Замок Эффэ дребезжал, словно рассыпающийся термитник. Цокали по каменному полу туфли слуг, скрежетали подъемники, шуршали тяжелые и бархатные ткани: пологи и портьеры срывали и чистили, на пол стлали новые ковры. Узоры на них — произведение искусства, вышитое золотой нитью. Пахло чесноком и перцем. Горьким запахом успокоительных трав, крепких настоек и лекарственных капель тянуло с комнат наложниц, что дополнялся тонким и едва уловимым ароматом ладана. Жены отца расставляли небольшие ароматические лампы на окна и тумбы, как символ скорби.
       Замок утопал в суете и трауре.
       Разве помпезность сможет что-то исправить? Ничего уже не исправить. Даже если брата зароют, как собаку — он не встанет, не проклянет тех, кто его так унизил. Мора оплевала бы его тело, если бы знала, что после он поднимется, чтобы ее поколотить.
       Она лежала остекленевшая, в грязной сорочке, моргая, под тиканье настенных часов и смотрела в угол. Ее механическая поделка — кукла восседала на груде мокрых полотенец, среди кувшинов и лоханок. Голова разбита от сильного удара и заботливо склеена Тишей, но глаза запали и покрылись трещинами. Она все равно, что ослепла. По полу разбросаны платья и сорочки. Служанки пытались обтереть шахриде, поменять ее сорочку, но едва кто-то прикасался к Море, как она издавала душераздирающие вопли. И служанки исчезали, оставалась лишь Тиша. Мора открывала глаза, видя ее серое, потухшее лицо и закрывала, запечатлев ее скорбно поджатые губы.
       — Поели бы… — иногда просила она тихим голоском.
       Поели бы?
       Мора не чувствовала голода, не чувствовала ничего, кроме тяжести в груди, а воздуха едва хватало, чтобы дышать. Поели… Мора закусывала подушку и выла, как животное. Ей словно снился кошмар, от которого никак не проснуться.
       Маму казнили, когда Море едва исполнилось пять лет. Адам говорил: мама уезжает в страну, за морем, где люди счастливы, а после плакал как мальчишка. Мора знала, он лжет — их мама мертва. Что такое смерть понять в пять лет — она не могла, но животный ужас переполнял сердце. Не существовать, исчезнуть… Разве такое возможно? Где же мама будет, если не здесь? Тогда она еще не понимала, что если смерть забирает, то уже навсегда.
       Они были одинокими и брошенными в этом огромном замке, когда за стенами лилась кровь их матери. Никто не пришел проведать дочь и сына приговорённой. Не пришла даже Софора. Адам обещал Море защищать ее, даже от отца. И это была очередная ложь! Он бросил ее, ушел в земли, где все люди счастливы. Оставил ее погибать с этой соленой скорбью в сердце.
       Это она должна была защитить его!
       Если бы Мора только знала, как уязвимо окажется то, что давало ей силу.
       В этом мире не осталось ничего, что давало бы ей силу… Даже молитвы бесполезны. Триедин. Единый в трех ликах, идол, которому молились все, кто так или иначе принадлежал роду такамат. Тот, кто всегда был глух к ее мольбам. Она просила Триедина вернуть ей маму. Сначала на совсем, потом хотя бы на пару лет, потом на день, на час… Последней ее просьбой было вернуть брату ноги. Его чудесные, длинные ноги! Зачем кому-то его ноги… А Адаму они нужны, чтобы бегать там, где он сейчас…
       Пришла Софора, одетая в черное, лицо закрыто черной вуалью, принесла траурное платье и запах ладана. Ее слова звучали словно сквозь воду.
       — Будет суд, Мора. Отец приговорит к смерти тех, кто был с Адамом в походе.
       — Судить? — Мора прошептала одними губами, внутри нее один лишь лед. — Они его убили?
       — Они не защитили его.
       Шахридэ пошевелилась, заворочался бесформенный комок одеяла на постели. Сначала показались голова, вокруг словно ореол спутанные и засаленные кудри. И лицо, на котором жили лишь одни глаза — яркая искра недоумения и недоверия сделала их черными.
       — Отца тоже будут судить? Он отправил на смерть моего брата. Испытывал, проверял, подкидывала новые и новые задания… Неужели мой брат не доказал ему давным-давно, что достоин быть наследником? Разве нет, бабушка?
       — Мое дитя, — Софора протянула руку и шахридэ свернулась в комок, как злющая кошка — еще немного и прижмет уши, показав клыки. И рука бабушки упала. — Ты винишь его, но послушай меня — твой отец… потерял сына.
       — Он потерял наследника. У него есть еще. У него всего помногу. Жен, сыновей, слуг, дворцов. Он может казнить каждый год по несколько. Пока не закончатся.
       Софора выдохнула так тяжко, словно что-то внутри нее надломилось.
       — Похороны сегодня. В фамильном склепе.
       Мора промолчала, и бабушка вышла, прикрыв дверь.
       Шахзадэ осталась. Неподвижная и безжизненная. Смотрела на стену и срасталась с часами. Тиканье просачивалось в тело липким ужасом, вонзалось в сердце стрелками и каждая минута уходила с кровью. Мора поджала ноги и закусила одеяло: слезы бежали из ее глаз, как из лопнувшего сосуда.
       В покои вошла Тиша. Она ходила бесшумно, взлетали сорочки, грязные полотенца, точно души умерших, и падали в бельевую корзину.
       — Госпожа, вам нужно одеться, — робко заметила служанка. — Вас ждут в склепе.
       Мора промолчала.
      — Оденьтесь и поешьте. Я не думаю, что шахзадэ Адам хотел бы забрать вас с собой.
      Этого Мора стерпеть не могла и прикрикнула:
      — Не говори о моем брате! Не говори о том, чего не знаешь!
      — А я знаю! — вырвалось у служанки, но она тут же побледнела и, опустив голову, занялась грязным бельем. Мора оперлась на локоть и посмотрела на Тишу.
      — Что знаешь?
      Служанка нервно теребила платье.
      — Знаю, что мы не желаем боли тем, кого любим. Не желаем, чтобы они мучились из-за нас.
      — Как мало ты знаешь, — сказала Мора и снова опустилась на подушки. — Ты бы хотела, чтобы после смерти близкие забыли тебя?
      — У меня нет близких.
      Мора приоткрыла рот и закрыла, Тиша снова занялась уборкой.
      В дверь постучали, и служанка поспешила открыть. Покои мгновенно наполнил запах табака и солода. Сквозь муть в глазах обозначилась высокая и долговязая фигура Лихана. Его обескровленные солнцем волосы прилипали к голове, лицо сухое, отекшее и мятое, точно глина, истерзанная неумелыми руками художника. Весь он такой, склеенный и слепленный, как попало. Он слегка пошатывался. Следом вошел Салем, как всегда высокий, сильный и рыжий, в черном вельветовом костюме, на поясе мушкет, и подпер стену: его рыжие волосы горели, как факел.
       — Ты еще не собиралась? — удивился Салем, но взглянув на Мору, обратился к служанке. — Она вот так лежит и не встает?
       Тиша склонила голову, затеребила складки на платье.
       — Да, господин. Хоть бы поела… ни кусочка не проглотила. Я так боюсь, а вдруг и она…
       Лихан в два шага оказался возле постели и сжал ладони Моры так, что ей стала больно. Запах перегара вытеснил запах ладана, а хриплый, надтреснутый голос заглушил шорохи из коридора и тиканье часов.
       — Моя бедная сестричка. Это я должен был умереть… Этакое пьяное ничтожество. Посмешище… Жалкое посмешище. Бей меня, Мора! Бей! Это я…это я… должен был. И отец так сказал… так сказал… лучше бы я… Да, я должен был. Не он. Это не справедливо.
       Мора не верила, и верила. Отец мог… Когда она пришла спросить: за что он убил маму, Эрганг Величайший едва не разбил ей нос дверью.
       — Я никого не хочу видеть! Не хочу слышать! Убирайтесь! — кричал он из-за двери и слезы щипали ее щеки.
       Она задрожала, затряслись ее губы и подбородок. Все смешалось, обида на отца, смерть Адама и эти слова… Согласилась бы она, хотела бы она того же, чтобы в фамильном склепе лежал не Адам, а Лихан? Согласилась. Отвернулась от него, шепча:
       — Зачем он так? Как он может так?
       Как я могу? Они оба мои братья… Она ненавидела и презирала себя за эти мысли, в ответ горячо сжимая руки Лихана. Она помнила его веселым и сообразительным мальчиком, что держался с подданными отца, как взрослый и пускал ящера по степи быстрокрылой птицей, но тень Адама всегда затмевала его таланты, и он нашел себя в харчевнях и притонах. Мора знала, как сокрушался и болел сердцем ее старший брат — позволить Лихану пасть, так низко.
       — Глупая сестричка, — Лихан уже рыдал. Жалость и отвращение теснились в ее душе. — Глупенькая девочка! Лучше бы нам всем умереть. Теперь ничего не станет лучше. Он мог изменить все!.. Слышала, как он говорил, как думал? Слово, что не скажет, все в душу, к сердцу. Любил я его. Один он был у меня… А теперь что? Кругом тьма и звери. Никто нам не поможет!
       Салем скривил рот и бросил со злостью в голосе:
       — Ты ее уже всю заплевал. Оставь ее в покое! Ты мог хотя бы сегодня не пить!
       — Я жалкий, жалкий…
       — Ничтожество! — Салем толкнул его ногой и Лихан упал на ковер, продолжая заливаться пьяными слезами, и бормотать что-то бессвязное. Эта картина подбросила Мору с кровати. Дрожь и слабость мгновенно наполнили тело. Комната слегка покачивалась и вращалась, Мора с трудом справилась с ватными ногами и встала между братьями.
       — Салем, как же ты можешь! Хватит! Мы все что у нас осталось. Не будь так жесток, он не такой сильный, как ты и Адам.
       Он отвернулся и Мора обошла его, чтобы увидеть, то чего Салем стыдился. Стыдился того, что не такой сильный, что щеки мокрые от слез. Мора приняла его скорбь, буквально чувствуя каждой клеточкой тела, как сердце становится тяжелее, будто земля притягивала ее к себе. Наследники отца, всего лишь мальчишки, потерявшие веру и опору в лице старшего брата. Он был их идолом, тем, за кем они шли, в тайне ощущая облегчение, что страной править не им. Теперь все сложно и запутано. Кому выпадет это бремя?
       Следующим по линии престолонаследия был Лихан. И от его дрожащей и сгорбленной спины веяло отчаянием. Мора содрогнулась от ужаса, прочитав ответ в глазах Салема.
       — Ему не позволят занять трон, — догадалась она, холодный ужас стиснул ее сердце.— Кто?
       — Кто угодно, — ответил Салем. — Отец, Датрейт, двухголовые, люди наделенные амбициями и жаждой. Кто угодно, — повторил он. — Они захотят посадить Датрейта. И если однажды это случится, мы с тобой — следующие, сестра.
       Когда не останется ни одного престолонаследника по мужской линии, власть должна перейти в руки Моры. Неужели она угроза, которая может пожелать власти? А значит смерти братьям. Какой-то бред! Мора не хотела связываться с политикой, а сейчас, когда Адам был мертв — плевать она хотела, кто сядет на трон, лишь бы никто больше не пострадал.
       — Мы должны поговорить с Датрейтом.
       — Ох, — Салем выдохнул и вдруг разозлился. — Ты глупа! Неужели ты до сих пор не поняла, что Датрейт уже видит себя на престоле. Думаю, нам придется кричать очень громко, чтобы он очнулся от этого сна. Датрейт нам не союзник!
       — Если мы согласимся отдать ему трон, не претендовать, она же не станет убивать нас за бездействие? — она помолчала, заметив снисходительную и жалостливую улыбку Салема, но все же продолжила, ощущая себя глупо и неуверенно: — Лихан может просто отказаться. К тому же отец жив и возможно переживет нас всех.
       Салем вздрогнул, посерел лицом:
       — Не при мне! — крикнул он. — Не смей так говорить, словно желаешь ему смерти!
       — Конечно, твоя-то мать жива!
       — Моя мать не касалась грязной политики, она предпочла быть женщиной, а не мясником и интриганкой. И не пыталась отравить нашего отца!
       Эти слова упали в нее и свернулись, как яйцо в горячей воде, и остались плавать, не касаясь сознания. Мама была концентрацией нежности, теплоты и уюта. Море не могла поверить, что кто-то может говорить о ней так…
       — Ты все выдумал! Или ее враги! Или отец!
       Салем отрицательно качнул головой, по его лицу прошла волна досады.
       — Отец любил ее, а она тварь!..
       Мора не дала ему договорить, огрела пощечиной. Тиша придушенно пискнула, а Лихан затих. Салем побагровел от гнева — женщина подняла руку на мужчину, какое неуважение! — но вдруг смягчился.
       — Прости, она просто была иной и боролась за иные ценности. А он… твой отец, и он так раздавлен смертью Адама, что не замечает какими голодными глазами смотрит его третий наследник.
       — Ты меня пугаешь!
       — Я не пугаю, я говорю, готовься… к переменам. И моли богов, чтобы они не несли смерть за смертью, сестра.
       Неожиданно он поцеловал ее в лоб, чего никогда не делал. От Салема она не ждала теплоты, их отношения ограничивались лишь перепелками, которыми с возрастом становились лишь больнее и агрессивнее. Он не Адам… Он Салем. Рыжий демон. И он ее брат по крови отца.
       — Будь на похоронах сегодня. Не дай нашим врагам повод ликовать, думая, что ты сломлена.
       Мора смотрела упавшим взглядом, зная, что сломлена и опустошена. Но даже Лихан смотрел с надеждой, словно ждал от нее чего-то. От девчонки, что выказывала неуважение отцу, законам и традициям каждым своим поступком. Прийти на похороны — увидеть мертвого Адама и осознать, что он уже никогда не вернется. Прийти, чтобы сказать всем — я здесь, рядом с ним. И ничто не помешает мне быть с братом в эту минуту.
       Мора кивнула, хотя больше всего на свете хотела умереть.
 

***

      Зал тонул в дыму благовоний, утопал в полумраке за черной вуалью.
      Фамильный склеп уступал по величине и величию замку Эффэ — три этажа вверх и два под землей, гладкие, покрытые росписями и позолотой стены, более никаких излишеств, и все же сердце замирало, когда Мора переступала порог склепа, но сегодня она вошла в него с тянущей болью в сердце.
       В зале для прощания уже собрались люди. Свет растекался по лавкам, престолу, чашам для даров и трем скрещенным полумесяцам на стенах. Такой кулон Мора носила в цепочке, как и многие верующие в Триедина. Высокий потолок пестрел изображениями существа с тремя головами: одна голова — женская, символизировала прощение, мужская — кару и голова старика — мудрость. «Кара и мудрость» в этом зале были сокрыты тенью. Здесь царило «прощение». Никаких злых слов, лишь смирение и принятие.
      Одна пуговица на нижней сорочке была в спешке не застегнута и теперь больно давала на лопатку. Душно и жарко. Люди беззастенчиво выкручивали головы пытаясь разглядеть шахридэ. Здесь были банкиры в зеленых плащах, ювелиры, городские управители, все возможные чиновники — управляющие военным делом, культурой, образованием, торговлей и сама торговцы, маршайские военачальники и ученные, их можно было узнать по цилиндрам, очкам, мундирам и фракам, и жены всех этих влиятельных господ. Мора не узнавала никого и даже если узнавала лица, то не могла вспомнить имен. Братьев не было, не было и отца. Многие из присутствующих часто бывали в замке, но она всегда жила, как затворница. И неожиданно из всех неизвестных лиц проступило одно знакомое. Магистр ордена Двухголовых, рядом с ним была женщина в шляпке — маршайская особа. Магистр сосредоточенно смотрел под ноги, опираясь на трость и вид у него был скорее задумчивый, чем скорбящий.
      Мора шла, образуя из людей колонну, следом подстраиваясь под быстрый и твердый шаг, шествовала Тиша. Мора знала, что ждет ее в конце пути: через зал прощания, и замедлилась, когда увидела гроб. Смерть, торжественная и усыпанная золотом, была не достойна ее брата. Но пришла за ним и взяла свое. Мора подошла к краю, остановилась, не решаясь подойти. Зачем она здесь? Пальцы рук заледенели. Ей казалось, сейчас из ее рта пойдет пар, если вздохнуть. Мора не заметила, что задержала дыхание. Еще немного и она броситься вон из зала! Но ноги сами сделали два последних шага, что отделяли ее от брата.
      Гроб из белого дерева, холодный, каменный. Сделан по росту, но Адам уместился бы и в ящике. Одеяло там, где были ноги поникло, образуя впадину. Словно обрубленный чурбак, в ужасе подумала Мора. Едва ли брат напоминал мужчину, вокруг которого, как огненный смерч вращалась энергия и сила. Смерть покрасила его губы лиловым, щеки неестественно заострились и впали, будто кто-то высосал Адама изнутри, как куриный мозг из косточки. От его красоты ничего не осталось. Пахло бальзамическими настойками. Так странно было осознавать, что он уже не встанет. Мора погладила его по голове, поджимая дрожащие губы, стирая свои слезы, что капали на его лицо и вложила в руки белые лилии.
      — Ты не одинок там… это единственное, что меня утешает, — тихо шепнула она.
      Выпрямившись над гробом, Мора неожиданно для себя встретилась глазами с отцом и беззвучно вздрогнула, словно наступила на змею. Убежать, как из кабинета Ирваша уже не получиться.
       Мора чуть присела, ноги и спина согнулись с трудом, словно ее тело стало одним монолитом. Эрганг не двигался, смотрел на дочь и его глаза стали такими большими и черными, что казалось поглощали весь свет в комнате. Кажется, мир застыл, наблюдая за ними.
       — А это? — спросил он шепотом, обернувшись к тучному мужчине. Но в зале было так тихо, что Мора услышала и испугалась, что это услышал кто-то еще. Она боялась оглянуться и увидеть в глазах собравшихся людей — жалость, ей хотелось умереть прямо здесь. Приподнять вуаль и показать ему лицо, она не решилась.
       — Кажется, ваша дочь, господин, — сказал толстяк, странно скривив рот. Эрганг быстро взглянул на нее, пошевелил губами, но не проронил ни звука.
       — Ее зовут Мора, — добавил толстяк.
       — Я знаю, как зовут мою дочь, — голос Эрганга потяжелел от недовольства и он протянул Море руку. Мора ответила знакомым ей с детства знаком почтения — поцеловала перстень отца. Однажды, когда ей едва исполнилось три года, Мора ушибла палец печатью отца, расставляя ярко-красные круги с трехлуньем на мебели. Закапав пол слезами, она бежала к отцу: Подуй, папа! Подуй! Он сидел в большом кресле и занимался картографией — черной тушью наносил карту империи на уже заранее подготовленный набросок. Отец подхватил ее на руки и посадил на колено.
      — Что это? — он коснулся ее носа.
      — Мой нос.
      — А почему он такой красный и сопливый?
      — Мне больно. Пальчик, папа.
      — Мора наплакала море слез. Ну давай, давай, покажи, где больно, воробушек.
      Мне больно, папа. У меня умер брат, — могла сказать ему Мора, но не смогла, не знала, как ему сказать это, не знала даже, рисует ли он теперь карты.
       — Соболезную вашему горю, отец.
       По его лицу пробежало смятение, он показался недовольным, видимо, ему не понравился тон голоса или сухое обращение.
       — Это наше общее горе… — Эрганг слегка сжал ее плечо и сказал: — После похорон, я хочу поговорить с тобой, воробушек.
      Ее сердце пропустило удар. За долгие одиннадцать лет отец впервые захотел поговорить. Впервые за одиннадцать лет прозвучало это ласковое прозвище. Мора отупело моргнула. Этот темный профиль и хищный, острый нос… Он похож на коршуна, распростершего когти над своей добычей. Толстяк снова растянул губы в кислой гримасе.
       Неожиданно, Эрганг взялся за вуаль двумя пальцами и приподнял. Мора опустила голову, боясь встретиться глазами и сдерживая порыв отпрыгнуть от него — его взгляд жег лицо.
      — Да, — сказал он. — Все так, как я боялся. Все именно так.
      — Что? — не поняла Мора.
      Толстяк вспотел и же отчего светился, как намасленная лепешка.
      Отец кашлянул и поспешил уйти к новоприбывшим, величественно и медленно, сцепив руки за спиной. Толстяк семенил следом, его складки сала перетекали и дрожали, как застывший в прохладном погребе жир.
      — Мокрый и вонючий слизень, — фыркнула шахридэ, почувствовав запах пота, который он оставил после себя.
      — Это господин Герро, — подсказала Тиша. — И он в самом деле пахнет нехорошо.
      Мора хотела ответить ей что-нибудь, но передумала. Тиша — враг, не стоит с ней делиться каким-либо мнением. Есть ли в этом замке хоть кто-то, кого бы она могла назвать другом? Из многочисленных дочерей владельцев банков, наложниц братьев, Мора не могла припомнить ни одну, кто хотя бы не раздражал. Учитель… Она и так уже сделала все, чтобы его репутация и жизнь были под угрозой.

      В открытые двери заплывали горящие огоньки — приходящие несли в руках свечи. Уже смеркалось и свечи были единственным источником света в зале. Они тухли и зажигались снова. Море они напоминали души, плутающие во тьме. Ищущие и одинокие. Гореть, несмотря ни на что или погаснуть от порыва сквозняка.
      «Я тот огонек, который погас, думала она. И скорее всего свечу просто уберут в карман»…
      Зал залило оранжевыми огнями. Они разбежались ровными кругами по стенам и потолку. Следом вошли жрицы, неся в вытянутых руках, лампы. Дым падал и стлался серыми и рыжими клубами. Холодный запах… странное сочетание. Жрицы пели, окружая гроб. Или скорее плакали, тоскливо и горько звучали голоса. Эта песня тяжелым осадком скапливалась на дне души. Кажется, Мора стала еще тяжелее за этот день.
      Рыжие отблески падали на лицо брата — такой красивый, как прежде. Повелитель, убрав руки за спину, сосредоточенно смотрел на сына. Между бровей собралась складка, придав ему угрюмое выражение лица, словно он гадал, где допустил ошибку, отчего лучший из кандидатов не справился. Его тень падала на гроб. Чувствует он хоть каплю вины за случившееся? Или во всем якобы виноваты братья Адама по оружию?
      Мора нашла глазами и бабушку, сокрытая в черное, в черной вуали, она слился с тенью у окна. Ее силуэт стал тоньше, словно кто-то стер пару линий в ее образе. Рядом с ней Салем и Лихан. Лихан в новом костюме, на котором уже темнело что-то, кажется, винное пятно.
      А где же Датрейт? И важно ли это?
      Пропев песнь, жрицы начинали новую — двигаясь в обратном направление, только огни скользили по стенам. Скоро Адама отнесут на нижние этажи и он присоединится к холодному покою предков.
      В зале нечем дышать — люди жадно хватали воздух, лампы и свечи поглощали и выжигали все. Мора чувствовала как горят и ссыхаются легкие. Готовая уже захрипеть пересохшим горлом, она ощутила чьи-то тонкие пальцы на предплечье. Глаза Тиши блестели. Она повела Мору в соседний зал, предназначенный для бесед и встреч. Склеп при замке Эффэ служил домом предков, куда к ним можно было даже прийти на аудиенцию. Хотя едва ли кто-то это делал сейчас, но раньше бывало что мертвые императоры вели собрания и возглавляли военный совет.
      — Дышите.
      Мора не возражала, откинула вуаль и глотала воздух из открытого окна, как умирающая рыба.
      За окнами уже стемнело и над высокими воротами, среди острых крыш, труб заводов проступали клочки неба, усеянные звездами. В другом углу комнаты стоял Датрейт в окружение маршайских парящих — тех, кто поднимает в небо крылатые машины, — на их кителях нашивки в виде крыльев. Худощавый и светлокожий Датрейт копия матери, украденной отцом у горного народа — мельхов. Адам рассказывал, что босоногая дикарка, шипела и царапалась, как кошка, когда ее тащили по залу. Красота Хайры была хищной и ослепляющей. Мора не сомневалась, что отец брал ее силой. Не прошло и девяти месяц, как она, родив дитя, повесилась.
      А что думала обо всем этом мама? Было ли ей больно, когда отец приводил в замок новых женщин и даже насиловал их? Ненавидела его? Была ли она здесь такой же пленницей? На мгновение Мора подумала, что она и Адам плоды не любви, а насилия. Если бы можно было ненавидеть отца сильнее, она бы ненавидела…
      Неужели Салем сказал правду, и мама пыталась отравить отца?
      Датрейт ее тоже заметил и жестом попросил маршайцев оставить его одного.
      — Я слышал тебе нездоровилось, сестра, — сказал он, и, подойдя, поцеловал в щеку. — Сейчас легче?
      Голос его всегда звучал чуть скучающе и лениво, словно ему безразлично все на свете.
      Ты не пришел, не заглянул и глазом! А ведь родственные связи тоже истончаются и даже люди одной крови, в один из дней становятся чужими.
      — Мне никогда не будет легче.
      Датрейт выдохнул и помолчал. В его лице Мора заметила угловатость, свойственную отцу.
      — Ты должна меня сейчас выслушать и слушать внимательно. Мы ранены в самое сердце и может произойти, что угодно. И начнем с того, что люди, что были с Адамом рассказывают, что на город Рубиш опустился живой и черный туман. Он пожирал людей, дома…
      — И нашего брата, — буркнула Мора, наступила неловкая тишина, которую она нарушила первой: — Когда их казнят?
      Датрейт отрицательно качнул головой и нахмурился.
      — Только не говори, что ты веришь им? Это не туман убил первого наследника! Туман — слишком удобно. Его ни казнить, ни повесить. Под пытками они уже рассказали, что видели темного колдуна. Если их еще пару дней потягают на дыбе, то вспомнят что никакого колдуна не было, что это они сами вырезали город и убили Адама.
      — И ты думаешь…?
      — Адама убили. Много кто был не заинтересован его правлением.
      Много кто, даже ты. Мора опустила голову и молчала, вспоминая утренний разговор. И она сказала, стараясь не давать Датрейту повод думать, что она в нем сомневается.
      — Мне страшно, Датрейт! Меня пугает наше будущее. Теперь Лихан за старшего, но… Лихан слаб. Ты наша опора и наша надежда. Я жду от тебя мудрых поступков.
      — Как и я от тебя, сестра, — он вымученно улыбнулся и извинившись пошел в зал прощаний. Маршайские парящие мгновенно присоединились к нему.
      Мора тихо вздохнула. Маршайцы… Он слишком дружен с ними, а значит защищен. Или ей стоит бояться Салема? Она закусила губу, вдруг заглянув в ту пропасть, которая разверзлась перед ней. Мора отчаянно боялась того дня, когда незаметно оступится и рухнет. А может она уже падает? Ведь Адам мертв. Неужели и он стал жертвой чьих-то козней?
      Ах если бы знать кто виноват в его смерти, она бы своими руками разорвала его убийцу на куски!
       У Моры пересохло во рту, она хотела попросить Тишу принести стакан воды, когда кожей ощутила чье-то любопытство. Маршайка в шляпке шла из зала прощаний, за ней тенью следовали молодые женщины. Вся она от шляпки до сапожек была одета в черное, косметики на ее лице, которую так любили маршайские женщины, не было, но может быть это было связано с похоронами.
      — Примите мои соболезнования, — сказала она, ее голос казалось дрожал от искренних чувств. — Ваш брат был умным мужчиной и лидером. Так жаль, что это случилось именно с ним. Думаю, он стал бы лучшим правителем.
      — Благодарю, — тихо сказала Мора. Люди уже попрощались с ее братом, не понимали: для нее он все еще в замке, и в любой момент может войти в зал. Ей хотелось расстегнуть корсаж, дышать становилось утомительно и тяжело. В любой другой день Мора так бы и сделала, но не сегодня.
      Ривена затянулась дымом и тонкого мундштука, и выпустила серое облако, что кольцами обвила ее полную шею. В этой женщине, в ее осанке, в ее взгляде было нечто такое, что Мора никогда не встречала у женщин из Золотой империи. Казалось, если выбросить Ривену-Констанрину в одном исподнем посреди пустыни, она не пропадет.
      Мора, конечно же, уже догадалась кто перед ней и дала это понять, буквально вытягивая из своего небольшого багажа дежурную фразу:
      — Я повела себя невежливо и не поприветствовала Ривену-Констанрину. Вы возглавляете дипломатическую миссию и прибыли на железном водоходе. Должно быть путь к нам был увлекательным приключением.
      — Верно. Но давайте оставим светские беседы, — Ривена постучала пальцем по тонкой трубке мундштука, разглядывая Мору с ног до головы. — Вы красивая девушка, а через пару лет превратитесь в настоящее произведение искусство. Странно, что я никогда не видела вас в числе приглашенных на мероприятия, где бываю.
      — Сначала я должна выйти замуж, — пояснила Мора. — Не замужней женщине не позволительно бывать на шумных встречах.
      — Ах, вот оно как! Как же вы выйдете замуж, если не покидаете этого замка? Как же мужчины узнают о вашем существовании?
      Мора скривила губы и хотела было пожать плечами, но одернула себя.
      — Я об этом не думала, но я не думаю, что кто-то не знает о моем существовании.
      Это было действительно так. Ривена засмеялась.
      — Это правда… Я вижу, вы расстроены. Я понимаю ваши чувства, я уже давно здесь и забыла, как выглядит мой родной дом. Скучаю по семье, по матери, по братьям, по своим сыновьям и мужу. И этот день только лишь сильнее обострил мою боль.
      Мора прикрыла глаза и промолчала. Она не хотела говорить о чужой семье и о чужой боли. Не сегодня.
      — Ах, эти люди, кажутся такими преданными, как они могли допустить его гибель? — возмутилась Ривена. — Хорошо, что их будут судить, правда?
      Мора хотела бы сказать, что суд над людьми Адама — это лишь очередное безумство ее отца, которое не вернет ей брата, но кивнула. И в этот момент ее легкие перехватило так, что Мора не смогла ни вздохнуть, ни выдохнуть. Ей захотелось облокотиться на стену. В глазах потемнело.

      Она очнулась на диване, под открытым окном, в окружении служанок, Ривена нервно потирала руки, на краешке дивана сидела Софора, темная вуаль была убрана с ее лица. Опухшие от слез и бессонных ночей, тусклые глаза было так непривычно видеть на ее лице, что Мора неловко отвернулась, словно узнала о бабушке что-то постыдное. Тиша стояла в уголке, виновато потупив глаза.
      — Ты нас так напугала. Лежала, как мертвая, — бабушка погладила ее руку, ее голос дрожал: — Нельзя так себя изводить, девушка! Ты же можешь погибнуть от горя!
       — Что случилось? — удивилась Мора.
      — Вы потеряли сознание.
      Мора обернулась на голос и встретилась с глазами Шергана. Глаза у него были цвета янтаря, с золотистыми вкраплениями. Он чуть наклонил голову и взглянул на нее с каким-то любопытством. Ничто не выдавало этой игры, только глаза. Его лицо и движения излучали спокойствие. Вид этого элегантного мужчины, снова заставил ее чувствовать себя неловко. Она не могла смотреть на него, хотелось убежать.
      — Можно? — он протянул руку к ее запястью. Мора испуганно взглянула на бабушку. Софора смотрела на Шергана с едва скрываемой неприязнью, но сказала:
      — Магистр в прошлом был врачом. Позволь ему осмотреть тебя, моя дорогая.
      С разрешения матери-императрицы Шерган сжал ее запястье. Не как лекарь: слишком нежно, слишком ласково. Мора взглянула на свое запястье, нежно-кремовое в свете свечей, с чуть песочным оттенком, на его изящные пальцы без какой-либо боязни, удерживающие ее руку. Магистр вытащил из кармана плаща часы на цепочке и открыв крышку изящным движением, этот мужчина все делал изящно, словно извинялся за храмоту. Некоторое время он следил за стрелкой, потом чему-то кивнул и сказал.
      — Ей нужен горячий чай и тарелка супа.
      Софора отдала приказ, служанки засуетились.
      Мора ела жадно, на грани обморока от одного лишь запаха, не прожевывала и глотала, забыв, что на нее смотрят. Бабушка что-то ворковала и гладила ее по спине. Почувствовав себя лучше, Мора с изумлением заглянула в пустую тарелку. Ей же ее только дали! И осознав, как должно быть выглядела со стороны, хватающая куски, точно голодная собака, подняла взгляд. На лицах служанок читалось вежливое участие, Ривена излучала восхищение, а Шерган смотрел в окно. Тиша взволновано топталась на месте, словно не могла дождаться, когда все уйдут.
      Мертвый брат лежит там, а я ем… Мора едва не расплакалась.
      — Магистр! — властный голос отца щелкнул, как удар плети об пол. Служанки съежилась, даже бабушка выглядела виноватой и испуганной.
      — Ваша светлость, — отозвался Шерган и низко поклонился, казалось, охотно сгибая спину, словно это доставляло ему удовольствие. И поклон этот был изящен и оточен, не смотря на его хромоту. — Я уже ухожу.
      — И побыстрее, — неожиданно сказал отец. Мора знала, что отец может позволить себе быть откровенно не вежлив, но если он не хочет видеть Шергана… почему он здесь? На похоронах его сына? — Я не намерен терпеть вас ни минуты. Тем более рядом со своей дочерью.
      — Я всего лишь хотел помочь, — ответил Шерган и вежливо улыбнулся. — Простите мою дерзость.
      — И мою, — раздался голос Ривены, бойкий и звонкий. — Мой друг наказан вашей немилостью, император, но он не сделал ничего дурного.
      — Леди Ривена, — удивился отец, метнув взгляд в ее сторону, — Это позвольте уж…я буду решать сам. На том простом основании, что в этих землях царствуют законы моих предков, а не ваших.
      — Иногда предки ошибаются, — сказала она, обнажив зубы в улыбке.
      Эрганг недовольно засопел:
      — Вы должно быть уже тоже уходите? — едко заметил он.
      Ривена возмущенно вскинула брови, и все же чуть склонила голову.
      — Император, как всегда предугадывает события.
      — Позвольте мне украсть своего друга, — вмешался Шерган.
      Он предложил Ривене свою компанию, и она охотно взяла его под локоть. Комнату они покинули вместе. Ривена танцующей походкой, Шерган прихрамывая.
      — Мать-императрица, и вы здесь… — Эрганг держал руки за спиной. — Я удивлен, что вы подпустили его к моей дочери.
      В другой день Мора бы обратила внимание на происходящее.
      — Сын… — голос бабушки отвердел, она встала, зашелестев юбкой. — Мора потеряла сознание! Я слишком огорчена и разбита, чтобы думать. И вам стоило бы поблагодарить этого человека. Он не побоялся вашего гнева и пришел на выручку вашей дочери.
      Эрганг поджал губы, нахмурив брови, сверху вниз поглядывая на мать, но кивнул:
      — Возможно, вы правы, — а потом обвел взглядом комнату и сказал. — Оставьте меня с дочерью наедине!
      Комната мгновенно опустела.
      Эрганг взял стул и поставил рядом. Мора смотрела на отца, сердце трепыхалось будто птичка в клетке, и только сейчас, глядя ему в лицо, она поняла, что Адам унаследовал его внешность. И в этом возрасте скорее всего был бы копией отца.
      — У меня одна дочь, — сказал он, закинув ногу на ногу. — Которая уже выросла в молодую женщину. Ты уже взрослая, воробушек, но, когда это произошло, я не увидел. Я был далеко, все это время я был далеко… И сейчас, я хочу попросить прощения.
      Мора чувствовала ком в горле, он говорил то, что она хотела услышать.
      — Я делаю это… Я прошу твоего прощения и делаю вклад в твое будущее.
      А вот это уже звучало немного настораживающе, Мора мгновенно вспотела, пытаясь понять, что скрывается за этими фразами.
      — Глядя на то, как тебе плохо здесь, я решил выдать тебя замуж.
      Мора вскрикнула и застыла, как статуэтка. Она никак не могла понять и осознать услышанное, точно оглохла на оба уха. В зеркале за спиной отца она увидела свое бледное отражение и глаза, как два тлеющих угля.
      — Этот союз сделает тебя сильной. Моя дочь станет великой женщиной Золотой империи! Твое имя будет звучать даже за морем, если ты сделаешь разумный шаг… Он еще не был женат, у него даже нет гарема. Ты будешь его единственной и законной женой. Будешь повелевать им, как тебе вздумается. Ты же вся в мать, слепишь из него, то что хочешь. А он богат так, что наша казна пересушенный колодец по сравнению с его морями.
      И Мора ожила:
      — Значит так вы просите прощения, отец! Продаете меня! И ради этого стоило вспомнить о моем существование спустя столько лет? Да лучше бы я умерла, никогда больше не слыша ваш голос!
      Эрганг смотрел в замешательстве и молчал.
      — Кому? — спросила Мора. — Кому вы отдали меня, как скот?
      Неожиданно он не больно, но ощутимо шлепнул ее по щеке, и направил на нее указательный палец.
      — Ты выйдешь замуж, когда скажу и за кого скажу.
      Мора чувствовала себя мотыльком, наколотым на булавку.
      Сбегу, решила она. Выброшусь из окна замка! Только не замуж!
       Ее пугало замужество даже больше чем будущий муж.
      Но худшее было впереди:
      — Твоего мужа зовут Герро.
      Мора нарисовала в сознании мокрого и вонючего слизня, у нее так задрожали губы, что она не смогла выдавить ни звука.
      — Тебя никто не заставляет с ним жить. Я дам тебе в приданное столько яда, что хватит на два таких жирных брюха, — неожиданно сказал отец, смеясь над своей странной шуткой.
      Эти слова перевернули и перечеркнули все, что могло бы спасти их отношения. Мора вскочила с криком и, схватив тарелку, бросила в отца. Он успел закрыться. Послышался звук удара — тарелка разлетелась на куски об его локоть. Кровь хлынула на плащ и фрак. Он зажал рану рукой и поднялся, тяжело дыша. В широко распахнутых глазах Эрганга, Мора прочитала испуг. Он смотрел на нее так, словно не мог понять, как и когда она появилась в этой комнате. Мора знала, что совершила — покушение на жизнь императора. И кара за это — смерть. Тарелка могла бы попасть ему в голову.
      Жаль, что не попала.
       В комнату постучали и послышался голос стражника:
      — Мы слышали шум.
      — Ничего страшного, — сказал отец. — Я разбил тарелку. Пусть лекарь ждет меня в беседке.
      И Эрганг Величайший вышел, прикрыв дверь.
      Мора рухнула на диван. Ее переполняла ненависть. Она могла даже сказать, какого цвета это чувство — черное, со вкусом яда. Цепляясь пальцами за юбку, Мора беспомощно озиралась по сторонам. Комната вдруг стала огромной, а она такой крошечной, и тишина, и тьма за окном вот-вот раздавят ее, как блоху. Нужно что-то делать! Выпрыгнуть в окно, повеситься, или отравиться. Нужно что-то делать…
      Снаружи в ветвях персиковых деревьев шумел ветер, раздавались голоса приезжих. Мора подошла к окну и смотрела, как люди заходят и выходят из замка через широко распахнутые ворота.
       Через мгновение она уже была в саду.
      В чем была, Мора бежала к воротам. Единственное, о чем она жалела, что не успела, как следует попрощаться с Адамом.