Meine Heimat Глава 1. Часть 1. Степень критики: Умеренная
Короткое описание: Повествует о возвращении человека, потерянного в жизни. Отношения с семьей, первая любовь и теплые воспоминания - основа произведения
Глава 1. Часть 1.
Чайки не многим глупее людей. Общепринято, что Möwe, как говорят в этих краях, - очень недалекие птицы. Однако взглянув под иным, менее тривиальным, чем прямой, углом, проведя параллели между громкоголосым, сбившимся в стаю пернатым созданием и человеком, можно прийти к выводу, что паритет сравнения образа жизни морской, реже водоемной, птицы и городского, реже лесного, примата очевиден. Бургомистр и ему подобные представители семейства так же, как и люди, беспощадно поедают слабых, но боятся сильных, желают найти свой сброд и раствориться в нем несущественной единицей, просиживают жизнь на пригретом месте, дожидаясь ежегодного перелета на неделю солнца, рьяно прячутся в рутине дней. Люди считают чаек глупыми, но не отличаются ничем.
У меня еле смыкались веки. Огромные синяки пугали боковое зеркало. Самокрутка задымилась. Сотня перелетных взмыла в воздух, спрятавшись в клубках облаков, блестевших солнце. Птицы ушли из виду в сигаретной дымке, тяжело освежавшей раннее утро. Стало легче.
Я вылез, накинув рюкзак, порванный по шву, окаймлявшему дно, на правое плечо и быстрым шагом направился за ближайший угол. С грузовиком, остановившимся впервые за полсуток, я спешил распрощаться как можно скорее. Вчера мне понадобился переезд из столицы, куда я прибыл на пароме. Договорившись с одним дальнобойщиком доехать на северо-запад за полсотни евро, я подписался на бесконечный треп о пиве. Он, имя не запомнилось, обожатель солода и хмеля, умеющий настроить людей против себя тирадами, начинающимися с вопроса, на который нет до конца верного ответа, выводящего из зáмка блеклых, скучных дифирамб пенному: "Вы пиво любите?" - так началось у меня. Тогда мы въезжали в пригороды - я не подозревал, что последует за моим ответом. Я буркнул недоброжелательно, что не пью. Но разрази меня гром, зачем я солгал? Словобесье пустилось в трезвый, глупый пляс. Здоровый мужик, кило под сто двадцать веса, решил переубеждать меня и расхваливать напиток. Не думаю, что он старше меня. Заткнуть его было делом невозможным. Курить воспрещалось, а поэтому моя и без того больная голова, трещала по извилинам, пульсируя кровью в зрачках и звеня в ушах панической мелодией сиплого голоса здоровяка. Неправдоподобно мне, как эти муки закончились. Тишь утренней природы, просыпающегося города, воспрянувшего солнца на далёком горизонте - невообразимое спокойствие.
Я не оставил ему ни цента, уйдя во дворы. В моем мозгу что-то вроде червя, который норовит сменить положение, прогрызая новые тоннели в решете немыслимых мигреней. Гул танкера, отправившийся на километры за полосу морскую событий злободневных, ударил по вискам. Влажный безмерно воздух путал мои следы туманом. Дымка цвета неясных будней размыла памятные черепицы, окна и парадные. Вдыхая чистую, свежую атмосферу, я брёл неспешно по артериям города. В пустых глазах застыли слёзы: на родине теперь я не мечтаю об отъезде, не мечтаю позабыться, начать с нуля и одеть себя в рубаху честолюбия, благородства, лжи. Во мне грустит ребёнок, проживший не то детство, в котором все вокруг радуются, - рано было мне взрослеть. Сгублены мои воспоминания тяжестью век, в которых скрыто сожаление об утраченных годах скудной на улыбки жизни. Я рвался так к признанию, к сиянию, к желанию и в небесах парить. Но вырыл лишь овраг грёз, вечного зияния моей погибели. Проделав путь от фантазии до краха всех надежд на лучшее, пилигрим вернулся в родные пенаты - поздно всё менять. Что с чувствами? Я должен счастлив быть. Тоска врасплох застала моё сердце.
Прошло пятнадцать лет, как я поклялся не вернуться - слово, как окажется, держать не смею. Ни гроша во мне, кроме боли. Ничего не изменилось вокруг: лавки, мосты, дома, закоулки, переходы, океан - изменились жизнь и я. На улице туманный, ветреный рассвет, во мне тускнеющий, стареющий закат. Сколько сил, времени ради того, чтоб я уехал упорствовать, достигать, стремиться. Крылья ослабли в неприветливой небесной бездне, и пал на твердой пустоши безденежья. Вот я, безликий, незаметный, цепляюсь за возможности, пытаюсь вскарабкаться наверх, где боги экономики Олимп возводят, но не выходит красивой жизни - сожалея о времени, мечтах и стараниях, я возвращаюсь на старые земли, которые с первых шагов младенца надоели и приелись ему. Тысячи километров позади, но дом есть дом и, вырастая, понимаешь - душа лежит ни в неведомых тебе степях и реках, а в вырастившем месте.
Я рисовался и бежал, сжигая за собой мосты, за роскошью и новым, но дверь моей мечты оказалась запертой. Пепел осел по зеленеющей траве, выглядывавшей из-под серого тумана. Руки пачкая золой, я путь обратно да в свой дом, в свой край, пытался вновь-вновь проторить. Декада с лишним лет потеряна с опилками в руках.
Начался дождь, мелкий, но сильный, будто брызги у подножия водопада. Я терялся в улицах родного города, вспоминая забытые мелочи, укрываясь теплым пледом ливня. Ничего не меняется: те же дома, окна и люди за ними, тот же мягкий свет автомобильных фар, из тумана близящийся, те же драки детей после школы вперемежку с играми, тот же вдалеке океан. В мурашках голос внутри разразился: "Я дома!" - и быстро затих, ведь сердце не переносит шумы. Во мне проснулось детство. Я вспоминал, как ребёнком бегал в этом парке, как играл на студенческом стадионе, как падал там же на лопатки. Дай зеркало - там маленький мальчик, а не взрослый мужчина.
Мне нравилось и одновременно противилось чувство возвращения - я старался не думать о последствиях моего приезда, не думать о данных себе обещаниях. За любым поступком следуют последствия, в которых человек и живёт. Поступок за поступком - вот и вся жизнь. Нужно перетерпеть - я знал и старался опустеть, так проще переживать перемены: расставание, уход, возвращение, переезд - всё.
Как звучен детский смех в ушах. В парке гуляли молодые мамочки с колясками, пропадавшие из виду в тумане, словно нематериальные, неподалёку на площадке резвились ребята. Я отошёл как можно дальше от них, чтоб никого не смущать своим видом. Я достал кейс сигаретами и освободился в дыму. Зрительно в полном одиночестве - ни души рядом, всех поглотила мгла - я терпкий, тяжёлый табак пускал клубками по лёгким.
Всегда белой вороной, в любом коллективе, считали меня. Я закрывал все двери в своё внутреннее беспокойство – так мне было спокойнее. Уехав из дома, я замкнулся ещё сильнее, чем в юношестве. Рассчитывая на рай, упал в ад. Грезя ангелами, но не получая саван и крылья, сгущалась палитра отрывистых фраз, недомогания, дурных мыслей, молчания - замкнутости. Жил от и до и страдал этим.
Дождь усилился и потушил остатки самокрутки. Я завис в одной точке, напрягаясь, чтоб открыть очередной раз моргнувшие глаза. Череп раскалывался с треском, отдававшим в уши.
Вокруг туман. Однообразная панорама одиночества. Последние звуки распались вдалеке. Тишь. Капли разбиваются оземь, творя приятный содом, заполняющий вакуум серых стен. Одежда промокала, становилось холоднее, однако я не двигался, задрав голову к небу и сомкнув глаза. В этом есть что-то. Вы пробовали? Легче дышится, меньше душит. В сутолоке забываете видеть жизнь, проходя мимо. Я на лавочке в парке ребёнком насквозь был сырым, без гроша в кармане, нестриженным, небритым, зато счастливым. Мои мечты, стремления, подпитанные обществом, судном разрушились на скатах, рифах, и начал я искать себя в простом, в живом, в том, что беззвучно шепчет и помалкивает громко. Потерял, всё, чем человек привык существовать, но получил свободу.
Тело встрепенулось леденящим ветром. Я медленно встал со скамьи, поправил волосы и одна за другой отправился по знакомым улочкам. Туман начал рассеиваться и снутри, и вокруг, но дождь рушился с большей силой. Люди попрятались в свои квартиры, боясь прекрасного. Навстречу попадавшиеся лица, удивлением питая, не понимали, почему я не спеша, будто наслаждаясь мигом, брёл стезёй. Как глупы.
Я завернул на центральную улицу, хранившую старейший рынок. Разные мелочи, продукты, немного мебели и антиквара - любимая атмосфера. Дитём я здесь бывал с отцом и разглядывал "штуковин", задавая с неподдельной заинтересованностью разные вопросы продавцам и папе. Я думал, что на рынке работают добрые люди, которые всегда улыбаются и рады нам. Торгаши глядели на меня, зазывая и широко простилая зубы, до того момента, пока я не проходил мимо. Искусство притворной эмоции - конек каждого. Замерзли их сердца, желая денег - не виню, детей кормить и матерей. Запах свежей рыбы вёл меня дорогой в самый конец прилавков. Приманенный едой, недавно рассекавшей воды океана, я вкопанно остановился, разглядывая, будто модник, витрину Pierre Balmaine, блеск чешуи.
Голодным, бедным псом я смотрел на кусок мяса. У меня не было денег на еду. Я двое суток не питался. Живот сводит и режет. За время отъезда во мне не досчитались двадцать кило, сейчас я вешу пятьдесят два с ростом метр восемьдесят. Свернувши в переулок, кровью высвободил и без того пустой организм. Болит немыслимо горло, трясет руки, привкус плоти на языке. Я занял пасть сигаретой, чуть не выронив портсигар, огонь спички сдувало ветром и тушило дождём. Маленький козырек заднего входа одного из домов спрятал меня. Холодные ступеньки оказались подо мной - сел на второй, облокотившись на третью, и долгожданно закурил, смотря на кирпичный фасад соседнего дома. После первой затяжки, я раскашлялся, последнее живое омертвив в горле, сплюнул, каверзясь от невозможной боли, маленьким куском нутра и лимфой. Отвратительно. Меня отключало. Есть, пить, спать, душ. Дыхание учащалось, глаза тяжелели, сознание терялось. Резко самокрутка впилась ожогом в кожу левой кисти. Я, потерявший голос, всхлипнул что-то в пасмурность. Она не ответила. Страшно. Боясь за свою жизнь, не на такое пойдёшь. Ещё минут пятнадцать я сидел на ступеньках, приложив голову к стене, и изучал то руку, то кровяное пятно на асфальте.
С трудом поднялся на ноги скелет. Что делать и куда дальше я не знал. Тошнота и кровь - незабываемые чувства во мне прятались скрежетом ногтей по полу.
Пара домов, церковь, бульвар, играющий на гитаре толстый мужчина. Я без раздумий нашел в себе силы мгновенно наклониться, подняв шляпу с подаяниями, и бежать. Я улыбался, алой слюной брюзжа сквозь зубы, выкидывая по одной ноги. Музыкант бежал за мной, но не мог угнаться - оторвался. Чужая шляпа с деньгами сделала меня счастливым и приободренным. Головной убор отправился в полупустой портфель. Магазин был ориентиром на ближайший час. Мне хватало с остатком на хлеб, воду и яблоко.
Я старался не думать о том, как поступил, наслаждаясь хлебом с особым упорством. У меня был другой выход - пойти к брату, но, кажется, я бы не прошёл и половины пути, свалившись головой в асфальт, тёплый, влажный. Скотиной я почувствую себя позже, а сейчас - как можно быстрее, нужно поесть.
Горло все ещё болело, и живот ныл. Я не отпускал бутылку воды, успокаивая себя смятым пластиком, делая периодически пару глотков, отдававших послевкусием крови и свежего мяса. Тем временем я сидел на холодном каменном выступе здания, стараясь не думать об алых пятнах во рту. Ночевать было негде, поэтому пора бы возвращаться в семью.
Сегодня я должен хорошо выглядеть. Как непривычно. Зеркало туалета закусочной усугубляло рвы, бугры, волдыри на моей роже. Я, причесав обвисшие ниже ушей волосы назад, достал из сумки старую, затупленную бритву и, окунув руки и лезвие в горячую воду, первым же движением скинул немного с умытого лица. Всего дважды порезался: над верхней губой, по правой щеке. Кто-то бился нетерпеливо в дверь, запертую внутри, но получал в ответ лишь жесткую критику своей непрочной выделительной системы. Побрившись, я смотрел на кожу, изменившуюся каждой морщинкой - новым днем. Раковина грязная, ржавая, оплёванная, вся в волосах, смыла новоприбывшую в горло кровь. Я собрался под стуки желающих уборной комнаты. Дверь отворилась, за ней оказался толстый, недовольный мужик с покрасневшим рылом. Лицом к лицу...Он аккуратно обошёл и мирно проследовал в туалет.
Вода пала потоком в желудок. Живот болел куда меньше после куска хлеба. Ливень прекратился. Я глядел на витрины, вспоминал детские мечты купить все это, став взрослым. Работать, я знал, нужно, готов был ради мирских, земных благ вкалывать роботом. Увы, не суждено. Я шёл к брату, на другой конец города. Будучи лет шестнадцати парнем, я ежедневно гулял вечерами по городу, отдыхая тем самым от рутины, суетливой жизни. После - мне неоднократно приходилось бродить на дальние расстояния, поэтому для меня ходить - что наподобие хобби.
Сплиф в зубах расходился дымом. Волнение штормило мозги. Его зовут Йен, у нас разница в семь лет. Надеюсь, хотя бы он оправдал ожидания семьи, став врачом, как и желал. Я шёл к нему, пытаясь вспомнить лицо, тембр речи, взгляд, осанку, походку, но я не вспомню, ведь не знаю. Йен, наверное, меня испугается, отвергая, не принимая. Я пропустил жизнь брата, уезжая в неизвестность, одновременно с тем бросая его, тринадцатилетнего парня, на пятнадцать главных лет жизни. Вдруг у него семья, ребёнок? Я потерял в погоне за мечтой собственную и родные жизни. Как стало поздно стыдиться.
Шёл я, кстати, туда, где мог бы жить Йен. Я не знал о нем ничего, но знал, что квартира на окраине досталась ему на совершеннолетие. Не факт, что он живёт в этом доме.
Голова болит с восемнадцати практически каждый день, последнее время стали болеть глаза, их режет с внутренней стороны яблока. Чем ближе ночь, тем сильнее. Бессонницей и недосыпами я прожигаю к старости бикфордов шнур. Говорили, сосуды, молодость стрессовая, все пройдёт, нормализуется. Нет. Курю я много из-за головных болей - помогает расслабиться, забыть затылок и лоб, к которым словно пресс приставлен. Протяну ли до внуков или протянусь?
Подъезд был открыт. Я поднялся по памяти на четвёртый и постучал в дверь несколько раз, попив от волнения. Болевшие горло и живот, я надеялся, не помешают встречи, особенно если Йен все же стал врачом. Никто не открывал. Вечерело. Предположим, он не вернулся с работы. Я оправдывал всяческие, глупые порой, вещи, надеясь на лучшее. Редко "лучшее" появлялось на моем горизонте теней.
Прильнув к ступенькам огромной лестницы, я думал о семье. Мама и папа, старость вне города - как это на них похоже. Мне, когда я только-только растворялся с карт и радаров, написала мама письмо, зная, где я остановился. Каллиграфически точно мамочка рассказывала, что они с папой продали квартиру, полностью перебравшись за город, в наш старый дом. На той бумаге осталось много маминой любви и нежности. Больше я ничего не получал - отправлять было некуда. Ответы я не писал, сохраняя безропотный, неблагодарный тон поведения. Знаете выражение "нет времени" - времени никогда не будет, его нехватка заставляет человека жить, как приходится, ведь менять свой мир "нет времени". На маму у меня не было времени. Старея понимаешь, как времени было много, как сутки длились природой изящной реки, а не летели мгновением в могилу. Наивности и глупости некоторых людей можно поражаться, можно завидовать, однако я многое отдал бы, чтоб изменить свою жизнь, много лет назад не подписывая договор с легковерным желанием.
Шея покрылась холодом грязи со ступенек. Я практически лег, смотря в потолок, состоявший из следующей лестничной секции. Дверь к общеэтажному балкону, шатаясь от сквозняка, открывалась все шире. Слышен был тихий городок, двигавшийся около дома, подъезда, меня. Продрогло. Кто-то крикнул на улице разлетевшимся эхом, где-то с треском и гулом тронулась машина, разбудив ребенка в проезжающей коляске; его успокаивает прижимающий к сердцу, мелодичный голос осчастливленной матери, шум листвы придорожных деревьев и кустарников, напоминающих индустриальным людям изящность живого. За пределом устремленного взгляда распростертая тишина гуляющего воздуха, колышущейся зелени, вечных гор, камней, скал, зависшего умиротворения. Во фрактальных мыслях я, согретый слепящими лучами солнца, безлико шагаю по полям и лугам, не ища ни смысл жизни, ни любовь, ни успокоение. Осеняя меланхолия дождей, хмурого неба, облезлых фасадов, коричневых луж наполняют свинцом иссохшиеся глазные яблоки - рвется нутро к запахам ранних кедровых шишек, свежей смолы, утренней росы. Из затхлости старого дома, гниющего в лабиринте бетонном улетает романтик, спущенный с поводка моего сердца, далеко к небесам, за гнет монотонного, многотонного облака в ледяной плен застывших масс, за которыми величие необузданное.
На межквартирной площадке искрой колыхнулся огонь. Табак едко осел на языке. Я валялся на подъездных ступеньках, представляя свежесть чистого воздуха пустых километров дремучих лесов. Этой искры мне не хватало. За окнами быстро стемнело - табачный пепел, красневший в затяжке, являлся последней надеждой, сиявшей в сухом мороке. Крепкий запах отбивал сон. Я выкидывал правую руку после затяжки и в остатках темно-серого смолистого дыма, закрывая глаза, проводил силуэты зверей кистью и пальцами, будто совсем обезумевший художник. Слон, жираф, собака, львенок, рыба - меня уносило за две медленные самокрутки. Не передать словами, как я осчастливился. Маленький зверинец в моих стеклянных глазах шаттлом огромным несся в густую вселенную.
Я, голодный и полуживой последние годы, помню единственную жажду - курить. Говорят, мол, зависимость, от которой умер ни один десяток. Сядь на моё место; проживи, как прожил я, съешь то, что ел я. Легко ведь осуждать - и это правильно, особенно с деньгами в кармане, квартирой вокруг, едой в холодильнике. Я, можно подумать, не хотел обеспеченно жить. У меня ведь есть образование, среднее - с отличием, высшее - с одной четверкой по философии. Так уж повелось, я старался: учиться, уехать, заработать - жить. И мне никто не помогал. Моим родителям было не до этого - оба работали не покладая рук за копейки. Меня никто не брал по блату, никто не присматривал за мной. Я сам закончил школу, сам поступил в один из лучших институтов перспективнейшим обучающимся, сам его окончил и, наконец, я сам уехал отсюда. За каждое свое действие в жизни я отвечал, тогда как большинство живёт до тридцати под опекой родителей, не научившись даже готовить, ища вторую половинку, способную заменить маму. И да, они не курят, а я курю, сплевывая раз от раза больше крови. Табак стал и едой, и успокоением, и надеждой.
В портсигаре не хватало прилично, остались три самокрутки. Зажегся тусклый подъездный свет. Я, еле встав с бетона, достал из рюкзака практически все содержимое: большой пакет табака, бумагу, фильтры, нож, который я переложил из сумки в куртку - и вновь присел на ступеньки. Минут десять, и портсигар полн, как некогда ранее. Улица пугала темнотой.
Я лег доесть остатки хлеба. Куртка согревала меня, заменяя заботу семьи, полагающейся мне по долгу лет. Сколько раз я пытался? Мне изменяли, меня выбрасывали изношенной вещью. Не ценили. В моем возрасте, как говорят, "пора". Причём уже давно пора, но я не нужен девам этого шарика. Сейчас моё положение одно из худших. В отъезде я некоторое время жил нормально, даже хорошо, и до первых маленьких проблем у меня были девушки. В основном, съемная квартира всегда и всех отстраняла. Стоит отметить, эти отношения были мелким, несущественным развлечением в бокале страстного разового влечения. Но один раз за свою взрослую жизнь я влюбился. Сильно. Пять с лишним лет пролетели мягкой постелью, горячим кофе с утра и упиванием ею. Я полностью отдавался. Она была идеальна мне, а я не соответствовал её представлению, требованиям - нашла лучший для себя вариант, увидев в нем то, чего не было во мне; но я таил большее, чем все, с кем она сошлась после меня, - любовь. Я до сих пор называю её любимой, хотя прошло с той поры достаточно, и утекло воды не мало. И её я не виню: сейчас она была бы несчастна со мной. Я медленно гибну, и девушку за собой тащить не хочу. С её уходом я пожалел, что существую, разочаровавшись в жизни.
Жёсткий кусок хлеба неудачно прошёл в пищевод, задев пораженное горло - я подавился. Натужный кашель разорвал гортань. Кровью налился рот. Голову пронзила боль. Я жадно выпил воды. Лучше не стало.
Отворилась входная дверь подъезда, захлопнув гулко сквозняком двери на этажные балконы. Я вздрогнул, соскочив со ступенек. Уверенной, собранной поступью ступень за ступенью взбирался к квартире лёгкий мужчина в плаще. Живое олицетворение порядка во всем каждым движением педанта был скован и тих. Кожаный портфель, цепко схваченный в левой руке, казалось, уравновешивал этого бедолагу. Я наблюдать его смел в лестничной арке, просунув голову между прутьев, в которых так просто было застрять. Я был уверен, что это мой брат.
Йен остолбенел, сорвавши дыхание. Лицо его выражало неподдельный, самый что ни на есть настоящий страх, скрытый за маской неестественной уверенности и даже храбрости. Я его видел отчётливо и буквально не мог и слова обронить.
- Вам что-то нужно? - дрожащим голосом спросил он, не доходя до квартиры пару ступенек, не двигающиеся очертания во мраке подъездном.
- Йен...- я видел его впервые таким взрослым, возмужавшим. У меня ком в горле встал. Я столько упустил в своей жизни.
Возникла тишина, братика заметно пошатнуло. Физиономия сменила испуг на удивление - он вспомнил мой голос, но, не веря этому дню, спросил, как подобает человеку, попавшему в подобную ситуацию.
- Откуда вы знаете моё имя? Мы знакомы?
- Ты - мой младший брат. Откуда мне имя твоё знать? - сдерживаясь, произнёс хрупко я.
Опасения Йена оправдались. Он с недоверием уточнил моё имя, на что получил верный ответ.
- Орвилл, ты как здесь оказался? - Йен, сняв с себя облик серьезного, рутиной поглощенного клерка, живущего от зарплаты до зарплаты и мечтающего переписать судьбу влаченного осла, двинулся мелким шагом в объятия, широко раскинув руки. Я стоял и со стыдом плакал. Братик не заметил и крепко обнял меня, добавив восторженно: "А я вот думал, что так в подъезде накурено". Мне никто не был так рад за всю жизнь.
- Я уже потерял надежду увидеть тебя вновь. - его искреннее отчаяние чувствовалось. Мне было противно от того, как я поступил со своей семьёй. Оскомина пробилась омерзением собою. Моя слеза упала на его пальто, впитавшись быстро, незаметно.
Йен был моего роста, но более слаженно строен.
- Ну что мы стоим? Пойдём ко мне. - братик достал из брюк ключи и отворил одну из дверей лестничной клетки.
У меня косились ноги. Я, шокированный таким радужным приемом, сделал пару осторожных шагов к двери. Йен переобулся в тапочки и прошёл вперёд. Я перешагнул через порог, будто через собственную гордость, душившую во мне человека все эти тяжёлые годы. Я ещё не успел толком войти, как Йен, выйдя из длинного коридора в прихожую, сказал окрепшим, грубым мужским голосом.
- Дай я на тебя взгляну. - в глазах Йена мелькнуло отчаяние, когда я закрыл за собой дверь, оставив нас в замкнутом пространстве наедине, и повернулся к нему.
- Что с тобой?
- Прости меня, Йен. – я знал, что выгляжу хуже некуда. Брат не скрывал шок.
В квартире было темно, лишь слабо освещал нас светильник в прихожей.
- Ты должен многое мне рассказать. Сперва прими только ванну. - Йен в подъезде показался мне куда тщедушнее, чем было на самом деле. Что в нем не изменилось - так это сломанный в двенадцать лет нос, а в остальном - он стал настоящим мужчиной, глядя на которого так и чувствуется характер.
Я разулся, скинул куртку, Йен все стоял облокотившись на косяк арки длинного коридора, в котором волей-неволей окажешься после прихожей, и смотрел, в удивлении прибывая.
- Тумба справа у входа, там чистые полотенца, домашняя одежда и запасные бритвы, тебе еще что-нибудь нужно?
- Нет. Спасибо большое.
Мы стояли друг напротив друга и боялись с места сдвинуться.
- Что будешь есть?
- Все, что угодно.
- Ты давно вообще ел-то?
Я молча со стыдом кивнул, как будто маленький мальчик, отчитываемый отцом.
- Я пока сделаю что-нибудь поесть.
Нехотя и очень осторожно я пошёл прямо к двери, что в конце коридора. Слева по коридору была комната Йена, справа - интегрированная в большую комнату кухня.
В ванной висело зеркало. Ужас: бледный оттенок лица, синяки под красными, наполненными кровью глазами, мешки, свисавшие к щекам, заломы, трещины и морщины на коже, засохшая кровь в уголках рта. Но бывало и хуже. Открыв рот, я застыл в странном положении: зубы были в приемлемом состоянии, однако горло... Горло оставляло желать лучшего - изодранное, ало-коричнево с чёрными очагами. Тело, начал я снимать с себя грязные, местами рваные доспехи, исхудалое, слабое. На руке неизменно красовался шрам от мелкой поножовщины. Я давно не смотрелся в зеркало нагим.
Ступни почувствовали холодный акрил под собой. Горячая вода выдавила из меня тихий, душераздирающий вой. Я стоял впервые за последние два месяца под теплым душем. Мурашки и маленькое, незаметное людям привыкшим счастье. Руки мои дрожали, я плакал. По-настоящему. Прикрывшись ладонями, обнятый потоками воды, я ревел, негромко, беззвучно.
Меня принял брат. Он ждал. Я не мог поверить. После всего, что было, он принял меня. Как же я никчемно прожил свою жизнь, и хоть кто-то простил мне. Я никогда не поверил бы, что здесь меня помнят, рады мне, ждут. "Боже", - произносил я неслышно с мертвым узлом в горле. Опираясь на кафельную плитку, я твёрдо стоял на ногах, но был полностью подавлен. В себя я просил прощения у всех, у всех, с кем портил отношения, у всех, кого предпочитал забыть, у всех, кто чувствовал на своей голове мои ноги.
Полотенце заботливо скрыло лицо, забрав влагу. Я надел то, что хранилось в комоде: домашние штаны и обычная белая футболка. Я не мог набраться смелости, чтоб выйти из душевой, и смотрел порицающе в отражение. Кажется, я помолодел.
Дверная ручка долго не поддавалась, или я все никак не мог собраться с мыслями. Холод, запахи и музыка из кухни.
- Долго ты. - с улыбкой, без издевки и осуждения произнёс Йен, готовивший ужин.
- Соскучился по душу. - поперхнувшись, всхрипел я.
- И как тебе свидание после расставания?
- Приятно...неожиданно. - выдержав уместную паузу ответил я.
Я, чистым и ухоженным, прошёл в кухню, аскетичную, мужскую, но чистую, и сел. На столе стояло шампанское.
- Ты форель будешь?
Знал бы он, чем я питался последнее время, не задавал бы такие вопросы.
- Конечно.
Спагетти, форель, хлеб - я от ароматов с ума сходил, а, как передо мной поставили, так вовсе в транс ушёл, сохраняя манеры.
- Наливаю? - Йен указал на бутылку.
- Раз уж предлагаешь, не откажусь.
Мы сели и, пожелав приятного аппетита друга другу, начали есть. Я боялся за реакцию желудка на хорошую пищу, но вроде никаких побочных эффектов приём пищи не вызвал. Съев сильно быстрее, я почувствовал небольшой дискомфорт, хоть и оба не особо любезничали.
- Сбылась твоя мечта? - издали начал я.
- Какая?
- Людей лечить.
- А...Ты про это. Да, можно сказать и так, я – оперирующий хирург.
- Я горжусь тобой, Братец. - у меня болело горло, я старался не замечать, заливая от раза к разу боль глотком шампанского.
- Спасибо, Орвилл. - поблагодарил меня скромный Йен. - а твой отъезд как?
Этот вопрос сбил меня с курса.
- Я сожалею. Многого стоила мне эта поездка, но там ничего взамен я не получил, кроме голода, холода и нищеты. А, нет... Распавшийся брак.
- Ты женился? - неосторожно от удивления перебил Йен.
- Да. Наши отношения в сумме продлились около шести лет, но лишь три года мы провели в любовной связи, и, если правильно помню, всего полтора года она вытерпела в браке.
- А что произошло-то? Характерами не сошлись? - с презрением и издевкой подчеркнул Йен второй уточняющий вопрос, понимая, почему так у мужчин принято говорить.
- Нет, - посмеялся я от интонационной окраски в речи Йена фразы "характерами не сошлись", - мы...Она мне изменила, обвинив в этом меня. Я, конечно, не мало дров наломал, но от неё я не ожидал измены. Я доверял и верил. К сожалению, я любил её.
- Орвилл, я не хотел. Ты извини. - огорчившись и почувствовав вину за собой, искренне тихо произнёс Йен.
- Да ладно.
В необходимой обоим паузе я вспоминал её, вновь переживая тяготы расставания. Младший брат мой доел и отвлекся на меня, не совсем бодрого.
- Не надо печалиться. Вся жизнь впереди.
- У тебя-то может и так. - не мог же я ни разу не указать на то, что старше.
- И тридцать пять не предел. - Йен так уверенно произнёс в свои двадцать семь.
- Тут уж сложно поспорить. - я был не согласен, но пошёл на уступки, не желая спора, ввиду того, что прожили мы разные жизни, прошли разными дорогами - для него, может, и не предел, но вот я - совершенно иной случай.
- Стоп, - разбавил наш диалог Йен, - давай поднимем тост за твоё возращение.
Я предвкушал приятного, тёплого слова плед для моей слабой, холодной души.
- Мы с тобой впервые видимся за долгие годы, но я вижу, как и пятнадцать лет назад, в тебе пример.
- Ну, это ты зря... - хоть мы и посмеялись, сводя все на шутку, однако пример из меня действительно не лучший.
- Я очень рад твоему возращению. Не скрою, что ждал и надеялся на твой скорейший приезд. Орвилл, теперь ты снова дома, и ближайшее время тебе точно нужна будет помощь, поэтому обращайся обязательно, здесь тебе всегда рады.
- Спасибо большое, Йен. Ты вырос отличным человеком, я горжусь тобой.
Мы выпили, и начался вечер долгой, интересной беседы о прошлом и настоящем.
- А теперь ты мне объяснишь, что у тебя со здоровьем. - начал в привычной для себя врачебной манере мой брат, и я понял, что этого разговора не избегу - кого-кого, а его обмануть не выйдет.
Я рассказал все с начала, ввёл мрачную градацию в градус, от лучшего к меньшему, рассказал, как ел раз в два дня, как жил в захудалых десяти квадратных метрах, как неделями мылся холодной водой, так как горячая была либо ржавой, либо вовсе отсутствовала; пожаловался на головные боли и бессонные ночи. Мы договорились помочь мне.
Йен поведал историю своей жизни интересной и счастливой во всем, кроме любви. Лишь малый роман на работе и все. Никакой личной жизни. Сегодня он, кстати, должен был домой не явиться, оставшись дежурить, но его подменили, что само по себе было странно. Мы столько вспомнили, столько обсудили. Нам обоим не хватало брата, и сегодня оба это поняли.
- Как родители? - я более, чем это, ничего не боялся спросить.
- Отец болеет. Сердце слабнет. У мамы тоже здоровье хромает, но получше. Они за городом. Я их стараюсь каждые выходные навещать. В следующую субботу со мной поедешь.
- Я не думаю, что это хорошая идея.
- Это плохая идея, но с чего-то начать нужно.
- Ты прав. - я не представляю встречу после стольких лет разлуки и ни одной моей весточки. Маме будет больно. Отец. Я знаю его реакцию.
Было совсем поздно, наш диалог завершила не очень приятная тема родителей, и вторая бутылка из скромной коллекции хирурга опустела. Я лег в зале, что совмещал в себе и кухню, и зону отдыха с мягким, большим диваном, Йен ушёл к себе. Долго ещё я не усну, глядя в окно, вспоминая лица мамы и папы, их привычки, эмоции и думая о том, как же я благодарен брату.
"Торгаши глядели на меня, зазывая и широко простилая зубы, до того момента..." - ... широко обнажая (показывая) зубы... "я вкопанно остановился, разглядывая," - я стоял, как вкопанный
"Прикрывшись ладонями, обнятый потоками воды,"- ...объятый потоками воды "Съев сильно быстрее, я почувствовал небольшой дискомфорт, хоть и оба не особо любезничали." - Съел быстро, почти не жуя, глотая кусками с жадностью и наслаждением, ...
Сюжет стоящий, заставляет задуматься, подаётся не стандартно. Вы явно талантливы, но над текстом надо очень много работать. Те места, которые вы спешите пройти, как просто необходимые, или герой начинает философствовать - надо заставить себя перечитать и переписать. И, ещё раз повторюсь, разбейте текст на абзацы, выделите прямую речь. Обязательно! Успехов вам!
Прежде, чем я продолжу искать фразеологические ошибки, хочу сделать несколько замечаний. Необходимо разделить текст на абзацы. Иначе весь текст превращается в словесную кашу. Если текст при переносе просто слипся, то войдите через шестерёнку с правой стороны текста и разделите по новой. Читать в таком виде очень трудно. Далее. Что меня удивляет. Вы составляете предложения так, словно, пишете стихи, а не прозу, переставляете слова в обратном порядке. И если в стихах такое часто оправдано рифмой, то в прозе только сбивает с толку. Образность, нестандартность подачи - это всё хорошо, но не стоит без крайней необходимости делать предложения такими длинными. Постарайтесь сделать речь лаконичной. Больше пользуйтесь словарями разного профиля. И, наконец то, что я многим советую, после того, как вы считаете, текст закончен - прочитайте его вслух. Себе или другим - неважно. Голос чётко находит скрытые дефекты, как ни что другое.
"Сотня перелетных взмыла в воздух, спрятавшись в клубках облаков, блестевших солнце". - Странное явление - блестящие облака. Могу предложить другой вариант: "... спрятавших в пене облаков, сиявших в лучах солнца". "Птицы ушли из виду в сигаретной дымке, тяжело освежавшей раннее утро". - Птицы потерялись (исчезли) из виду за сигаретной дымкой, тяжело отравлявшей раннее утро. "Неправдоподобно мне, как эти муки закончились". - Совершенно не понятно, но как вариант: "Невероятно, но для меня - эти муки закончились". "Гул танкера, отправившийся на километры за полосу морскую событий злободневных, ударил по вискам". - Гул танкера, отправившегося в далёкий путь на поиск морских, злободневных событий, ударил по вискам. "Сгублены мои воспоминания тяжестью век, в которых скрыто сожаление..." - "Мои воспоминания скрыты под тяжестью век, таящих сожаления..." "Руки пачкая золой, я путь обратно да в свой дом, в свой край, пытался вновь-вновь проторить. Декада с лишним лет потеряна с опилками в руках". - Посыпая голову пеплом, пытаюсь проторить путь обратно в свой край, к своему дому. Резкий переход: то был мелкий, но сильный дождь, а уже несколько строк ниже - молодые мамочки с колясками, пропадающие в тумане. Необходим какой-то мостик - переход от одного к другому. Например: дождь так же быстро закончился, как начался, но тут же туман окутал всё вокруг плотным занавесом парящей земли. После опять дождь. Если и туман и дождь одновременно, то чтобы не ввергать в недоумение читателя, стоило бы как-то соотнести два явления. Как это сделать - решать вам. "Разные мелочи, продукты, немного мебели и антиквара - любимая атмосфера". - Разные мелочи, продукты, немного мебели и антиквариата (антиквар - человек, а не предмет).
0
