Мы с нетерпением ждали, когда медлительная официантка принесёт пива. Заказ сделан три минуты назад, да сколько ж можно, уставшему после долгой рабочей недели человеку просто необходимо расслабиться! Иначе загонит себя, работать начнёт хуже, а это недопустимо – у каждого из нас семья, дети, почему-то хотят есть, да и самому охота, а жена ещё хочет красиво одеваться, на зависть, как она говорит, подругам.
Крупный, как миносский бык, Йомарин хлопнул по столу, заорал, надрывая глотку:
- Пива!
- И рыбы! – подхватил радостно Федотов. Он низкий, кряжистый, Йомарин выше и шире в плечах, но Федотов в силе не уступит: на работе привык таскать мешки цемента, перекатывать брёвна, разгружать фуры, доверху набитые строительным брусом. Грубое, словно обрубленное топором, лицо простого работяги. На подбородке красный вздутый рубец, у Федотова всякий раз новая захватывающая история, но знающие помнят, что пьяный спотыкнулся о кирпич и сковырнул подбородком другой. Снисходительно помалкивают.
Глеб Йомарин – сварщик. Плотник. Платят мало, подрабатывает разгрузкой вагонов два-три раза в месяц.
И я – Юдин Железняк. Дворник, грузчик, могу вкрутить лампочку, знаю, что делать, когда вылетают пробки, но ни в жисть не сунусь к новомодному компьютеру. При словах "виндовс" и "софт" у меня дрожат руки, спазмы в горле, словно проглотил ерша, и резко скачет давление, как после недельного запоя. Хотя, брешу, после недельного не скачет.
Нам, как и большинству, проще мир, где всё ясно и понятно, привычно. Никаких волнений и беспокойств, дум о судьбах человечества. Честно отрабатываем неделю, а вечером в пятницу собираемся в баре: уставшая душа требует. Хоть и влетает в копеечку, дешевле брать в ларьке и собираться дома, но мы уже не подростки, парки и подъезды в прошлом, а жёны бдят, дома ни-ни, да и никому, положа руку на сердце, не хочется отбивать чугунную сковороду лицом. И даже затылком. Звучит как шутка, но Федотов не понаслышке знает, что такое советская посуда. А мы ему охотно верим.
Йомарин стиснул кулаки.
- Да где ж её черти… У меня в горле коты нагадали, счас в мучениях помру, а она…
- Не христьянка, - подсказал Федотов. – А крестик носит!
- Во-во, - согласился Йомарин, - ни милосердия, ни участия.
Я бросил взгляд в глубину зала. Там возникла фигура хорошенькой девушки, в руках по две кружки с янтарной жидкостью и белоснежной шапкой. Она ловко пробралась к нам, кружки гранёные, видно, как напрягаются её худенькие руки, она с улыбкой опустила на стол, через минуту принесла чипсов и кальмаров, глубокую миску зажаристых сухариков.
Йомарин одним глотком осушил половину, сказал довольно:
- Хорошо.
- Хорошо, - согласился Федётов. – Юдин, чего недовольный, как мой кот?
Йомарин отпил ещё. Он как кит, забирает в себя тонны воды. Кружка опустела ещё на треть, он поднял бровь:
- А что с твоим котом?
- Иногда купаю его, - объяснил Федотов, - а коты ж все воды боятся, как моя жена – тараканов.
- Садист, - сказал я.
Кружка сама попросилась в руки, мышцы напряглись, я с удовольствием отпил янтарной, переливающей золотом, жидкости. Со дна кружки неспешно поднимаются крохотные пузырьки, застревают в толстой белой шапке, та держится долго, что значит – пиво хорошее, потому и любим этот бар, где нас все знают. Это на работу опоздать можно, а сюда с завидной стабильностью, что, как говорят, признак мастерства.
Йомарин запустил граблю в миску с сухариками, закинул в рот целую горсть, смачно хрустел, обильно запивая жгучие специи. Федотов грыз чипсы, а мне восхотелось кальмаров. Руки сами рвали тоненькие волоконца, клали в рот, вкусно, я брал ещё и ещё, накинулся и на чипсы, но грозно сверкнул глазами Федётов, а Йомарин миску с сухариками забрал к себе.
Мы привычно ждали, пока хмель ударит в голову. До этого никаких разговоров, все трезвые – молчуны, а когда пьянеем, будто кто-то кувалдой сшибает замок с гаража, где хранятся все наши слова и мысли. Языки расплетаются, уже действуют без команды сверху.
Пьяная волна, в точности, как морская, наконец накрыла с головой, глаза друзей ожили, заблистали искры. Пошли привычные разговоры о стране, идиотах, что не могут построить дороги, дураках, что не умеют править страной, а во власть суются, с тоской на сердце вспомнили вымирающие деревни, снова проехались бульдозером по ворью, что рулит нашей могучей державой. Невольно перескочили на желания и мечты, что когда-нибудь наступит светлое время, можно будет ничего не делать, государство о пенсионерах заботиться должно, и вообще оно всем и всям должно, обязано, да, обязано. А разве может быть по-другому? Да и дети подрастут, глядишь, чем помогут стареющим родителям.
Я сдвинулся, чтобы хапнуть у Федотова чипсов, пока тот что-то трындит Йомарину, ощутил булыжник внизу живота.
- Отлить надо, - сообщил я.
- Да, пора бы, - согласился Йомарин.
Федотов молча пошёл за нами. Столики при каждом шаге качаются, будто мы на палубе круизного лайнера во время шторма. Дверь в туалет, ах нет – гальюн! – приближается рывками, наконец встала перед носом, я успел выставить руку, а то лицом открывать неудобно.
За спиной гогочет Глеб, бубнит Федётов, туалет благо свободен, я едва успел расстегнуть молнию на джинсах, как мощная струя едва не расколола писсуар.
- Счастье есть, - выдохнул Федотов. Он насвистывает какую-то песенку. Скалит зубы Йомарин. Я подумал, что и правда есть. Когда вот так сбрасываешь ненужное в мочевом пузыре, жизнь вдруг становится лёгкой и беззаботной, а все проблемы мелкими и ничтожными.
В дверях Йомарин столкнулся с крупным верзилой.
- Посторонись, - угрюмо обронил тот.
Будь Глеб трезвый, вежливо отошёл в сторону. Но сейчас уже не Глеб, а сто кило мышц, накачанных тяжёлым физическим трудом. Кулаки, как две кувалды, которыми вбивают штыри в шпалы, дабы закрепить рельсу.
- Сначала выпускают, - низким голосом сказал Йомарин, -а потом заходят сами.
Йомарин вдруг пошатнулся, а верзила уже замахивается для нового удара. Не успел, его сшиб кряжистый Федотов. Это для разговоров мы пьяные, а подраться любили ещё в техникуме, не забыли и сейчас. За верзилой заскочили его дружки. Я пригнулся, над головой словно пролетела балка строительного крана, просто толкнул в грудь. Мужик отлетел в угол, уселся задницей в ведро. Рядом Глеб угодил в нос верзиле, хрустнуло, у того лицо сразу в крови, но не упал, ударил в ответ ногой в колено, а дальше сцепились, как две гориллы, в узком туалете не размахаешься. На Федотова насели сзади. Он выкрутился, съездил снизу в челюсть, ударил кулаком сверху по носу. Хлынула густая тёмная струя, несчастный зажал нос, уже не боец…
Я пропустил удар в висок, под дых, удержался за дверь туалета, а дальше всё как в тумане. Помню лишь, что бил руками и ногами, боролся, бил головой, меня в ответ, затем на весь мир злорадная морда Глеба, верхняя губа вздутая, как нажравшаяся крови пиявка. Он довольный, значит – мы победили, помог встать. Федотов кого-то пинает в углу, но вяло, дышит часто, левую сторону лица занимает густой кровоподтёк.
- Уроды, - сказал Йомарин. – Нет чтоб выпустить.
На полу трое тел. Чего-то двигают конечностями, один без движений. Обычная драка в баре, какие мы любим, но всегда не понимали смысл. Из-за ничего. Просто так. А если сейчас остаться и помочь этим ребятам встать, они наверняка такие же работяги, как и мы, то к ночи будем лучшими друзьями.
В зале густой сигаретный дым, как вечерний туман над полями. Жена снова будет ругаться, что пришёл вонючий, грязный, в крови, а я с довольной пьяной рожей рухну на диван – в пятницу она в кровать не пускает. Ну и что? Я жизнью доволен. И никуда не тороплюсь, и не рыпаюсь, не гонюсь за временем. Пожрать есть чего, ребёнок пошёл во второй класс, живём в деревяшке, но плачу счета исправно, долгов нет, разве что шубу жене не покупаю, так не всё коту масленица! А кто говорил, что жизнь легка? Ничего, пусть знает своё место. Сама из деревни, хочет лучше, вот пусть и едет обратно…
- Ты чего бормочешь, Юдин?
Я скосил взгляд, оказывается мы уже за столиком, допиваем пиво. Седьмой шкурой догадался, что друзья отправили девчушку за добавкой. Мои пальцы, как щупальца осьминога, поковырялись в тарелке с сухариками, там что-то пусто, взгляд чипсов не нашёл, а жаль, а кальмары я уже давно съел сам. Люблю морепродукты.
- Я… ик!.. на улицу. Воздуха глотну…
- Тогда я тоже. Вдруг у этих беспокойные дружки на выходе…
- Ну что за люди? – возмутился Федотов. – Ну что за люди?.. Не сидится вам, не отдыхается… Бродите, бродите, бродите…

Холодный осенний воздух слегка протрезвил. Народу сегодня удивительно мало, машин и того меньше. Дружков, как в тайне хотели, нет. Взгляд мой воткнулся в чёрный микроавтобус на краю стоянки, я тупеющим взором смотрел, как оттуда вылазят двое представительного вида. Чисто выбриты, причёски аккуратные, по виду депутаты, но что-то в них другое, хотя я не спец в этих вопросах.
К удивлению подошли к нам. Я сумел разглядеть лица, хотя в таком состоянии довольно трудно вообще собрать фокус в одной точке. Один с вытянутым, как у пеликана, клювом, у другого волосы старательно зализаны назад, расчёсаны, да и выглядит он ухоженней напарника.
- Юдин Железняк? – спросил Пеликан.
- Да…
- Глеб Йомарин?
- Ну…
- Максим Федотов?
Федётов уставился бараньим взором на обоих.
- И чего надо?
- В вашей крови, - начал мужик с пеликаньим клювом, - обнаружено нечто очень важное для науки. Мы хотим предложить вам сотрудничество. Конечно, на выгодных условиях.
- Смеётесь? – спросил я.
- Нисколько.
Федотов хохотнул. Он показал депутатам-учёным разбитые кулаки:
- В нашей? Крови?.. В нашей крови, господа, сейчас котрети… коцетри… коцн… тьфу!.. очень много пива и зубов. Это факт. А что нашли вы?
- Вам интересна сумма в сто тысяч долларов? – спросил мужик с аккуратной причёской.
- Таких денег не бывает, - уверенно сказал я. – Не при нашей жизни…
- Допили, - вздохнул Федотов, - надо бар менять.
- Точно, - подтвердил я.
Йомарин к нашему удивлению пристально изучает микроавтобус и лица двух чудиков, что предлагают… нет, мы не дураки, программу "розыгрыш" любим, приятно ржать над другими, но сами трезвые, даже когда пьяные. Он вдруг сказал очень серьёзно:
- Что нашли?
- Скажем так, чтобы понятно. Ваша кровь очень ценна. И нужно ваше согласие чтобы продолжить более детальные исследования. Ценные для науки.
- А сколько, ещё раз, предлагаете?
- Сто тысяч долларов, - терпеливо напомнил с аккуратной причёской. Наверно, он у них финансист. – Три миллиона рублей, если так понятнее.
- И ваше присутствие, конечно, - сказал с пеликаньим клювом. Он, наверно, главный.
Йомарин повернулся к нам.
- Парни, чё думать-то? Соглашаемся!
Федотов глянул исподлобья.
- Сдурел? Тебя на органы распилят. Побываешь, правда, за границей, но по частям разве интересно?
- А если нет?
- А если да? – поддержал я Федотова. Слишком уж всё нереально выходит. Или к нам того, две белочки в гости зашли, надо предложить им в баре посидеть.
- Да какие органы, - хмыкнул Глеб. – Ты посмотри на себя. Кто твою печень или почки возьмёт? – он повернулся к мужикам. – Верно говорю?
Главный ответил:
- В большинстве случаев – да.
Я мотнул головой.
- Глеб, дурилка это. Пойдём ещё пива…
- Да нахрен это пиво! Сто тысяч долларов, это ж можно всю жизнь не работать! Не, вы как хотите, я – рискну!
Он твёрдым шагом двинулся к микроавтобусу. Дверь отъехала в сторону, ему помогли залезть какие-то люди в чёрных одеждах. Но эти двое никуда не сдвинулись.
- Нам бы хотелось, чтобы в эксперименте проучаствовали все…
- Ваш друг, - добавил финансист, - выбрал правильно.
Федётов скосил на меня одним глазом, зыркнул на мужиков.
- Сто пятьдесят.
- Сто, - поправил финансист.
- Сто пятьдесят.
- А вы, Юдин Железняк?
Я брякнул, не подумав.
- Да мне и ста достаточно.
- Дурень, - рыкнул Федётов.
Дверь микроавтобуса открылась, оттуда зазывающе машет рукой Йомарин. Лицо почему-то довольное…


Кресло – гибрид пыточного и стоматологического. Удобное, подопытный устраивается лёжа, сверху нависает лампа, рядом какое-то сложное устройство с экранами, где пляшут графики, цифры, оттуда ко мне тянутся провода, которые учёные называют датчиками. Вот только зажимы на руках и ногах не понравились.
По дороге сюда нам ввели какую-то ерунду, алкоголь вышибло сразу, как пробку из бутылки шампанского. От жуткого похмелья раскалывается, точно перезрелый арбуз, голова.
Хорошенькая медсестра воткнула в руку стальную иглу. Через неё в вену подаётся мутная жидкость. Медсестра улыбнулась, не успела выйти из кабинета, стерильно белого, как зубы голливудских актёров, а моё сознание погрузилось в вязкую, липкую субстанцию. Темнота надвинулась с краёв, жар охватил тело, затем бросило в холод. Я ощутил себя вмороженным в толщу ледников Гренландии.
От прежнего мира осталось крохотное пятно. Думал, исчезнет и оно, я потеряю сознание, и либо из меня действительно вырежут органы и продадут частями на запад, как обещал Федотов, либо очнусь в какой-нибудь комнате два на четыре в ожидании дальнейших исследований. Но больше всего, конечно, боялся быть разрезанным на части… Кто их знает, этих учёных?
Пятно не исчезло. Сколько времени я пролежал, тупо уставившись на мягкий свет лампы, не знаю. Во мне что-то постоянно двигалось, к ногам опускалась ртуть и холодный свинец, в груди наоборот словно проснулось жерло вулкана. Но голова оставалась на удивление спокойной и ясной. Как грязное пыльное стекло жил я до этого, а теперь кто-то добрый решил вымыть, показать, что за окном совершенно другой мир, не такой, как в комнате, куда едва проникает свет с улицы…
Легонько пискнуло, шагов не услышал, над головой появилось вытянутое лицо с пеликаньим носом.
- Как себя чувствуете?
- Нормально, - проговорил я в замешательстве.
Лицо исчезло.
- Вставайте, - велел голос, - последний укол и всё…
Я сел в кресле. Мир размыт, искажён, как фильтром фотошопа… откуда я знаю это слово?.. доктор из крохотного пузырька втягивает в шприц серебряную жидкость. В шее кольнуло. Мир сразу сделался чётким. Попробовал зуммировать, к ужасу получилось. Скривив лицо, читал непонятные буквы на этикетке какой-то склянки в дальнем конце кабинета.
- Осваивайтесь, - сказал главный. – Меня зовут Егор Афанасьевич Кравченко.
- Юдин Железняк, - автоматом представился я.
- Знаю, - отмахнулся он. - Вы помните, как всё было?
Память мгновенно выкинула все растры этого вечера. Даже собрала целый фильм, упорядочила, я чувствовал, что могу в точности повторить, всё, о чём мы разговаривали в баре.
Я кивнул.
- Хорошо. А теперь назовите три первых слова, какие приходят в голову. То и получите.
- Любые? – уточнил я.
- Любые.
- Ну, хорошо… Ноутбук. Печенье. Интернет.
- А печенье зачем?
- Не знаю, - я развёл руками. – Вы просили любые.
Он вышел, через минуту вернулся в кабинет с двумя в зелёных халатах. У тех в руках стол, мягкое чёрное кресло, ноутбук. Кравченко указал рукой:
- Прошу.
- А что мне делать?
- Что хотите. Интернет подключён. Если захотите что-то купить, покупайте, скачивайте. Пользуйтесь, вобщем.
- Вы забыли печенье, - напомнил я.
- Сейчас принесут.
Кресло и правда мягкое, удобное, а не только так выглядит. Я никогда не пользовался компьютером. Не знаю, за какую часть клавиатуры браться. Как тыкать кнопки, и уж тем более что за странные иконки на рабочем столе? Но пришла трезвая мысль – пару часов назад я вовсе не знал этих слов. А теперь ими пользуюсь, как буквами алфавита.
Интересно, что там с Йомариным и Федотовым?
В инет вошёл с лёгкостью. Без сомнений и раздумий как это правильно сделать. Словно открыл собственную квартиру. А дальше странная холодная волна хлынула в мозг, жар опустился в ноги. Грызун безостановочно щёлкает, словно голодный, пальцы топчут кнопки, мелькают экраны загрузки, сотни строк исходников, я торопливо вбиваю команды, добавляю, изменяю, скачиваю новые проги, одна высчитывает что-то непонятное, другая занимается стоимостью проекта… что за проект? Мысли порхают, как электроны вокруг атома, я лишь скрипт, выполняю их команды…
Через два дня зашёл Кравченко, напряжённо глядел через моё плечо. В этой лаборатории или где я там, очень добрые люди. Принесли ещё два ноутбука, лазерный принтер. Кравченко удивлённо свистнул, остался выпить кофе, который пять раз за день готовит хорошенькая девушка, а в остальное время я пью растворимый. Брехня, конечно, что он улучшает работу мозга. С этими продуктами, что скачут из категории полезного в неполезное и обратно, население с ног до головы в лапше. Или, как бы сказал Федотов, обожралось вермишели. Мне просто нравится этот напиток. А тонус организму придаёт распорядок дня, питание, умеренные физические нагрузки, а вовсе не кофе.
Кравченко торопливо листает толстенную папку, крайние листы ещё тёплые, даже горячие. Я сказал быстро:
- Это не я, это всё он!
И ткнул пальцем в принтер.
- Да-да, конечно. Не вы. И давно принтер занимается исследованием рака?
- Минут пять занимался, - ответил я честно. – Он очень старательный. Говорит, что может, а главное – хочет. Работать ещё больше, но я вот такой жадный, не даю. Или медленный.
- Да, медленный, - как сомнамбула сказал Кравченко, напряжённо вглядываясь в отчёт. – Если позволите, я отправлю это на проверку в Международный Онкологический Центр. Я не специалист в этих областях, но, думаю, заинтересуются.
- Отправляйте, - разрешил я. – Не жадный. Ещё напечатаю.

Йомарин сперва показался гориллой. За две недели отвык видеть его фигуру первобытного великана, в движениях всё тот же сварщик и плотник, но взгляд изменился, словно кто-то протёр ему глаза.
- Кофе? Как ты эту дрянь пьёшь? Апельсиновый сок есть?
- Глянь в холодильнике.
Он хлопнул дверцей, пил прямо из коробки. В привычках всё тот же, но спиной чувствовал, что Йомарин, заливая в желудок сок, глядит поверх коробки на данные в моём ноуте.
- Скучно, - обронил он. – Какие-то клетки, аминокислоты, жгутики, щупальца… рыльцев не хватает, как думаешь?.. белки, углеводы… Скучно.
- Вовсе нет, - возразил я. – Очень даже интересно. А ты чем? Рассчитываешь напряжение у основания лопаты при рытье канав?
- Почти.
- Так чем именно?
- Да приезжали тут, деловые, забрали у меня всё. Ну, комп оставили, конечно, но данные забрали. Говорят, я уменьшил стоимость экспедиции на Марс вдвое, там ещё что-то улучшил, теперь… вобщем, они довольны. На три года раньше запустят, и с возможностью вернуться обратно.
- Молодец, - похвалил я. – А Федотов?
Йомарин изменился в лице. Как меняются люди, с улицы зашедшие в церковь.
- Лично не видел. Кравченко говорит, без устали настукивает тезисы, выдержки, абзацы, и много бормочет.
- Бормочет?
- Какую-то новую религию создаёт. Не знаю. Попутно изучает нейролингвистику, схемы работы СМИ, много бормочет… или уже говорил?.. что-то ещё. Старается. Как старался, когда грузил цемент и шпалы из лиственницы, так и сейчас… гм, ну я пойду.

У Кравченко круглый, как марсианская тарелка, кабинет. Половину круга занимают мониторы. Другая в каких-то листах с непонятными буквами. Стол – тонкий, как лист бумаги, два ноута, он в них едва не упирается носом, махнул рукой в сторону кресел:
- Присаживайтесь, господа, присаживайтесь.
Я и Йомарин сели. Федотова нет. С другой стороны, если он и правда за новую религию взялся, ему сейчас не до дел мирских.
Я бросил взгляд на мониторы. Йомарин посматривает тоже заинтересованно, ухмыляется. Я вгляделся внимательнее. На большинстве люди… да чёрт с этим приличием, я же корнями грузчик и дворник… трахаются. Молодые, старые, толстые, худые, как рыбьи скелеты, с вытянутыми мордами и плоскими, будто кто хорошенько приложился совковой лопатой, что даже нос вровень со лбом. Трахаются. Какой-то мужик отчаянно загоняет член, длиной которого частенько меряются подростки, в задницу тощей девчушке. Та выгибается, постанывает, сразу видно – нравится обоим.
Я скользил взглядом по мониторам и везде видел одно и то же. Йомарин спросил заинтересованно:
- И давно так?
- Ну, эксперимент идёт месяц. Так что месяц.
- И хватает? Тут же не только молодые, у которых весь организм пашет, чтобы выработать новую порцию спермы.
Кравченко ухмыльнулся:
- У нас есть средства получше виагры или сиалеса. А так рад сообщить вам, но признаться – рад не совсем, эксперимент закончен. Последние три дня, господа.
- И что дальше? – спросил я.
- Вам, - пояснил Кравченко, - введут регресс-вакцину.
- Ага, - догадался Йомарин, - и обратно на работу грузчиком. Пилить, строгать доски.
Кравченко напомнил:
- Не совсем. Сто тысяч долларов, как и обещано, уже на ваших счетах. Возможно, грузчиком и не пойдёте.
Я покачал головой.
- С тем мышлением, что было у нас раньше, грузчиками и останемся. Хотя, припоминаю, махать метлой мне нравилось. Люблю, когда видны результаты работы, а осенью в листопад это особенно заметно.
- Не то, по чему я хотел бы скучать, - севшим голосом сказал Йомарин.
Кравченко щёлкал мышью, мы смотрели на мониторы, настоящее хоум-видео, не поставленное режиссёрами, потому без прикрас.
- А в чём суть эксперимента? – вдруг спросил Глеб.
Я чуть не задохнулся. А ведь и правда, за месяц в лаборатории так и не пришла эта простая мысль. Другие стадами, как дикие бизоны, или антилопы, а зачем мы здесь, так и не подумал. Кравченко пододвинул в нашу сторону два листка, не нужно быть гением, там договор, всякие подписки о неразглашении. Но мы не спешили протягивать руки.
- Хотелось бы узнать, - поддержал я.
Кравченко откинулся на спинку кресла.
- Если кратко – вакцина пробуждает в человеке истинное желание.
Йомарин скривил лицо:
- Вы хотите сказать, я всю жизнь мечтал отправить людей на Марс?
- Не совсем. Скорее вы хотели … гм, хотите заниматься чем-то важных. Действительно важным. Не для себя, а для человечества. То же самое и у вашего друга Юдина, те же симптомы.
- И у Федотова, - подхватил я.
- Верно.
- А другие?
Йомарин указал на мониторы, где люди пока только трахаются. Кравченко развёл руками:
- Как и большинство. Просто жить. Подпишите бумаги, прошу вас.
Йомарин протянулся в сторону листков, один даже взял, скользил взглядом по строчкам.
- Вы сумели, - догадался я, - обойти барьер лени? Ту преграду, в которой все охотно признаёмся. С гордостью, я бы сказал.
- Да, если грубо.
Йомарин вдруг обронил резко, как гильотина.
- Я хочу в бар.
- Простите? – не понял Кравченко.
- Хочу в бар, - терпеливо повторил Глеб. – У нас же три дня ещё, верно? И семье хоть единственный раз показаться нормальным человек, а не скотом. И Федотова заберём. Нечего ему бормотать с утра до ночи.
Он схватил ручку, расписался где нужно. Я тоже не стал думать, черканул свою закорючку простого дворника-грузчика с девятью классами образования и техникумом, угарной жизнью в общаге, где и познакомился с этими, теперь, оказываеца, гигантами мысли. Один людей в космос запускает, другой ведёт к Богу, в смысле, к светлому, доброму, туда, куда человек с нормальной психикой и должен стремиться.
Глеб поднялся, направился к двери. У порога обернулся:
- А вообще-то, ваш эксперимент уже давно идёт. Без всяких вакцин и добровольных похищений с огромными суммами на исследования.
Кравченко взглянул заинтересованно:
- Поясните.
- Демократия, - лаконично ответил Глеб.
- Демократия, значит.
- Демократия, - подтвердил он. - Жалкий и ни на что негодный, слабовольный человечек видит в демократии что? Правильно. Геев признали за людей. Для него ужас, как так, их всех топить и вешать надо. Но по правде говоря вот уже пятнадцать лет как их признали за людей, с 1999. И за пятнадцать лет я не видел ни одного гея. Я даже соседей из дома напротив в лицо не знаю, а живём вроде бы рядом ого-го сколько! Другой видит разгул политкорректности, когда какому-нибудь нигеру дают премию Мира, годом спустя нечто из бразильских джунглей, всю жизнь проходившее в набедренной повязке, получает ту же премию. Не важно за что, главное не обделить другие расы, уравнять всех в правах. Ничтожеству с белой кожей, который, повторюсь, нихрена не может не из-за цвета кожи, противна эта мысль, так как он, понятно дело, сам по себе аксиомно выше и лучше других. За что и почему он лучше, не понятно. Я могу приводить сотни примеров, которые придумали слабые люди, обвиняя демократию, как мерзостный строй. Им подавай другой. Чтобы снова можно было находить в этом строю изъяны, ругать власть, опуская её до своего свинского уровня.
Но при демократии каждый, который действительно на что-то способен, имеет намного большие шансы доказать своё превосходство, чем при любом другом строе. Свобода. Слова и действий. Огромная машина по исполнению желаний запущена. И не нужны многомиллиардные вакцины, чтобы узнать, чего хочет человек на самом деле. И так всё видно. Сорваны маски с морали и религии. Ты свободен. Хочешь – трахайся с лошадью, быком или пингвином, проводи ночи на дискотеках, путешествуй, снимайся в порно, жри в три пуза. Сейчас никто не скажет, все молчат и не лезут в дела других. Для тех, кто действительно чего-то может – рай. Хочешь быть композитором, архитектором, художником, писателем, президентом, великим спортсменом – пжалуста. Никто тебя не загоняет на рисовые плантации или на картофельные, не заставляет тесать камень для гробницы фараона. Ты даже с работы можешь уволиться, там рады будут, новое место освободилось.
- Слабый, - закончил Йомарин, - видит в любой вещи слабости. Так он оправдывает свою никчёмность. Сильный – смотрит на возможности.
Он вздохнул.
- Всё, я хочу в бар.
И вышел. Кравченко смотрел на меня с невозмутимым видом. Не поймёшь, как он отреагировал на слова подопытного, но то что маленькие глазки в стене всё засняли, это точно.

Федотов за месяц из крепкого, подтянутого и мускулистого стал вроде бы ниже ростом, горбится, сутулится, взгляд устремлён куда-то сквозь пространство, словно телескоп Хаббл всматривается в далёкие галактики. На него хоть сейчас рубище или тряпки, палку в руки и бормотать вдоль забора, прося подаяние, а то и вовсе ковыряясь в бачках, как делают люди, далёкие от религии.
Официантка немало удивилась, дважды спросила, уточнила, а вернулась с тремя стаканы сока. Федотов не притронулся, но вроде бы вынырнул из своего мира, где придумывает тезисы, дабы осчастливить Человечество.
- Ну что, - громко сказал Йомарин, - братцы? Что делать будем?
Он посматривал на меня и Федотова испытующе. Будто сам ответ знал, но хотел и от нас услышать какую трезвую мысль. Я двинул плечами:
- Через два дня нам вколют обратно наши мозги, с их примитивным мышлением.
Федотов усмехнулся:
- Главное, чтоб не перепутали.
Глеб отмахнулся.
- Да какая разница… не сильно и различались.
- Между собой – да, а жёны заметят. У них система глобального мониторинга настроена лучшими спецами. Сколько поколений вложилось в эти разработки, с ума сойти можно. Ты ещё рот не открыл, а она уже знает, что пил, чем закусывал, с кем сидел, на какую слюни пускал…
- Два дня, чтобы успеть сделать нечто важное, - сказал Йомарин. – И что вы думаете?
- Да ничего, - ответил я.
- Так не пойдёт. У нас возможность. Надо пользоваться.
- Чем?
- Мозгами, - удивился Йомарин, - мозгами.
- А потом?
- А потом заживём, как встарь. Но на другом уровне.
- И благополучно, - рассудительно заметил Федотов, - спустим по трубе до самой реки всё, что сумели наскрести за эти дни. Плюс сто тысяч аванса.
Он вдруг отвернулся, вперил взгляд в окно, а губы уже шевелятся, выговаривают нужные слова. Взгляд сделался отсутствующим, как у фотоаппарата при долгой задержке.
Я развёл руками:
- О том же говорю. Мышление-то вернётся прежнее. Ты махнёшь беспечно рукой на прежние умные мысли, и попросишь ещё пива, изредка вспоминая… да, только и останется вспоминать и жалеть о том, чего могли сделать, а не сделали. Не с этого начинать надо. С головы. А за два дня вектор жизни не исправишь.
Я толкнул плечом Федотова, тот вздрогнул, покосился недовольно, как разбуженный в середине зимы медведь.
- Идём, мессия. Тезисы будешь разрабатывать, швыряя мешки цемента.
- И что… правда ничего не можем?
- Можем конечно…
Я глянул Йомарину в глаза.
- Но вспомни тех, кто выигрывал в лотереи или конкурсы суммы денег, от которых голова кругом. Ты хоть раз слышал новости о богатом и влиятельном, успешном, великом учёном или других, весёлая жизнь которых начинается с крупного выигрыша? Вот-вот. Они благополучно выигранные деньги просаживали. У нас та же картина.
Мы расходились слегка удручённые, подавленные. Лишь Федотов нашёл успокоение в своём мире. Йомарин хоть и расправил плечи и держал спину ровной, но это ему давалось ох как нелегко. Я брёл неспеша в сторону дома. Два дня, всего два. Конечно, за это время можно полученные деньги куда-то пристроить, вложить. Рисково, но шанс. А можно вылезьти, например, из гнилой деревяшки в нормальную однушку в нормальном доме в центре города, шикарная мебель, кухня, ванная… не трудно подсчитать, что на этом деньги и заканчиваются.
Сначала кончились десятиэтажки, сменились горами пониже в пять этажей. Незаметно стены домов деревянные, дороги разбиты, уныние, запустение любой окраины города, где до этого жил как-то бездумно, не парясь, как любят говорить подростки. Итак, твоя жизнь – твои мысли. Мысли напрямую влияют на действия, а значит… значит срочно нужно отыскать различия между людьми великими, всеми известными по истории, и теми, о ком ни тогда, ни сейчас ни рылом, ни ухом, вобщем никак и ни о чём.
Будто сушёная вобла застряла в горло. Меня затрясло. Время – единственный ресурс, который все без исключения тратят по твёрдому курсу – шестьдесят минут в час.
Я зашагал быстрее.