4
Мы молча шли по освещенным фонарями улицам. Мимо нас тихо проезжали машин, периодически проходили люди, мерцали огоньки в витринах магазинов, а мы все также безмолвно продолжали идти. Вскоре мне пришел вопрос, а почему мы вообще шли вместе? Почему мы не разошлись сразу же, как вышли через дверь кафе «Зеленый Театр»? Хотя, впрочем, я мог ответить на этот вопрос, пусть и не хотел полностью признавать этого. Что-то меня в ней заинтриговало. Тот необъяснимый взгляд, с которым я столкнулся впервые, что-то во мне изменил, но не в плохую сторону, а так, будто я обнаружил новую часть себя. А в прочем, кто знает, в плохую или хорошую…
- Ты только не думай, что я тот человек, который по любой мелочи набрасывается на остальных. – София начала говорить тихим голосом, как оправдывающейся ребенок.
- Я и не думал.
- Просто я ненавижу, когда кто-то начинает говорить о своих родителях, ведь Лаура именно о своем отце и говорила. Он военный, и поэтому она его и ненавидит, ведете-ли он приносит только зло всему миру. И она прекрасно знает, что я не люблю говорить на тему «Родственники», и все равно затронула ее. Она ведь начала и вам рассказывать про меня, не так ли? – Я почувствовал на себе холодный взгляд, и какую-то озабоченность в ее голосе.
- Начала.
- Тогда, давай я расскажу тебе сама, чтобы не распространялись неправдивые слухи. Только, сначала, ты куришь? – Я сказал, что да. Этот вопрос и приглашение, что за ним последовало, словно сняли с моих плеч тяжелый груз. – Давай сядем где-то.
Мы сели на зеленой лавочке. Я тут-же зажёг сигарету, и глубоко затянулся. Мне даже показалось, что я чувствовал, как давление снимается с висков, и сладкая расслабленность расплывается по всему телу. София достала из кармана пачку «Marlboro Red», и тоже закурила. Она курила глубоко затягиваясь, удерживая дым в себе, будто хотела его полностью впитать в себя.
- Так вот. Я не люблю, когда другие говорят о своих родителях, потому что в большинстве случаев они говорят о них что-то плохое. Никто из них не знает – просто понятия не имеет – какого это иметь по-настоящему плохих родителей, а вот я знаю, и чувствую полное отвращения к тем, кто жалуется без причины. Не думай, что я говорю это просто потому, что сильно поссорилась с родителями или что они не хотели мне в чем-то потакать. Я была бы последней дурой, жалуясь на них, и понимаю это прекрасно в отличие от остальных. Во-первых, начнем с того, что мой отец бросил мою мать и меня ещё когда я была совсем маленькой. Знаешь, он был одним из тех людей, которые с радостью, изо всех сил начинают что-то делать, что-то строить, но вскоре устают от этого, просто бросают все на ходу и уходят и начинают что-то новое. Так же было и с нашей семьей. Мама говорила мне, что, когда они начали встречаться в школе, он души в ней не чаял, делал для неё всё, любил и ценил её. Со временем она заметила, что он устает от неё. Хотя это продолжалось не долго – очень скоро у них появилась я. Грустно говорить об этом – я с мамой никогда толком не обсуждала этого – но скорее всего я родилась по ошибке. Они были слишком молодыми для семьи. Я не имею ввиду, что у них не было денег (родители моей мамы из очень богатой семьи, даже слишком), они просто были не готовы к ребенку душевно. Они по сути, сами были ещё детьми. Что там дальше… – она стряхнула пепел, сконцентрировала взгляд на сигарете, и увлажнила губы, пытаясь вспомнить последовательность собственной истории. – Ах, да. Когда у них появилась я, отец снова стал обращать на маму больше внимания – всегда был рядом, помогал ей в чем угодно, вставал по ночам и убаюкивал меня, хоть и работал целыми днями (он работал в компании отца моей матери). Отец и дедушка никогда особо не понимались между собой, но мама любила их обоих сильно, и им пришлось терпеть друг друга. Во всяком случае, можно сказать, что он был идеальным отцом, но он им не был. Когда мне было года два, или два с половиной, он начал частенько пропадать из дому. Бывало, что он не приходил по два или три дня. Родители часто ссорились тогда, но я этого не понимала. Мама думала, что он ей изменяет. Так и оказалось. Он сам ей в этом признался, сказав ещё, что она не должна принимать это на собственный счет, что это то, какой он есть, что он нуждается в свободе и его натура просто не может позволить ему быть обычным семейным человеком, что он сходил с ума живя так. Это не повергло ей в шок, они не страдала, но с тех пор я часто замечала какую-то задумчивость в её глазах. Позже, когда я стала по старше, она обо всем мне рассказала, поведала свои чувства и мысли. Когда мне стукнуло восемнадцать, она убила себя.
София потушила сигарету о подошву своих кед, и бросила окурок в урну. Она точно сказала «…убила себя», но я словно не расслышал, будто слова просто просвистели мимо моих ушей. Такое бывает, когда сказанное словно пихает тебя или проходит сквозь тебя слишком быстро, и мозг не может обработать произнесенного. Я посмотрел на нее, и, наверное, на моем лице читалось недоверье, потому что она отпустила смешок, сказав:
- Не веришь, но это правда. Она перерезала вены в ванной, специально на мой день рождения. Я помню – прихожу домой, кричу «Мам, мам!», смотрю на кухне – её нету; в спальне тоже. Когда я открыла дверь ванной, то увидела её там – точнее лишь часть её – в зеркале. Помню – смотрю я на её лицо, и понимаю, как сильно она постарела за последнее время. Раньше я не обращала внимания на её морщинки и слабо посидевшие волосы, и тут, она лежит мертвая в ванне, а я удивляюсь тому, как она постарела. – София снова улыбнулась, посмотрела на меня, и тут же ее глаза расширились. – Боже, прости, пожалуйста. Тебе, наверное, совсем не приятно и не хочется слушать о мертвецах и ванных с кровью. Я просто привыкла к этому всему, и уже как-то … в общем прости меня. Я полная дура.
- Не волнуйся. Я не думаю, что ты дура. Можешь говорить со мной, о чем хочешь, и сколько хочешь. Я не особо впечатлительный, так что все в порядке. – Я выбросил окурок. – Мне очень жаль твою маму. И тебя мне жаль. – Голос казался не моим. Он был спокойным, слова были произнесены медленно и четко, как голосовая запись в общественном транспорте. Можно сказать, что я находился в слабом шоке, но не изо самой ее истории, а потому, что кто-то говорит эту историю мне. Часто слышишь о подобных случаях – чья-то мать повесилась, или отца нашли застреленным у себя за столом – но редко встречаешь таких людей сам. Их истории поистине трагичны и ужасны, но тем не менее они интересны именно изо своей трагичность. Люди, прошедшие через такое, кажутся чем-то до сих пор не виданным, как персонажи небылиц, и встретить их или говорить с ними, представляется невозможным. На мгновение, я даже почувствовал некую гордость, что София рассказывает все это мне, и даже волнуется, как бы не испугать меня.
- Если тебе от этого становиться хоть немного легче, и, если ты хочешь, можешь рассказывать мне вещи. Я умею слушать. Просто скажи. – Продолжил я. Улыбка на моих губах была теплой, не поддельной. – Только я должен тебя предупредить … я могу быть скучным, и вообще я не самый общительный и разговорчивый человек.
- Спасибо тебе. – Она тоже улыбнулась. В уголках глаз округлились маленькие капли слез. – Поверь, со мной очень редко бывает скучно.
Пусть мы были знакомы лишь день, что-то заставило меня поверить ее словам. Тот ее манящий своей безумностью взгляд и таинственность, исходящая от нее, буквально вцепились в мой разум.
- Так забавно получилось, – начал я, – квартира, в которую я переезжаю находиться совсем близко - вон там.
Она некоторое время стояла, задумавшись о чем-то. Её взгляд, направленный в сторону моего дома, был смотрел в даль; София казалось, что оторвалась от реальность и плывет по волнам другого измерения. Но вскоре она вернулась.
- Серьёзно? Мы так близко будем жить? – Она посмотрела на меня. Её глаза оживились, засверкали, а на лице появилась широкая улыбка, совсем не подходящая ей. На краткое мгновение – на долю секунды – мне даже стала омерзительна эта улыбка. – Если хочешь, я могу помочь тебе с переездом. Ты только скажи. – Она снова мне улыбнулась, но на этот раз нежнее и скромнее, что выглядело более естественным для неё. Мы обменялись мобильными номерами, и разошлись.
Готов поспорить, что я был не единственным, кто уходил оттуда с кучей мыслей в голове и чувствами, которые был ещё не способен объяснить.
