Скат земных гидропланов (12+[1])

 

Мутный Мир

Она нашла себя прыгающей с раскинутыми руками. Гудела. Женщина – самолёт.

Из кустов в клубах пыли вылетела машина.

Женщина завизжала:

– Стоять! Ведро!

Вблизи оказалось, что это гужевая повозка – мужик в телеге за гнедой кобылой. Конский хвост развевался как флаг. Тележные колёса – высокие, деревянные – бешено грохотали. Ездок не заметил шумную незнакомку – мало ли сумасшедших на сельских обочинах. Так и промчался, не оглянувшись, оставил её кашлять в дорожной пыли.

Она вприпрыжку побежала к лесу, с наслаждением вдохнула свежесть хвои и поскакала к хижинам.

Со стороны домов вышла лохматая девочка в рваном платье до пят.

Сумасшедшая крикнула девочке:

– Эй, дура! – и захохотала. Девочка посмотрела на орущую, и пошла назад, откуда навстречу шли цыгане.

Убогая не испугалась цыган – кривлялась перед ними, вопила. Последняя цыганка посмотрела тяжёлым взглядом в глаза полоумной. Та в ответ крикнула: «Ведьма, старуха!», продолжая хохотать.

Собственный смех вдруг показался ненастоящим, она смолкла. Такого чувства ещё не было раньше, но оно показалось знакомым, словно где-то в параллельной жизни она знала про грусть.

 

Вечерело, цыганский гул давно стих, а взгляд остался, сверлил подсознание. Убогая сжала у груди руки – бледные как у утопленницы, в жабьих веснушках. «Как же больно, страшно», – зашептала она, и ощутила, как этот взгляд тянет её сквозь облака – в вязкий вакуум. Полоумная сдавленно вскрикнула и вскочила, потная.

– Уууу, – заревела она и принялась плясать. Гудение прогнало тоску и ужас. Незнакомые чувства не успели прижиться, и она снова шумно хохотала, кувыркаясь в глине.

За ивами раздался всплеск.

– Вода! – завизжала она, и кубарем кинулась к берегу, оставляя на камнях клочья одежды, волосы.

 

В середине оно было синим – лесное озеро, отражающее небо, а у берега – с бурой каймой – как неогранённый изумруд.

Прибрежный омут напомнил тот же неосознанный страх в тёмном взгляде цыганки. Не добежав до берега, убогая встала. Она попыталась что-то вспомнить. Но память была нова в отличие от бушующего подсознания.

Всплеск повторился – по озеру плыл человек.

– Эй! – крикнула она ему, – дурак!

Тот не обратил внимания – плыл себе, пока не исчез в слепой зоне.

А она всё стояла так – на склоне, в крапиве, смотрела в воду. И постепенно вокруг неё стала расти другая – незримая – вода. Вторая вода не главенствовала над лесным пейзажем. Казалось, её наложили фоном.

 

Фон набирал яркость. От разъедающей воды запершило в горле. Залило её небольшой мозг. Заложило уши и пропали звуки, только легонько звенели камни. Сквозь волны пробивалось преломлённое солнце. Этот свет был тусклый и появлялся то сверху, то снизу – ведь она кувыркалась в воде, потеряв ориентацию. Водоросли удлинялись, вились кольцами – чьи-то зелёные волосы. Удивительно, но солнце всё ещё проникало – в самую пучину. Свет позеленел, стал изгибаться и приобрёл форму змеи, даже, вроде, зашипел, раскрыв красный рот. Она в ошеломлении поняла, что это не солнце, а пластичный фонарь в солёных руках русалок.

 

Девицы Подводного Мира

Кто-то с фонарём кружил над морским дном, огибая пористые рифы.

Русалки были неподвижны как скульптуры, казалось, живут только их волосы.

Локоны одной из них, извиваясь, медленно ползли по пароходному колесу. Оно было украшено кораллами как орнаментом и оплетено её бирюзовыми прядями.

– Это был мой пароход, – говорила Русалка о ржавом колесе. Она рассказывала, как однажды уплыла в закат. Закат перешёл в пламя, и пароход больше не видели. Горизонт полыхал, сбежался народ. Ходили слухи, что русалки подожгли море[2].

– Это я его подожгла – спичками, – призналась Русалка.

Кожа другой светилась лунным камнем, а волосы отливали лиловым. Раньше эта девушка жила в преддверии двухтысячных, и её здесь звали Наркоманкой. Она постоянно спрашивала, не наступил ли двухтысячный год. Он, конечно, давно наступил, но она всё равно переспрашивала, её манила эта непознанная круглая дата.

Унылая и, вероятно, самая древняя русалка бредила гигантской стрекозой. Зеленоватая кожа и прозрачные брови выдавали в ней гражданку Средневековья. Она пыталась держаться ровно, строго поджимала губы – чтобы выглядеть загадочной, утончённой. Но со стороны было видно, что это вечно обиженная осмеянная тётка, и она сама понимала это.

– Гнилая стрекоза набрала в брюхо людей, – говорила она, сжимая и отпуская встречных медуз. В отличие от других, она, почему-то была не способна драматично замереть подводной статуей, – Когда гнилая стрекоза взлетела, поднялись волны, и я прыгнула. Ведь и я стала стрекозой.

– А вы знали, – спросила Наркоманка, – что в двухтысячном году поймают в сеть и море, и землю?

Ей повторили, что двухтысячный год давно пришёл.

– А Принц всё-таки заберёт Русалку? – спросила Наркоманка.

Стали вспоминать Прекрасных Принцев, заплывавших к ним иногда. Правда, – за тысячу лет – никого ещё не забрали. Русалки посмотрели на Средневековую тётку-стрекозу.

– Никого не забрали, – покачала она головой и, задрав нос, отвернулась. Руки её почему-то опять волновались, перебирали стайки цветных рыб.

Человек с фонарём спускался всё ниже. А русалки были настолько неподвижны, что он их не увидел – спутал с камнями.

 

Мутный Мир

Снова раздался всплеск, и морской фон рассыпался. Полоумная приветственно махнула знакомому щебету птиц, дрожанью веток.

У сосны обсыхал человек, прислонившись к стволу.

Она захохотала и подскочила к нему. Незнакомец не обратил внимания. Тогда она его толкнула. Он чуть не упал, но удержался и сел как сидел до этого, только голову свесил и обхватил руками.

– Ты тупой? – спросила она незнакомца.

Он поднял голову. Она не вспомнила его лицо – голова была пуста. Но она знала этого человека – где-то параллельно, совсем недавно. Там он смотрел на неё тяжёлым долгим взглядом. Его взгляд и передала цыганка.

Убогая в ужасе рванулась вверх, соскользнула, скатившись до самой тины, и вновь метнулась к берегу. Перепачкалась, в груди жгло, горло сдавило, по лицу текли слёзы – хотя, тут она не знала названия этой воды на щеках.

– Это что за дурак? – крикнула она, глядя в небо. Небо ответило мрачным насупленным взглядом из-под тяжёлых облаков.

– Пиковый Король. Что глядишь как дурак? – спросила она.

Его образ в зеркальных доспехах сиял в небесах. И выглядел он, конечно, не дураком, в отличие от неё.

На альфа-уровне[3] её небогатого сознания проступила и собственная копия – желтушная, неуклюжая. Эта копия отделилась от неё в верхние слои, и по мере вознесения, розовела, лохмотья обновлялись и стали представлять подобие костюмов с пиджаками. Появилась и обувь, красная, вроде, даже на каблуках, хотя и не высоких.

Небесный мир вышел на первый план, а сельская жизнь предстала фоном. И даже сами участники ощутили себя статистами, а не хозяевами. Она, сложив артрозные руки, продолжала смотреть в небо, а он – безуспешно лезть по склону, падать к воде и вновь карабкаться, обдирая кожу. Но старания были безрезультатны – ведь в Мутном Мире действия циклятся как восьмёрка, не разрешаясь.

 

Командировка

В Ясном Небесном видении вторая она – та, что в тесных туфлях, потерянно озиралась.

Глаза резало: от разъедающей косметики, сигаретного дыма, неоновой суеты. Сверкающие – как пыточная – офисы. Одеяния – самые неказистые: мужеподобные пиджаки, джинсы, не говоря уже об уродующих инквизиторских сапогах – тяжёлых, остроносых. Номенклатура – даже слово причиняет боль – настоящее истязание тоской. Такой тоской, которая похожа на умирание – но не ужасное, а спокойное, с улыбкой и стоном – почти терпимое – как расчленение леденцами, а не топором.

А в зеркале таращится офисная работница – с поплывшим лицом, отёкшими глазами. Но как такое возможно, когда она – Фея пятнадцати лет, которая пришла раскрасить этот Административный Ад?

Фея послушно кивает начальству, а сама рисует в отчёте тигров.

Вечером у неё поликлиника. Регистратура, ворчащие старики, хамящая молодёжь. И она – в вязаной шляпе. Среди прочих – тётя тётей. Только поёт. Песнь длинна, но очередь длиннее. Старики стыдливо прячут глаза, даже не улыбнутся шотландской балладе. А молодёжь смеётся, наводит смартфоны.

Спускается эскалатором – о чём думает? Об ужине, сериалах? О рассаде помидоров? Нет. Волшебница машет встречным:

– Святые люди, любите нас – не святых!

– Вы больны или перепили? – спрашивают её.

Она вспоминает, что не принцесса, а толстеющая матрона с ноутбуком подмышкой. Краснеет:

– Что это я… Простите…

 

Причуды случались – но считанные разы – когда она проваливалась дальше подсознания – в пренатальное[4] время. Это были не воспоминания, а вспышки ощущений – с видами планет и плавающих душ – они похожи на клубки ниток, только это не нитки, а тонкие молнии.

Она научилась ловить эти вспышки – она их называла «Искры с Южного Креста» – водкой. Сидишь – в бигуди – на засаленной кухне – и наблюдаешь как толчками логичное настоящее мутнеет, кружит.

– И отважный сэр спешит ко мне, прекрасной деве. И, представляешь – целует! – хвастается она воображаемой подруге.

Голограмма подруги вздохнёт: «Какая же ты старая в этих ваших двухтысячных», и неспешно растает – в ушедшую юность – встряхнув синими прядями.

Подружка была бунтаркой, жалко, умерла. Подруга и сама жалела о том решении – зато исполнила мечту – стала самой готичной, и с трагичной вибрацией.

Встанет и хозяйка – а тело так в дверцу холодильника врежется, что полки с продуктами посыплются с грохотом. И захочется петь! Не кричать как дура, а нежно петь арию расставания.

Может, она и была прекрасной леди – ведь чуткость, ранимость были ещё при ней, хоть красоты как не бывало. Был у неё и Любимый.

 

Закончились сигареты. Не работали фонари, и пахло грязным снегом. Ветер задувал за ворот, развевал брюки. Взбудораженная кофеином и сквозняком, она вприпрыжку скакала к ларьку. Народу нет – ну, захотелось трезвой женщине попрыгать. Она раскинула руки – и побежала – хохоча. А потом понеслась – по ледяному накату, на скользких каблуках – и врезалась в незнакомца – в капюшоне – как у тевтонских рыцарей. Это был обычный мужчина, одетый как все здесь – некрасиво – вроде, в какой-то толстовке. Но она узнала его по взгляду – так смотрят аборигены Южного Креста. Жёстко и равнодушно. Как чёрная дыра смотрит на планету, которая для нас – целый Мир, а для дыры – планетка на перекус.

Она смущённо извинилась, конечно. Он не сказал ничего. Собрался уйти, но оглянулся и посмотрел ещё раз. Тяжёлый взгляд. Зачем он посмотрел на неё ещё раз?

С того вечера она больше не одинока. Есть человек, подаривший ей в Этом Мире настоящий взгляд. Не вскользь, не мимо, как остальные, он посмотрел по-настоящему – в неё.

Теперь она видела его образ в поэзии, в романах Средневековья – рыцарь Тамплиеров – невидимый, мрачный. Искала в созвездиях этот взгляд.

 

Другим утром она гуляла по пляжу, зажмурившись от слепящего солнца. Мгла через закрытые веки была не чёрной – алой.

Вдруг раздался оглушительный рёв, и горячий порыв сбил с ног.

– Это чё?! – вскрикнула она, покрывшись ледяным потом. Ослеплённая солнцем и оглушённая мотором, она лежала на гальке в разодранных колготках. На неё упала крылатая тень словно от гигантского насекомого, обдало жаром. Подумалось даже, что это дракон.

Над пляжем пронёсся гидроплан и сел у причала.

Потрясённая, на миг она потеряла адекватность цветоощущения. Люди, окружившие самолёт, показались цвета слоновой кости – как из Сада земных наслаждений[5]. У одной пассажирки локоны обвили крылья гидроплана и ползли по ним синими змеями.

Гидроплан, гудя, отплывал, и глаза, привыкшие к свету, стали нормально различать цвета.

Кто-то – взглянул на неё – так – по-настоящему – из гидроплана. Второй раз в жизни. Ей бы броситься за Ним, прыгнуть в омут!

Она была трезва и рассудила здраво:

Уверенности что это он – нет, и к пассажирам не попасть. Но можно доплыть до взгляда. А что может помешать взлететь? Гнилая гравитация Тут решается скоростью. На волне подскочить до гидроплана, выпустить электрическую нить из души и подтянуть – к себе – тело. Если добавить гудение, данность её воспримет самолётом, позволит лететь. И тогда она, вопреки серым будням, станет летающей женщиной.

Она рванулась – по пирсу, бросая в народ обувь, ключи и прыгнула в бурлящую воду.

Сначала её прижало ко дну, в приятную тишину, украшенную лишь мелодичным звоном камней и ракушек. Потом с шумом вытолкнуло. Самолёт уменьшался, оставляя волны. Она протянула руки в его направлении.

Гидроплан прибавил скорость, готовясь к взлёту. Шум разрушил все остальные звуки. Поднялась громадная волна.

 

Мутный Мир

Это видение становилось всё прозрачнее. Оно просвечивало и сквозь лес, и сквозь озеро.

Окружающая синева была настолько синей – до фиолетового, каким бывает небо у стратосферы, если посмотреть из самолёта вверх.

Она забыла, что попала в этот мир через утопление, и решила, что летит в самолёте.

Потом умерли нейроны, помнящие связь человека с самолётом, и она решила, что она – самолёт. Раскинула руки, закричала: «Уууу».

Он всё-таки выполз на крутой берег, подошёл и погладил по голове.

– Ты тоже умер, что ли? – спросила она и сделала вид, что удивилась что он тут.

– Не умер – из могилы выбрался, – он показал ободранные руки со сломанными ногтями.

– Придурок, – засмеялась она.

Хилый мозг не выдерживал оформления в слова, остались только: «Ууу», «дурак»... А ощущения стали ярче – чувство счастья и тоски одновременно – новое чувство – приятное, но доступное только в Мутном Мире.

Теперь считается, что Там они мертвы. Пусть. Она положила ему голову на плечо. Как-же тепло, безопасно! Он обнял её. Наконец, наступил покой и решена проблема одиночества. Они поцеловались.

 

***

Во время поцелуя раздался оглушительный грохот. Над ними набирал высоту самолёт. Глаза резануло от слепящего солнца, носоглотку раздирала солёная вода. Она лилась из носа, рта, даже из глаз.

– Что с ней? Утонула? – кричали люди. Музыка, гвалт, караоке. От самолёта поднялись с шумом волны, дополняя какофонию.

Его поцелуй оживил мёртвый интеллект. Она села.

– Живая! Какой же вы герой! – сказала ему длинноволосая красавица. Девушка приветливо улыбалась спасённой, он тоже улыбался и смотрел на спасённую. Потом он улыбнулся девушке, а она ему.

– Еле нашёл, – сказал он, – сначала показалось, что камень. Потом заметил, что руками шевелит – как медуз ловит.

Нейроны с треском оживали, она становилась всё адекватнее, расхотелось называть людей дураками.

Он ушёл. На глаза навернулись слёзы. Она ещё помнила, что, вообще-то, этот мужчина – её.

Она кивнула морскому закату – щемящему, временному – как настоящее. И побрела к причалу искать туфли и сумку.

[1] В рассказе содержатся сцены употребления алкоголя и табакокурения. Употребление алкоголя и курение вредят Вашему здоровью.

[2] 12.09.1927 Чёрное море вблизи Ялты, действительно, было охвачено огнём после сильного землетрясения

[3] Изменённое медитативное состояние мозга, пограничное со сном

[4] Внутриутробный период

[5] «Сад земных наслаждений» – триптих Босха