не потухли, но улыбка стала раздраженной.
- Ну зачем нам сейчас смотреть на твою старую жопу, отец. Мы с дороги, устали, нам бы на девчину поглазеть, чтобы она нас обслужила, как в родном доме.
Мужики за столом одобрительно загудели, плотоядно перемигиваясь друг с другом.
- Ставр, пускай он скорей приведет свою соплячку! – позвал один из разбойников из-за стола.
Ставр не обернулся и продолжил, беспощадно улыбаясь Монивиду.
- Давай старый, зови дочу, - произнес он.
Самой большой ошибкой, понял Монивид, было то, что он вообще проговорился, мол Рута в трактире. Мог бы соврать, что она с матерью в Желудке и глядишь, разбойники бы поверили. Он молчал, не глядя в глаза Ставра. Сердце глухо стучало, а голова закружилась. Что теперь делать?
- Да, расслабься, старик, - Ставр похлопал Монивида по плечу, - чего ты так скукожился? Мы тут все цивильные люди, знаем приличия.
- Ей понравится! – сказал один из-за стола и дружки поддержали его смехом.
Ставр обернулся к своему столику и сказал мужчинам помолчать.
- Ну так что, где твоя принцесса? – спросил он, а направился в обход барной стойки к лестнице на второй этаж.
- Погодите, родненькие…
Монивид встал на пути.
- Болеет она, с постели не встает... Ей вставать нельзя, покой нужен. Я вам сейчас все приготовлю, напою, накормлю…
- Старый, - сказал Ставр, - я тут с ней в прятки играть не собираюсь, и искать по всему трактиру тоже. Где она у тебя лежит?
Как назло, уже стояла почти ночь. Вряд ли мимо трактира будут проезжать дружинники, или хотя бы появятся другие посетители, из-за чьего присутствия разбойники могут передумать устраивать себе развлечение. Ведь лишние свидетели никому не нужны. Но помощи ждать было неоткуда. Оба селянина спрятались в своей комнате, а бродяга тихо сидел в своем углу, наверняка улыбаясь под нос, что сегодня за пиво ему платить его уже не попросят.
- Господин, ну пожалуйста, сядьте за столик… - начал было Монивид, но Ставр дал ему сильную пощечину.
- Что ты с ним церемонишься?! – встал из-за стола раззадоренный разбойник и направился к стойке, - Дайте мне минуту, и я ее приведу.
- Ставр, оставьте старика в покое.
Это сказал бродяга, который тоже поднялся из-за стола. Пауза повисла в трактире.
- А ты кто такой? – спросил Ставр.
Второй разбойник остановился и принялся тщательно всматриваться в полумрак, пытаясь получше разглядеть Бутину. Тот вышел на свет и положил две медные монетки на барную стойку:
- Это за пиво, - сказал он Монивиду. - Налей еще одну.
Монивид, глядя исподлобья на Бутину, колебался несколько секунд. Потом все же пошел за стойку к пивной бочке, освободив Ставру путь на лестницу. Теперь он молил богов, чтобы бродяга оказался знакомым этой банды, и смог их уговорить вернутся за столы.
- Меня зовут Бутина… Вас я тоже не знаю.
Ставр усмехнулся, не улыбаясь:
- А зря.
В темном углу бродягу было плохо видно. В черной одежде, с угольного цвета волосами и черной бородой в пол пальца длиной, он практически растворялся в полумраке. Возле освещенной барной стойки все смогли его хорошенько рассмотреть. Он был среднего роста и довольно худощавым. Борода путала возраст Бутины. Если бы не ровная осанка, ему можно было бы дать столько же лет, сколько Монивиду. Но по движениям Ставр определил, что черноволосый бродяга, скорее всего только разменял четвертый десяток.
Бутина ничего не говорил, просто смотрел в глаза Ставру, к которому уже подошел его раззадоренный собрат. Оба они теперь с недоверием уставились на Бутину, думая, что теперь делать с появившимся бродягой.
Монивид поставил новую кружку пива на стойку: «Пожалуйста».
Бутина придвинул ее себе.
- Иди-ка туда, откуда вылез, - сказал разбойник, явно намереваясь подняться по лестнице и через минуту вернуться с девушкой.
Бутина чуть заметно качнул головой в знак отрицания.
- Тебе мужик похоже, трахли захотелось, чтобы тебя трахнули хорошенько!
Бродяга не ответил, будто слова прозвучали вообще не в его адрес.
- Пшел на хер отсюда! – разбойник свирепел, но Бутина никак на него не реагировал и это несколько сбивало того с толку.
Разбойник сплюнул на пол и развернулся к лестнице:
- Стой, - сказал Бутина, - тебе туда незачем идти.
Ставр пристально рассматривал бродягу, а второй разбойник снова повернулся в Бутине и прошипел:
- Клянусь, лучше спрячься… Ставр, я его сейчас прямо здесь кончу.
- Вы выбрали не тот трактир, - сказал Бутина. - Заплатите за еду вперед, но лучше проваливайте. Сегодня веселья у вас не будет.
Ставр прищурился:
- Мужик, тебя в детстве маленьким не роняли? А кишки свои ты видел когда-нибудь? Хочешь увидеть?
Бутина устало посмотрел на Ставра:
- На скамейке за тем столиком лежит мой меч. Я возьму его, мы выйдем на улицу и посмотрим, кто оставит при себе свои кишки, а кто нет.
Ставр быстро обернулся, глянул на скамейку Бутины и кивнул оставшимся двум дружкам. Те, долго не думая, подошли к скамейке. Один взял меч, другой стал вертеть в руках котомку с вещами, рассматривая, нет ли там другого оружия.
Ставр вновь посмотрел на Бутину и улыбнулся:
- Мне кажется, ты больше не сможешь взять свой меч.
Бутина кивнул:
- Я не собирался его брать, - сказал он и продолжил после паузы. – Завтра утром мимо будет проезжать разъезд из Желудка. Они наверняка спросят его, - он кивнул на трактирщика, - не останавливался ли у них вооруженный мужчина с черной бородой. Потом, один отравится обратно в город, чтобы, взяв несколько десятков конников и пару собак, прочесать всю округу и найти шайку недотеп, которым вечером захотелось устроить себе приключение.
Ставр также спокойно улыбнулся и Монивид за стойкой вновь опустил глаза. Его сердце сжалось от страха и ужасного предчувствия.
- Что-то мне не очень страшно, - сказал Ставр.
- Собаки наместника очень хорошо берут след. Чтобы у вас были шансы уйти, вам придется убить меня, его – Бутина вновь кивнул на трактирщика, - двух селян на втором этаже и девочку. Много работы.
- Да, тут не поспоришь, - сказал Ставр, - Думаю нам даже придется немного попотеть. Да, последней оставим девку, и перед тем как ее прикончить немного над ней попотеем. Ты к этому ведешь?
Двое разбойников за столиками тоже подошли к трактирной стойки. Сохраняя дистанции он вчетвером обступили Бутину, отрезав все пути к отступлению и оставив только стойку за его спиной.
Бутина пожал плечами:
- Раз так, думаю, вам лучше не растягивать. Любой из них, - бродяга показал рукой за спину, попытается вылезти через окно на втором этаже и убежать в лес. А может быть разъезд наместника из Синих Веж захочет доехать до Желудка до завтрашнего утра. Если тебя в детстве не роняли, думаю ты все это просчитал и ни у кого в этом трактире нет шансов. Так что не тяни.
Двое из троих разбойников вопросительно посмотрели на Ставра.
Бутина впервые улыбнулся:
- Я давно мечтал встретить мастеров, управляющихся мечами в тесных трактирах.
Ставр заметил, что под полой черной накидки на поясе Бутины висят ножны с длинным кинжалом. После слов бродяги воцарилось молчание. Мужчины уже держали руки на эфесах мечей, но и не думали двигаться с места без разрешения своего главного. Им хотелось хорошенько отделать черноволосого, и даже убить, но без команды старшего они не двигались с места.
А Ставр был озадачен неожиданными деталями ситуации, в которой он оказался. Черноволосый бродяга по-видимому стоял на службе у наместника и по-прежнему был вооружен. У Ставра было желание прикончить Бутину и, возможно, затем вырезать весь трактир. Если не оставить свидетелей и поджечь трактир, собаки вряд ли поутру возьмут их след. Но была незадача. Чертов бродяга был все еще вооружен. Конечно, у него не было шансов против четверых, но его сопротивление делало ситуацию очень непредсказуемой. Молчание повисло пока Ставр пытался слету взвесить новые риски и принять решение.
- Ладно, - сказал Бутина.
Он обернулся, взял со стойки пиво и двинулся к своему столику. Ему пришлось толкнуть плечом обоих разбойников, между которыми он прошел, и они неожиданно его пропустили. Теперь никто не загораживал Бутине проход к выходу из трактира. Похоже, уже поздно было нападать на него. Окажись он на улице, легко сможет убежать. Лошади у Бутины не было, но у разбойников тоже.
- Пойдем, - сказал Ставр своим разбойникам.
Он направился к выходу. Проходя мимо их столика, он ухватил край столешницы одной рукой и рывком перевернул его. С грохотом попадали недопитые кружки с пивом, повалились несколько стульев.
- Ставр, какого черта? Мы хотели здесь переночевать?
- В городе заночуем.
- До города идти еще час!
- На выход я сказал!
Разбойники последовали за Ставром.
- Эй, - окликнул их ведьмак из своего темного угла.
Разбойники обернулись.
- Верни мой меч, псина. 
Ставр кивнул. Один из разбойников бросил ножны с мечом Бутины на пол перед выходом. Тяжелые двери со скрипом затворились.
Монивид подошел к перевернутом столу, держа в дрожащих руках тряпку. Он принялся вытирать пол и подбирать кружки. Его трясло от ощущения пронесшейся мимо беды. От благодарности бродяге он готов был разрыдаться.
- Они не заплатили за пиво, - сказал Бутина.
- Да черт с ним с пивом! Мне не жалко!
Монивид занес кружки на стойку, вернулся к столу, чтобы перевернуть его обратно. Бутина, вздохнув, встал и подошел помочь.
- Спасибо, господин, - сказал Монивид, - век должником буду.
- Да, ничего.
- Вы дружинник наместника?
- Нет, я знаю наместника, но не служу у него. Повезло, что они испугались. Иначе нас бы тут и прикончили.
- Ох, батюшки...
Они поставили стол.
- Господин, позвольте накормлю вас. За счет заведения, все что ни попросите. 
- Нет, спасибо отец. Мне уже пора идти.
- Очень жаль.
Бутина подобрал меч, подошел к столу за котомкой вещей.
- Знаешь, отец? – спросил он, - Езжай в город. Или хотя бы отправь в город дочь. Думаю, в следующий раз твой трактир сгорит, а девочку затрахают до смерти.
Монивид опустил глаза.
- Бывай.
- Счастливой дороги, господин.
Бутина вышел в ночь. Черный лес стоял по обеим сторонам дороги. Вдалеке Бутина смог различить удаляющиеся фигуры разбойников. Он решил незаметно пройти за ними с полверсты, а потом свернуть на хутор, в который он направлялся по своим ведьмачьим делам.

Глава 1. Храбрый воин
17 июля 1311
Деревня Скандия, что под городом Энфуртом, Центральная Надровия (Тевтонский орден)

Ульриха разбудила жена. Он перевернулся на другой бок, смял под головой подушку.
- Так и будешь лежать? – раздался голос Эльзы.
Солнце уже ярко светило в окно. Стояло позднее утро. Время, наверное, приближалось к полудню. Пыль в спальной светилась в горячих летних лучах и мирно плавала в воздухе. В комнате было все еще прохладно, но прохлада эта постепенно таяла в наступавшей дневной духоте.
Голос Эльзы доносился из гостиной. У Ульриха была почти достроенная добротная деревянная изба в один этаж. Небольшие сенцы, большая просторная гостиная с печкой, которая служила и кухней, и трапезной. Также была еще небольшая спальня. Эльза мела пол в гостиной и продолжала разговаривать с проснувшимся мужем через закрытую дверь.
- Солнце встает, мужики в поле работают, крыша, гниющая свистит, муж дорогой просыпается…
Ульрих свесил ноги с кровати. Потянулся за висевшей на стуле рубахой. Работу он сегодня проспал…
- Герик где-то ползает и муж дорогой спит…
- А где Гера? – спросил Ульрих хриплым ото сна голосом.
- Не знаю, – чуть расслышал он через дверь.
 - А тебе значит, смотреть за малым не нужно? – негромко упрекнул жену Ульрих.
Ульрих выходил из спальной в гостиную. Припухшее спросонья лицо, борода длинной в полпальца, мятая рубаха и обозначившийся под ней живот, босые ноги.
- Ну прости меня, нерасторопною. Понимаешь, полола с утра самого. Пока солнце не печет. Хоромы работнику своему ненаглядному выметаю. Ну и поесть ему тоже ж надо будет, когда глаза продерет, наконец. Прости меня, не углядела за Гериком…
- Ну хватит уже… - буркнул Ульрих, - Что поесть там?
- Пшенка вчерашняя в печке. Яйца сваренные в печке. За огурцами сам в погреб спустись, - ответила Эльза, согнувшаяся с веником.
Ульрих зашумел в запечках. Спускаться в погреб он поленился. Только взял к пшенке и яйцам пучок укропа с подоконника. Он заглянул в подвешенную к потолку колыску с младшим сыном Мартином и вышел на улицу. Ульрих сел трапезничать за стоявшим в тени яблони столом. Что толку есть и лишний раз выслушивать колкости жены? Скоро найдется старший сын Герхард, поесть прибежит. Тогда и будет обед в доме за обеденным столом. А пока Ульрих просто прятался под деревом от Эльзы, которая с самого утра была не в духе. С рождением Мартина, а, наверное, все-таки еще с рождения Герхарда такое случалось постоянно.
Ульриху шел двадцать четвертый год. Но он не выглядел молодым. Отпущенная борода и проявляющееся под рубахой пузо старили его лет на десять-пятнадцать. Так же и Эльза в свои двадцать один больше походила на одну из сварливых, располневших, тридцатилетних теток, чем на своих тонких и молодых ровесниц. В особенности тех, кого еще до сих пор не выдали замуж. 
Семейная жизнь сильно поменяла Ульриха и Эльзу за пять лет…
«Тогда стоял как раз такой же жаркий день…»
Ульрих вспомнил погожий сентябрьский день, когда он девятнадцатилетним юношей возвращался в свою деревню из войска Генриха фон Плоцке. В феврале 1306 года он наперекор воле родителей пошел к своему сеньору, рыцарю Мариусу фон Лонгету, и записался в сотню его солдат. Тогда в восемнадцать лет он мечтал стать храбрым воином, мечтал доказать себе и всем свою доблесть. Вместе с шеститысячной тевтонской армией он ходил в поход на Литву, где и встретил свои девятнадцатые именины…
В начале сентября он возвращался домой… Борода его тогда еще почти не росла. Редкая темная поросль покрывала загорелое лицо. Он был худым, стройным и крепким. Он был закален месяцами маршей, переходов, тренировок и суровым армейским бытом. Тогда Ульрих чувствовал себя молодым и сильным. А еще он надеялся, что все ужасы и мерзость прошедшего похода для него навсегда закончены. В Литве ему довелось дважды ходить на приступ под стены Городенского замка. Он остался жив и теперь просто хотел счастливой долгой и мирной жизни.
Он шел до родной деревни последние пять верст, как поравнялся с шестнадцатилетней девушкой, которая возвращалась из города. Он узнал Эльзу, дочь бортника с другого конца деревни. Эта тоненькая и нежная девочка показалась ему в ту минуту тем самым прекрасным, что он видел в своей жизни. Эльза тоже узнала Ульриха. Молодой, стройный, подпоясанный мечом, и очень повзрослевший Ульрих теперь не шел ни в какое сравнение с другими деревенскими парнями. Эльза тоже влюбилась. Ульрих будто бы был тем прекрасным рыцарем, о котором она с детства мечтала, и мечтали все ее подруги. Они влюбилась по уши. Предприимчивые родители поженили молодых еще до зимы.
Ульрих занес посуду в дом. Эльза ушла к соседке вернуть одолженное вечером сито для муки. Ульрих решил не дожидаться жены. Одел свои заношенные чеботы из козьей шкуры (зато в них ногам не жарко) и пошел в дом бортника Германа, отца Эльзы. Но шел он не к Герману, а к его младшему сыну Джерту. Тот одалживал у Ульриха рубанок. Без него Ульрих никак не мог продолжить работу над досками для гниющей в доме крыши.
Всего у Эльзы было четыре брата, старших. Ее отце, бортник Герман всегда отличался хозяйственностью. Он не давал лентяйничать своим сынкам, вечно оборванным и галдящим. Родившаяся же девочка попала под теплое и любящее крыло своей матушки. До сих пор Эльза оставалась маминой любимицей. Герману хватало забот с сыновьями и хозяйством, поэтому воспитание дочери было благополучно оставлено жене. Та растила девочку как любимый цветок среди сорняков. У девочки быстро прорезался то нетерпеливо господский голос, то жалобно-просящий. Ох и часто же приходилось братьям отдуваться перед скорым на расправу отцом… Стоило Эльзе пожаловаться матушке, или Герману на своих братьев, как те уже готовили свои многострадальные задницы к жалящим ивовым прутьям.
Герман сидел на крыльце и грыз по очереди небольшие яблочки.
- День добрый, - поздоровался Ульрих.
- Добрый, - ответил Герман, - ну с чем, зять, пожаловал?
- Да я к Джерту пришел…
В избе послышались шаги. На крыльцо вышел младший Джерт.
- А этот лоботряс любит дома сидеть, - улыбнулся отец, то ли укоряя сына, то ли будто хваля, - Братья все переженились. Работают в поле. И по своему хозяйству еще у каждого есть.
- А кто тебе, отец, с пчелками помогать то будет, если не я. - усмехнулся в ответ Джерт.
- Эх, помощник… ты меда сам вылижешь больше чем напомогаешь мне, - опять весело бросил сыну Герман.
Упрек на самом деле ничего не значил. У Германа в семье не принято было выносить сор из избы и выяснять отношения на людях. Зять Ульрих выступал здесь посторонним.
- Джерт, я за рубанком пришел, - обратился Ульрих.
Парень взмахнул рукой:
- Конечно Ульрих! Отдам я тебе твои инструменты. Все уже готово у нас почти. Но и правда, послушай. Сегодня на пасеке еще возни будет. А чего тебе туда-сюда таскать рубанок свой? Мы с отцом сегодня улья закончим строгать, на пасеке разберемся, может еще с банькой закончим. И ты на днях приходи, забирай свои инструменты. Договорились, зять?
Ульрих молча выслушал. «Не заберу я, наверное, сегодня рубанок» - подумал он.
- Мне крышу давно пора латать уже. 
Тут вступил в разговор сам Герман:
- А по правде, Ульрих, - обратился он, серьезно и как бы предоставляя решать Ульриху, - никуда твоя крыша не денется. За пару дней не сгниет. Давай уже мы пасеку в порядок приведем, и ты потом сразу за свою крышу примешься. Негоже дела недоделанными оставлять…
Ульрих вздохнул. Ему не хотелось сейчас полчаса молоть языком на улице с упрямыми родственниками жены, чтобы вырвать из их плена свои инструменты. «Потом заберу».
- Завтра вечером зайду, - сказал он, чуть кланяясь тестю.
- Хорошо, приходи.
Ульрих ушел.
Джерт усмехнулся:
- Сколько, отец, наш зять под стены Гародни ходил?
Герман пожал плечами:
- Вроде два раза, а что?
- А ничего, к нам это он уже третий раз ходил. Так что получается, мы с тобой получше литвинов сдерживать осаду можем, - пошутил Джерт.
Прошла пауза. Герман понял шутку: «Все-таки младший у меня и вправду дурачок» - вздохнул он.
Ульрих возвращался домой думая, чем он будет заниматься до вечера. Уже перевалило за полдень. Стоял жаркий летний день. На дороге он увидел четырехлетнего босого мальчика в одной лишь пожелтевшей рубашонке. Тот стоял к нему спиной на середине пыльной колеи, держа руку у рта. «Ах вот ты где…» - подумал Ульрих.
- Эй, Герик, а ну иди сюда, - позвал он.
Мальчик обернулся.
- Паапа! – крикнул он и побежал на своих беленьких ножках к Ульриху.
Тот взял мальчика на руки.
- Папа, Сафка ушла! Пусть Сафка придет. Я ее покормить хочу…
«Так и думал, что с козой соседской пошел играться. А Эльза вечно шум попусту поднимет…». Сафка ускакала к гуляющей около деревни другой козе, оставив маленького Герхарда расстроенным.
- А ну ка, Герик, пойдем домой. Мама ругать тебя будет.
Ульрих опустил сына на землю и тот потопал с ним рядом. Он все оглядывался назад, пытаясь вновь увидеть свою Сафку. Потом чуть не отстал, заметив черного кота. Тот спал, устроившись на траве у забора. Когда к нему засеменил маленький Герхард, усатое животное быстро шмыгнуло под забор во двор.
- Герик, а ну не отставай! – позвал остановившийся отец.
В это время послышался звон деревенского колокола. Ульрих и Герхард повернулись в сторону деревенской площади. Звонили общий сбор. Деревенский колокол был слышен и на прилегающих полях. Скоро на звон с полей должны были вернуться работавшие крестьяне. Ульрих взял сына на руки и пошел на площадь.
Через полчаса, когда там собралось уже много селян, на крыльце дома старосты появился молодой мужчина с бородой и в кожаной накидке.
- Селяне Скамбии, слушайте! – раздался его голос. – Послание Великого Магистра!
Шум болтовни, стоявший между собравшимися крестьянами, исчез. Ульрих узнал говорившего мужчину. Его звали Дорхар. Ульрих помнил его по своему походу на Литву пять лет назад. Дорхар служил тогда одним из десятских в сотне Мариуса фон Лонгета. Еще Ульрих заметил запряженную телегу у дома старосты. Ему стало ясно, зачем Дорхар приехал в деревню.
- Литовские язычники, разбойники и варвары вновь напали на наши земли! Они орудуют в Бартии, жгут и грабят наши села. Великий магистр собирает войско, чтобы разбить ненавистных литвинов. Те, кто хочет вступить в отряд вашего патрона, благородного рыцаря Мариуса фон Лонгета, подходите ко мне. Всем остальным с каждого дыма нужно до девятого часа вечера принести откупную. Берем муку, солонину, зерно, кожу. Приносите и показывайте ему, - Дорхар указал на мужика, сидящего на бортике запряженной телеги.
Люди загудели. Несколько молодых ребят почувствовали непреодолимое желание вступить в войско и пойти в поход. Их споры с отцами, а в большинстве случаев с матерями, вспыхивали то там, то тут. Ульрих усмехнулся про себя. Когда-то он был такой же. Тогда он никак не мог представить, что в походе увидит не подвиги, а мерзость разбойничающей армии, грабящей и сжигающей села. А когда он два раза ходил на приступы под стены Городни, то натерпелся столько страха, сколько не мог себе до этого представить… Правда, там на приступах… Он все-таки увидел те самые подвиги, о которых мечтал мальчишкой, но это не изменило сути: все на войне оказалось не таким, каким представлялось ему до похода. 
- Ульрих! Здесь есть Ульрих, сын кожевника? – вновь разнесся над сборищем голос Дорхара.
«Есть!», «Тут Ульрих!», - послышалось в ответ. Люди стали переглядываться. Ульрих обхватил Герхарда покрепче левой рукой и поднял вверх правую. Мол: «Здесь я!».
- Ульрих! Иди сюда, - улыбаясь, махнул рукой Дорхар и сам пошел навстречу. 
Он поравнялись:
- Да тебя не узнать совсем! Ну и брюхо же ты наел! – засмеялся Дорхар. – Ну здравствуй, Ульрих, не забыл ты своего десятского?
«Ты не был моим десятским» - подумал Ульрих. Дорхар командовал тогда другим десятком. Но Ульрих его помнил. Дорхар остался таким же веселым и живым молодым мужиком. Ему сейчас тридцатый год, наверное, миновал.
- Здравствуй, Дорхар, - поздоровался Ульрих.
Он опустил сына на землю. Мужчины пожали другу руки и обнялись. Это была воинская традиция. Люди, которые побывали в одном сражении, впоследствии встречаясь, приветствовали друг друга именно так. Даже если они и были плохо знакомы. 
- Это кто такой? – спросил Дорхар и кивнул на четырехлетнего Герхарда.
- Мой старший, пояснил, - Ульрих.
- Надо же, большой уже! Ты зря времени не терял, смотрю... – и Дорхар хлопнул Ульриха внешней стороной ладони по круглеющему животу, - А тут что, следующего уже носишь?
Мужик громко засмеялся. Ульрих тоже улыбнулся и посмотрел в сторону. Он давно отвык от беззлобных солдатских шуток. Дорхар присел на корточки и обратился к маленькому Герхарду:
- Привет, мальчик. А ты знаешь, что твой отец храбрый воин? – спросил он.
Стоявшие рядом селяне подумали, что это еще одна подколка.  Ведь  тема же тема храбрости у солдат была второй по частоте шуток после темы совокупления с женщинами, животными и темы мужеложства. Они так и не узнали, что Дорхар произнес свои слова искренне. 
Мальчик отвернулся и прижался к отцовской ноге.
- Застеснялся Герик, - положил Ульрих ладонь на голову мальчика. – Застеснялся бородатого дядю...
- Ничего, - поднялся Дорхар и улыбнулся, - повзрослеет и тоже обрастет шерстью.
Люди на площади потихоньку расходились.
- А тебе, Ульрих не надо откупную нести, - сказал Дорхар после паузы.
- Не надо? – удивился тот.
- Ты в войско поедешь.
Ульрих сразу не ответил:
- Да нет, я решил больше в походы не ходить, - сказал он.
Дорхар глядя на Ульриха слегка помотал головой:
- Это воля твоего патрона. Мариус просмотрел списки своих солдат лет за десять, наверное. Забирает в этот поход почти всех, кто у него уже служил. Так что мне приказано собрать откупные и тебя тоже забрать в войско.
«Вот так новости» - подумал Ульрих. Если бы его призвали в войско через год после осады Городни, он бы, наверное, пошел и утопился в озере. Страшные воспоминания были настолько свежи, что мысль об их повторении просто свела бы его с ума. Он еле остался жив под стенами литовского замка. А сейчас пять лет семейной жизни наложили какой-то еще более сильный отпечаток на него. Ульрих удивился тому, что не чувствует паники, узнав о своем призыве. Более того… он как будто рад уехать из своего дома, подальше от Эльзы и ее родных. Но Ульрих решил этого не показывать.
- Ты не переживай сильно, - сказал серьезно Дорхар, - мы же в поход-то настоящий и не пойдем. На литовские земли не пойдем. Просто язычники с голодухи у нас на востоке все жечь стали. Нам нужно лишь разбить их свору и все по домам вернемся. Еще и денег приплатят за это. А Мариус, ты же знаешь, бережет своих людей. И того, что под сраной Городней было, в этот раз не повторится.
- Я понял, - вздохнув, задумчиво произнес Ульрих, - когда нужно отправляться?
- Завтра утром нужно. Приходи, когда рассветет в дом старосты и поедем.
- Хорошо.
- Ну а пока, - грустно улыбнулся Дорхар, - Домой ступай. Пусть женушка тебе приготовит сегодня повкуснее, а ночью ты ее приголубишь. Чай нескоро с бабой под одним одеялом лежать будешь… Хоть с крепкой попой она у тебя?
- С крепкой... - буркнул Ульрих.
То, что касалось Эльзы не вызывало у Ульриха никакого смеха, и шутки про жену он слушать не собирался. Настроение резко испортилось. Дорхар испоганил ему настроение не вестью о призыве, а своей шуткой про жену.
Ульрих взял сына за руку и зашагал домой.
- Я на рассвете буду. 
Эльза была очень красивой. Она была просто божественной красавицей тогда!  В свои шестнадцать лет… Девятнадцатилетний Ульрих глядел на ее тонкую гибкую фигуру. Хрупкие плечики, которые хотелось закрыть ладонями, крепко прижать к своей груди! На него смотрели широко-открытые, будто удивленные глаза. В этом удивлении светило озорство и девичье кокетство. Ее ясное, свежее личико светилось прямо перед ним. Так могут светиться только девочки, которые лишь начинают вступать в пору своей юности. «Ульрих, ты как ленивый сонный кот!» - смеялась она ему в лицо и убегала. Ульрих бежал следом, будто кот за веревочкой. Он догонял ее и прижимал к себе. Жмурился, когда прикасался лицом к ее душистым волосам.  «Пусти!» - оборачивалась она и смотрела на него искрящим, притворно сердитым взглядом. А он смотрел на нее зачарованный. Ее лицо светило так близко, что Ульрих чуть ли не щурился. Ему хотелось ее поцеловать, но он почему-то не решался. Наконец Эльза щипала его, вырывалась и бежала дальше.
Ульрих догонял ее снова, они падали в траву. Они могли долго лежать так и смотреть на небо. Ее голова лежало у него на плече. Он чувствовал боком трепетавшую девочку и боялся пошевелиться, чтобы Эльза не исчезла как мираж. Ведь он даже не мечтал об этом, когда напуганный до полусмерти своим первым приступом засыпал в лагере у стен осажденной Городни. Он не мог помыслить, что через пару месяцев живой и здоровый будет бегать и смеяться с Эльзой, словно они с ней бабочки на одуванчиковом поле. 
А она лежала рядом, гладила его руку: «Ты сильный - говорила она ему задумчиво, - Вы воины все такие?». «Да, - отвечал он после паузы, - но я не сильный воин… Нет сильный, просто в этом походе я видел таких, которые… которые настоящие воины». Ульрих отвечал путанно. Ему не хотелось говорить и мысли в голове находились в каком-то беспорядке. Ему просто хотелось остановить время, чтобы этот момент растянулся в вечность. Он так хотел быть с Эльзой всегда.
Отец Ульриха вместе с будущим тестем Германом, сам Ульрих и некоторые братья Эльзы за два месяца срубили молодым добротную избу. Тогда и сыграли свадьбу. Сначала было гулянье. Захмелевший от вина и целовавший невесту под крики ликующей родни Ульрих не верил своему счастью… Неужели все сбылось? Неужели все это на самом деле. А потом была его первая с ней ночь…
За два месяца жизни под одной крышей они вконец рассорились. Может быть, сыграло свою роль воспитание каждого... Эльза привыкла понукать старшими братьями, а Ульрих был нерасторопным и довольно ленивым юношей. К тому же полгода в походе, где ему приходилась постоянно выполнять чьи-то приказания, не научили молодого человека хозяйской предприимчивости… Ссоры и понукания Эльзы довели Ульриха до полного уныния. Одно время даже вернулись его армейские кошмары, поднимавшие когда-то Ульриха в походе среди ночи. Сейчас он тоже вскакивал ночью с постели. Вскакивал, потому что не чувствовал покой и безопасность в собственном доме. 
Родился Герхард. Эльза утратила последнее дыхание своей юной, но так быстро задохнувшейся красоты. Ее кожа посерела и одрябла, стройные формы исчезли и стали рыхлыми, на когда-то сиявшем лице отпечаталась вечная маска недружелюбия. С рождением сына забот молодым прибавилось. Но семейная жизнь началась тоскливая и полная затаенных обид. Она тянулась уже пятый год.
Ульрих так и думал, что новость о его призыве в войско дойдет до жены раньше, чем он сам дойдет до своего дома.
 Эльза была во дворе.
- Маама! – увидел ее Герхард и побежал к ней.
- Тебя забирают в войско? – спросила Эльза, обнимая сына, но глядя на Ульриха.
- Да, - ответил Ульрих, будто бы его спросили: пойдет ли он сегодня в колодец за водой или нет.
- Когда?
- Завтра утром.
- И что нам теперь делать? – бросила в спину мужа Эльза, потому что Ульрих уже почти зашел в дом.
Вопрос был задан с такой интонацией, будто в ответ ей должны были зазвучать оправдания.
- Ничего, - просто ответил муж, - это все равно ненадолго.
Вечером он сходил с Герхардом искупаться на озеро. Эльза на самом деле наготовила на вечер много и вкусно. Но съели они все это молча. Пререкаться супругам было как-то не к месту, но никто из них уже не помнил, когда они спокойно разговаривали за ужином. У Ульриха было хорошее настроение, и он часто теребил Герхарда. А мальчик смеялся и увлеченно тараторил маме про его с папой поход на озеро. Молчаливая Эльза улыбалась и слушала, пока ужин не стал слишком затягиваться:
- Все, Герик, перестань болтать за едой. А то папа сейчас доест твою кашу.
Ночью они лежали рядом. Пять лет семейной жизни практически стерли воспоминая о той ночи, когда у него с Эльзой впервые была близость. Теперь внутри Ульрих не чувствовал трепета, сердце не замирало. Рядом с ним лежала располневшая обабившаяся Эльза, его сварливая неухоженная жена.
Ульрих вспомнил, что не зашел сегодня к ксендзу в часовню. Надо было бы взять благословление перед отправлением в поход. Побыть в храме и помолиться хотя бы несколько минут. Завтра он уедет слишком рано, часовня еще будет закрыта. Он нащупал под рубахой крестик и сжал его в ладони. Ему захотелось его поцеловать, но он этого не сделал. «Утром поцелую» - подумал Ульрих. Он знал, что Эльза еще не спит. Она подумает, что он до ужаса боится идти в войско, раз свой крестик целует. Но это было не так! Ульрих сам удивлялся тому, что не испытывает ни капли страха. Даже после всего, что он видел пять лет назад. Сейчас, лежа в темноте, Ульриху было забавно представлять, как он мертвый лежит в толпе изрубленных трупов, а в это время Эльза с самым хмурым лицом стоит возле дома. Она смотрит на так и не починенную гниющую крышу, костерит нерасторопного мужа последним увальнем, не догадываясь, что тот уже пятнадцать минут как уткнулся перекошенным мертвым лицом в землю. Что у него из брюха торчит обломок копья, а снизу уже натекла большая лужа крови и того что утром было съедено Ульрихом на завтрак. «Этого медведя ничто не исправит» - подумает она и сердито зашагает на другой конец деревни, просить отца или братьев доделать ей крышу.
- Мы так и будем лежать? – услышал Ульрих голос жены.
Он даже улыбнулся в темноте. Он, конечно, собирался в ночь перед разлукой заняться с Эльзой единственным их общих делом. Ведь это последняя ночь, когда он спит под одним одеялом с женщиной, когда он может устроиться у нее между ног и хорошенько исполнить мечту каждого возвращающегося с похода воина. Загвоздка была в том, что Эльза давно не была той свежей, нежной и благоухающей девицей, о которых мечтают молодые мужчины ночами в душных армейских шатрах. И оказавшись под одеялом, Ульрих почувствовал не желание, а сонливость. К тому же никто не давал ему защиты от ее упреков. Он привык к упреку жены в хозяйстве, к ее упрекам на виду у других односельчан. Но он не мог привыкнуть и боялся ее упреков в постели… И он подумал, что Бог с ним, с супружеским долгом. Хорошо бы было и просто выспаться.
- А давай в следующий раз? – как будто шутя, ответил ей Ульрих.
- Ладно, давай в следующий раз, - выдохнула Эльза и повернулась от мужа на другой бок, буркнула - а давай больше никогда!
Улыбка сбежала с лица Ульриха. Он испугался.
- Эй, - шепотом позвал Ульрих и придвинулся к ней, робко коснувшись пальцами ее плеча, - Это я пошутил…
Эльза не шелохнулась. Ульрих напрягся еще сильнее и почувствовал себя в собственной постели как на раскаленной сковороде. Он теперь не знал, как уснет, если рядом с ним лежит смертельно обиженная Эльза. «Эй…» - сжал он осторожно ее плечико. Та повернулась к нему лицом:
- Знаешь у кого такие шутки? - ответила она, - У мужеложцев…
После этих слов у Ульриха на душе полегчало. Эльза сердилась не смертельно. Он спрятал руки под одеялом и коснулся коленом ее бедра.
Утром он взял свой небольшой мешок с необходимыми вещами, снял со стены ножны с мечем и тихо вышел на крыльцо. За лесом разгорался рассвет. Деревня начинала отливать нежно розовым цветом. Утро было очень ясным и прохладным. Ульрих дохнул и увидел, как на мгновение из его рта вырвался пар. Было очень тихо. Деревня спала, только из леса доносилось неудержимое пение птиц. Ульрих закинул мешок за плечо и зашагал по пустой деревне к дому старосты, где в телеге с возничим его ждал Дорхар.
Эльза приподнялась с кровати, как только дверь закрылась за Ульрихом. Ее подташнивало.
Ей было плохо от стоявшего в комнате полумрака, от запаха их постели, от утренней жажды и песка на полу. Она медленно подошла к окну. Ульрих, мечтательно шагая, уходил по дороге все дальше.
Когда она узнала вчера, что Ульриха забирают в войско, ей показалось на секунду, будто она за него испугалась. Но это ощущение длилось лишь секунду.
Она до смерти устала. От его брюха, грязных босых ног и недоделанной крыши. От его лени и покорности всем. От его безразличия к ней и их дому. От того, что она зачахла с ним меньше чем за год. Он не собирался ничего менять.
И никакого страха за него она на самом деле не чувствовала.