Хочу проводить Полину на гимнастику после стихочтения, но Виталий Артёмович останавливает меня:
— Роман, останься. Поможешь.
Уже на протяжении месяца хожу на его дополнительные. Совсем не хочется портить с ним отношения, отказываясь помогать, как бы ни хотел провести больше времени с Полей.
Этот препод не вызывает у меня симпатии. Есть в нём что-то плохое, чего не могу понять. Просто чувствую и всё.
Небольшая группа литературолюбов и просто охотников за дополнительными баллами (в соотношении пятьдесят на пятьдесят, примерно), состоящая всего из восьми человек, не предполагает скрытность. Все стараются подстраиваться друг под друга. Соответственно, хочешь или нет, каждому приходится выкладывать свои планы другим, чтобы сформировать на месяц общий график, удобный для всех. Так что Виталию Артёмовичу хорошо известно, что сегодня я никуда не спешу. Можно придумать какую-то отговорку на скорую руку, конечно, но я в таком не силён. Убедительно врать в лицо — не входит в список моих талантов, а достаточно веской причины откосить нет. Приходится остаться.
Посылаю извиняющуюся улыбку Полине. Она понимающе кивает, мол, никаких обид. Машет рукой и убегает на тренировку.
Проклинаю про себя чёртовы девять сборников стихов Байрона. Да и вообще! Брать каждый раз книги из библиотеки перед занятиями? Что за бред? Мы же целую неделю рассматриваем творчество каждого автора! Не-де-лю. Почему бы просто каждому не взять себе по книге? Странно, что никто ещё не предложил такой вариант. Это же логично. Даже само собой разумеется. Тогда бы никому не приходилось оставаться после занятий и помогать преподу относить книги обратно в библиотеку, забирая у себя время, а, может, даже... первый поцелуй!
Да, чёрт возьми! Я ещё ни разу не поцеловал Полину. Мне хочется, даже иногда слишком, но страх быть отвергнутым всегда останавливает. Вдруг она воспринимает меня только как друга? Вдруг я налажаю, потому что ни с кем до этого не целовался? Как бы хотелось, чтобы это всё было для меня не впервой! Но мысль о том, чтобы обжиматься с кем-то, кроме Поли, — просто омерзительна в корне. Недопустима.
— Оставь сумку. Неудобно же будет. Лучше потом вернёшься за ней, — вырывает меня из угрюмых размышлений голос преподавателя.
Да, спешить уже некуда, так что он прав. Оставляю сумку с учебниками на парте и иду в библиотеку.
За окном начинает темнеть. День потихоньку идёт на убыль. В универе никого нет. Даже библиотека вот-вот закроется. Ещё бы! Без десяти семь! А вечерней формы обучения у нас нет. Только дневная и заочная.
Захожу в библиотеку универа. Пожилая женщина, Тамара Семёновна, лет шестидесяти, по-доброму улыбается мне, уже явно собираясь домой. Тщательно завитые на бигуди короткие волосы придают ей слегка задорный вид.
— Сегодня запрягли тебя? — подмигнув, принимает треклятые девять сборников и что-то записывает у себя. — Умнички, что делом занимаетесь, а не как всякие там, за гаражами трущиеся. Люди из вас выйдут, не то что из тех.
Почему-то вспоминаю при этих словах о Гришке. Становится неприятно. Он, наверное, часто за гаражами бывает. Нехорошо так сразу крест на человеке ставить. Неправильно. Разные случаи бывают.
Вежливо прощаюсь с ней и иду обратно. За сумкой.
Подхожу к аудитории. Дёргаю дверную ручку. Закрыто. Блин. Точно. Эта дверь же заклинивает: если захлопнется случайно (как это часто бывает), то только ключом открывать, если стоишь снаружи аудитории. Стучусь, очень надеясь, что Пискунов ещё не ушёл. Не хочется спускаться на первый этаж к консьержке. А вдруг она тоже свалила?
Слышу приближающиеся изнутри шаги и облегчённо вздыхаю.
Дверь открывается.
— Захлопнулась, — констатирую факт. — И не починит же никто.
— Да, — каким-то странным тоном отвечает Виталий Артёмович, бросая задумчивый взгляд на преподавательский стол, на котором всё осталось ровно так же, как когда я отсюда выходил.
Домой не собирается? Какой-то он сегодня странный, ей-богу. Вернее, страннее, чем обычно.
Поворачиваюсь к парте, чтобы забрать сумку.
— У тебя дырка на кофте. Зашить нужно.
Он двумя широкими шагами сокращает расстояние между нами, оказываясь у меня прямо за спиной.
— Вот тут, — добавляет, прикасаясь к моему плечу.
К своему ужасу, слышу, как дверь снова захлопывается.
Сбрасываю оцепенение. Пытаюсь резко отступить в сторону, но его руки сдавливают меня стальным обручем, прижимают лицом к стене.
— Не вздумай кричать, — шепчет, касаясь горячими потрескавшимися губами мочки моего уха.
Чувствую его учащённое дыхание. Даже если бы мог кричать, меня бы, наверное, никто не услышал. Но я не могу. Страх лишил возможности пошевелиться или издать какой-то звук.
Пискунов намного сильнее, выше. И хорошо физически развит.
— Ты ведь мечтал об этом, да? Скажи! Дрочил по ночам, представляя, как я вхожу в тебя?
Одна потная рука скользит ко мне в брюки, указательный палец нацелен в анус, а вторая — всё так же крепко сдерживает меня, не давая возможности ускользнуть.
Начинаю вырываться, что есть силы наступаю ему на ногу. Но боль лишь сильнее возбуждает его: чувствую, как твёрдый член упирается мне в спину.
— Любишь жёстко, да? Хочешь, чтобы насильно вставил?
До крови кусает меня за ухо. Сдавленно ахаю, когда его палец входит в меня. Это действует на него... как опускающийся флажок на старте.
Все мои усилия вырваться тщетны. Я для него не сильнее мухи.
Он с силой стаскивает с меня штаны, расстёгивает свою ширинку и резким движением полностью входит в мой анус.
Выгибаюсь от боли и теряю сознание.

— Я не понимаю. Ты не ходишь в универ уже вторую неделю. Ты же слетишь со стипендии. А она нужна тебе, чтоб за общежитие платить! И на питание то же.
Бодя с Гришей позвали Полину, надеясь на то, что она сможет вытянуть из меня хоть слово. Но её присутствие делает мне только больнее. Я теперь не пара ей. Не могу коснуться даже. Не достоин. Моё тело осквернено. И душа тоже. Но разве могу объяснить им такое? Разве можно вообще подобное объяснить?
Последние одиннадцать дней я мысленно переживаю этот кошмар снова и снова... На бесконечном репите. Его потные руки... боль, как будто меня выворачивают наизнанку. Потеря сознания. Вот прихожу в себя, брошенный прямо со спущенными штанами на полу аудитории. Сколько прошло времени? Полчаса? Час? Вечность? Сколько он делал со мной это? Трусы вымокли в его сперме и каплях моей крови. Такое чувство, что меня выпотрошили и выкинули за ненадобностью, ведь кому я могу рассказать? Кто мне поверит? Лёгкая жертва, которую можно использовать, не опасаясь последствий. Боль адская. Не помню, как добрался до кровати в общежитии. Гриша и Бодя в это время где-то шлялись, а когда они пришли, я уже отключился.
Мне больше никогда не быть прежним. Есть только до и после.
Кровать поскрипывает, когда Полина садится рядом со мной. Хорошо, что я лежу к ней спиной. Так она не может видеть моё лицо. Чувствую, как из правого глаза первая предательская слеза скатывается на подушку.
— Ну, пожалуйста, Ром. Не пугай меня. Ты не ешь ничего. Мне ребята сказали.
Видимо, аргументы у неё закончились.
Ладонь Полины дотрагивается до моей головы. Вздрагиваю. Она тут же убирает руку, но не уходит.
— Я противна тебе? Я ничего не понимаю, правда. Ничего.
Её голос надламывается, режа моё сердце лучше наточенного ножа.
Слышу, как Бодя прокашливается и уводит Гришу из комнаты, давая Полине возможность побыть со мной наедине. Авось дело и сдвинется с мёртвой точки. В прямом смысле этого слова. Да и никому не хочется быть лишним свидетелем при таком личном разговоре.
— Ты исхудал так. И это при том, что и раньше худой был. Бледный такой... Как смерть. А я... Я не знаю... Не понимаю, чем могу помочь. Мне казалось, что мы... друзья. Нет, даже больше! Но ведь друзья разговаривают друг с другом, а не закрываются в себе.
Шмыгает носом, утирая слёзы краем рукава, по всей видимости.
— Пожалуйста, если не хочешь говорить и пока не готов ходить на пары, поешь хотя бы. Начни с малого. Что бы ни случилось, это не стоит того, чтобы голодом себя морить. Тебе нужны силы, чтобы справиться... с чем бы то ни было.
Кровать снова треснула, неохотно отпуская её.
Полина ушла, оставив меня одного с пакетом фруктов и питьевым йогуртом на моей тумбочке, которые принесла мне.
Богдан с Гришей не зашли в комнату после её ухода. Наверное, им уже порядком надоело видеть меня таким. Как связаться с моими единственными родственниками — не знают. Да и незачем беспокоить тётку, сестёр и брата. Полина была их последней надеждой привести меня в чувства.
Полина. Полина. Полина. Это имя кто-то буквально высекает горячим железом у меня в сознании. Она ведь до сих пор ходит к нему на занятия...
Осознание подрывает меня с кровати лучше любых слов. А что если... В памяти всплывают обрывки перешёптываний одногрупниц о том, что Пискунов как-то странно смотрит иногда на них, что аж исчезнуть на месте хочется. Раньше я от подобного отмахивался, считая, что его попросту недолюбливают за странности. Но не сейчас. Страх придаёт мне силы. Страх не за себя. За Полину.
Взгляд упирается в полку с книгами. Робеспьер магнитом притягивает к себе. Протягиваю руку и хватаю с полки книгу. Она придаёт мне силы. Всегда придавала.
Робеспьер. Робеспьер. Ну конечно! Это же очевидно! Цель всегда оправдывает средства.
Щелчок. Перед глазами мелькает новорождённый брат на руках отца, недавно убивший мать... Щелчок. Подрагивающий в предсмертных конвульсиях мышонок... Щелчок. Бродячие коты с обрубленными хвостами... Щелчок. Игорь, отрицающий, что он насмерть забил булыжниками соседского кота... Щелчок...  Гриша в этой самой комнате, в предсмертном состоянии из-за местных дилерков... Щелчок. Разговоры девочек... Щелчок. Потные руки, удерживающие меня...  Щелчок. Трусы, пропитанные чужой спермой и моей кровью...
Как всё было просто! Так просто! Ещё с семи лет, когда жизнь дала мне первое испытание, которое я должен пройти, чтобы стать собой, чтобы все пазлы сложились. Ещё с того времени, как эта книга впервые попала ко мне. Я просто не видел. Или не хотел видеть? Не решался взваливать на себя такую огромную ответственность? Боялся? Но теперь я готов. Прежнего мальчика больше нет. Он умер. Да здравствует Робеспьер!
Но моё предназначение куда глобальнее, чем у предшественника. У прошлого Робеспьера была цель всего лишь освободить людей на маленьком клочке земли, основать республику, а у нынешнего — дать людям лучший мир, очистить планету от тех, без кого она станет лучше! Кто-то должен умереть, чтобы остальные могли жить! Это и будет моя революция. Революция длиною в жизнь.
Нужно только всё хорошенько продумать. Нужно составить план. Пока в моём списке только трое людей. Вернее — нелюдей. Причём имени одного, который чуть не угробил Гришку, я не знаю. Нужно действовать крайне осторожно. Строго соблюдать последовательность.

« ...  Если в мирное время орудием народного правления является добродетель, то во время революции орудием его является и добродетель, и террор одновременно: добродетель, без которой террор гибелен, террор, без которого добродетель бессильна. Террор есть не что иное, как быстрая, строгая, непреклонная справедливость; следовательно, он является проявлением добродетели ... »

« ... Нельзя приготовить омлет, не разбив нескольких яиц ... »

Не бывает революции без самой революции.
Приступ неудержимого смеха душит меня изнутри. Даже разорванный анус больше, кажется, не болит.
Бережно, любовно кладу книгу обратно на полку.
Подхожу к тумбе и вынимаю из пакета с фруктами самое большое, красное яблоко.