Пока я летела кубарем по камням, ломая пальцы, рёбра, челюсти, поезд начал сбавлять ход и вскоре встал. А я всё продолжала катиться, и остановить меня смогла только мусорная яма.

Светлое небо в этот миг погасло, а потом вновь озарилось яркой вспышкой. Я снова почувствовала взгляд с немым вопросом. А после небо залило красным, и я поняла, что это залило кровью глаза. И вся разбитая, с кожурой в волосах, чёрная от грязи и ушибов, я поползла к ближайшим дверям.

– Врача…, – шептала я, теряла сознание, и вновь ползла.

Ворота были чудом Востока – закруглённые, мраморные, с золочёными аистами на шпилях, а купол стилизован под Биг Бэн, с фонарём в виде часов. Я из последних сил стукнула по дверям, но, конечно, никто не услышал. И упала в обморок.

Я очнулась в цветущем саду, у бассейна в виде сердца. Вокруг возвышались пальмы со спелыми плодами папайи. А за ними – белый дворец. В середине – самая высокая и широкая часть дома, а от неё расходились удлинённые сектора, как руки Шивы. И окна такие огромные, на всю стену, поэтому сложно сосчитать сколько этажей в этом роскошном особняке.

– Жива, – услышала я.

Слугами были индусы с белыми и русыми волосами. Они повели меня по извилистой тенистой дорожке. Среди пальм в гамаке качался пожилой человек, попивая коктейль из кокосового ореха.

– Господин! Бездомному плохо, – сказал рыжий слуга. Видимо, его волосы были настолько черны, что не восприняли перекись водорода и приобрели апельсиновый цвет.

Человек приподнялся и оглядел меня внимательно.

– Вах! Так она же белая, – удивился он, – отведи-ка её к Арджуне.

Мы поднялись по золотым ступеням, и хрустальная дверь открылась автоматически. Меня проводили до лифта с кнопками в виде слонов с изумрудными глазами.

Очутившись под прозрачной крышей, слуга стал искать Арджуну, открывая игровые, библиотеку, бар…

Арджуна – красивый молодой сын Господина – валялся на диване и жевал конфеты перед телевизором. Когда мы зашли, он даже не повернул головы.

– Мой сын в депрессии, – объяснил Господин, – его обидели английские друзья.

– Расисты? – спросила я.

– Какие тебе расисты, – отозвался Арджуна обиженным голосом, – сама-то белая, а выглядишь грязнее неприкасаемых.

– Кстати, почему у тебя нет татуировок? Вы, белые, все в татуировках обычно, – спросил меня Арджуна.

– Я не люблю татуировки, – ответила я, – зачем уродовать кожу?

Молодой человек кинул коробку конфет в экран и расплакался. Потом снял футболку и показал татуировки на руках и спине.

– Как мне теперь это свести? – пожаловался он. Всё его тело было украшено рокерскими надписями, руки зачернены – как угли, а на спине был нарисован девятирукий слон.

– Красиво, – соврала я, – если нравится, зачем сводить?

– Мне не нравится, – признался он, – но я не решился признаться друзьям. Когда набили первую, – он показал британский флаг на плече, я не смог остановиться.

– Значит, безвольный, – сказала я, – полечите меня и покормите, пожалуйста. Вообще-то, я упала с поезда.

– А ты что, такая волевая? – не слушал меня Арджуна, – давай, сделаем тебе татуировку взамен на обед?

Я представила горячий индийский обед с острыми специями, и у меня потекли слюнки. Но марать тело наколками было жалко.

– Нет, – твёрдо сказала я.

– Тогда в обмен на лечение, – сказали они.

– Ни за что, – я подумала, что, главное, добраться до своих, и там помогут с докторами.

– Может, подарим, золотого Ганешу? – предложил Арджуна, – и на вертолёте доставим к экспоцентру?

Я задумалась, но гордость не позволила продавать свои принципы.

– Ну, а за конфетку тоже не согласишься? – он протянул мне шоколадную конфету, – внутри там огромный сладкий орех. Макадамия.

 – Ну…ладно, – сказала я нерешительно. Я очень захотела конфетку с неведомым сказочным орехом.

Надо было видеть, как засверкали глаза Арджуны! Он вскочил с кровати и захохотал. Господин и рыжий слуга вытаращились на него.

– Он год не смеялся, – сообщил мне Господин.

Если честно, я собиралась отказаться от конфеты и татуировки, но стало жалко разочаровывать эту индийскую семью.

Они потащили меня в ванну и там Арджуна машинкой нарисовал мне на плече слона. Корявого, большого, почти на всю руку. Закрасили и позабытое было место укуса священной Эффы.

Конфета оказалась самой обычной и маленькой. И я села под кондиционер – ждать шикарного обеда, врачей и перелёт до выставки.

– Чего расселась, бродяжка? – спросил меня Господин, – мы выполнили своё обещание. Уходи.

Я поблагодарила их за конфету и пошла к воротам. Они мне не только не помогли, но ещё и изуродовали, и, ко всему прочему, стала болеть рука. Но всё равно на душе почему-то стало радостно.

– Ты излечила нашего Арджуну, – шепнул мне рыжий, – он завидует своим английским друзьям и поэтому заставил нас покраситься в блондинов. А теперь увидел, что белые могут быть бездомными, оборванными и безвольными. В Индии же – последний оборванец не продастся за конфету. Я впервые вижу таким счастливым нашего Арджуну!

Прихрамывая, я обогнула их дворец и перешла навесной золотой мост. Вода переливалась всеми цветами радуги – я, конечно, понимала, что это разлитый бензин, но всё равно красиво и символично – словно прохожу через радужную небесную реку.

Гомон, люди в чалмах, ветер из кондиционера. Стиснутая толпой курильщиков, я вливаюсь в толпу. Куда меня несёт? В павильон, или из павильона? Мусульмане кланяются в сторону Мекки. И среди их заунывного пения опять прозвучал знакомый вопрос. Но этот вопрос: «нравится тебе наша Индия?», – прозвучал как в первый раз – непонятно, в голове или снаружи, негромко, но заглушая весь этот гвалт.

Я теряю равновесие и валюсь под тысячи ног. Люди меня не замечают, пинают, идут по мне. И я цепляюсь за чей-то халат, встаю с трудом на четвереньки и ползу среди ног как среди густого непролазного леса.

Растоптанная, избитая, я плелась по павильону, оставляя кровавый след.

– Эй, – окликнул меня мужчина в чалме и халате, – хрустальная дева, испей чудесной масалы!

Он усадил меня за высокую стойку и угостил ароматным напитком.

Тепло растеклось по телу, в голове приятно зашумело, я захмелела. По мере расслабления, боль уходила, прибывали силы, раны рубцевались, светлели, растаяли синяки и ссадины.

– Спасибо! – я вновь стала сытой, бодрой, – а сейчас мне пора к своим. Я посмотрела на часы – было полпервого.

Пока я шла к стенду мои шаги становились всё уверенней и легче.

– Где ты так долго была? – спросили меня строго. Но не с ужасом. По их поведению я поняла, что меня никто не хватился, лишь разозлились, что я ушла с рабочего места. Словно я отсутствовала не сутки, а час. А я отсутствовала сутки и почти час. И никто не заметил мои шрамы и синяки, никто ничего не сказал про рваную и грязную одежду. Да, я и не причёсывалась с тех пор, но никто ничего не сказал, и не подал вида. Я тогда не стала никому ничего говорить, всё-таки, я подустала, хоть и вернулись силы после животворящей масалы.

А наутро татуировка побледнела. К обеду превратилась в еле заметный синяк, который потом пожелтел, и сейчас о ней напоминает незаметная тень на плече. Хотя, это, может быть, даже, след от детской прививки, а татуировка давно стёрлась. Похоже, она была обычной временной печаткой. А, может, я просто опьянела от дурманящих чаёв и поверила бредовым галлюцинациям.

Спустя неделю, в шумном международном аэропорту меня кто-то похлопал по плечу. Я оглянулась. Позади стоял индус с рыжими волосами.

– Это вам, – улыбаясь, сказал он и протянул пакет с чайным набором. И убежал, не дожидаясь благодарностей.

– Ты его знаешь? Знакомый? – засуетились коллеги, переглядываясь.

– Нет, – удивилась я, – наверно, просто решил сделать подарок на память от Индии. Которую я так и не посмотрела.

Я ещё долго вглядывалась в толпу, но мелькали, в основном, черноволосые головы. Потом мелькнула рыжая голова, я кинулась было, но это был кто-то из американцев, а того человека я так и не увидела.

Дома, среди чайных пакетов я нашла мраморного слоника с изумрудами, и на лбу у него было написано «Ганеша».