В молодости я была на конференции в Индии. В павильоне нещадно работали кондиционеры, и я постоянно ёжилась от холода. В перерыв я решила выйти погреться – заодно и страну посмотреть.

Было около полудня. Похоже, пришло время намаза, поскольку у входа лежали в поклоне пакистанцы. Девушки у стенда предлагали чаи: молочные, травяные, фиолетово-жёлтые, и с плавающими шариками, напоминающими кружащие в эфире планеты.

По павильону пролетела белая лилия

По телефону говорила про Индию.

И я стала продираться через толпу. Со всех сторон меня сдавили мужчины в чалмах.

Мраморная дева, ты здесь сломаешься,

Надо вернуться в автобус.

Незнакомец в простыне поднял меня на плечо, и я увидела себя в пучине тысяч индусов. На километры вокруг – чалмы, платки и черноволосые головы.

Алл-лла… – пели пакистанцы и падали лбами на плитку.

Я расставила локти и отважно нырнула в толпу.

– Нравится тебе наша Индия? – в тесноте я не разобрала как прозвучал этот вопрос – внутри головы или снаружи. Толпа шумела на английском, индийском, а вопрос прозвучал по-русски, негромко и чётко, словно поверх этого гула.

Священная река курильщиков выхватила меня в своё русло и вытолкнула на душную смрадную волю.

Всемогущий Вишну опалил небо оранжевой краской. Если мир – кухня, то благословленная Калькутта в ней духовка.

Прокалывают ноздри, кто привык

К смешению помойки и жасмина

А нам смартфон не передаст

Этой сказочной вони.

Я брела по сияющей от скользкой грязи улице. Ноги вязли в синей глине. Навстречу проехал покрытый салом трамвай без стёкол. Без стёкол были и облезлые дома с бесконечными рекламными объявлениями на деревянных щитках. Здания напоминали хлев с куполами на крыше.

– Хэллоу! – закричали сзади, я оглянулась и отскочила – на меня скакал пешеходный рикша. Он был худой, а в кибитке ехал жирный пассажир. Но запряжённый человек нёсся легко и весело.

Мне было бы неловко ездить на людях, но индусы, похоже, такой рабский труд воспринимают проще. Пешеходы идут, хохочут. Местные посреди улицы расселись и ставят друг другу уколы.

– Хэллоу! – кричат мне.

Смеюсь, отвечаю:

– Хэллоу.

Узнают акцент, машут:

– Давай-давай, Раша!

Толстяк постучал по сиденью своей ручкой – мягкой и закруглённой, как коричневая подушка:

– Сит, – пригласил он меня.

Я села к нему.

 – Может, отпустим его? Неудобно, – показала я на рикшу.

– Да он только рад нас катать! – ответил толстяк. Рикша оглянулся и захохотал. У него были чёрная кожа и жёлтые глаза.

– Пей, – сказал толстяк, доставая из рюкзака термос.

Когда он мне его протягивал, я обратила внимание, как отличаются наши руки по цвету. Индусы смуглы и издали, но вблизи, по сравнению с ними, русская кожа выглядит как бумага.

Запах был резок и прян. Я отхлебнула глоток. Пойло было горячим, горьковатым, терпким. Интересного мутного цвета – терракот, но зеленоватый.

– Масала, – сказал индус. Его, кстати, звали Джон. А рикшу – Ришка.

Сидим в сарае вокруг скатерти. Латиша, жена Ришки приволокла кальян, и первая затянулась ароматным дымом. Это была красивая светская индуска, в джинсах и без пятна на лбу.

Дым вкусом напоминал церковный ладан, но с добавкой летнего леса. Этот лесной привкус был травяной, с примесью остроты и одновременно чего-то молочного.

Клубы дыма меня расслабили. И я сама того не замечая, уже подпевала народной индийской песне.

Не нужны австрийские дворцы,

И хрустальная савият водак

Когда кружка полна масалы

А мантры – нирваны.

Вся эта посиделка мне показалась очень далёкой. В прямом смысле – люди, кальян, закруглённое окно отдалились от меня как с обратной стороны бинокля. Засаленные расписные – под роскошь – стены на глазах отдалялись, а голубые завитки на них оставались чётко видны.

– Пойду, подышу, – сказала я.

Многорукий Шива очистил небо от пыльного зарева и зажёг гигантские звёзды вокруг островерхой луны.

«Как теперь вернуться?», – наверняка меня давно ищут. Мне бы в такси, и – к своим. Но тело стало непослушным, тряпичным, словно вынули кости. Я не волновалась, хоть и валялась на пыльных задворках в трущобе, не в состоянии встать. Когда наши луны напоминают вешалку, южная луна – настоящая улыбка в небе. Заулыбалась в ответ и я. Задымлённый мозг догадывался, что повода для радости нет, однако чудотворная масала убеждала, что надо слушать не разум, а чувства.

Изящная Ганеша с камских берегов,

Закури и поспи, чтобы сало набрать –

Сохранится тепло Индостана в тебе,

И в цветастых песнях попугая

Реализуется заледеневший сон.

Я собрала все силы и поднялась на четвереньки. Схватилась за свисающую лиану. Она оказалась склизкой и, словно резиновая, растянулась почти в два раза от натяжения. Рука соскользнула до низа, но удержалась за утолщение, напоминающее узел каната.

– Зачем трогаеш-ш-шь? – по-русски спросил меня канат. В темноте укоризненно блеснули его глазки.

Я в страхе отдёрнула руку и вскочила, забыв про немощь. В свете луны по стволу пальмы спускалась змея. Её-то я и схватила, перепутав с лианой.

Запястье кольнуло, и я с ужасом заметила, как в считанные секунды руку раздуло как шарик.

– Террибл снейк! – заорала я, – ай эм дэд!

Шурша халатами, мои новые друзья неспешно вышли из хижины.

– Кто орёт? – спросил Джон, зевая, – а, Раша… Я думал она парализована чудесной масалой.

– Джон, меня укусила змея, – кричала я, обхватив укушенную руку.

Латиша посветила смартфоном и в ужасе открыла рот:

– Это же разящая Эффа, – воскликнула она, – как ты ещё дышишь?

В ответ я стала задыхаться.

Яркие звёзды с луной вспыхнули ещё сильнее и задвоились, зарябили и слились в единый свет.

– Нравится наша Индия? – услышала я голос. Он прозвучал внутри головы, среди шума и боли. Тут же повеяло прохладой, и боль схлынула.

– Хэй Багаван! – воскликнул Джон, вознося пухлые ладони к небу, – померла наша Ганеша.

Ночь, смрад и духовка вернулись с прежней силой.

– Я не Ганеша!... Хотя…, – я задумалась. Кто знает, какая сейчас оболочка вокруг меня?

Латиша деловито приложила руку к моей шее, нащупала пульс и энергично закивала как в индийских танцах. У них и пластика, и жесты даже в повседневности такие, словно они сейчас подскочат и начнут петь и танцевать. Изучив что-то в смартфоне, она зацокала, потрогала мне лоб, и снова уткнулась в горящий экран.

– У разящей Эффы волшебный яд, – сказала Латиша, расширив глаза и оглядела всех, – он нейтрализует паралитические свойства масалы.

Я бодро встала, хотя ещё мутило. Пошатываясь, я обогнула дом и очутилась в неосвещённом переулке. Прощально махнула своим новым знакомым. Я так и не поняла, они хотели меня отравить паралитическим кальяном или временно задурманили. Развернувшись, я будто перелистнула их, выходя на новую страницу своих индийских приключений.

И шла так, шатаясь по грязному узкому проулку, пока не наткнулась на старика в белой тунике и чалме. Он шёл мне навстречу, тяжело опираясь на посох.

– Не подскажете, где экспоцентр? – спросила я деда.

Старый дервиш не знал языков, которые знала я. Он молча указал посохом в обратную сторону. Я подумала, что, возможно, это подсказка Судьбы, и развернувшись, побрела по вязкой дороге мимо тёмных разбитых одноэтажек. Тут и огни высоток замаячили на горизонте, похоже, там находился Деловой центр.

– Гууу… – загудело над моей. Да так громко, что я рванула вперёд, но врезалась в дерево. Я вцепилась в этот ствол, но ствол вдруг стал изгибаться и поднял меня метра на три над землёй.

От резкого подъёма замелькало в глазах, перехватило дыхание. Я завизжала в вперемешку с хохотом – раньше я не летала на дереве!

Тут, этот гибкий ствол меня бережно посадил на высоченный широкий трон и раздался повторный трубный звук:

– Гууу-у-у!

Я огляделась, прощупала своё сиденье и вдруг с восторгом поняла, что восседаю на настоящем индийском слоне!

Горизонт раскрасил рассвет,

И несокрушимый Ганеша

Вывел меня на шоссе

Бурное, словно священный Ганг

И такое же многообразное.

Автомобили и рикши сбились в пробки,

И мы, переступая транспорт, перешагивая провода,

Прошли над ними сизой русской тучей.

– Гууу! – протрубил Ганеша, и встал на колени. Я очутилась в шумной толпе.

Пекло, пахло протухшим мясом. Ото всюду слышались крики.

– ГУУУ! – раздалось над всеми нами. Протяжней и громче чем мой слон. Это был не слон, а тормозящий поезд.

Толпа зашумела ещё сильнее и прибила меня к паровозу. Мужчины пожалели белокожую девушку и, подхватив на руки, по-джентельменски подсадили на выступ паровоза.

– В первых рядах поедешь, – сказал мне модно одетый пассажир, – как машинистка у нас будешь.

Я решила, что можно скататься на одну станцию и вернуться обратно до открытия выставки.

Мелькали картинки индийской жизни – чалмы и сари, коровы, дома из досок…

– У-у-у-у, – раздался протяжный высокий звук у моего уха. Я вздрогнула и оглянулась – на трубе паровоза сидел худой человек и играл на флейте. Звук был негромкий, но очень сильный энергетически. Его невозможно было не услышать, потому что частота звука была выше земного шума. Поэтому казалось, что мелодия играет и в голове, и снаружи. На песню сбежались пассажиры с близлежащих вагонов. Они встали на крышу в ряды, и стали извиваться словно змеи – так гипнотически действовала заунывная музыка.

– Харе Кришна, Кришна Харе, Хари Рама, харе-харе, – запели они хором.

Нашу жизнь не забывайте – она общая на всех,

Там, где все стают Единым,

Наконец, поймём, что мы поценней, чем допускаем.

А йог, окутанный паром, словно летел над нами, и сверкала флейта.

Моё тело тоже стало подтанцовывать, и я даже стала немного подпевать. И наш поезд под дружное заклинание помчался навстречу раскалённому утреннему солнцу.

Среди дружного пения я различила знакомый акцент. Когда я прислушалась, я поняла, что выговор не просто русский, а наш, кировский, грубоватый, с оканьем. Я огляделась и среди смуглых лиц разглядела светловолосую девушку-хиппи. Разноцветные прядки как у утки-мандаринки, браслеты и кольцо в носу. Я вспомнила, что даже немного с ней была знакома.

– Наташа? – спросила я неуверенно. Она замолчала, стала изучать взглядом бескрайнее множество голов. Взгляд остановился на мне, сначала затуманенный, потом промелькнуло узнавание. Девушка перелезла ограду на крыше и спустилась ко мне, поближе к трубе.

– Знакомое лицо, – сказала она мне, – ты в библиотеке Герцена какую-то заумь рассказывала?

– Да, – кивнула я, – доклад по учёбе.

Я вспомнила ту конференцию, и мой доклад о религиозных песнях коми-пермяков. И поэтессу, читающую стихи под гитару. Её творчество было смелым и бездарным. Но как она себя подавала! Артистка, поэтому гордо выставляла вперёд ногу, где сбивался ритм, добавляла аккорд. Стихи были слабые, но выступление – заметное.

– Нравится тебе наша Индия? ­– спросила Наташа, закуривая самокрутку с ароматным запахом.

– Конечно…, – я начала подробничать, но смолка на полуслове, увидев пустые Наташины глаза. Ей было скучно слушать про масалу и слона, она видела события и поинтереснее.

Поезд набрал скорость, и трущобный ландшафт сменился видами дорогих районов. Замелькали особняки в окружении пальм и статуй, засверкали небоскрёбы.

«Деловой центр», – узнала я. Поезд и не думал останавливаться, лишь набирал скорость. Я подошла поближе к краю и стала выбирать мягкую посадку.

– Собралась прыгать, белая слониха? – спросил меня один из соседей.

– Да, мне здесь нужно, – кивнула я, – а останавливаться-то будет?

– Следующая станция – Катманду, – засмеялся индус, – ты села на экспресс.

Я поняла, что нельзя медлить, и пока поезд не разогнался ещё сильнее, отцепила руки от перил и прыгнула в траву.

– Глупая женщина, – раздалось мне в след, – три минуты до остановки потерпеть не могла.

Пока я летела кубарем по камням, ломая пальцы, рёбра, челюсти, поезд начал сбавлять ход и вскоре встал. А я всё продолжала катиться, и остановить меня смогла только мусорная яма.