Снаружи дул промозглый и порывистый, но с весенним придыханием ветер. Почти стемнело. Из-за машин на стоянке выскочил Жорик, а за ним и Колька с Галкой.

– Ну чего там? – нетерпеливо бросил Мелкий.

Я спрятал руки в карманы и, насупившись, быстрым шагом погнал домой. Друзья еле поспевали.

– Ну, Тём, ты че?! – не сдержался и Колька.

– Грохнули походу бабку, – буркнул я.

– Так и знал! – аж взвизгнул Жорик, подпрыгнув. – Гони три сотни, Колян, мы зарубались!

Колька отмахнулся, мол будет тебе сотня, только отвянь. Он нахмурил лоб, перебирая, наверное, у себя в уме всякие нестыковки.

– Ну а как же двоечку она тогда сложила пальцами? Значит ей после смерти их оттопырили или знала, что помрет? Отравили?

– Странно то, что на улицу помирать вышла, – высказал сомнение я. – Наверняка дом от любой напасти ее бы защитил.

– Что сейчас гадать? – Галка семенила последней, но внимательно все впитывала. – Мы уже не узнаем правды.

– Зато вот они могут, – вдруг ляпнул Мелкий и показал пальцем на дорогу примыкающей улицы, по которой ехал желтоглазый полицейский УАЗик.

Я резко остановился. Колян врезался в меня, а Жорик в него. Галка подотстала, поэтому избежала той же участи.

– Они же… – пробормотал я и, недолго думая, рванул по косенькой через дворы к дому бабки Аксиньи. Нельзя было допустить, чтобы ещё кто-то вошел. Вторая-то смерть сразу после посещения жилища убитой уж точно вызовет подозрения.

Я спешил. Проваливался в сугробах, продирался через заросли сухого репейника, ободрал щеку, но не останавливался, а только ускорял шаг. Нужно было во что бы то ни стало успеть раньше.

К калитке заветного забора я вырулил в тот самый миг когда УАЗ остановился возле тропы. Из машины вышли двое: один в форме полицейского и с папочкой подмышкой, другой в короткой черной куртке.

Я еще не успел отдышаться, когда они подошли.

– Нельзя сюда! – выпалил я первое, что пришло в голову, опираясь о лавку.

Мужик в форме кашлянул и подошёл ближе:

– Пьяный что ли? Молодой человек, уйдите с дороги.

– Я ж говорю, нельзя! – Я не знал, как их убедить не входить. Говорить о том, что слышал о смерти следака и что каждого вошедшего ждет тоже самое – не лучшая идея. Насильно их не заставить. Что тогда? – Ну, пожалуйста.

– Так, в чем дело? – из-за спины полицейского вышел человек в кепке и с противными усиками. – Ну-ка, брысь!

– Хозяев нет! – вскрикнул я, отступив к крыльцу. – Они приехали, но сейчас на собрании. Вот придут, тогда с ними и войдете. А без них нельзя!

Чужаки переглянулись.

– И когда придут?

– Дык вот и едут.

Я скрестил пальцы и молился небесам, чтобы из подъехавшей Нивы вышли Ромашка с попечителем. Так и случилось. Уже легче.

Сергей Викторович поздоровался с обоими за руку и достал удостоверение. Что уж там было написано я не знал, но полицейский что-то старательно переписал себе в папочку и, хмыкнув, закурил.

Маришка же подошла ко мне. Снова применив излюбленную тактику девчонок, она положила руку мне на плечо и сказала:

– Спасибо. Дальше мы сами.

– Только не впускай их, – судорожно вздохнув, зачем-то попросил я. С того самого момента, как она вышла из Нивы и до обещанного: "Не пущу", мы смотрели безотрывно друг другу в глаза, испытывали на прочность. Я сдался первым, потому что начал осознавать, что еще чуть-чуть и безвозвратно попаду в зависимость от беспощадной глубины и гнетущей, обволакивающей красоты ее глаз. Я отвел взгляд.

– Иди домой, – она слегка оттолкнула меня. – Тебя мама заждалась.

Ее слова царапнули мое сердце. Что бы принцесса не говорила, все то у нее выходило так, будто она знает больше других. Приторной, недобродившей вишневой наливкой - вот чем от нее пахнет!

И я, опустив голову, побрел прочь. Иногда оборачивался, чтобы проверить, все ли в порядке и не настаивают ли приехавшие стражи порядка на посещении дома. А может еще для чего-то…

Разгорающиеся было внутри угольки я уверенно заливал водой. Только почему-то затухать они вовсе не собирались.

 

Буря эмоций и мыслей немного поутихла по пути домой, а когда я увидел мать у плиты и почувствовал запах картошечки с лучком, от которого заныл желудок, то и вовсе улетучилась, будто и не было ее вовсе.

Я молча разделся, отодвинув лестницу от вешалки. Видимо мама лазила на чердак за соленьями: в погреб она сама спускаться боялась, а весной его затапливало из-за высокого уровня грунтовых вод, поэтому и просила меня парочку банок прибрать на чердак и поставить их с краю. Стол стоял между двух маленьких окон у стены, с которой тикали часы в виде парусника. Они никогда не показывали правильное время. Как, впрочем, и любые часы в нашем доме.

Когда мама поставила сковороду и открыла крышку, мне захотелось просто упасть в уютное кресло перед телевизором, грызть семечки, теряя шелуху на пол, и смотреть какое-нибудь телешоу, не вникая в суть. Ну, то есть, провести вечер как обычная семья. Но мы, не проронив ни слова, принялись есть, усевшись по разные стороны стола.

Мама держала спину ровно и не сутулилась, как делала это обычно, когда пила. Я изредко на нее поглядывал, жуя вкуснейшую картошку и наслаждаясь консервированными грибочками.

- Я тебе тут подарок приготовил. - Я сходил к кровати, достал припрятанную коробку в новогодней обертке и протянул матери.

Она прикусила губу, но подарок приняла. Правда разворачивать его стала не сразу: опустив голову, мама пару минут смотрела на коробку, водя пальцами по складкам гладкой красочной бумаги. А когда все-таки принялась открывать, глаза уже были на мокром месте.

- Ну, перестань, - мне стало стыдно за то, что вызвал у матери слезы. - Чего ты сразу, чуть что и плакать? Тебе должно понравится.

Это были теплые вязанные носки в черно-белую полосочку. Конечно, вязал не сам - попросил теть Валю, соседку. Мама была помешана на морской тематике, - знал это, потому что в детстве, кроме тельняшек вместо футболок я пожалуй ничего и не носил. Может, отец был моряком… Без понятия. Тема эта была всегда под негласным запретом, потому что выцепляла в душе мамы лишь тяжелые воспоминания, а причинять ей боль я не хотел.

- Спасибо, - тихо всхлипнула мама. Она мяла в руках носки, как кошка, не отдавая отчета своим действиям. - Тёма… Обещаю: больше ни капли… Да, повезло тебе с матерью…

- Да нормальная у меня мать, - прервал я знакомые причитания. - Просто это ей с привычками не повезло.

Я не понимал, что еще сделать, чтобы ее успокоить, но тут на выручку пришел друг. Колян ворвался в комнату с комьями рассыпавшегося по полу снега. Он лишь пару секунд соображал стоит ли ему выдавать сходу то, что собирался.

- Короче…- Выдыхал он, как после пробежки на эстафете в честь Дня Победы, согнувшись пополам. - Я навел справки… Она же никаких лекарств не принимала,.. но на прошлой… неделе… у нее была скорая. Якобы прививку сделать. - Наконец выпрямился и развел руками от возмущения: - Прививку! Нет, ну ты понял? Все же наши в курсе, что мы тут ничем не болеем! Ясень пень, кто за этим стоит, но нужны железные доказательства, а скорая - это единственная ниточка.

Мама отвернулась к окну, незаметно вытирая глаза, и сказала, обуздав как-то дрожь в голосе:

- Не знаю, о чем вы, но давайте оставите это дело полиции? Я вас очень прошу. Тема, повлияй на друга.

- Колян, - вступил я, - ну, правда, может не стоит?

- Дык это ж вызов! - чуть не криком запротестовал Колька. - Как ты не понимаешь? Всем нам! - Глазки его забегали, он стал притопывать ногой - так всегда делал, когда что-то соображал на ходу. - Это должно быть что-то такое… на первый взгляд безвредное… как яд Парацельса.

- И как умирают от этого яда? - поинтересовался я.

- Долго и мучительно, Тём. - Колян прищурился и повторил свой вердикт в глубокой задумчивости: - Долго и мучительно…

- Тоже мне, - махнула мама рукой, снова отвернувшись к окну. - Я вон живу так и ничего.

В дверь постучали. Мы с другом переглянулись. Кто бы это мог быть?

Заглянул Сергей Викторович, поманил меня и дверь закрыл.

Опекун новоиспеченной деревенской ведьмы ждал меня на улице, покуривая и сплевывая под ноги. На дороге стояла Нива.

- Переночевать? - попытался угадать я.

Он покачал головой:

- Мне нужно уехать.

- А я при чем?

И тут он начал меня просить присмотреть за Ромашкой, мол она ему очень дорога, а та только мне и доверяет. Винокуров замышляет недоброе и нужно, чтобы кто-то был постоянно недалеко, а лучше рядом. Тра-ля-ля, тополя, вот такая кутерьма. Ага, вот как значит все повернулась. Сначала: Тема, будешь хранителем и рот закрой, никто тебя не спрашивал, а теперь значит: Тема, побудь рядом, мне нужно на кого-то опереться. Вон оно как. Да вот только это в мои планы не входило и можете передать своей подопечной, что всякие постреливания глазками и прикосновения “как бы невзначай” на меня не действуют. А вслух произнес:

- Поменьше нужно всяким школьным характеристикам верить.

- Да при чем тут… - Опекун вдавил окурок в снег. - У нее нюх на людей.

- Нюх? - переспросил я, хохотнув в душе: не рановато ли она повадки бабки переняла? - На людей?

- Да. Не слышал о таком? Но не только на людей. И не только на живых.

- А еще на кого же? - Даже интересно стало.

- На все, - вполне себе так серьезно ответил Сергей Викторович. - Так что не советую с ней хитрить или еще что.

Он еще помялся на месте, не зная, что сказать, а я думал: раз ты так переживаешь за нее, чего ж уезжаешь? Остался бы и сам присматривал. Нашел на кого спихнуть ответственность. Что-то мне вовсе не хотелось начинать понимать взрослых.

- Это даже хорошо, что вы уезжаете, - буркнул я, надеясь, что не перегибаю палку.

- Почему?

- Бабка Аксинья перед смертью пальцами показала, что еще двое умрут. Один уже готов. Так что лучше от этого места держаться подальше.

- Теория, что надо, - похвалил Сергей Викторович и непонятно было: обиделся ли он на мои слова или просто подшучивает. - А что если бабка показала не двойку, а букву?

- Какую букву? - не понял я, смутившись.

- Как какую? Ту самую. - Он протянул руку, завидя, что я уже начал мерзнуть в одной рубашке. - Ну что, бывай?

Рука его была липкой и теплой.

Как же это мы сразу не догадались?! Буква ”V” - Винокуров! Она указала на убийцу! Вот Колян обалдеет.

На входе в комнаты я с ним и столкнулся.

- Ты придешь? - спросил он.

Я посмотрел на маму, а она отвела взгляд. Обуявшее меня волнение быстро утихло. Колька подождет и до завтра. Это терпит.

- Нет, - мотнул головой. - Пожалуй, сегодня дома останусь.

- Точно?

- Ага.

- Ну, тогда пока.

- Давай.

Мама уже надела носки и любовалась ими, вытянув ноги.

- Смотри. Я теперь только в них ходить и буду.

Я улыбнулся:

- Тебе идет.

- Иди ко мне. - Она похлопала по коленям. По привычке. Так всегда делала в детстве. Помню, забирался на мамкины коленки и прижимался к ней, выслушивая ее жалобы на жизнь и работу.

Я подошел и пристроился на полу у ее ног, а она положила руку мне на голову и стала приговаривать:

- Я ведь правда очень-очень хочу завязать. Ты мне веришь?

Губы слиплись. Зачесался нос.

- Да. - А у самого сердце разрывалось. Конечно, я хотел в это верить.

- Ты у меня такой большой уже вырос. Как же быстро…

Я не хотел в тот момент думать ни о том, что будет завтра, ни о том, что может быть лет через десять, я просто пытался впитать эти стремящиеся растаять минуты как можно глубже, чтобы они запечатались внутри на как можно долгое время.

Но со следующего дня в деревне стали появляться люди, вынюхивающие все обо всех, - сценаристы, так мы их прозвали.

 

***

Да, война с экстрасенсами началась с появления сценаристов, а закончилась у дома Ромашки уже в конце апреля, когда весь снег сошел. Влажная земля мягко пружинила молодой травой. Я стоял в сапогах, узкой тельняшке, надетой наизнанку, и грязных спортивных штанах. В руках - жоркин обрез, а на мушке большой желтый грейдер. За рулем сидел Винокуров и зло подгазовывал, пытаясь меня напугать и заставить отойти. Он хотел снести дом “к чертовой матери”. Теперь барин был уверен, что именно пристанище потомственных ведьм является препятствием на его пути к завладению Ольшанкой, что вся эта “потусторонняя нечисть” берет свое начало отсюда. А я не мог этого допустить. Просто не мог.

Но обо всем по порядку.

Маришка оказалась на редкость дальновидным стратегом. Сценаристы шныряли по домам, а люди, наученные новой ведьмой, втирали им полнейший бред и даже соревновались, чья дичь окажется наиболее ценной и попадет в конечном итоге в эфир.

И уже к приезду самой съемочной группы с именитыми экстрасенсами, когда весеннее солнце за неделю растопило почти весь снег, эти прохиндеи знали каждую собаку в подворотне. Да вот только ни одна шавка на их призывы не откликалась, потому что и с поведанными “по секрету” кличками их тоже запутали.

Единственным “чистым” домом, как оказалось, была вполне себе сносная постройка, обложенная серым кирпичом, где когда-то жил Пантелей по кличке Чапай, герой войны, ветеран труда и… большой ненавистник всего живого люда. Достаточно было упоминания того факта, что под полами дома покоились останки как минимум пятнадцати трупов, чтобы обходить дом за квартал, но докладывать о том сценаристам было строго настрого запрещено. Поэтому секрет единственного дома, который подошел бы под описание “безопасный”, чтобы использовать его в качестве стоянки съемочной группы, Степан, наш дородный мужичок с костылем и самым внушающим доверия видом, открыл только после двух бутылок самогонки под богатый закусь и звонкого оповещения о зачислении пяти тысяч на карту. Местных-то, понятное дело, отваживало от посещения дома множество других примечательных особенностей, о которых телевизионщикам суждено было узнать на своей шкуре.

На Степана, кстати, выбор пал после того, как он подозвал к себе девушку-мейкапера из съемочной группы. Она несла воду из колодца и сдержанно отказалась от помощи Лёшки, алкаша, что набивался в подручные всем подряд, лишь бы налили сто грамм на опохмелку.

- Дочка, - нравоучительно пожурил Степан, - никогда больше так не смей делать. Если мужик предложил – пусть помогает. Раз скажешь “сама”, другой, больше он тебе в помощники не напросится, а потом окажется, что ты обязана и воду таскать и дрова колоть - тоже сама.

Уж больно им понравился философски настроенный инвалид, особенно любили они сидеть с ним на лавочке и слушать россказни о временах былых. А Колька в это время проходил с Галкой мимо и орал “Возле дома твоего” под фальшивый бой затертой до дыр гитары. Для атмосферы, так сказать.

- Вот мы, бывало, гонялись по улице… - начинал Степан свою песню. - Помню, зимой тонул в реке, ребята вытащили, просушили, и я домой пошел. Мать с отцом так и не узнали. А как мы тряпки в трубы запихивали соседям, а Чапаю на порог куклу подожженную подкидывали… Эх! А он ведь это… отсидевший за убийство был. Вот мы летели по всей деревне от него потом, а он с топором за нами: «Догоню – бошки поотрубаю, шалопаи!» А сейчас что? Напакостишь соседям – так засудят.

Сидели приезжие с приоткрытыми от щенячьего восторга ртами, а в их не менее распахнутые уши заливались свежие деревенские помои, зачастую придуманные на ходу.

- А Митюха-то, эт который троюродный брат деверя, Верку-то свою и в колодец загонял и поленом бил так, что видит теперь на один глаз, а потом протрезвеет, прощенья попросит, и она его принимает обратно. Вот завсегда и принимает! Так ведь убьет, а на следующий день на могиле плакать будет. И сколько раз ее спрашивали: так доколе терпеть то будешь? Что же это такое сделать надо, чтобы ты его бросила? А она знай свое: люблю гадину.

А еще про Ромашку конечно-же прибалтывали: “Только вы никому! И смотрите по телеку не покажите! Потому что это никто, кроме нее знать не может” (Маришка приказала заучить эту последнюю фразу, как молитву, и вставлять ее везде, где ни попадя. Про всякие покосившиеся могильные плиты, спрятанные фотографии, семейные болячки, подаренные брошки, сдохших на чердаке кошек…

Могло показаться, что наши восприняли это противостояние как развлечение и потешались над экстрасенсами. Так-то оно и было. Но это только благодаря Маришке.

По началу мы с ней продолжали общение в контрах: то я съязвлю, то она горделиво уколет, но буквально через пару-тройку дней я узнал от Галки, что последний Новый год Ромашка проболела у себя в городе и пропустила елку в училище.

Почему-то я решил, что нужно обязательно устроить ей пропущенный праздник. Выбрал самую пушистую ель за дворами, навешал своих любимых игрушек, а вместо звезды нахлобучил на верхушку распечатанное на школьном 3д-принтере светящееся око Саурона. Это после того, как опять же, по наводке Галки узнал я о ведьминских литературных предпочтениях.

Маришке понравилось. Минут десять она молча простояла, просто любуясь деревом. Теть Валя за день до того связала маленькую, с ладошку, игрушку-Хоботка, и вместе с шоколадными конфетами я вручил его принцессе.

- Ну, ладно, я согласен стать хранителем.

- Спасибо. - У нее хватило здравого смысла не ляпнуть: “Я же говорила”.

В тот вечер Ромашка определенно стала бесить меня меньше. Гораздо меньше. И как же сладко она пахла вишней. Морозный воздух трещал и искрился вокруг нас. Принцесса зачем-то сказала, что позаботится обо мне. Я тогда чуть не сгорел со стыда. Но она охладила, свалив в сугроб. И мы смеялись. Громко и так естественно, что захотелось, чтобы этот вечер не заканчивался никогда.

Я даже сходил потом к Улюляю, хотел разузнать о тонкостях хранительства. Раньше не решался: а вдруг он обижен? Я вроде как отобрал почетную должность. Но дед Семен встретил меня как своего коллегу, напоил чаем с медом, но рассказать что-то по существу так и не рассказал. “Кушац-то он цам покушаец. Бубит, тоб ца ушкой поцухали. Ити к нему. Смело ити. Он сё-сё тебе сам наутит.”

“Пень трухлявый”, как звала его мама, пожелал удачи и проводил меня глубоким бесхитростным взглядом.

А мама больше не пила. Держалась уже пару недель. Не рекорд, но давненько так долго не видел ее трезвой. Приду - то пироги уже поджидают, то пицца. И все по рецептам теть Вали, соседки. Дружные они стали.

Шли погожие весенние деньки. Снег таял, оголяя целые пласты чернозема на огородах. И вот, одним туманном утром в деревню прибыла съемочная группа знаменитого телешоу про экстрасенсов. И беззаботные шуточки со сценаристами как рукой сняло. Никто без особой на то причины на улицу даже нос не высовывал.

Приехали на трех микроавтобусах. Встали на въезде в деревню. Какая-то женщина в строгом костюме, по видимому руководитель группы, долго общалась с теми, кто собирал про нас информацию. Снимали крупные планы, запускали дрона. Потом один из автобусов уехал в сторону кладбища, а два других подкатили к дому Чапая.

Самого виновника торжества Винокурова нигде не было видно. Мы затаились у Кольки и ждали.

- Вон смотри, - шептала Галка, показывая в окно на фигурки людей, высыпавших из автобусов. - Вон длинный такой, тощий, потягивается, это Александр Шепс. А рядом его ненаглядная из Эстонии. А этот вон поссать побежал… как его… но он вроде из другой битвы… Гецати! Во! Походу это битва сильнейших будет. Интересно кто там еще…

- А ты, смотрю, разбираешься, - ухмыльнулся я.

- Да маман смотрит, и я подсела.

- Чего ты оправдываешься?

- Да больно надо… Гляди-гляди! Елена Голунова! Мама по ней тащилась. Самая сильная ведьма Сибири…

- Интересно,- задумчиво протянул Колька. - они все помрут у Чапая или кто-то выживет?

Галка пихнула Коляна в бок.

- Ставлю на этого обоссанца, - заявил Жорик. - Триста рублёв! Он смогёт до рассвета дотянуть.

- Ничего он не смогёт! - Колян всегда охотно поддерживал спор на деньги. - Все сгинут!

- А пойдемте вечером да глянем, - предложил я.

- А пойдем! - подхватили ребята, а Галка отказалась.