Мыш Деомид поругался с супругой и ушел из дома. Творческой натуре не пристало шарить по ночам в чужом холодильнике и тырить все, что плохо лежит. Но супруга Деомида полагала, что Бог создал мужчину исключительно в помощь женщине – и грешно заставлять напрягаться тех, у кого лапки. Деомид хмурился, переносил мешки с провиантом, а потом брал в руки саксофон и начинал грустить: о несчастных человеческих детях, которым утром нечем будет позавтракать, о судьбе-злодейке, наделившей его женой без слуха… И о несбывшихся надеждах – ибо нет ничего в этой жизни страшнее, чем осознание бренности бытия и последующий кризис среднего возраста. Розовые пальчики нажимали на кругляши клавиш, Деомид надувал щеки – и тягучая музыка разливалась в воздухе янтарной подливой, просачивалась ручейками в людские сны и летела дальше – за порог, на перекресток, к «направо пойдешь – коня потеряешь…». Коня у Деомида сроду не было, и однажды он, прицельно наплевав на холодильник, отправился вслед за своей музыкой.

Ветер свистел в маленьких ушах, снег летел в морду белыми пулями. Деомид закрывался саксофоном, изгибался как Нео, и шел вперед – туда, где его ждало признание. К ближайшей станции метро.

Супруга Деомида поедала сыр.

Пули превращались в снаряды – рвались справа и слева. Раненый и контуженный Деомид из последних сил волок саксофон по снежной пустыне. Один и одинок, как и положено художнику.

Супруга Деомида доедала сосиски.

Сдавшийся Деомид грелся калачиком в саксофоньей туше, косплея ДиКаприо. Жизнь под снегом подобна жизни на снегу, только под снегом. Когда-нибудь наступит весна – а пока время его музыки не настало.

Задумчиво дожевав крошки, супруга Деомида разглядывала пургу и сыто икала. За ее спиной, защищая мохнатый тыл, в три аккорда урчал холодильник.