Когда мы с женой потеряли ребенка, жизнь, казалось, остановилась и потеряла свои краски. Мы старались не вспоминать об этом, убрали все детские вещи с глаз, все фотографии были запрятаны на верхние полки. Но все равно, как только мы оставались вдвоем, нам тяжело было общаться друг с другом. Наши голоса стали так похожи на детский  плач, что мы совсем перестали говорить. И, бывало, очередным вечером, в тишине, один из нас вдруг начинал плакать и не мог остановиться. Спустя мгновение плакали уже мы оба, и так могло продолжаться всю ночь. Утром, разбитые и истощенные, ни на минуту не сомкнувшие глаз, мы оставались лежать в кровати на долгие часы. Так прошел целый год, но даже сейчас слишком тяжело думать о том времени.

На выходных должен был приехать мой брат со своим сыном, которые были проездом в городе. С ним мы не виделись, кажется, пару лет. Я встретил их на вокзале и повез домой. По дороге они рассказывали о своих впечатлениях от первого полета на самолете. Его сыну было восемь лет, он страдал серьезной формой аутизма и с трудом мог уживаться в обществе, поэтому родители очень переживали за то, как он будет вести себя во время перелета. Но все обошлось, мальчишка был настолько впечатлен, что почти весь полет провел уткнувшись в иллюминатор. Сейчас он был молчалив, вжавшись в дверцу автомобиля, видимо, от непривычной ему обстановки. 

Дома жена уже накрыла на стол. На ужин была запеченная утка с овощным гарниром, всевозможные салаты и сливовый пирог на десерт. Она всегда вкусно готовила. Мы стали есть, брат много шутил, пересказывал свои старые истории, которые каждый из нас слышал по много раз, но он был очень обаятельным человеком, и, в конце концов, мы оба начали смеяться вместе с ним. Это был первый хороший вечер с тех самых пор. 

Пока мы общались, мальчик молча ходил по квартире, изучая ее. Он разглядывал предметы, по долгу трогал их своими ручками. Пока, наконец, не добрался до серого плюшевого слоника, лежавшего на диване и служившего нам чем-то вроде подушки. Он сразу узнал его, потому что именно вместе с этим слоненком он играл все время, когда приезжал к нам в последний раз. Он схватил его и что-то резко и радостно вскрикнул. И как счастлив был этой внезапной встрече, он стал носиться по комнате, издавая невнятные звуки. Я посмотрел на жену, и ее лицо, не знаю, насколько уместно это слово, но оно было по-настоящему блаженно. Столько теплоты проснулось в материнском сердце, которое вновь услышало детский смех в опустевшей квартире. Ее глаза заблестели, и там я увидел искры, где давно не было ничего, кроме боли.

Тут мальчик остановился, будто вспомнив что-то еще. Он снова скрылся в нашей спальне и вышел оттуда озадаченным. Тогда он подошел к столу и громко выкрикнул:

-  А где малыш?

Это было так неожиданно, я был поражен. Раздался дребезг, я обернулся, красные струйки растекались по белой поверхности простыни. Жена опрокинула бокал с вином, ее руки тряслись, она лепетала: - Сейчас уберу, сейчас все уберу. Испачканная простынь, осколки бокала, испорченный вечер. Мальчик убежал играть дальше. А я со злостью смотрел на брата, за его неспособность объяснить своему сыну простые вещи. И он явно чувствовал свою вину и больше не шутил. Мы пытались сделать вид, что ничего не произошло, но мальчишка постоянно прибегал и переспрашивал: Где ребеночек? А куда малыш делся? 

Мы все пытались ему объяснить, говорили, что он уехал, его нет дома, но тот все равно задавал свои вопросы снова и снова. И после очередного раза, брат не выдержал и встал из-за стола. Они быстро собрались и через минуту уже одевались в коридоре. Но в конце он опять спросил: А ребеночек то где?

Мы холодно попрощались, не пожелав ничего друг другу на прощанье. Я посмотрел на свою жену и не увидел ее. Вместо лица - искаженный портрет, жалкие остатки того, что было пару часов назад. Она заперлась в спальне, но рыданий я не слышал. Я через стены чувствовал ее немую боль, иногда прерываемую глухими стонами, но ничем не мог помочь. Так прошла наша последняя ночь.

На утро нам не нужно было много слов, чтобы объясниться друг с другом в последний раз. Я теперь иногда встречаюсь с ней на улице, у нас маленький город. Она выглядит счастливой, у нее новый мужчина, она улыбается. Но когда видит меня, вся наша жизнь возникает перед ее глазами, и возвращается та нестерпимая боль, которую мы разделили на две части и хранили, закупорив глубоко в себе, вдыхая ее отравляющими парами. Я не спрашиваю, как ее дела, как работа, личная жизнь. Я едва взглянув на нее, говорю только одно:

- Прости, но мне надо идти.

- Да, мне тоже пора.