Раннее погожее утро: птички поют, ветер листву мельтешит-бередит – шуршит наверное листва, через стеклопакет не слышно, солнышко такое ласковое хитро выглядывает из-за легкой ватной лепнины облачке – красота, а вот я, только-только проснувшийся, сидящий на кровати, уже уставший. Опять на работу. Опять и уже в который сотый, тысячный раз. И так изо дня в день, и так каждый день, не размениваясь ни на выходные, ни на праздничные дни. Мои еще все спят, жена тихо посапывает рядышком на кровати под теплом покрывальным, дети в другой комнате глаз не размыкают, а я снова встаю, снова одеваюсь в свою заношенную рабочую одежду и снова тихо-тихо выхожу за дверь, чтобы не громыхала, замок на два оборота ключа и вниз по изгибам лестницы. На работу.

Мозги включаются не сразу, даже не от начала рабочего дня, и даже не тогда когда расставляешь-распределяешь работников – нет, все гораздо позднее – это все рефлексы, давно заученные движения, слова, указания, даже мат выдается сугубо нормировано и сугубо в тех рамках, на кои эти самые рефлексы способны. Просыпаюсь окончательно и бесповоротно ближе к чаепитию, Взрыв смеха и вдруг осознаешь себя на производстве, рядом работники и уже внутренне, уже подсознательно – помнишь, кто сегодня есть, кто на какие работы поставлен, кто что делает – вываливаешься из той сонной дремоты как-то разом. А вон и те кто смеялись: в стороне стоят, сигареты в пальцах дымят, в руках кружки у кого с чаем, у кого с кофе – нормальная рабочая обстановка. Подходишь, начинаешь разговаривать и народ говорит, что наконец то начальника отпустило, а то с утра был загруженный, затюканный. И не объяснить же, что с утра меня тут попросту не было, что появился я только-только и вот уже с ними, шучу, разговариваю, общаюсь. Как оказывается надо мало от мозга для того, чтобы выполнять свой рабочий функционал, даже человек по большому счету не нужен – нужна привыкшая оболочка.

Время к обеду ближе, выхожу на улицу. Пыльно тут в промзоне, проржавелые громадины мульд под стружку стоят, из пары уже завитушки той самой стружки шапками нависают. Пыльно, серо, некрасиво, но дует ветерок, за бетонным забором зелеными пропыленными листочками в ладушки играет рахитичная, кособокая березка и стоит только поднять глаза к небу – вот она, непроглядная до глубины своей бесконечной небесная синева. Плывут неспешно облака, им торопиться некуда, и караван их в воздушном океане сродни старым каравеллам, что во времена Колумба бороздили бескрайние просторы соленых океанов. Время, как хорошо когда хватает времени на все, как у меня было тогда когда я так же смотрел на похожие на эти облака во времена былые, когда ухаживал за тогда еще не женой. И небо было таким же – оно ничуть не изменилось, и угадывал я тогда в этих высоких облачных гигантах фигуры затейливые, необычные, а потом смотрел вокруг, и тогда все было ярко, зелено и солнце слепило, куда ни глянь, отражаясь от чистых витрин, от проезжающих машин, от лаковых листочков тополей.

- Эй! Куда ты на красный! – хватаю Свету за руку, она оглядывается во взмах и волосы ее каштаново-рыжие в разлет веером и глаза будто растерянные, зеленые мне в глаза.

- Что? – как я люблю этот обрис ее губ, ее острый подбородочек, как я люблю…

- На красный говорю куда, - улыбаюсь, не могу не улыбаться когда на нее смотрю, не мог тогда, да и теперь не всегда удается улыбку сдержать, такая она милая и красивая, конечно, но больше милая, сердцу родная.

- А? Что? – наигранно виновато улыбается, - Привычка.

- Плохая привычка, - беру ее за руку, - сейчас пойдем.

Загорается зеленый и мы переходим дорогу. А где это мы с ней? В Уфе, в ее родном городе, уже не здесь, где я стою на пыльном промдворе, не в прокуренном дымами заводов Челябинске, а там, в зеленой столице Башкирии. И куда мы с ней идем? Мы идем в библиотеку, ей надо готовиться к экзаменам – боже мой! Как давно все это было. Мы идем в библиотеку, только вот знаю я наперед одно, или на назад, все же это воспоминания – мы не дойдем до библиотеки, мы свернем, мы пойдем, мы какими-то непонятными тропами и проспектами, через широкую и шумную тополиную аллею вдруг окажемся на берегу реки Белой, где мост, где спуск, где малый катерок будет стоять у берега и я, заикающийся, будто чем-то испуганный, буду читать ей стихи, а потом собьюсь и не смогу дорассказать до конца.

И будут пенные волны от пролетающих мимо катерков, и шумят по мосту машины, и откуда-то, сверху, с над-обрывом раздастся смех из крашеной светло голубым веранды, и подует легкий, чуть посоленный речной солью ветерок…

Пронеслась мимо машина, подняла за собой пыльный буран, как шлейф за ней по-над землей пронесся, и я снова на промышленной площадке, и мульды рядом горестно свесившие свои шапки из стружки – прошел миг свободы, и снова надо возвращаться в цех и снова работать.

Открыл дверь цеха – тьма, подсвеченная дрожащим светом ламп ДРЛ, шум, грохот. Я шагнул в цех и захлопнул за собой дверь.