|
|
|
1.2.3. Volchek - koLLaps
|
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1503
Замечания : 0%
Volchek - koLLaps
Оружие: ПРОЗА.
Срок сдачи работ: 2 ноября включительно.
Объём: неограничен.
Тема: Завтра конец света
Авторство закрытое, свои работы присылайте по электронной почте по адресу limonio@rambler.ru и не забывайте помечать от кого, куда и что.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 480
Замечания : 0%
limonio, прошу отсрочку (4 дня).
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1503
Замечания : 0%
koLLaps - отсрочка до 6-го.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1503
Замечания : 0%
[1]
Мысли и сердце
Западный ветер принёс холод и сырость. На Торунь опустилась густая завеса мелких водяных капель. Потемнела вода в Висле, с полей пришёл белый, точно домашний сыр, плотный туман, и не уходил очень долго. Люди обеспокоенно смотрели в грязное рыхлое небо, опустившееся так низко, что башенки костела вспарывали его, утопали в нём, словно багры, ищущие в мутной воде утопленника. Сумасшедшие, инакомыслящие и безумцы видели в небе плавники хищных рыб, другие разглядывали водяных зверей, скользких и гибких, словно змеи, третьи упирали взгляды в булыжники мостовой и семенили домой, где к ночи закидывали больше дров в печи и молились. И опять молились. Засыпая с жёнами, молились снова.
А когда один купец в таверне сказал, что лицо его жены за день почернело и исхудало, никто не удивился. Скорбный вздох, точно струйка яда, коснулся губ каждого. Его, как трупный смрад, вдохнул вошедший конюх, закрыть дверь не успел – скорбь услышали в городе. Бубоны вздувались на телах слушающих, они говорили, передавая весть, и слушающие говорящих чернели лицами и темнели рассудком. Последний выдох их сбрасывал в воздух, словно папоротник семена, миазмы, и те шептали, шептали, говорили и шептали вновь – они знали – люди падки до сплетен.
Сплетники говорили о моровом поветрии. О миазмах. О чёрной смерти. О каре Господа за грехи людские, о гибели, об искуплении, о прекращении рода.
Сплетники говорили о предвестнике, что пришёл в те страшные дни в Торунь.
Сплетники говорили о рассвете.
Он остановился в конце моста через реку Висла. Морось намочила его одежду, теперь блестящую, как шкура налима. Одежда выдаёт в нём странника, привыкшего к бедам пути, неприхотливого к ночлегу и еде. Грязь забралась по его сапогам из телячьей кожи, растоптанных тысячами путей, на брюки из тёмной кожи. Словно живая, грязь расползлась по внутренней стороне бедёр. Кожаная куртка плотно облегает широкие плечи, под ней ещё одна куртка, а к телу ближе всего рубаха из мешковины. Глаза предвестника цвета воды в реке, волосы едва касаются плеч, грязные, как небо. Выдвинутый подбородок говорит о решимости и смелости – другие люди не живут в дороге до тридцати, и не идут туда вовсе. Морщины вокруг глаз, точно у старика, но это от постоянного вглядывания в темноту, в лица встречных, в стык земли и неба, где крохотное облачко может означать стадо коров и быков, а может – войско. В ветви деревьев, где легко спрячется стрелок с арбалетом – бесшумным и мощных оружием, наречённым церковью орудием диавола за его безжалостность даже к железным доспехам.
Неопытный примет предвестника за бродягу, ударит тупым концом копья, чтобы убрался с дороги, если неопытный – стражник, ударит плетью, если знатный и приближённый короля, монах и служитель церкви перекрестится, женщина свернёт с пути, лишь ребёнок посмотрит с любопытством, получив нагоняй от отца: нечего на прохожих пялиться. И если отец – купец, видевший многое, он впервую очередь посмотрит, как идёт странник. Как держит голову, куда смотрит, как говорит. И что несёт. И увидит заткнутый за пояс странный предмет с деревянной рукоятью, которая удобно ложится в ладонь, да так, что указательный палец сам касается загнутой скобы под железной трубкой, полой внутри. И рука с этим предметом сама просится подняться на уровень глаз, а палец замирает в нетерпении надавить на скобу.
В Торуни таких предметов ещё не видели.
И предвестник это знает.
Над городом, против течения падающей воды, поднимаются редкие струйки чёрного дыма. В северной части костров больше, именно туда двинулся предвестник сразу, едва вошёл в город.
У купеческой лавки он встретил её хозяина, широкими досками заколачивающего окна.
- В плохое время ты явился, - сказал мужик, помогающий купцу держать доску, пока тот молотком забивает железные штыри в её края.
- Знаю, - отозвался предвестник, остановившись.
Купец оторвался от работы, беглым, но цепким взглядом осмотрел бродягу.
- Что там? – спросил предвестник, указывая на север.
- Мор, - сказал купец. Он тяжёл, как морж, усы его серовато белые, густые, а борода чёрная, точно шкура тюленя. – Туда нельзя. В плохое время ты пришёл, - повторил он слова напарника. – Люди говорят, Господь вздохнул, устав от никчёмности людей, и ветер принёс горечь Его мыслей. Для нас – это смерть. Купцам запретили торговать, людям запретили покупать, выходить на улицу, велено сидеть в домах и ждать милости. Уходи, пока не поздно. Тебе здесь не будут рады.
Предвестник двинул плечами:
- Кто ищет лёгких путей, тот рискует не меньше того, кто всю жизнь ходит сложными. Если ты понимаешь, о чём я.
Они встретились взглядами, и купец принял незнакомца как равного себе, и вспомнил, что когда был молодой и глупый, судил о человеке по его одежде и словам его.
- Я ищу врача, - сказал предвестник. – Касеуса Югника. Тебе знакомо это имя?
Мужик, державший доску, молча пожал плечами, а купец обронил мрачно:
- Все врачи ушли прочь. За плату, обещанную властями, работают только клювастые.
- Рискуют! – подхватил напарник.
- Для тех, кто не боится, - отозвался купец, брезгливо покосивших на мужика, - лучшего шанса заработать неплохое состояние честно – не бывает. По крайней мере, я такого не знаю. В клювастые идут и мошенники, и авантюристы, и лжецы, идут и преданные своему делу, идут желающие помочь людям, идут молодые сорвиголовы, только познавшие азы врачебного дела. Всяких можно встретить.
Мужика передёрнуло, словно при виде свежего утопленника, распухшего и обглоданного раками.
- Я бы ни за что!
- Не сомневаюсь, - хмыкнул купец. – Ты и окна забивать сподобился за плату. Выплачу хреном и горчицей. Держи доску!
Мужик сощурил глаза:
- С мёдом?
- С двумя. Держи, говорю!
Мужик надулся:
- За хрен забивай сам…
Но работу продолжил.
- Так ты знаешь его? – вновь повторил предвестник, напомнил: - Касеус Югник.
- Много беглых, много пришлых, - отмахнулся купец. – Всех не упомнишь. Разве что… хм, но ты не из таких. Не торговаться пришёл, верно?
Предвестник молчал, купец развёл руками, повернулся к лавке, обронив:
- Если твой Касеус – врач, спроси у клювастых.
Улица пуста, как дом бедняка, и грязная, точно отхожее место. Чем дальше, тем заколоченных домов больше, тем громче и сильнее воняет смрадом. Из одного дома, держа собачий труп в руке, вышел мужик, ремесленник навскидку, швырнул на дорогу дохлую псину. Проводил незнакомца враждебным взглядом, вернулся в дом. Во многих местах предвестник встречал это поверье – более сильный запах – запах гниения – должен вытеснить чумной. Самые отчаянные долгое время даже проводили в отхожих местах, спасаясь от заразы, обмазывались испражнениями.
Первый костёр предвестник встретил в центре широкой улицы, молча принялся за работу, ухватив за руки труп молодой женщины. Её лицо высушенное внутренним жаром, тёмное, вокруг глаз и у носа кожа чёрная, на горле и шее предвестник заметил крупные бубоны. За ноги труп держит мальчишка лет десяти, по одежде из состоятельной семьи. Волосы курчавые, точно заросли дикой рицы, лицо перепачканное копотью и грязью, но глаза удивительно живые, яркие, будто кристаллы в тёмной пещере. Предвестник кивнул, приветствуя, мальчишка скупо улыбнулся в ответ.
Они работали молча до самого вечера, таская трупы из ближайших домов в костёр на середину улицы. Дивно, отметил гость Торуни, с каким упорством мальчишка цепляется за руки трупов, пыхтит и тащит, кусает в кровь нижнюю губу, но не отпускает до последнего. Из хороших семян, говорил мудрый монах в горах, может одинаково вырасти, как сорняк, так и крепкий вековой дуб, настолько сильный, что не побоится один стоять на вершине холма, бросая вызов всему. Но из гнилых – сорняк только. И глядя на мальчишку, предвестник видел раскидистую крону и могучий ствол.
- Я ищу молодого врача Касеуса Югника, - обратился он к мальчишке, когда они заходили в очередной дом. – Ты знаешь такого?
- Не слышал, - отозвался мальчишка усталым голосом.
В доме пахнет гнилью, как летом на бойне, где в кучу свалены внутренности быков, и с утробным рычанием в них копошатся собаки, разгоняя жирных зелёных мух. В доме нет ни быков, ни собак, но смертью пахнет сильнее.
Сквозь щели досок в утробу жилища проползают слабые ростки света. Половицы скрипят под сапогами, комнаты молчат, сохраняя равнодушие. На втором поверхе они нашли труп пожилого мужчины, и, помогая предвестнику стаскивать тело вниз, мальчишка сказал:
- В соседнем квартале, что к востоку, живёт госпожа Марина Югник. Возможно, она жена того человека.
Предвестник кивнул, а когда они дотащили труп до огня и бросили в него, он спросил:
- Ты не боишься?
Мальчишка вопросительно глянул:
- Заразы?
- Да, - сказал предвестник.
- Мой отец, - слегка нерешительно ответил мальчишка: за взрослыми повторять умное сложно, - говорил мне, что если хочешь изменить мир, должен помогать людям. И… - мальчишка запнулся, сейчас явно скажет свои мысли, догадался предвестник, - если мне действительно суждено его изменить, я не умру от заразы.
Одобрение зацепили слова мальчишки в душе предвестника, он вскинул брови:
- Ты правда хочешь это сделать?
Мальчишка развёл руками.
- Так говорил отец.
- А ты сам… хочешь?
- Не знаю.
Мальчишка глянул на темнеющее небо, сказал, прощаясь:
- Мне домой пора. Я сбежал от матери, чтобы помогать людям. А другие… другие не хотят здесь работать. Все бегут из города, будто тараканы от яркой лучины!
Он развернулся и побежал, а предвестник на первой улице повернул на восток. В квартал, про который говорил сильный духом, но ещё слабый телом. Знамя другого мира, застрявшее за спиной, приятно оттягивало пояс и не давало спокойно жить. И не даст, пока не окажется в нужных руках.
Клювастые врачи одевают тёмные плащи из вощёной ткани, а лица закрывают белыми масками с длинными клювами. Розмарин, лавр, ладан, лепестки роз, положенные в клювы, разгоняют чумные миазмы, точно крик петуха кошмары ночи. В руках смельчаки держат палки, чтобы руками не касаться зачумлённого.
Пятеро клювастых столпились у дома, к которому подошёл предвестник, ещё двое стоят на крыльце. Из дома доносятся женские крики. Клювы, как один, повернулись к незнакомцу, ближайший обронил:
- Мы за деньги, а ты?
- Добровольно, - ответил предвестник просто. – Марина Югник…
Клювастый мотнул головой на раскрытую дверь, добавил:
- О тебе весь город букавит.
Предвестник молча двинул плечами, вошёл в дом. На втором этаже в одной из спален двое клювастых держат средних лет женщину за руки и плечи, прижимая к кровати. Её ноги за лодыжки растянуты в стороны верёвками. В свете лучин в изголовье кровати блестит её измученное лицо, перекошенное болью, а рот заткнут тряпкой. Взгляд женщины безумный, бешеный – так на мир смотрит боль.
В комнате жарко, точно в пыточной. В углу стоит жаровня с багровыми углями. Из углей торчит железный прут.
Над женщиной склонился человек в чёрном плаще, но без маски – жарко. Обернулся, в безжалостных глазах полыхает огонь жаровни, по суровому лицу стекают мутные капли, отрывисто бросил:
- Хочешь помочь – держи.
Он даже не обратил внимания, как одет незнакомец, кто такой, но предвестник не сомневался – зайди сейчас в комнату сам папа Римский, доктор сказал бы тоже самое.
Клювастый пододвинулся, предвестник надавил на плечи зачумлённой. Женщина замычала, он спокойно смотрел ей в глаза, пытаясь передать спокойствие, но слышал, как приближаются торопливые шаги, надавил сильнее, не давая ей смотреть. В комнату вбежал клювастый с ведром свежих углей, высыпал в жаровню, доктор рукой в толстой перчатке подвигал кочергу, оставил, и вернулся к больной.
Она не видела его, смотрела в глаза предвестнику. Тот наклонился ниже, чувствуя её вонь, обронил:
- Марина Югник?
Женщина слабо кивнула.
- Я ищу Касеуса.
Она дёрнула головой, что-то промычала.
- Держите! – скомандовал доктор.
Он рывком разорвал платье женщины, она задёргалась, предвестник скосил взгляд – доктор рассматривает бубоны на внутренней стороне её бедёр. В его руках выросло лезвие. Женщина задёргалась, будто с неё заживо сдирали кожу, на дне её глаз кишит ужас, шумно и часто дышит носом, готовый насладится болью.
Доктор вспорол бубоны. Кровь хлынула густая, тёмная. Он вытащил кочергу из жаровни, глаза всех в комнате смотрели на вишневый конец, как тот, будто багровый шершень, летит к ногам женщины – ужалить заразу.
Зашипело, запахло палёным мясом. Тело Марины Югник выгнуло в дугу, точно на колесе инквизиции, к лицу прилила тёмная кровь, полопались сосуды в глазах. Напряглись, готовые лопнут, жилы на шее. Кляп в её рту – зритель на казне.
- Держите! – рявкнул доктор. – Сильнее!..
Клювастые вцепились в руки, дышали хрипло, предвестник давил на плечи. Доктор методично, с бесстрастным лицом выжигал заразу на бёдрах, закончил, когда женщина на крики издохла. Кочерга полетела в угол.
Предвестник вытащил кляп, тряхнул больную за плечи, пытаясь вернуть её взгляду осмысленность:
- Касеус Югник! Где он?
Глаза женщины закатились, тело обмякло, голова упала на бок. Доктор поднёс голову к её рту, слушая дыхание, внимательно следил поднимается ли её грудь.
- Умерла, - заключил он.
- Может, - сказал один клювастый, - железа в другой раз меньше?
- И не так часто? – добавил второй.
- Замочу лезвие в настойке ладана и розмарина, - сказал доктор. – Наверно, вы правы.
- Не переживайте. Она была слаба.
Все трое взглянули на предвестника. Тот не сводил взгляд с умершей, его лицо было равнодушным, но внутри плавали донные рыбы сомнений и отчаяния – их никогда не видно с поверхности. Доктор сказал:
- Касеус Югник – родной брат зачумлённой, а ныне мёртвой. Он в тюрьме, в подвале.
Предвестник благодарно посмотрел в ответ. Он прошёл мимо окна к выходу, вдруг остановился, вернулся и глянул сквозь щели на улицу. У крыльца с клювастыми разговаривают солдаты. Двое на коне, остальные пешие, а когда чумные доктора указали на этот дом, предвестник уже спрыгивал через окно на задний двор.
Мальчишка, в одиночку сжигающий трупы. Куда сбежали остальные?
Из десятка чумных докторов лишь трое преданы делу. Остальные – наживе. И своим похотям, что роют ямы глубже и глубже.
Тот, кто лезет из ямы – будет сброшен и втоптан в её дно, и захлебнётся дерьмом тех, кто из ямы лезть не хочет.
Не видит.
И говорит, когда слушает. Разве можно слушать языком? Разве так было задумано? Ползущему вверх обрубают ноги и ломают хребет, вырывают язык и заставляют сгрызать мясо собственных пальцев, и скалится багряными зубами. Кто же ты – человек?
Предвестник открыл глаза. Сквозь дыру в крыше мерцают звёзды. Ночной холод, словно чёрный лёд, обездвижил тело, сковал мысли, но обжёгся, коснувшись духа.
- Ещё рано, - прошептал предвестник.
На крыше кто-то есть. Он услышал человека, как всегда мог услышать, в какой стороне стонет город, истерзанный болезнями. Но сейчас город и предвестник в нём – совпадение. Этот мир – будущий утопленник. Голова на колоде и топор сверху. Узник гильотины. Висельник с петлёй на шее – осталось вырвать из-под немощных ног, слабых не то, что бегать – слабых ходить! – опору. Мир, распятый на дыбе. Церковь говорит: самоубийство – грех. Самоубийцам – отрубают головы и закапывают на перекрёстке. Нельзя идти против закона Божьего, расползаются мысли церкви, точно струпья по гниющему телу, нельзя лишать себя жизни.
Можно, говорит предвестник. Осознав, кто ты на самом деле, лишать себя жизни – благородно. Лучше, чем видеть мир гнилыми языками и говорить язвами мыслей.
Рука коснулась холодного металла за спиной. Палец задел скобу, деревянная рукоять попросилась в ладонь.
- Ещё рано, - прошептал предвестник. – Ещё ночь.
Осторожно предвестник двигался внутри конюшни, ступал так, чтобы не скрипели доски. Дышал не слышно. Смотрел внимательно. Гость или убийца забрался на крышу по лестнице, приставленной к конюшне с торца, и наверняка лёг, уперевшись ногами в трубу.
Предвестник не дошёл четыре шага, как лестница затряслась. Он замер. Он не слышал движений. И ошибся. Гость всё время был на лестнице.
Свет от звёзд слабый, тусклый. Месяц проглатывают чёрные мохнатые звери, довольные собой, грызут его свет, но понимают, что ошиблись, когда месяц вспарывает им брюхи, вылезает наружу чистый и светлый, напившийся чёрной крови. Беда во многом. Многое – глупое. Мохнатых зверей, жаждущих добычи – много. И света – мало. Но малое не бывает слабым, иначе не выжить.
Сапоги гостя появились на уровне головы предвестника. Они стянули вниз маленькую худую фигуру, с зарослями рицы сверху, и блестящими кристаллами на месте глаз. Мальчишка отпрянул, предвестник сказал быстро:
- Я узнал тебя. Не бойся.
Он вышел из темноты, и мальчишка перестал пятиться, вздохнул с облегчением.
- Я сбежал из дома, - сказал он и добавил: - Я всегда сбегаю, чтобы смотреть на звёзды.
- Ты любишь небо? – спросил предвестник.
- Да, - выдохнул мальчишка облачко серебристого пара. – Очень!
- И я помню, ты хотел изменить мир?
- А я, - ответил мальчишка, - помню, что сказал – не знаю.
Предвестник ухмыльнулся.
- Верно. Так и было.
- Вы нашли, кого искали?
- Да. И нет, - задумчиво произнёс предвестник. – Почему ты смотришь на небо, сбегая из дома?
- Мне велено спать ночью, - ответил мальчишка с грустью.
- Но ты всё равно сбегаешь.
- Да. Я слишком люблю небо.
Предвестник запрокинул голову. Мальчишка тоже. Они долго смотрели на чёрный купол, где звёзды, как известно, всегда неподвижны.
- Нельзя построить новое, - обронил предвестник вдруг, - не разрушив старое.
- Я видел, - прозвучало в ответ, - как строили дом из камня и брёвен на чистом месте. Они ничего не разрушали!
Предвестник кинул довольный взгляд на спящий город, затем на слабую, не видную слепому глазу светлую полоску на горизонте. К тому времени, как он проберётся к тюрьме, стражи прилипнут к паутине рассвета, и хищное мохнатое тело сна сожмёт жвалы на их шеях, слюна растворит трезвые мысли в их головах. Переварит бодрость. И размягчит сознание, подготавливая тела к трапезе фантазий.
- Брёвна не растут в поле, - ответил предвестник. – Брёвна – мёртвые деревья. Не растут и камни. Их вытесали в ровные блоки, обломав края.
- Ааа… - протянул мальчишка.
- Не прощаемся, - сказал предвестник. – Беги домой. Скоро твои домашние проснутся. И пусть они проснутся здоровыми.
Стражник на пристани булькнул горлом, копьё выпало из ладони, стукнуло о камни. Пуская кровавые пузыри, он завалился на спину. Предвестник на ходу вытащил нож из горла стражника, хмыкнул, в руке блеснул отражённый лунный свет – вспыхнул и пропал в глазнице второго раззявы, что пялился на чёрную фигуру, вышедшую из темноты. Одолжение командиру – хорошие полководцы лично рубят головы уснувшим на страже. Ослы – роют ямы, орлы – высматривают добычу. Бесполезно осла отправлять на охоту – он будет рыть ямы, а если рыть нечего – дремать стоя.
Стена тюрьмы отвесная, неприступная взгляду. Но тренированные пальцы каждый раз, радуясь удаче, отыскивали щели, выемки, выступы в камне. Жар охватил тело, отогнав холод. На спине выступили капли пота, собрались в ручейки между лопатками. Глаза защипало. Он вполз на половину стены, а уже устал, будто не слезал с седла неделю. В юные годы уже бродил бы во дворе и оттаскивал тела стражей с видного места. Но дух с годами крепнет и растёт, тело – стареет.
Суставы на пальцах вздулись и распухли, словно в них залили расплавленный свинец. Вопят и кричат от боли, как распятые на крестах не угодные римлянам христиане.
Если стражник наверху посмотрит сейчас на воду, то увидит прилипшую к стене тень, словно паук, ползущую вверх. Глупец: протрёт глаза и глянет снова, как на чудо; опытный: сразу натыкает стрелами, точно умелый повар чесноком жареного кабанчика. А утром вороны испробуют мясо, вздёрнутое на воротах – знак, что стражи бдят.
Удобные выступы кончились. Предвестник превратил тело в камень, оставив живой лишь одну руку. Ладонь отчаянно шарила по стене, пальцы искали шероховатости, выступики и трещинки. Сверху послышались шорохи, стук подошв, скрип арбалетной тетивы. Предвестник замер, влипнув в стену.
Заспанный, но молодой и энергичный голос произнёс:
- Дарич… Что за тварь?
- Не знаю, - прозвучало в ответ угрюмое, тяжёлое, как волны прибоя. Словно спросил баклан, а ответил морж.
- И кто из нас пропустил?
- Ты.
- А почему сразу я? – вскинулся молодой. – Дежурим оба!
- Потому что я повидал разное и много, - ответил старый, - а тебе учится надо.
Предвестник не смел поднять головы. Скрипнул второй арбалет. Приготовились оба?
- На что? – спросил молодой.
- На твои сапоги, - хмыкнуло в ответ.
- А чего на мои? Давай на твой кинжал. Нет-нет, погоди!.. Есть идея. Давай на сапоги Брусьенца. Он спит в конюшне, а утром скажем, что утащила ведьма.
- Ведьм не поминай, - строго ответил наставник. – Прилетит – язык до конца жизни отнимется. И стрелы не помогут… Но на сапоги Брусьенца согласен. Он пьян… значит, проиграл в таверне Юсманцу. Юсманец против не будет – что за дурак от сапогов откажется? – а Брусьенец не вспомнит, что проиграл.
- Добро! – воскликнул молодой. – Раз всё придумал ты, то первый стреляю я!
Предвестник представил, как железный клюв пробивает ему теменную кость, и, наевшийся, выползает из горла. Щёлкнуло, страж выругался. Заскрипел ворот – молодой нетерпелив. Опытный пробасил:
- Мой черед… Платишь в таверне завтра ты.
Щёлкнуло, стрела унеслась навстречу горизонту. Там жалко вскрикнуло, мелкий комок перьев рухнул в прибрежные кусты. Предвестник хмуро отметил, что у опытного за медлительностью и напускным безразличием к миру скрывается спокойствие человека мудрого и знающего. Умеющего. Редкий стрелок собьёт птицу в темноте за сто шагов, порхающую над кустами. Опасный воин!
Они потоптались ещё, и ушли. Молодой явно дулся и хмурился: просто не понимает, что главное не хотеть – делать. И ежели умом богат, в другой раз не раскроет попусту рта. И самое главное, что разгрызёт не сразу – опытный даже близко не подойдёт к выигранным сапогам. Не потому, что чужие, а по другой причине – для молодого кусачей и зудящей.
Ибо всё непонятное – кусает и зудит, будто голодный клещ.
Стиснув зубы, предвестник рывком бросил тело вверх. Пальцы одной руки, словно абордажные крюки, цапнули край бортика, сдирая кожу, поползи обратно, но вторая рука успела, спасла. Предвестник повис, боясь шевельнуться: лишнее движение выпьет последние капли силы. Канаты мышц ожили по всему телу, загудели, новый рывок подкинул тело ещё выше, предвестник выбросил руки в глубину площадки, пальцы нашли дальний край бортика, что опоясывает башню. Тяжело дыша, он перевалился через край, упал в темноту и затих. Стражи далеко, бродят по краю, разговаривают. Молодой дурень взял с собой факел, но опытный молчит, терзаемый желанием дать по шее и вернуть факел на площадку, или дождаться, пока никчёма вернёт сам. Первый способ научить – быстрый, второй – лучший. Чумное время и время без войны смягчает суровый нрав.
Предвестник копил силы, слушал голоса, ловил движения внизу, во дворике тюрьмы. Когда стражи, переговариваясь, подошли к площадке обратно, опытный воин непроизвольно цапнул арбалет, дёрнулся, вертел головой, вызвав недоумение молодого, а потом буркнул:
- Всё… устал я. Мерещится всякое…
- Постреляем? – предложил напарник. – Теперь я точно какую-нить птаху ощипаю…
Опытный не ответил, бросил взгляд на серебристую поверхность реки. С востока, тесня чернь, наступает яркая светлая полоса, предвещая конец ночи. Днём река оживёт, синими бликами заискрят воды. Впервые за много дней взойдёт солнце, сожжёт сырость в людях, но расплодит падальных мух. И всё же – хорошо. Мухи всего лишь мухи.
Опытный облегчённо вздохнул. Обвисшие плечи расправились, он сказал неожиданно бодро:
- Постреляем!
За их спинами в глубине двора бесшумная тень скользнула перед носом двух стражей, скрылась за дверью. Издалека можно стражей принять за спящих стоя, а к стене прислонились якобы для удобства. Но только издалека.
В подвале холодно и сыро. Пахнет дымом, горелым мясом – рядом пыточная, запёкшейся кровью. Предвестник ходил вдоль клеток со связкой ключей и шептал слово, пока простуженный голос не откликнулся правильно.
Скрипнули ржавые петли, из каменной ловушки, не веря удаче, вышел молодой мужчина. Сутулый и сгорбленный, обросший, в лохмотьях, худой, похожий на ящерицу на задних лапах. В свете факела его лицо казалось восковой маской. Предвестник коротко обнял, сказал с чувством:
- Рассвет уже скоро!
- Да… - еле слышно отозвался спасённый.
Он помнил лишь бесчисленные повороты, трепещущий огонь факела над головой, сонных стражей, которые, едва загораживали предвестнику путь, сразу превращались в безвольные комья плоти под ногами. Кристальные звёзды, холодная тьма, кусты – клубы тумана вдоль реки. Зрячая тишина над водой, ищущий топот, барабанной вой в груди, рваные мешки лёгких и ржавое дыхание – так живёт мир беглеца.
В одно мгновение мир перевернулся, его начало подбрасывать. На горизонте замаячили блестящие в лунном свете спины камней, сапоги спасителя.
Далеко в стороне воздух захлопал чёрными крыльями – преследователи вспугнули стаю ворон. Когда предвестник решил, что погоня сильно ушла в сторону, он стащил с плеч доктора, опустил на траву. От земли тащит мрамором и льдом мира без мыслей, и как всякое живое вбирает в себя недостающее, так земля забирает тепло изнывающего лихорадкой тела.
- Долг чище… - прошептал узник.
- Да, Касеус, - ответил предвестник.
- Тогда слушай… В земли к западу идёт человек, умеющий рушить идеи. Люди не знают ни лица его, ни мыслей…
Узник закашлялся, предвестник терпеливо ждал, когда накопятся в нём силы для новых слов.
- Речи его сильны и ядовиты. Он молчит словами, но говорит буквами.
- Я прерву их, - пообещал предвестник.
- Да, прервёшь… А не сможешь… мы навсегда вернёмся в мрачные своды собора, где лишь слепое повиновение вере. Свет без тьмы – не свет. Холод без жара – бесполезен. Хорошие моряки видели штиль, и выживали в бурю. Но плох тот, кто видел только ровную гладь или слушал только, как ветер рвёт паруса. Не умеющий сравнивать – слеп, а значит – глуп. Слишком долго мы ели культуру и пили жаркое сердце, пора испробовать холод мыслей…
Узник затих, рёбра натянули кожу, раздувая мешки лёгких. Рука его коснулась собственных губ, пальцы, словно лапы тарантула, заползи в рот, откуда вытащили чёрный шарик. Предвестник забрал пулю – избранную первой испить человеческой крови.
- Я убью его, - сказал предвестник.
- И помни, - меркнувшим голосом обронил доктор, прощаясь, - клинок убивает сердце. Мысль – сердце и соперницу свою. До последней клинок не доберётся никогда.
Долго думал предвестник над словами менее сильного, но более мудрого. Свет сам по себе бесполезен, ведь не познав тьмы, восхититься сиянием нельзя. Не познав горечи, как следует не распробуешь радость. Усталость несёт на плечах бодрость и веселье. Окунувшись с головой в нравственный омут культуры, сжигая ведьм на кострах, борясь с инакомыслием везде и всюду, люди забыли о другой стороне. И не кому судить, что есть культура – добро или зло. И никто не в праве решать, что есть знание – ночь или день. Воссоединить две разные сути в одно целое не решился даже Создатель, а что говорить про человека? Но раз Всевышний оставил мир человеку, то ему и решать, когда закрывать окна и двери, готовясь к ночи, а когда стоять на холме, прикрывая растопыренными пальцами глаза от солнца. Но как вырастить мысль, что нет ни "хорошего", ни "плохого"?
- Но есть чередование дня и ночи, - сказал предвестник вслух, - И чтобы развиваться, нужно днём отказываться от ночи – забывать старое во имя нового, и ночью хулить день.
Предвестник встретил мальчишку, когда половина небесного купола раскалилась до бела, а у самого края расплавилась вовсе. Вот-вот проснётся солнце.
Он шёл на запад мимо конюшни, где ночевал. Мальчишка, заметив его, вышел на встречу из ворот конюшни. Заспанный, с соломой в волосах.
- Я не ночевал сегодня дома, - сказал он печально.
- Почему? – спросил предвестник.
Голос мальчишки слегка задрожал от волнения:
- Я смотрел на небо, и заметил… заметил, что некоторые звёзды на небе двигаются. Разве это возможно?
- Возможно, ты ошибся, - просто ответил предвестник. – Всем известно – звёзды неподвижны.
Предвестник сначала ощутил присутствие человека, а уж затем услышал громкий, наполненный отчаянием и в то же время с нотками облегчения, мужской голос:
- Николаус! Николаус! – кричал мужчина. Он подбежал к ним запыхавшийся, с бледным лицом. – Господи, твоя мать чуть с ума не сошла!.. Простите, я должен представиться, - обратился он к незнакомцу, и предвестник задал себе вопрос: разве я не похож на убийцу? – Меня зовут Лукаш Ваченрод, а этой мой племянник Николаус. Его отец, Николаус Коперник, забран сегодня мором…
Мальчишка посмотрел на предвестника, его глаза заблестели, а подбородок задрожал.
- Он умер сегодня утром. И я не мог остаться в доме, как вы велели… И я думал, всё утро думал… Я хочу изменить мир, как этого хотел от меня мой отец.
Клинок убивает сердце. Пуля – клинок. Одолев только сердце, победу не одержишь. Нужна мысль!
- Хочешь изменить? – предвестник потрепал мальчишку по голове. – И любишь небо?
- Да…
- Не разрушив старое, не выстроишь новое. Помнишь об этом?
- Да.
Предвестник указал рукой на поднимающееся солнце.
- Тогда останови его!
И предвестник двинулся на запад делать свою работу. Николаус Коперник остался в Торуни, чтобы позже сделать свою. Лукаш Ваченрод этим утром поклялся над телом брата, что позаботится о его сыне и своём племяннике.
Люди же в Торуни всё чаще думали о скорой гибели, ведь один за другим умирают соседи, братья, сёстры, родители, сыновья и дочери, мрут все, кто вдохнул отравленные миазмы и рассказал о них другим. Они говорили о конце света.
Никто и не думал говорить о начале. Никому и в голову не приходило думать иначе…
Наступил рассвет.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1503
Замечания : 0%
[2]
Предохранитель
Часть I - комическая
- Фата, да нормальная эта фата! Ну чем не нравится то? – Димка, едва не срываясь на крик, гремел в телефон. – Да не маленькая она! Где ты больше видела? Слушай, может простыню заказать сразу? А? – он прикрыл рукой телефон, спросил у миловидной девушки-консультанта. – У вас фата побольше есть?
- Да, - девушка кивнула.
Димка осклабился в довольной улыбке и выпалил в трубку:
- Есть у них, есть больше. – девушке, - Несите.
- Только она уцененная.
- Ну что еще? – он вновь прикрыл микрофон рукой. – Дырявая?
- Нет, она из прошлогодней коллекции.
- Ну так какая разница! Несите! – и снова в трубку, - Сейчас принесут, я тебе ММСкой сброшу.
- Нет, мне уцененную не надо! – визгливый, недовольный голос Лены в трубке заставил Димку зажмуриться, словно от нестерпимой головной боли.
- Она нормальная, просто из прошлогодней коллекции. – умоляюще проскулил он в трубку.
- Дим! Ты обещал!
Девушка уже цокала каблучками обратно, в руках она держала шикарнейшую, непомерно громадную белую с белоснежно же белыми прозрачными розочками фату. Девушка счастливо улыбалась.
- Унесите! – зло приказал Димка, так, чтобы Лена на том конце услышала и гневность и дикость и накопившуюся за день поисков свадебного реквизита злость. Улыбка девушки тут же померкла, глаза стали тусклыми, даже глупыми что ли. Димка же прикрыл ладонью трубку и прошипел громогласным шепотом, - Подождите. Скажите, только громко, что вот эта, - ткнул пальцем в фату, - из новой коллекции.
- Зачем? – девушка была обижена, вернее даже оскорблена и вникать в Димкины дела и проблемы она совершенно не хотела.
- Ну пожалуйста, ну… - он достал из кармана тысячу и громко прихлопнул ею о прилавок рядом с собой. Ситуация накалялась: Лена кричала в трубку, она возмущалась, спрашивала, почему Дима молчит, что там вообще происходит, консультант же играла роль обиженной девочки, и Дима решился на последнее средство: он состроил физиономию а-ля расстроенный щенок, и даже скульнул тихонько. Девушка решительно кивнула и заявила громко:
- У нас есть еще этот вариант, вчера привезли.
- Дим, что там? Отправь.
- Хорошо. – Дима сбросил вызов, быстро сфотографировал фату, и отправил ММСкой Лене, после чего улыбнулся консультанту, сказал, - Вы просто не представляете, как вы мне помогли.
- Капризная? – девушка вновь белозубо улыбалась. – Понимаю, у нас половина таких клиенток.
И она, с видом победителя, взяла тысячу с прилавка, Дима грустно вздохнул.
Фата, если честно, была наименьшей проблемой из всех тех, что свалились на Диму. В последнее время на него заботы посыпались, как из рога изобилия. До того, как Дима сделал Лене предложение, она была наимелейшей, наидобрейшей, самой бескорыстной из всех известных ему особей женского пола. Она пленила его своею красотою, она нежно и ласково извлекла сердце из его натренированной, с хорошо развитыми грудными мышцами, груди, она поразила его своею вменяемостью в суждениях, такой не женской логикой, умом, знаниями и окончательно покорила фразой «техника и женщина несовместимы». Он был покорен, он был растерзан и… что ему еще оставалось, кроме как сделать ей предложение? Ничего… И он сделал! Он сделал этот глупый шаг: он купил кольцо, он пригласил Лену в ресторан, он помылся, побрился, он заказал шампанское и он сделал предложение! И все! В одно мгновение прекрасная Лена превратилась во взбалмошную блондинку из анекдотов. У нее разом зародилась сотня суеверий, две сотни пожеланий относительно грядущей свадьбы, и три сотни возмущений, капризов.
Первое и главное ее суеверие гласило: «невеста не должна принимать участия к подготовке свадьбы». Поэтому съем ресторана, покупка платья, колец, проблемы с транспортом, меню и прочее – разом бухнулось Диме на плечи и это было бы не так плохо – устроить свадьбу на свой лад, но! Ежедневно, ежечасно, если не ежеминутно она названивала ему, дополняла списки заданий, вносила уточнения, корректировки, а порою и попросту отменяла уже закрепленные предварительным платежом договоренности. На ММС с фотографиями, на звонки перечисления списков меню и прочие свадебные радости у Димы вылетали астрономические суммы, но все это были мелочи в сравнении с общими затратами. Грядущая свадьба виделась Диме во снах страшным чудовищем, что сжирало всё на своем пути и отбиться от коего можно было только деньгами. Дима бросал в нее пачки, одну за другой, доставал из карманов мятые десятки, кидался звонкой мелочью, пока вдруг не осознавал, что нет у него больше ничего. И свадьба – этот ужасный, белоснежный монстр в фате и на колесах обручальных колец, подкатывался к нему, распахивались кружева пасти и… и он просыпался. В реальности все было почти так же. Сначала он потратил все свои накопления, что были у него на руках – семьдесят тысяч пропали словно и не было, затем растворились деньги, припасенные в банке на черный день, теперь же уже шли средства занятые у родителей и, как казалось Диме, это еще не конец!
Телефон завибрировал, заиграл марш Мендельсона, Дима вознес очи горе, нажал на зеленую кнопку ответа:
- Да, Леночка.
- Дим, фату бери, только к ней надо еще эту… накидку меховую
- Лена! Лето на дворе! Какая накидка?
Она не стала с ним разговаривать, а просто сбросила вызов. Дима вновь вздохнул протяжно и тоскливо, будто прощаясь с жизнью, и спросил у девушки консультанта:
- У вас есть эти, накидки, как их…
- Горжетки?
- Да.
- Сейчас не сезон, но может я что-нибудь подберу. – она оттарабанила холеными пальчиками на клавиатуре компьютера короткую дробь, улыбнулась радостно и заявила. - Да, есть! Большой выбор и даже со скидкой.
- Сколько? – устало спросил Дима. Он уже не верил всем этим скидкам, радостным улыбкам и прочим бонусам. Он знал: жизнь жестока, а свадьба беспощадна.
- От шестнадцати тысяч.
Новый вздох.
- Показывайте.
Ближе к ночи он поехал домой. На заднем сидении в аккуратной коробке покоилось свадебное платье (тридцать две тысячи), фата в пластиковой упаковке (шесть тысяч), горжетка то ли под песца, то ли из песца (восемнадцать тысяч), нижнее белье для невесты (шестнадцать тысяч)и прочие мелочи: туфли, атласные перчатки, подвязка, еще что-то общей суммой на десять или пятнадцать тысяч рубликов. Итого… Итого Дима подсчитывать не хотел, точно так же как он не хотел доставать из карманов оставшиеся финансы и пересчитывать их.
Красным замигала индикатор топлива. Дима снова вздохнул, ему вообще в последнее время постоянно казалось, что он только и делает что вздыхает, и свернул к заправке. Вышел из машины, почувствовал, что его малость покачивает, словно он не по магазинам бегал, а мешки грузил, сунул руку в карман и извлек оттуда всю оставшуюся наличность – пара сотен, десятки и мелочь. Всё. Пересчитал, подошел к окошечку, за которым сидела сонная кассирша, высыпал деньги в лоток и сказал:
- Девяносто пятый. – грустно усмехнулся. – На все.
Пока он заправлялся в кармане вновь завибрировал телефон, Дима ответил:
- Да, Лен.
- Димочка, мама сказала, что она пригласила тетю Ингу из под Саратова. – трубка замолчала, Дима закатил глаза, спросил:
- И?
- Она татарка, понимаешь, у них традиции…
- На одну персону спец меню, понял.
- Она со своими приедет. – уже совсем тихо сказала Лена.
- Сколько?
- Сорок, ну или пятьдесят.
- Все татары?
- Да.
- Понял.
- Ты такой лапочка. Я тебя люблю.
- И я тебя, привет маме.
Он отключил телефон, завинтил крышку бака, сел в машину, отъехал за поворот, остановился и громко заорал:
- ТВОЮ МАТЬ!
До свадьбы оставалось три недели.
До дома он не доехал, стоило ему только проехать через переезд, машина недовольно зафыркала, пошла толчками и встала окончательно. Из машины выходить не стал, беситься и злиться тоже – не было больше сил. Достал телефон, нажал пару кнопок, выслушал три гудка и ответил на заспанное «Алло»:
- Паш, я за переездом на Циолковского встал. Видимо крепко. Поможешь?
- Через пять, подожди, минут через десять подъеду.
- Спасибо.
Повесил трубку. Пашка, друг еще со школьных, если не с детсадовских времен. У них как-то так сложилось, что он у Пашки и Пашка у него мог попросить любую помощь и в любое время, хоть в три часа ночи, хоть в четыре утра. Причем просить можно было о чем угодно: хоть диван перенести, хоть машину толкнуть, хоть сумму заоблачную в долг, хоть труп в багажник загрузить. До трупа конечно дело не доходило, но шутили они на эту тему частенько.
Дима вышел из машины, достал сигареты, еще раз вздохнул – он обещал Лене бросить курить до свадьбы, оперся о машину, и закурил.
Через десять минут к переезду неторопливо подъехала темно-синяя девятка Пашки, остановилась. Пашка вылез из машины, громко хлопнул дверью, подошел, встал рядом. Не говоря ни слова Дима протянул ему пачку, зажигалку. Постояли, покурили, помолчали.
- Задолбался? – спросил Пашка, когда от сигареты только бычок и остался.
- Есть немного.
- Выпить хочешь?
Димка оглянулся, увидел на заднем сидении, в салоне, Ленины свадебные шмотки, сказал уверенно:
- Надо. Надо выпить.
- Поехали.
Через десять минут Пашка поставил свою девятку на стоянку, еще через пять они вместе дотолкали туда же и Димкнно авто, а еще через три они сидели в Пашкиной квартире перед телевизором. На столе стояла тарелка с толстыми, по варварски нарезанными бутербродами, рядом пара открытых бутылок пива, на кухне слышалось недовольное шипение кастрюли, где медленно и нехотя закипала вода для пельменей, в холодильнике стыла водка.
Громко звякнули бутылки, друзья сделали по глотку, тупо уставились в телевизор, где шел какой-то ментовский сериал. Начинать разговор было рано – еще не дозрели. Они неспешно попивали пиво, трескали крошащиеся бутерброды, откуда-то на столе материализовалась пепельница и в ней уже дымно покоилось четыре кривеньких окурка. На душе становилось тепло, легко и приятно.
- Пойду пельмени закину. – Пашка поднялся, вышел на кухню. Послышался хлопок двери холодильника, деревянный перестук мороженных пельменей и тут же бульканье – посыпались родимые в парной кипяточек! Димка повальяжнее развалился на диване, одним глотком допил пиво и с пристуком поставил бутылку обратно на стол. Ему было хорошо, а скоро будут пельмени, будет водочка и ему станет еще лучше – Димка даже улыбнулся от предчувствия, разомлел и… вновь завибрировал в кармане телефон.
Скрежетнул зубами, натянул милую улыбку, ответил:
- Да, Лена.
- Димчик, солнышко, сегодня надо еще заехать…
- Лен, у меня машина сломалась.
С кухни, с запотевшей бутылкой водки и парой стопок в руках, вернулся Пашка, жестом показал: «будешь?», Димка кивнул. Пашка тут же со скрипом свернул горлышко, мерно, едва ли не тягуче кристально прозрачная водка заструилась в стопки.
- Что случилось? Ты не в аварию попал?
- Нет, что ты. Забарахлила что-то… Не знаю, завтра на сервис отгоню, посмотрим.
- А ты где? – она примолкла на мгновение, видимо прислушивалась, по телевизору тем временем киношные менты как раз устраивали задержания, слышалась прошедшая цензуру ругань, выстрелы. – Это что там у тебя?
- Сериал какой-то. Я у Пашки.
- У Пашки? – еще один пунктик, по которому они с Леной не очень сходились. В принципе, ко всем Диминым друзьям Лена относилась лояльно, а к некотором, как например к высокому статному Антону с рубленным лицом, как у Эдварда из «Сумерек», Дима ее и вовсе ревновал! Но вот с Пашкой у них что-то не сложилось. Нет, она ему мило улыбалась, общалась, смеялась его шуткам, но вот потом… Потом она частенько говорила «этот Пашка», а при упоминании о том, что Паша может зайти в гости, так и вовсе кривила свой прекрасный тонкий носик и спрашивала: «А может не надо?». Пашке же было плевать на всё и он приходил в гости невзирая на Димкины намеки, на гневно округленные глаза Лены и прочие «незначительные» аргументы.
- Да, у Пашки. А кому я еще должен был позвонить? – он медленно начинал злиться.
- Вите.
- Ага, в одиннадцатом часу.
- Ну тогда Ирине.
- Ага, ты еще про тетю Валю вспомни.
Они замолчали, Пашка воспользовался паузой: сунул стопку Димке в руку, тихонечко звякнул о ней своею и бесшумно, одними губами, проартикулировал: «Поехали!». Оба разом опрокинули стопки, крякнули, Пашка громко занюхал водку колбасой с бутерброда, Димка выдохнул, закашлялся.
- Пьете? – спросила Лена.
Пашка будто вопрос услышал, головой замотал.
- Нет. – слишком быстро ответил Димка.
- Пьете. – уверенно констатировала Лена. – Вы хоть водку сегодня не пейте.
- Нет-нет, мы только пиво. – Пашка тем временем наливал по второй.
- Ладно. Не напивайтесь, тебе завтра на работу.
- Хорошо. – он уже было собрался сбросить звонок, когда Лена вспомнила.
- А, Дим, слушай, там завтра к тебе вечером Эдя придет, мерки снимет.
- Эдя? Это… Эдуард что-ли?
- Ну да, я у него тебе костюм заказала.
- У этого педи…
- Он гей! – перебила его Лена, добавила, - К тому же он очень милый мальчик.
- Ты знаешь сколько он за этот костюм залудит?!
- Я уже договорилась, он сделает скидку.
- Сколько? Восемьдесят процентов?
- Два процента. Все! Разговор окончен. Пока.
Короткие гудки.
- Эдуард? Это этот, у которого элитное ателье что ли? – спросил Пашка.
- Этот… Ты не знаешь, почем у них костюмы?
- Тысяч тридцать, может больше… Не знаю.
- Нда…
- Бахнем?
- Давай.
Они опрокинули по второй, закурили по третьей, помолчали.
- Знаешь как я задолбался с этой свадьбой?
- Представляю.
- Нет, Паш, ты не представляешь. Это… Это страшно. Еще татары эти.
- Какие?
- А, Ленина родня какая-то. Пятьдесят человек из под Сыктывкара, или нет, с Саратова. Короче один хрен – пятьдесят человек и, - он, передразнивая Лену, пропищал, - у них традиции.
- Что за традиции?
- Да хрен знает. Ты знаешь что кошерные татары жрут?
- Татары кошерными не бывают.
- Тем более! – и невпопад, - Деньги есть?
- Да у меня еще две бутылки в морозилке, хватит.
- Да нет, - отмахнулся, - одолжить.
- Тебе сколько надо? – Пашка вытащил из кармана пухленькое портмоне.
- Тысяч двести.
- Двести? – почесал затылок, - Это уже сложнее.
- Ай, ладно… Наливай!
Они жахнули по третьей, закусили безвкусными бутербродами, уставились в телевизор.
- Двести не знаю, но тысяч сто – сто пятьдесят есть. – сказал Пашка, не отрывая взгляда от телевизора.
- Пока хватит. – Дима тоже старался не смотреть на друга. – Знаешь сколько у меня уже вся эта свадебная дребедень сожрала.
- Подозреваю.
- Полквартиры коту под хвост.
- Серьезно.
- А то! – Димка осклабился в злой усмешке. – Лучше бы вообще этой свадьбы не было! Жили бы гражданским и…
- Так и жили бы.
- Теперь то что? Поздно пить боржоми, когда почки отвалились. Маховик истории не остановить, или как там?
- Нда. – Пашка взял бутерброд, покрутил в руках, сказал мечтательно, - Взять да и обрубить это дело. Разом. Представляешь?
- Что? Не жениться? – Димка вскинул брови, но… в глазах его проскользнул шальной огонек надежды, но тут же и погас. – Не могу, люблю я ее, к тому же… Как теперь все это тормознуть? И вообще… Как ты себе все это представляешь?
Снова замолчали. По телевизору, с умными лицами, говорили о чем то глупом менты.
- Она у тебя суеверная?
- Да вроде не особо, во всяком случае до свадьбы была. А теперь… Представляешь, я ее уже две недели не видел! Говорит – месяц до свадьбы ни-ни! А еще вещи там по цветам какая-то мишура у нее: что-то старое и дорогое, что-то новое, что-то блестящее. Для выкупа какой-то фигни понакупил, говорит, чтобы брак был долгий, надо все по традициям делать! А там одних этих традиций тысяч на семьдесят вышло. А потом еще сверху…
- Понял. Хватит. Значит суеверная.
- Есть немного.
- Слушай, ты Толика помнишь?
- Это…
- Миронова.
- Это тот, который за третьей партой? К Светке все клинья подбивал? Он сейчас, вроде, диктор, да?
- Да. Слушай, есть тут одна идея… Где-то у меня номерок был. – Пашка достал из джинсов телефон, пощелкал кнопками, улыбнулся. – А, вот и он. Должок за ним один есть. Подожди, сейчас.
Он нажал вызов, прокашлялся и замер в ожидании.
- Ты чего? – шепотом спросил Димка.
Пашка отмахнулся, прошипел что-то неразборчивое и тут же заговорил в трубку:
- Толь! Привет. Как дела? Что? И правда поздно, прости. Замотался, не заметил… Слушай, тут такое дело, Димку Чурбанова помнишь? Ну да. Ему бы помочь надо. Да, желательно сейчас. Нет, мы подъехать не сможем, - усмехнулся, - укушенные уже. Сможешь за нами подъехать? Да, все там же, на Дмитровской. Ну давай, жду. - И Пашка победно сунул телефон обратно в карман. – Вот и славненько.
- Что?
- Подожди, увидишь.
- Что?
- Давай еще по маленькой, да на улицу. Он тут, неподалеку живет, минут через пять подъедет.
Толик подъехал очень скоро, они даже докурить не успели. Толин «opel» с молодцеватым визгом тормозов остановился у подъезда, открылась дверь ухающего басами салона и тут же рванула освобожденная музыка. Толик был красив, подтянут, одет в костюм по фигуре и даже при галстуке – орел мужчина.
- Ты откуда такой красивый? – спросил Пашка.
- Из дома, - легко отмахнулся Толик, так, будто дома так и полагается сидеть в костюме да при галстуке. – По какому поводу пьянка?
- Димка женится.
- Ох ты! Ну поздравляю, поздравляю! – Толик лихо подскочил к Димке, хватанул ухоженными, чуть пухлыми ладонями Димкину левую руку, в правой у него была початая бутылка водки, затряс истово. – Красивую хоть урвал?
- Не то слова. – с тоской сказал Димка и снова вздохнул.
- Молодец! – похлопал по плечу. – Вот молодец! Не ожидал от тебя, а ведь в школе – тьфу и растереть, а сейчас… Фотка есть?
- Погоди, Толь, погоди. Ты про должок помнишь? – вклинился в разговор Паша.
- Помню. – резко посерьезнел Толя.
- Просьба есть одна. Мы сейчас на студию скататься можем?
- В первом часу? Вы что, ребята, охренели?
- Надо.
- В чем хоть дело?
- Поехали, по дороге объясню.
Через четверть часа Толина машина остановилась перед обветшалым двухэтажным зданием, в котором находился телеканал местного значения. Из машины вышли двое: Толик и Пашка, Димку они из салона вытащили за ноги, даже не смотря на то, что тот и отбрыкивался. Димка был пьян – крепко и основательно пьян.
- И как ты себе это представляешь? – Толик нервно закурил, руки его чуть заметно дрожали.
- Легко. Заходим, включаем, делаем, уходим. Просто!
- Ага, не твоя шея в петле. Подведешь ты меня под монастырь.
- Толь, не ной, я тебе тоже не без риска помогал. Глотнешь для храбрости? – Пашка протянул ополовиненную бутылку Толику, тот мотнул головой. – Как хочешь. Давай, берем.
Они взяли покачивающегося Димку под руки и едва ли не волоком потащили к дверям. Там остановились, поставили Димку к стеночке, сам Пашка встал чуть подальше, чтобы не фонило сивухой, а Толя поправил галстук, прокашлялся и постучал в дверь. Тишина, долгая, затянувшаяся тишина.
- Слушай, там вообще есть кто-нибудь? – тихо спросил Пашка.
- Тсс! – Толик оглянулся, сделал страшные глаза, Пашка пьяненько прожестикулировал, мол де молчу.
В конце концов послышались шаркающие шаги, медленные, словно гигантская черепаха на двух ногах шла, потом снова тишина, наверное бабушка-сторож прикладывалась ухом к двери – слушала.
- Татьяна Петровна, откройте пожалуйста. Это я, Толик Миронов.
- Толик? – дребезжащий старушечий голос заставил Пашку поморщиться.
- Да-да, Татьяна Петровна, я это.
- Толик, поздно уже. Не положено пускать. Домой езжай.
- Татьяна Петровна, я ключи от дома забыл. Пустите, пожалуйста.
- Ладно, только недолго.
Послышался звон ключей, возня с замками, потом тихий скрип – дверь приоткрылась и в щель просунулась маленькая сморщенная старушечья головка на морщинистой же черепашьей шее. Старушка щурилась, вглядываясь в улыбающуюся физиономию Толика.
- Толик, ты что ли?
- Я, я Татьяна Петровна.
- А с тобой кто?
- Друзья. Можно они тоже зайдут? Не на улице же…
- Пущай проходют, только не хулиганьте, а то, - она распахнула дверь целиком, развернулась и, все так же продолжая говорить, шаркая пошла обратно по коридору, - Эльза Гордеевна, до чего серьезная дама, букхгалтер, а все туда же, с неделю назад: пьяная, с мужиком каким-то… Тьфу, вспоминать противно. Вот разве ж в наше то время…
- Давайте-давайте, и дверь закрой. - шепотом подгонял Толик Пашку, а тот корячился, чуть не на горбу тащил Димку следом за размышляющей Татьяной Петровной, и все боялся – вдруг оглянется бабушка, куда тогда, к какой стенке Димку прикладывать?
- Ладно, Татьяна Петровна, я в студию, там вроде оставил.
- А, ну ладно, только не хулиганьте. – она так и не оглянулась, дошла до своего места, что напротив маленького переносного телевизора, уселась и сделала погромче. Показывали «Дом-2».
- Не будем. – пьяно промямлил Димка.
В студии они усадили Димку в кресло режиссера, и Толик тут же приступил к работе: он включил осветительную аппаратуру, он выгнал из угла огромную, на роликах камеру, поставил ее напротив дикторской стойки и долго, с тщанием, крутил линзы, ловил фокус, по чуть-чуть менял угол. После всех действий он подошел к огромному настенному зеркалу, осторожно провел ладонью по идеальной укладке, и сказал чуть пренебрежительно:
- Сойдет.
Он прошел за место диктора, встал, прокашлялся, взял в руки пару листочков, наверное для солидности, и сказал Пашке.
- По сигналу нажимай зеленую кнопку, как закончу, красную.
- Какую?
- Да разберешься. Давай.
Паша нажал на зеленую кнопку, которая и правда была одна, и Толик начал. Он абсолютно серьезно смотрел в камеру, его лицо было как гранитный монолит, во взгляде ни капли иронии, страха, смеха – абсолютный диктор, такому и только такому можно и нужно верить.
- Экстренное сообщение, - начал Толик абсолютно серьезным голосом, - по только что поступившим данным наша планета, в скором времени, пройдет через зону повышенной гравитации. Согласно показаниям уже потерянного разведывательного зонда «Омега-16» мы движемся в сторону космического тела, имеющего сверхгравитационное поле, предположительно черной дыры. Простите. – Толик ослабил узел галстука, достал из кармана платок и промокнул им абсолютно сухой лоб. – Время прохождения через точку невозврата, предположительно семь ноль-ноль по московскому времени восьмого сентября… - он остановился, нелепо уставился на листки в своих руках, округлил глаза и с ужасом перечитал, - восьмое сентября? Это же завтра! – посмотрел в камеру, в глазах ужас, неверие, паника, губы бледные, и вроде бы даже дрожащие. – Простите еще раз. – сглотнул, продолжил выдуманное чтение, - Населению рекомендуется проследовать в ближайшие бомбоубежища… Что за бред! Какие бомбоубежища! – он гневно кинул листки на стойку, так, что один из них соскользнул со стола и трагично спланировал ниже, прочь из кадра. – Маразм… Простите.
Он вышел из-за стойки, лицо трагическое, ужасающе правдивое, настоящее. В этот момент даже Пашка поверил в то, что завтра, в семь ноль-ноль наступит вселенская амба.
Все, Толик вышел из кадра, Пашка нажал на красную кнопку.
- Ну ты… - начал он.
- Как тебе? – Толик просто сиял. – Так-то! Это вам не чтение по бумажке – это искусство! Разницу чуешь? Смог бы так Хлебов? Или эта сиськастая Яна, а? Нет! А ну, дай, - он вырвал из Пашиных рук бутылку, лихо свернул пробку и застыл на долгое мгновение в позе горниста.
- Ты где так намострячился?
- Что? – Толик оторвался от бутылки, громко выдохнул, но так и не поморщился, будто воду пил. – А, это. Это я, брат, в народном башкирском театре играл по молодости. Первые роли даже были. Одна… Одна была главная роль. Только меня к премьере заменили…
Толик совсем скис.
- Знаешь, даже я поверил! – Пашка принял бутылку из рук Толика, тоже отхлебнул, сморщился, скривился, будто червяка съел. – У тебя рожа была!
- Закурить есть? – Толик уже вовсю орудовал с камерой. Он извлек из нее видеокассету, чуть покачиваясь протопал до стоящего тут же на монтажном столе видика, вставил кассету, включил аппаратуру. – Сейчас на диск перельем. Я не понял, сигарета где?
- А, вот, держи. – Пашка сам наскоро прикурил и сунул уже дымящуюся сигарету Толику в рот. Тот орудовал – священнодействовал. Он отмотал пленку, поймал начало, какой-то программулиной включил раскадровку, вырезал нужный фрагмент и включил запись на диск.
- Все, готово. Конец света у тебя в кармане!
- Спасибо! Спасибо, Толян! Ты не представляешь, что ты сделал!
Пискнул DVDром, медленно и даже как-то помпезно выкатилась по направляющим подставка с блестящим диском.
- Владей! – Толик торжественно вручил Паше диск, - И это тоже забери. – отдал и кассету.
- Зачем? У меня и видика то нет.
- Выкинешь. Мне лишние улики не нужны. – он откинулся на спинку кресла, блаженно затянулся сигаретой, - Хорошо вышло.
- Ага.
- Ах вы ж паскудники! – дверь в студию распахнулась, на пороге стояла разгневанная черепаха – Татьяна Петровна. – Ах вы ж алкашня! Сукины дети! А ну! Пшли отсюда! Поганцы, я к ним как к родным, с поним…
- Татьяна Петровна, - соскочил Толик, сигарета выпала из уголка рта, - это не то, что вы…
- Пшли отседова! Трое все, пшли! – и она гневно указала узловатым морщинистым пальцем в сторону коридора.
- Пошли… - тихо прошептал Паша, они наскоро подхватили похрапывающего Диму, и прошлепали мимо застывшей, словно статуя, Татьяны Петровны.
- Кассету взял? – тихо спросил Толик.
Пашка показал кассету, что сжимал в руке, сказал тихо:
- И диск.
- Молодец.
Почти у выхода Пашка увидел мусорное ведро, в котором уже лежала пара кассет. «Наверное списанные выкидывают» - пронеслось у него в голове и он, не раздумывая, кинул туда и свою кассету.
Они вышли, дверь за их спинами с железным лязгом захлопнулась, наступила тишина.
- Во попали. – тихо сказал Толик.
- Есть немного. – согласился Пашка.
Димка громко всхрапнул и сонно зачмокал губами.
- Может накатим? – спросил Толик с надеждой.
- Не помешало бы.
Они уселись в машину, уже начинающий пьянеть Толик сказал:
- Дай сигаретку.
- Да ты же… а… – махнул рукой и достал пачку. Толик закурил, улыбнулся. Машина тронулась с места.
Тем временем оброненный в студии окурок тихонько шаил на пушистом ковролине. Медленное его горение по чуть-чуть подпаливала синеватые волоски покрытия, вот уже дымок потянулся не сигаретный, а черноватый, с химическим запахом, вон уже и язычок пламени, пока еще не смелый, сонный, ступает испуганно по зелени коврового покрытия, разрастается, ширится, подает голос тихим потрескиванием…
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1503
Замечания : 0%
Дима проснулся рано поутру: голова у него болела, во рту была кака, сильно хотелось пить. Он с трудом поднялся, осмотрелся. Был он в неизвестной ему квартире, на совершенно незнакомом ему диване, со стены на него смотрела большая фотография чьей-то мамы. Маму Дима тоже не знал, но в том, что она – мама, был уверен: фотографии была старой, рамочка была богатой, а ниже, на красивой медной табличке значилось «Любимой маме».
Дима поднялся, пошатываясь побрел прочь из комнаты. Дорога на кухню по длинному коридору была долгой и мучительной: Диму мутило, Диму шатало и Диму сушило – было очень плохо.
На маленькой, совесткого стандарта, кухне было тесно: громоздкий холодильник цвета «металлик» выставил свои блестящие телеса едва ли не до стола, новомодная индукционная плита тоже вырвалась далеко за пределы советских стандартов и крепко вцепилась острыми ножками в истерзанный годами и тапками линолеум, а еще был стол. Старый, советский стол, за которым сидели двое: один – Паша, второй – неизвестный типчик в костюме – оба храпели. Подсознание вкрадчиво подсказывало, что это должен быть Толик. Так же подсознание говорило что-то о какой-то афере, напоминало о хитрой Пашкиной ухмылке и вообще, было ощущение чего-то грядущего, чего-то глобального и значимого.
Димка протопал до раковины, открыл воду и жадно припал к крану. То ли от громких Димкиных глотков и фырканья, то ли от грохота воды, проснулся Пашка. Он осоловело осмотрелся по сторонам, поймал блуждающим взором Димку и прошептал: «В коридоре, в белом пакете». На большее его не хватило, он закрыл глаза и со стуком повалился на стол, могучие его телеса затрепетали от богатырского храпа.
Пакет в коридоре и правда был. Дима достал содержимое: диск в блестящем пластиком конверте, оттуда же торчит исписанный тетрадный листочек. Почерк на листочке крупный, гуляющий – пьяный.
В кармане завибрировал сотовый, Дима прокашлялся, сказал вслух: «раз-два» - голос был сиплым, пропитым. Прокашлялся еще разок, повторил – вышло получше. Только после этого он ответил на звонок:
- Лена.
- Дим, привет, с добрым утром. – Дима оглянулся на часы в прихожей – семь утра, и правда утро.
- Привет.
- Что там с машиной?
- Что? С машиной? – припомнил, - А, еще не знаю, сервис еще не работает.
- А, ну ладно. Пока. Целую.
Короткие гудки.
- Ну что за маразм… - тихо буркнул под нос Дима и покачал тяжелой головой. День начался, а с ним начались и проблемы.
Через полчаса, выскребя из кармана последнюю мелочь, он сошел с автобуса на своей остановке, вошел в квартиру и бухнулся на диван. Ничего делать не хотелось, но… Он достал из пакета диск, вставил его в плеер, потом взял записку, прочитал:
«Димка, тут решение всех твоих проблем! Если сработает, можешь забыть про свадебные проблемы! Вот адресок, там знакомый Толика – батюшка. Это в деревне. Он вас обвенчает и поставит штамп в паспорта. Удачи!
P.S. Проверь задний карман – это тебе мой свадебный подарок.»
Димка сунул руку в задний карман и достал оттуда скомканную пятитысячную купюру.
- Однако.
Он нажал на кнопку «play» и все понял… А дальше он начал действовать: выпросил у соседа, хорошего мужика в принципе, машину, съездил на парковку перед Пашкиным домом и скидал все свадебные принадлежности в багажник, по дороге заехал в продуктовый, купил шампанского, кое какой снеди – потратил те самые пять тысяч, что с утра нашел в кармане. Он был готов!
Через час он с боем пробился в гости к Лене. Он врал ей про стресс, он через дверь говорил ей о своей безбрежной и бездонной тоске, он умолял и грозил! Он пробился, и он пробился вовремя – вот-вот должны были начаться новости! Она впустила его, но все же приняла меры, чтобы не нарушить традиции. Когда дверь распахнулась Дима узрел свою любимую: прекрасные голые ноги, белые, манящие, и выше, выше колен, до подола кокетливо коротковатой ночнушки, через которую просвечивает прекрасными округлостями великолепное тело, и еще выше – тонкая шейка, золотые кудри и… Лыжная маска, только глаза видно.
- Это что?
- Ты не должен видеть меня до свадьбы.
- Ладно.
Он прошел в прихожку, разулся. Прошлепал дырявыми носками в зал, бухнулся на диван. Лена села рядом, прижалась к нему всем телом, спросила:
- Устал?
- Есть немного. Можно кофе?
- Сейчас. – она соскочила, послышалась возня на кухне. Тем временем Дима, стараясь не шуметь, прокрался к телевизору, оглянулся, как вор, достал диск и быстро вставил его в плеер. К тому времени, когда Лена вернулась с кухни с жарко парящим кофе, Дима уже сидел на диване и лениво перещелкивал каналы.
- На.
- Спасибо. – он взял кружку, сделал глоток. Кофе и правда был горячий, даже обжигающий. Это усугубляло ситуацию. Еще пара щелчков пультом и на экране новости.
- Переключи. – томно произнесла Лена, и положила голову Диме на плечо. – Скука.
- Я чуть-чуть, мне интересно, как наши сыграли.
- Наши? – она посмотрела на него с удивлением, - Ты фанат?
- Да нет, интересно просто. – она снова улеглась ему на плечо, а он облегченно вздохнул – чуть не прокололся, что-что, а болельщиком он никогда не был. Теперь оставалось только решиться и он решился!
- Ах ты ж черт! – он едва не взвыл от боли, когда горячий кофе, как бы нечаянно, пролился ему на грудь, - Ах ты ж! Кипяток!
Бухнул кружку на журнальный столик, сорвал через голову футболку.
- Жжет! Ах ты ж… - на маску он не рассчитывал, но все же выпалил подготовленную фразу. – Лен, ты хоть подуй что-ли.
Лена склонилась над ним и нежно подула, правда через шапку дуновение едва ощущалось. Как только Лена отвернулась от экрана, Дима перещелкнул телевизор на плеер и включил запись.
- Экстренное сообщение, - начал Толик с экрана.
- Лен, смотри.
- Отстань, не люблю я…
- Да смотри ты! – и он с силой повернул ее к экрану. Лена смотрела, смотрела до конца, до того момента, когда Дима нажал на кнопку выключения телевизора, чтобы не спалиться. А потом Лена заплакала.
Он обнял ее, зашептал нежно, тихо, а она всхлипывала, утирала нос через вязаную шапочку, а потом сказала:
- Я не хочу умирать.
- И я… - он сам был готов расплакаться от жалости и от нежности, но все же он взял себя в руки и продолжил аферу. – Я не хочу умирать не став твоим мужем.
- Как? – она подняла голову, прекрасные заплаканные глаза смотрели, как казалось, прямо ему в душу.
- В деревне. В деревне есть один знакомый поп, у него печать есть, как в загсе, все по закону будет. Он нас обвенчает. Хочешь?
- Хочу! – она часто-часто закивала. – Только… Мама сейчас в командировке и гости.
- Какие гости! – заорал Дима взбешенно. – Какие? Лена, у нас… - он глянул на настенные часы, - двадцать часов осталось! Двадцать последних часов! Лена!
- Ну а может это не правда, а? Может можно что-то сделать? – она с надеждой посмотрела Диме в глаза, но не нашла там поддержки. Уверенно кивнула, сказал решительно. – Поехали.
Через полчаса, Лена даже толком не накрасилась, они выехали, по дороге не забыв остановиться у банкомата. Лена сняла все деньги, что были у нее на счету, рассовала их по карманам джинсов и вот они уже несутся по колдобинам сельской дороги прочь от города, еще через час они вихрем ворвались в церковь, где батюшка неспешно ходил меж образов и, то и дело крестясь, протирал пыль с рамочек. Еще в церкви была бабушка – божий одуванчик, сидела она при входе за столом, на котором стояли свечи, какие-то брошюрки крестики и прочая мишура. Старушка дремала.
- Батюшка, вы нас не обвенчаете? – с ходу спросил Дима.
- Что? – пробасил батюшка и, на всякий случай, еще разок перекрестился.
- Нам срочно надо. – подала голос Лена, пошарила в карманах и достала целый ворох мятых купюр. – Пожалуйста.
- А вы то хоть совершеннолетние? – батюшка на деньги даже не посмотрел.
- Да, - Дима резким движением вырвал из кармана два паспорта, - нам срочно надо. Очень срочно.
- Ладно, сейчас, подготовиться бы надо. – он покряхтел, осмотрелся и вдруг грянул басом, - Никитишна! К венчанию надоть!
Старушка при входе вздрогнула, распахнула белесые глазоньки свои, соскочила:
- Что, батюшка?
- К венчанию надо. Ты давай, приведи кого, надо ж чтоб короны держали. Да и вы бы, молодые люди, приготовились, а то вид у вас, прости господи.
Вскоре все было готово: здоровый деревенский детина держал короны над Димой и Леной, на Лене было свадебное платье, фата и кроссовки – туфли оказались малы, на Диме же красовался черный пиджак того самого детины, другого не нашли. Батюшка наскоро провел церемонию, старушка Никитишна прослезилась, бахнула тяжелая печать в паспорта – поженились.
Дима был счастлив, теперь можно было не бояться ни страшной татарки Инги с ее многочисленным семейством, надобность в ресторане тоже отпала – всё! Когда всё выяснится, не будет же Лена созывать всю родню на… Даже не понятно, как это действо можно назвать, ну не постсвадьба же. Нет, тут всё должно обойтись малой кровью: тихий семейный вечерок, парочка накрытых столов, приглашены только близкие родственники и Пашка. И пускай Лена хоть до страшных морщин искривит свой прекрасный носик, он всё равно притащит Пашку на празднование!
- Простите, а гостиница у вас тут есть? – спросил Дима.
- Дома есть пустые, много народу-то поуходило на заработки. Никитишна, дом Петровых как, хорош вроде?
- Да, не зарос ащё.
- Ну так проводи молодых, им положено. – и уже молодым. – Совет вам да любовь.
Лена с Димой невпопад ответили: «спасибо» и вышли следом за шустрой Никитишной, им предстояла первая брачная, и по мнению Лены, последняя ночь.
Пожар в студии потушили ближе к утру, Татьяну Петровну привели в себе ближе к двенадцати, а то она все охала, да ахала, и ничего толком объяснить не могла. Причину возгорания пожарники так и не обнаружили: и вроде на поджог не похоже, но вроде бы и не замыкание проводки – стандарты не складывались. От всего местного телеканала осталась только кладовая, в которой хранились средства пожаротушения, да прихожка, что при входе в здание. Так же уцелело и ведро, в которое скидывали материал для областного и центральных каналов – новости более-менее значимые, о которых можно заявить не только на просторах города, но и прогреметь с ними на всю страну. Там же, в этом ведре, оказалась и одна незапланированная кассета, брошенная вчера легкой рукой Павла…
Кассеты с материалом забирались курьерской машиной в шесть часов утра. Сонный паренек за рулем не обратил внимание на обилие пожарной техники вокруг здания, на запах гари, он вообще ни на что внимания не обратил. Он, словно зомби, привычно прошагал до дверей, постучал, ему открыл злой пожарник с перемазанным сажей лицом:
- Что надо?
Курьер сказал: «привет» и по-хозяйски прошел, забрал кассеты из ведра и ушел. Пожарный только плечами пожал, подумав, что так и надо.
Курьер же кинул кассеты в коробку, зевнул и ударил по газам. Через час кассеты были на областном телевидении, через полтора их оцифровала тетя Клава, местная сплетница и просто хорошая женщина, что имела привычку разговаривать по телефону, в то время как на экране шел прогресс оцифровки, а через четыре часа, в студии центрального телеканала страны произошел сбой. Сорвалась прямая трансляция с премьер министром, причем сорвалась она как раз в то самое время, когда премьер подходил к самой важной части своей речи, так сказать – подытоживал мысль. Произошло резкое переключение на студию и зрители узрели испуганные глаза ведущей и еще трех милых женщин гримерш, что какими-то щеточками да кисточками эту самую испуганную ведущую и прихорашивали.
- Мы в эфире! – громко прошипела ведущая и две гримерши кинулись в стороны, одна же заметалась, а потом бухнулась на пол, но задачу выполнила – из кадра пропала. В студии повисла тишина, режиссер бесшумно рвал волосы на голове и громко артикулировал губами: «Включите хоть что-нибудь! Включите!». Девочка на пульте испуганно пискнула, переключилась на список региональных сюжетов и включила первый попавшийся… Изображение мигнуло и все телезрители страны узрели Толика, прозвучало уверенно и твердо: «Экстренное сообщение»…
Часть II – трагическая
Игорь шел домой. Он устал за день, устал как черт, устал как дьявол. Он работал инженером, а еще там же, буквально через забор, по вечерам он подрабатывал токарем. И там и там платили мало. На работу и с работы он всегда ходил пешком: не торопливо, не спеша – тридцать две минуты туда, тридцать две обратно. Он не страдал здоровым образом жизни, он экономил. Бывало иногда, что очень ему хотелось запрыгнуть в автобус, в маршрутку, и в такие дни он с тоской провожал взглядом проносящийся мимо транспорт, вздыхал, а после, нахохлившись, шел дальше. По утрам шел к дурному начальнику, что приезжал на работу в черном блестящем «бентли», а по вечерам шел к холодной, не любящей его жене и к маленькому любимому ребенку.
С Мариной они сошлись случайно. Игорь, тогда, вернулся домой поздно, ночью уже, и у подъезда увидел пьяную пошатывающуюся женщину. На руках у нее был маленький сверток, из свертка раздавалось тихое всхлипывание, поскуливание. Игорь прошел мимо, но тут же услышал звук падения, остановился, оглянулся: женщина упала и тут же уснула, маленький белый сверток лежал рядом с ней, только из него не доносилось уже ни всхлипываний, ни плача. Игорь кинулся к ребенку, поднял его на руки присмотрелся – было темно, но все же он разглядел маленькое щекастое личико, разглядел черные круги под глазами, услышал тихое, едва слышное сопение. Ребенок тоже спал: измученный, изголодавшийся – он был уже не в силах ни плакать, ни кричать. А еще Игорь почувствовал острую вонь – мать не заботилась о чистоте пеленок. Игорь отнес ребенка домой, уложил его на диван, на всякий случай обложил подушками, вернулся на улицу, с трудом затащил пьяную женщину к себе на четвертый этаж, уложил ее на заправленную кровать. Захотел было снять с нее обувь, но женщина взбрыкнула и прохрипела пьяно: «отвали, животное». Он решил оставить всё как есть, разве что принес из коридора старое свое пальто и накрыл им гостью. Потом он сбегал к соседям, хорошим молодым людям, у которых чуть больше трех месяцев назад народилось двое прекрасных мальчиков близнецов. Открыл дверь сонный сосед, посмотрел на Игоря осоловелыми глазами, спросил:
- Чего?
- У вас детское питание взять можно?
- Что?
- Нужно… - замялся, решился на вранье, - сестра приехала, а детское питание…
Сосед кивнул, развернулся, прошлепал голыми пятками на кухню, послышалась тихая возня, вернулся с открытой коробкой и бутылкой молока. Промямлил:
- Инструкция на коробке. Бутылочка есть? – Игорь мотнул головой, сосед снова кивнул, ушел, вернулся с пустой пластиковой бутылочкой, отдал.
- Спасибо. – тихо сказал Игорь. – Спокойной ночи и… извините.
- Ничего. – сосед сонно улыбнулся. – Бывает.
Уже дома он прочитал инструкцию, приготовил жиденькую смесь, так, чтобы можно было без особых усилий протянуть через дырочки в соске, распеленал ребенка. Ребеночек был грязненький, чуть синюшный, на ручках и на тельце виднелись уже пожелтевшие синячки. Осторожно, чтобы не разбудить, Игорь обтер мальчика тряпочкой, смоченной в теплой воде, а после тихо-тихо ткнул соской в маленькие губки ребенка. Малыш недовольно поморщился, почмокал губами, Игорь воспользовался моментом и просунул соску в ротик. Малыш было захныкал, но почувствовал вкус и блаженно зачмокал. Игорь сидел, кормил младенца и улыбался.
Утром женщина проснулась. Она скандалила, кричала, что Игорь – этот старый козел, изнасиловал ее, похитил и прочее. Она билась в истерике, ревела и… Он отдал ей подарочную бутылку коньяка из серванта. Бутылка была красивая, выполнена в форме сабли с металлическим теснением на гарде и у пробки. Когда женщина опохмелилась, выяснилось, что зовут ее Марина, что сожитель у нее тот еще козел, что ребенка она у этой твари решила забрать и прочее и прочее и прочее. Потом она, веселая, пьяная и довольная ушла, а малыш, Миша, как выяснилось, остался у Игоря на попечении. Игорь взял отпуск и нянчился с Мишей в течении двадцати восьми календарных дней. Марина приходила по вечерам пьяная, уходила по утрам опохмелившаяся. Иногда она прогуливала – ночевала непонятно где, и потом, когда возвращалась, на ней были заметны следы весело проведенной ночки: подбитый глаз, синий оттиск пятерни на бледной коже руки, рваные чулки. Игорь отпаивал Марину пивом, кормил макаронами и жареной картошкой. Потом отпуск закончился, и он договорился с бабой Верой с первого этажа, чтобы днем она сидела с малышом. А потом, как-то, Марина ночью залезла в кровать к Игорю и они проснулись вместе. С тех пор она гуляла меньше, частенько они спали вместе, но всегда без секса. А потом Игорь предложил ей пожениться, чтобы назвать своего Мишу сыном по праву отца…
После свадьбы отношения у них были номинальные, друг друга они не любили. Марина все так же уходила в запои, но Миша был с ним и Игорь был счастлив.
Сегодня творилось что-то странное. Да, Игорю и раньше случалось видеть на улицах алкашей, что раскачиваясь и придерживаясь за стенку шли против людского потока, и раньше он видел неформальную молодежь, что обжимались у всех на глазах, но сегодня творилось нечто совершенно непотребное. Пьяные встречались сплошь и рядом, на остановке, на лавочке спал пожилой мужчина очень респектабельного вида в костюме, под головой у него лежал дорогой кожаный чемоданчик, штаны были мокрые, рядом с лавочкой аккуратно стояло два хорошо начищенных черных ботинка. Потом он увидел молодую пару: девушка плакала, косметика на юном прекрасном лице была размазана, она жадно целовала в губы парня, а тот ее успокаивал, гладил по голове и тоже целовал. Ближе к дому Игорь услышал женский крик и стон из темной подворотни, хлопки то ли ударов, то ли еще чего. Он бросился туда, но в темноте разглядел не драку, нет – там сношались, по другому этот акт на холодном грязном асфальте назвать не получалось. А потом, уже у самого дома, он увидел выбитую витрину магазина, рядом стояла машина полиции, только никаких оперативно-следственных действий не выполнялось. Полицейские сидели на бордюре дороги, ели чипсы и запивали пивом. Они о чем-то негромко разговаривали, один из полицейских улыбался, иногда тихонько посмеивался.
- Простите, - подошел к ним Игорь, - что произошло?
- Ограбление. – скучающе ответил полицейский.
- Днем?
- Днем. А когда же еще? – усмехнулся полицейский и отпил пива из банки.
Игорь пожал плечами и пошел дальше. Он уже даже не пытался понять, что происходит.
Дома его встретила жена. Марина была трезвая и заплаканная. Миша у нее на руках тоже был зареванный, маленький его носик пуговкой был красным, а голос, которым он сказал: «Папа» был не по-детски осипшим.
- Что случилось? Марин, там, представляешь, угловой ограбили! Посреди дня. И полицейские эти…
- Игорь, ты что, ничего не знаешь? – Марина выпучила на него свои некрасивые с красными прожилками глаза.
- Что?
- Конец света! Завтра нас уже не будет! Понимаешь!
- Что? Ты с ума сошла? – он подошел к ней, взял с ее рук Мишу и приказал ей, - А ну дыхни.
- Да не пила я сегодня, не пила! По телевизору сказали, в новостях.
- Ой, Марин, они там всякого понаговорят, что, всему верить что ли?
- Идиот! – она зло отвернулась от него и… заревела. И только сейчас, за все те три года, что они были вместе, Игорь увидел в ней не алкоголичку, не гулящую шалаву, а настоящую женщину. Она показалась ему такой жалкой, такой испуганной. Он не удержался, подошел и, как тот парень на улице, погладил ее по голове и стал говорить какие-то ласковые и добрые глупости. Миша у него на руках притих и Марина тоже вроде успокоилась, разве что изредка вздрагивали худенькие ее плечики, слышались всхлипывания. Он спросил, тихо, едва слышно, но Марина услышала:
- Почему ты дома?
- А где мне быть?
- С твоими, этими, пить.
- Дурак ты… - она обернулась к нему, обняла, прошептала тихо, - Куда я от тебя…
Он поужинал: Марина сварила покупные пельмени, чего раньше почти никогда не делала, и все то время, пока он ел, она сидела напротив и смотрела на него. Мишка тоже сидел за столом, тягал у папки пельмени из тарелки, подолгу крутил их перед собой на вилке, дул, а после, нехотя, съедал. Он был не голодный, но с отцом ужинать любил.
- Странная ты сегодня. – оторвавшись от тарелки, сказал Игорь.
- Может быть, - она вздохнула. – У меня мама всегда смотрела как отчим ест. Я не понимала: зачем?
- Ну что, теперь поняла?
- Нет. – пожала плечами. – Посуду оставь, я потом помою.
- Да мне не трудно. – он обмыл тарелку, вытер руки, потрепал Мишку по голове, посмотрел на Марину. Та все так же сидела и все так же смотрела на него. – Ну, что скажешь?
- Какой ты у меня все таки хороший.
- Ты же говорила «старый козел».
- Дура была, вот и говорила. Миш, иди в зал, поиграй.
Миша слез с высокого табурета, и протопал за дверь. Игорь проводил непонимающим взглядом ребенка, посмотрел на Марину вопросительно. Та поднялась, медленно подошла к нему, обвила неожиданно ласковыми руками его шею и поцеловала. Такого она никогда не делала, разве что когда была пьяной лезла целоваться, но тогда Игорь ее удерживал на расстоянии, а после укладывал спать, успокаивал.
- Что это было?
- Не знаю. Ты, Игорешь, прости меня.
- За что?
- За все прости. Я же не со зла, я… получилось так…
- Подожди-подожди. – он вырвался из ее объятий, спросил гневно, - Это все из-за этого идиотского конца света?
- Нет. – она замотала головой, тут же вдруг смешалась, добавила, - Ну и из-за него тоже.
- Да что за… - он фыркнул. – Что за кретинизм! Ты что, все мозги пропила? Какой конец света?
Марина открыла рот, хватанула воздуха, но так и не нашла слов для ответа. Вместо этого ее подбородок задрожал, в глазах заблестели слезы.
- Мам, опять дядя! – раздался крик Миши из зала.
- Вон, иди, сам посмотри! – гневно заявила Марина и отвернулась.
Игорь тихо застонал, и прошел мимо застывшей у дверей жены. Миша сидел на подушке перед телевизором и, с открытым ртом, смотрел на диктора новостей.
- Не смотри так близко. – по привычке сказал Игорь и сел на диван. Он досмотрел сюжет, потом просмотрел какие-то дебаты на эту тему, где один из ведущих едва ли не с пеной у рта доказывал другому, что это все правда, потому как студию того телеканала сожгли, с ведущим этим, кто читал экстренное сообщение – связаться не получается, а следовательно его убрали. Другой был спокоен, но все равно, чувствовалось, что и он нервничает.
- Папа, а мы правда все завтра умрем? – спросил Миша наивно.
- Что? – Игорь встрепенулся. – Да глупости все это! Ты что? А ну, иди сюда, дай-ка я на тебя посмотрю!
- Ну па.
- Я сказал! – и Игорь сгреб сына в охапку, растрепал ему кудряшки, чмокнул в пухлую щечку. – У кого такой носик? Можно откушу?
- Ну папа, ну не надо. – Миша вырывался, а Игорь уже щекотал его, тот смеялся, заливался, а потом… Потом он почувствовал на себе взгляд. Поднял голову и увидел Марину в дверях. Она стояла, улыбалась, а из глаз ее катились слезы.
Игорь вздохнул, улыбнулся, сказал:
- Иди сюда.
- Нет, я отсюда посмотрю. – она улыбнулась еще раз.
- Иди-иди, садись.
- Пап, а почему мама плачет? Мам, ты почему плачешь? Папа сказал что глупости, никто завтра не умрет.
- Папа правильно сказал. – Марина подошла, села на краешек дивана, утерла платочком слезы. – Никто завтра не умрет.
- А почему ты плачешь?
- Просто так, от радости.
Они провели вечер вместе: никто не закрывался в отдельных комнатах, никто не хватался за книжку и не пялился пустым взглядом в телевизор – вместе. Они вместе играли, делали железную дорогу, они вместе читали детские книжки и Игорь с Мариной на разные голоса обыгрывали сказку про трех поросят: Игорь был волком и еще за автора читал, а Марина, повизгивая, читала за поросят. Миша заливисто смеялся, во рту у него потешно не хватало двух молочных зубов и от этого смеялся Игорь. Потом они вместе с Мариной укладывали Мишу спать. Тот спать, конечно,Ю не хотел, капризничал, просился то на горшок, то говорил что хочет кушать, то, уже лежа в постели, требовал пить, а потом он сказал, что ему страшно, и что он боится сегодня оставаться один в темноте. И они остались: с одной стороны от Миши Марина, с другой Игорь и включенный ночник под зеленым матерчатым абажуром. Приглушенный желтый свет, тени на стенах, тихое посапывание ребенка, и испуганные глаза Марины. Он ей улыбнулся, погладил ее мягкие волосы, и руками закрыл ей глаза. Вскоре и она уснула, не спал только Игорь. Он смотрел на Мишу, на жену и понимал: вот это его семья, то, чего он был лишен с самого детства, с детдомовских времен. И пусть это не его биологический ребенок, пусть Марина та еще жена, но… Они его семья, настоящая семья. И пусть завтра наступит этот чертов конец света, пусть настанут последние мгновения мироздания – это не изменит того факта, что до самого последнего мгновения он будет с ними, со своей женой, со своим ребенком – он будет с ними. Он улыбался, и мысли о грядущем конце света становились все тусклее, блекли с каждым мгновением, а вера в счастье росла, ширилась, наполнялась жизнью. И еще он совсем не хотел спать, а хотел он лежать и смотреть, как спят его родные люди.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1503
Замечания : 0%
Часть III – фантастическая
- Александр Иванович, Александр Иванович! Подождите! – в коридоре старого профессора догнала молодая девушка оператор. – Александр Иванович, там показания…
- Что? – он посмотрел на нее так, что бедная девушка едва в обморок со страху не упала.
- Т-т-там… - она облизнула разом пересохшие губы и сказала, - посмотрите сами.
Профессор вздохнул так, что сразу стало ясно: достали его все эти профаны, достали его девочки в белых халатах с высшим образованием и с пустотой в головах, достало его всеобщее непонимание и вообще – все его достало!
- Ну пройдемте, милочка.
Они прошагали в приборную, девушка скоро подбежала к креслу оператора, перещелкнула несколько тумблеров, нажала пару тройку кнопок и тут же ожили графопостроители, застрекотали индикаторы, грозно зазвучал гул основной вычислительной машины. Александр Иванович, создатель теории «массовой ментальности», уселся в кресло и ленивым взором окинул творящееся священнодействие. Девушка же стояла рядом испуганной мышкой, недвижно и даже, как казалось, не дыша.
- Так-так… - профессор подхватил длинную ленту, выползающую из графопостроителя. – Общая напряженность омега поля в рамках низкого возбуждения, - девушка за его спиной кивнула и закусила губу, профессор перевел взгляд на экран, где множество хаотичных линий образовывало общую волнистую линию, - вектор наслоения общного мнемоизлучения низкий, превышает вечерние колебания, но… Ничего страшного.
Девушка снова кивнула и тихо подала голос:
- Александр Иванович, вы на диаграмму роста силы Гайдца посмотрите.
- Сила Гайдца? Милочка, да когда она выше двенадцати пунктов была? – вздохнул, поправил очки, и пробурчал под нос, - Понаберут же…
Но на диаграмму все же посмотрел, потом отвернулся, задумался, почесал кончик тяжелого бугристого носа, снова посмотрел на диаграмму, по старой советской традиции щелкнул несколько раз пальцем по дисплею, но показания не изменились. Из всего выходило, что общий показатель силы Гайдца на просторах земного шара вырос выше двадцати шести пунктов. Такого не было даже в день достославного крушения башен близнецов, такого не было в злейшие дни экономического кризиса, такого не было… да никогда такого не было!
- Вы коррелятор проверяли?
Девушка кивнула.
- Выпрямительный блок?
- Да. – еще один кивок.
- Техника вызывали?
- Да, в два часа еще, когда пошел прогрессивный рост.
- И что?
- Все в норме, автоматика работает, нарушений нет.
- Нарушений нет, а сила Гайдца растет… - профессор в задумчивости приложил костяшки пальцев к губам. – Может катаклизм какой? А ну-ка, посмотрим.
Он перещелкнул несколько тумблеров, переключив чувствительность приборов на менее развитые формы жизни. Как правило крысы и прочая живность прекрасно ощущала грядущие природные катастрофы и там то сила Гайдца в некоторых случаях, к примеру когда грянуло цунами по Японии, зашкаливала до сорока единиц. Кривая динамики на экране резко изменилась, показав привычную шестерку с малыми колебаниями в плюс и минус – ничего необычного.
- Странно-странно. И со скольки, вы говорите, обнаружилась тенденция к росту?
- С половины второго, вот, у меня тут записано. – она пододвинула профессору под руку журнал операторов. – Сначала скачек до одиннадцати с половиной пунктов, потом рост остановился, я тогда техника вызывала, а в четыре поднялся до восемнадцати единиц. Теперь вон… Рост ускоряется.
- Так-так-так… - профессор постучал пальцами по столу, - не помните, на каком уровне индивид способен воздействовать на окружение?
- Вы про медиумов?
- Да, про кого же еще! – вспылил профессор. Сам он уже забыл частности и мелочи, он целиком и полностью отдался изучению великой общности мышления человечества на планете и силе воздействия этого мышления на мир в целом.
- По моему, при двадцати девяти пунктах.
- И много у нас таких, э, уникумов?
- Не знаю…
- Так запросите отчетность! Прямо сейчас и запросите! Что я тут за всех должен думать! Вы понимаете, что если сила Гайдца поднимется еще на пару единиц – у нас тут дурдом начнется! Понимаете? Это же… - он поднялся, замер, подыскивая нужные слова, зло выдохнул, бессильно опустился в кресло, - А я не знаю что будет? Может даже Земля со своей оси сойдет, может собаки летать научатся? Черте что получается, прям не жизнь, а комикс про супергероев.
Девушка оператор пулей вылетела из помещения, слышалось гулкое эхо ее бега по коридору, а профессор, старый, усталый профессор, сидел в кресле и растерянно смотрел на диаграмму роста силы Гайдца. И повод для такой растерянности у него был…
Сила Гайдца – это одна из первых сил выявленных в ментальном поле. Еще в девятнадцатом веке старый немец Гайдц придумал простенький приборчик: стрелка на иголке – почти точно так же, как и в компасе, только стрелка эта была практически невесомая, словно пушинка или даже меньше, и сдвинуться она могла не то что дуновения, а от простого колебания в воздушной среде. Действие у прибора тоже было простейшее: заводили человека в комнату, и давали ему указание – пожелайте, чтобы стрелка сдвинулась. А дальше все просто – на сколько градусов стрелочка сместилась, настолько велика сила Гайдца. У них, в подземном исследовательском центре «массовой ментальности» конечно не было ни этой стрелочки ни этой иголочки, да и принцип исследования был уже совсем иной, но суть осталась прежней, вот только сила Гайдца теперь измерялась не у одного конкретно взятого индивидуума, а у всего человечества разом. И если человечество большей своей частью начинала желать одного и того же, то показатель рос, если человечество начинало бояться одного и того же, показатель опять же рос, если человечество начинало грезить об одном и том же – показатель вновь поднимался. В некоторых точках, где все население вдруг ни с того ни с сего начинало хотеть увидеть, ну предположим то же самое НЛО, там это НЛО и возникало. Причем возникало по настоящему: пролетало оно серебристым своим шаром по небу, устраивало выкрутасы с мгновенным набором скорости и с мгновенной же остановкой, а потом пропадало, резко и внезапно. А все потому, что желание видеть пропадало: у некоторых появлялось чувство страха, некоторым становилось неинтересно, так что ничего уже не мешало уровню силы Гайдца падать ниже уровня материализации желаемого. Всё – растворился морок будто и не было. Отсюда же и драконы средневековья, отсюда и колдуны, отсюда и чудеса являемые мессиями, пророками, чудотворцами – всё отсюда, всё из силы Гайдца.
А тут… Всё человечество! Всё! Хотя нет. Он еще не знал, девочка оператор тоже ничего не знала, да и вообще – изолированные от информации индивиды еще не знали причин роста силы Гайдца и следовательно не могли повлиять на ее подъем, и даже наоборот – они снижали ее, они спасали мир от непонятного глобального чуда.
А может быть… и тут его пронзила мысль, взявшаяся словно бы из ниоткуда, из небытия: «КОНЕЦ СВЕТА». И следом информация: черная дыра, точка не возврата, завтрашнее утро. Все разом появилось в его голове и даже лицо неизвестного диктора промелькнуло перед глазами. Все, сила Гайдца пошла в наступление, теперь она будет расти, теперь она будет завоевывать себе новых адептов без помощи СМИ, без слухов, без звонков по телефону. Теперь даже последний папуас в Африке вдруг внезапно осознает, что завтра не станет Мира, что завтра его самого, бедного голопузого, голожепого, тоже уже не будет. И он будет в это верить и вера его придаст новый импульс силе Гайдца и может быть тогда само пространство прогнется под всеобщим страхом, изменится, и внезапно из пустоты космоса родится черная дыра на пути Земли.
- А может быть не хватит? – сам у себя спросил профессор и тут же зашептал быстро-быстро, - Может быть не сможем? Или это правда? С чего я решил, что тут дело только в вере? Может быть… может быть она и правда там есть! Ну не бывает же таких репортажей на пустом месте! Не может быть, чтобы вот так, сразу и конец света на утро! Не бывает! Не имеет смысла!
Дверь распахнулась, на пороге стояла запыхавшаяся девушка оператор. Она на едином дыхании выпалила:
- Александр Иванович, конец света!
- В курсе… - ответил профессор, помассировал виски и добавил, - Уже проинформировали.
Часть IV – фантасмагоричная
Небо темнело, причем темнело везде. Там где наступала ночь становилось темно из-за ухода светила, там где ярко светило солнце, небо темнело просто так, будто свет изгибался, будто утягивало его куда-то в сторону от Земли, всасывало в непроглядную черноту неизвестного и чудовищного Ничто. Разрасталась паника, новости… Какие новости? Каждый мог рассказать таких ужасов, что даже у самого охочего до сенсаций репортера встали бы волосы дыбом! Кто-то даже говорил, что где-то, чуть дальше на западе, а может и на востоке, видели нереально огромные тучи стальной саранчи, кто-то говорил о взошедшей звезде полыни, только свет ее не слепит, а наоборот – как черный колодец поглощает все, будто воронка, будто распахнутая пасть самого Дьявола. И все, каждый человек на земле, заражались этим страшным вирусом ожидания конца света. Останавливались посреди дел в далеких, не тронутых цивилизацией, джунглях неведомые индейцы и вдруг понимали – это конец, и хоть моли богов, хоть не моли, хоть складывай сотни кровавых жертв на каменные алтари – уже не избежать последнего судилища. Фермеры, эскимосы, жители пустынь, полярники на вахте и все-все-все в мире вдруг понимали – послезавтра уже не наступит, никогда, ни при каких обстоятельствах. Вирус смерти распространялся неостановимо, неизбежно, фатально. Он словно чернота, лился со всех сторон, как щупальцами, сплетенными из самой тьмы, он извивался по землям, по материкам, ширился, охватывал Землю, брал в свои страшные тиски, сдавливал.
В четыре утра Дима проснулся в деревне, в чужом доме от тихих всхлипываний Лены. Он проснулся, протер глаза, увидел свою, теперь уже, жену, улыбнулся, прижал ее к себе ласково и сказал тихо:
- Ну что ты, глупышка.
Она обняла его, обхватила со страшной силой, уперлась ему в грудь холодным мокрым личиком, и… Он должен был ей сказать, что глупости всё это, что не будет никакого конца света, что он, Пашка и Толик все это устроили – должен был, но… Стоило ему только открыть рот, как он тоже понял – всё! Это всё! То ли благодаря какой-то дикой случайности, то ли еще по какой причине, но их выдумка оказалась пророческой, они будто накликали апокалипсис, вызывали его из небытия страшных сказок, религиозных верований – создали своими руками. Дима это понял не мыслями, не чувствами, а душой. Понял и не выдержал: охватил любимую, зажмурился и из под закрытых век его скользнули теплые слезы.
Пашка с Толиком может быть тоже осознали бы ужас всего происходящего, но они были пьяны, смертельно, до невозможности в умат, пьяны. Может быть они даже смогли бы выступить с опровержением еще тогда, когда все можно было изменить, повернуть вспять, когда мысль не обрела силу материальности, но они слишком переусердствовали с опохмелкой поутру, да еще и повод был – свадьбу Димкину отпраздновать, вот и слегли они безвестными героями и дрыхли, став для мыслительного фона пустотой.
А потом, когда время стало подходить к завершению, когда свет небосвода померк повсеместно, когда чернота ворвалась в мир и укрепилась в нем на хозяйских правах – тогда началось страшное. В церквах, в костелах, во всех храмах стали гаснуть свечи, свет ламп в домах мерк, истончался до сумрака, до незримости, мерцали фонарики, костры в степях, будто испуганные, пригибались к земле, языки пламени стелились, гнулись будто под ударами ветра, и после гасли, только едва-едва теплились на кострищах несмелые угольки. Пришел мрак.
Александр Иванович сидел за рабочим столом у себя в кабинете, сидел и ждал. Светила настольная лампа, работающая, как и все в их подземном бункере, от собственного источника энергии – малого ядерного реактора, и лампа эта меркла. Медленно, словно бы умирала от старости. Вот уже вместо яркой белизны желтит на столе бумага, а вот и не разглядеть – свет едва-едва различим, в лампе красным затухающим светом горит нить накаливания, еще мгновение и профессор остается в темноте. Он спокоен, он знает, что он не в силах ничему помешать и он, как и все на этом маленьком голубом шарике, летящем через черноту бесконечности, ждет конца света.
Жена и сын спят, струится приглушенный желто-зеленый свет ночника. Сумрак, приятный, прозрачный. В таком сумраке хорошо додумывать незаметную улыбку Марины во сне, в таком сумраке не разглядеть у Миши на щечке трех полосок царапин, нанесенных маленькой пушистой лапкой соседского котенка, в таком сумраке так прекрасно придумывать свою собственную жизнь, свое будущее. Сопит Миша, чуть вспотел округлый лобик, прилип к нему золотой завиток волос, Марина лежит на боку, волосы мягким водопадом лежат на подушке, чуть приоткрыт рот, и… Она вроде бы и вправду улыбается. А может быть завтра… завтра, с самого утра, как встанет солнце, они станут настоящей семьей, перестанет Марина пропадать по ночам, может быть сиплость ее пропитого и прокуренного голоса перестанет быть такой разящей, а поцелуи, что она ему навязывает по возвращению перестанут разить сивухой, перегаром. Может быть он сможет обнять ее по настоящему, так, как и должен обнимать муж жену, ведь, на самом то деле, он ее, возможно, даже любит. Нет, не так: он ее и правда любит, по настоящему, даже такую, пьяную, дурную, хрипатую – любит, и жалко ему ее. И Мишу он любит – сын, и никак иначе, и что бы ни говорили дурные бабки на лавочке у подъезда – сын это его, не по рождению, но по родству. И говорит он ему, Игорю, не «дядя», а «папа», и радуется он ему по настоящему, и ждет он его с работы и…
Чернота шуршит, сплетается тугими узлами на границе света ночника, черные ее щупальца острой порослью змеятся по складкам простыни, скользят по стареньким обоям, поднимаются вверх, будто стараясь окрепнуть, дотянуться до маленького солнышка – лампочки светильника.
«Все будет хорошо» - думает Игорь, - «Теперь обязательно все будет хорошо». Он осторожно проводит рукой по волосам Марины, та сопит чуть громче, хмурится едва заметно, и подается вперед, еще сильнее охватывая нежными объятиями маленького Мишу. Игорь целует в щеку сына, тот чмокает губками, шарит в желтом сумраке пухленькой ладошкой, находит указательный палец Игоря, хватается за него, на маленьком личике расплывается неширокая сонная улыбка. И Марина тоже, в каком-то неведомом порыве, скользит рукою дальше, пока узкая ладонь ее не накрывает сцепленных рук Миши и Игоря.
- Все будет хорошо. – неслышно шепчет Игорь, закрывает глаза и засыпает. Во сне он улыбается и лицо его, уже давно не молодое, с глубокими морщинами не по возрасту, становится моложе. Тени так и шуршат на границе света, переплетаются щупальца ожившего мрака, но не могут, не в силах коснуться они спящих, не могут добраться до освещенных ночником и спокойной уверенной мыслью: «Все будет хорошо».
Дозревает ночь, подходит указанное время смерти всего сущего, последние секунды довершают последний же оборот секундной стрелки: тик-так, тик-так, тик-так… мгновение на границе жизни и смерти, небытие сознания и…
Яркой белизной бежит рассвет из-за линии горизонта, спешит, ширится, набирает силы, проливается кровью от восходящего светила, испуганный мрак жмется к земле, прячется в длинных тенях, слышно даже, как шипит он, предчувствуя свою скорую смерть – наступает новый день.
Первым проснется Миша. Он протрет заспанные глаза, увидит льющийся в окно солнечный свет и закричит радостно: «Папа, мама! Солнышко!». Встрепенется Марина, распахнет глаза сразу и широко, и засмеется глупо и счастливо, а следом и Игорь, сонный, не выспавшийся, недовольно поморщится, зевнет, растреплет широкой ладонью Мишкины кудряшки, поцелует жену в щеку, как никогда раньше не делал, и скажет: «покимарю я еще чуток, не выспался что-то» - и снова уложит тяжелую голову на подушку.
Часть V – возвышенная
Скрип старенького кресла качалки, теплый клетчатый плед на усталых гудящих ногах, древний черно-белый телевизор с водяной линзой, на нем древняя пропыленная салфетка, а на ней старая шкатулка. На экране шли новости, ведущие говорили о странном, невероятном явлении, случившемся в ночь с седьмого на восьмое сентября. То и дело показывали каких-то седовласых ученых, что давали пространные, совершенно непонятные и ничем не подкрепленные объяснения событий. Ничуть не реже показывали седобородых старцев во всевозможных религиозных одеяниях и те с истовой верой в глазах говорили то о Божьих испытаниях, то о каре Аллаха, то о… Было скучно.
Кресло скрипнуло еще разок, остановилось. Старые протертые тапки прошаркали до телевизора, громко щелкнул тумблер выключателя, изображение схлопнулось в белую полосу, а потом и она медленно угасла – теперь уже телевизоры так не выключаются… Старик вздохнул, посмотрел на желтую программу, что лежала рядом с телевизором на тумбочке, передумал, и, шаркая, пошел к древнему граммофону на застеленном тяжелой бордовой скатертью с фестонами круглом столе. Морщинистая сухая рука легла на блестящую, отполированную прикосновениями, ручку, сделала несколько оборотов, затем трепетные пальцы осторожно уложили откидную головку граммофона на раскачивающуюся пластинку и из большого раструба, через шуршание и треск, донеслось долгое грудное вступление на рояле, а потом уже забытое: «Мне снилось, что теперь в притонах Сан-Франциско лиловый негр вам подает манто», немодный ныне манерный голос Александра Вертинского чуть жеманно тянул слова, шипела пластинка, хрипел медный раструб – музыка лилась. Старик взял со стола толстенный фолиант с золотым тиснением на кожаной обложке: «Техническое руководство», прошаркал обратно до кресла, сел, заботливо накрыл усталые ноги пледом, водрузил на нос замотанные лейкопластырем очки, послюнявил палец и пролистал фолиант до нужной страницы. В заголовке значилось: «Предохранитель».
Старик начал читать, но ему быстро наскучило. Он положил книгу на журнальный столик, сверху, на страницы, положил очки, качнулся так, чтобы кресло размеренно поскрипывало, и уставился в ближайшее окно. Там, за стеклом, цвел прекрасный сад, наливались золотом нежные бока сочных яблок, огромные бабочки летали неспешно, изредка взмахивая своими огромными цветастыми крылышками. Старик улыбнулся, глянул в другое окно, поежился – там царила тьма, во мраке ярким серебряным песком блестели холодные звезды, образуя спирали, прозрачными вуалями светились туманности, и дальше, и дальше все та же чернота, а в ней звезды, и так до бесконечности. Старик не любил смотреть в это окно, он до конца его не понимал, не мог осознать.
Песня закончилась, граммофон пошуршал еще чуть и стих. Старик заснул, вместе с ним заснула и комната, разве что старенькие настенные часы с гирьками тихонько тикали в свое удовольствие, да солнце из того окна, за которым был сад, освещало ярким светом очки, лежащие на книге, и тонкий отсвет их ложился на ровные строчки текста, под заголовком «Предохранитель»:
«Господь сказал: если Я найду в городе Содоме пятьдесят праведников, то Я ради них пощажу весь город и все место сие.
Авраам сказал в ответ: вот, я решился говорить Владыке, я, прах и пепел: может быть, до пятидесяти праведников недостанет пяти, неужели за недостатком пяти Ты истребишь весь город?
Он сказал: не истреблю, если найду там сорок пять.
Авраам продолжал говорить с Ним и сказал: может быть, найдется там сорок?
Он сказал: не сделаю того и ради сорока.
И сказал Авраам: да не прогневается Владыка, что я буду говорить: может быть, найдется там тридцать?
Он сказал: не сделаю, если найдется там тридцать.
Авраам сказал: вот, я решился говорить Владыке: может быть, найдется там двадцать?
Он сказал: не истреблю ради двадцати.
Авраам сказал: да не прогневается Владыка, что я скажу еще однажды: может быть, найдется там десять?
Он сказал: не истреблю ради десяти.
И пошел Господь, перестав говорить с Авраамом; Авраам же возвратился в свое место»
А еще ниже, под текстом маленькая пометка написанная от руки: «Неудачно. Сократить до одного».
За окном, в саду, пролетел маленький ангелочек с пушистыми крылышками.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1503
Замечания : 0%
Голосование до 18 ноября.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 335
Замечания : 0%
Работы разного уровня, и авторы узнаваемы.
Первый рассказ это попытка погружения в эпоху Возрождения, и по правде сказать погружению этому мешали особенности языка, каким написана работа. Вот кусок из середины текста: "Улица пуста, как дом бедняка, и грязная, точно отхожее место. Чем дальше, тем заколоченных домов больше, тем громче и сильнее воняет смрадом." - Обо что споткнулась пуста и грязная, очень хочется привести к одному знаменателю: пустая - грязная, пуста - грязна. Громче и сильнее воняет смрадом, - не уверена, что так писать правильно, я бы выбрала одно емкое слово "смердит". И так в каждом кусочке, есть что-то, отвлекающее, заставляющее всплывать в суровую современность. Привязка к теме ясна и вопросов не вызывает. Хотя не понятна роль Предвестника и вся философия, о том кого надо остановить, и даже мальчик, кажется, без его - Предвестника помощи решил изменить мир. Персонажей вроде много, но выделяются только два мальчик и предвестник, и даже Каеус уходит далеко на задний план, остальные же сестра, лекари стражники сливаются, становятся просто серой массой.
Вторая работа, хоть и объемнее, но читается легче, внушительное количество персонажей действующих лиц и каждый индивидуален Димка, Пашка, Толик, Игорь - они не сливаются. Да в самом начале стало понятно, что информация о конце света станет достоянием общественности, и при этом стало еще интереснее, как все это раскрутится, как герои будут себя вести. Очень порадовал финал, шутка с припиской "Неудачно, сократить до одного" удалась.
Голос за вторую работу.
|
Группа: МАГИСТР
Сообщений: 827
Замечания : 0%
Что ж, раз благодарная читательская публика старательно сторонится Турнира, предпочитая заниматься комментированием текстов, в которых не больше десяти строк, или же вовсе сидеть в чате, раздаривая всем приветы – будем тогда мы, участники, комментировать друг друга…
Хочу, заметить, что данную тему, так сказать, придумал я – очень надеялся, что и выпадет она мне. Хотя, кто знает, какую бы чушь я на нее накатал. Тема своеобразная, вроде как дает пищу для размышлений, но, стоит только взяться за нее основательней, как понимаешь, что все – наверняка все! – по этому поводу уже сказано. В общем, спасибо товарищу Брэдбери, с названия чьего рассказа я честно содрал эту тему, и да приступим к комментированию – ведь сражаются не абы кто, а люди знающие, с опытом и интересными идеями…
Текст 1.
Меня всегда зачаровывали времена чумного мора, но сам я никогда не отваживался писать об этом – банально не хватало знаний и идей. Бубонная чума и тот хаос, что творился в грязных, кишащих крысами и безумцами всех мастей европейских городах, с его узкими улочками, скользкими от разлагающейся плоти и закопченным от многочисленных пожарищ небом – не редко использовались писателями всего мира и во все времена. От Боккаччо до Блоха – все литературные направления стремились поведать нам о том ужасе. А уж кинематограф тут вовсе отжигал! – взять хотя бы недавний баян «Охота на ведьм». Вот потому я и не суюсь сюда…
Ну да ладно, история. Город издыхает, захлебываясь миазмами собственного гниющего тела, и в него приходит некто – начало, скажем так, даже УЖЕ не штамп. В десятку «обычных» начал оно наверняка входит. Этот кто-то – очень серьезный, не особо разговорчивый, по описанию так и вовсе Арагорн (без утраченного царского титула, естественно) – напрягает, честно. Интрига в том, что он кого-то ищет. Ладно… Сюжет должен развернуться ярких цветком, что б я и читатель в моем лице удивился. Пропустим все эти бормотания, сверкание автора своей эрудицией (я не смеюсь, так как мне действительно понравилось описание «лечения» женщины), небольшой экшн на подступах к темнице и – финал! Мысли очень спутаны… Так как сюжета, как такового, нет. Ну нет его… Есть интрига, есть звучное сливание ее в унитаз, и есть попытка провернуть финт в конце с мальчиком. Но, как мне кажется, концовка была задумана изначально – даже, скорее всего, из нее родился рассказ. И все остальное – лишь наслоение «второстепенного» действия для плавного приближения к окончанию. Это и удручает…
Автор – если не учитывать постоянные временные скачки (что-то идет в настоящем, а что-то в прошедшем времени), то язык замечательный. Атмосфера, обстановка, даже речь персонажей, мелкие особенности мира (момент с дохлой псиной, например) – все построено так, как нужно, качественно и красиво. Я действительно побывал в том городе, посмотрел на клювастых врачей, на вздувшиеся бубоны и почерневшие лица трупов; я увидел эту ночь и стражников, соревнующихся в стрельбе из лука ради сапог какого-то там забулдыги – это мир и люди! Здесь вы молодец! Даже рассуждения и робкие попытки нравоучений не отталкивают, а смотрятся вполне себе к месту. Но… истории я так и не увидел. А это печально, ведь в такой словесной красоте хочется смотреть историю. Нам не нужна качественная операторская работа с полным отсутствием сюжета – мы уснем! («Древо Жизни» видели, автор? Вот и я примерно о том же)
В общем, в замешательстве я. Иду смотреть, что там накатал ваш оппонент – там уже решу.
Текст 2.
Текст не вычитан – плохо.
На это «плохо» заканчивается. Я проглотил эту историю – действительно проглотил! Сначала я смеялся над злоключениями бедного Димки, над всей этой брачной чертовщиной и над его женой. Когда речь коснулась пятидесяти татар – мне стало жутко. Я не понаслышке знаю, что это такое, что за традиции… в общем, однажды «брачный конец света» чуть не постиг меня. Сорвалось в последний момент, и, думаю до сих пор (хотя моя правоверная, а ныне безвестно растворившаяся в пелене времени – так не считает), что это было требовательное действие свыше, так как… не ужились бы мы. В общем, я читал и смеялся, строил предположения… Думал, что под «Концом света» автор подразумевает именно что брачную жизнь – избито, но забавно. Хотя, мне кажется, здесь не обошлось без впечатлений от «Меланхолии» фон Триерра (обратная реакция, естественно, так как фильм, мягко выражаясь, не очень). Или «Женитьбы Фигаро»…
Но дальше началась совершенно иная история. И вот ведь как все… В прочем, не буду об этом – не хочу сбивать впечатления остальным читателям (которые обязательно прочтут сначала отзыв, а уже потом сами тексты). Я не знал конца, не знал, как автор распорядится судьбами своих героев и всего мира – гадал до последнего. И автор не подвел, постоянно обманывая мои ожидания. Потому я зачитался…
«Будьте осторожны в своих мыслях…» - да? А показатель Гайдца действительно существует? Мне как-то слышать о таком не приходилось.
В общем, можно долго расписывать, но не буду – преимущества видны на лицо. И эта история без малейших усилий бьет оппонента – она интересна, они интригует, она дает пищу для размышлений. И концовка у нее именно такая, какая должна быть – Авраам защищал город, в котором кроме брата его праведников-то и не нашлось (кстати, как отступление, мне очень позабавило требование содомитов отдать им на «пользование» ангелов в Писании – восхитительно!), и что вышло из этого, мы знаем. Но, то ли автор действительно верит, то ли это такой хитрый ход – что, та Сила на небесах, все же, может менять свое решение; она не настолько упряма, как рисует это Ветхий Завет (ужас на ужасе) и признает свои ошибки. Отсюда мы возвращаемся к названию истории, так как лишь последняя глава расставляет все по своим местам и объясняет, почему же именно «Предохранитель».
И хорошо бы, если бы так было на самом деле.
Мой выбор однозначен – голос за текст № 2.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 395
Замечания : 0%
Очень сложный выбор. Мне понравились оба рассказа.
Первый. Понравились персонажи - мальчик, стражники, купец - такие разные и такие живые. Предвестник получился, характерный. Кстати, похож на моего любимого ведьмака - тот тоже был выделяющейся из толпы одиночка, делающий то, во что верит.И атмосфера.. чувствуется. Так что да, рассказ понравился. Осталось ощущение недосказанности, дающее намек на возможное продолжение (вот интересно, добрался предвестник до церковника или нет? и кто это был?), но, возможно так и было задумано.
Второй. С первых строк оказался гораздо "ближе к телу". Предсвадебная лихорадка, да уж) Знакомо.Особенно понравилась закрученность сюжета - сначала я думала, что рассказ о свадьбе и под концом света Автор подразумевал тех самых сорок татар, свалившихся ниоткуда на голову; потом, когда появилась касета, я какое-то время думала, что обман вскроется, и вот тогда молодой муж поймет, что такое настоящие проблемы. Потом, после профессора, я какое-то время ожидала, что все кончится плохо и все умрут (даже успела пожалеть Игоря с Мариной и Мишкой). Финал оказался достаточно неожиданным и порадовал. Вроде бы и хеппи энд, но не сопливый. Единственное место, где захотелось возмущенно закричать "не верю!" - это описание того, как вдруг ни с того, ни с сего все люди осознали-де, что завтра непременно умрут. Мне кажется, в этом месте Автор слегка перегнул палку. Не бывает такого. На свете полно упрямцев и неверующих скептиков, которые просто не пошли бы на поводу у толпы.
Голос все же отдам за второе - за закрученный сюжет и "предохранитель" в конце).
Большое спасибо обоим Авторам за добросовестную работу.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1503
Замечания : 0%
Quote (Кроатоан) не хочу сбивать впечатления остальным читателям (которые обязательно прочтут сначала отзыв, а уже потом сами тексты)
Читал комменты по мере прочтения. Прочёл первый рассказ - ознакомился с мнениями читателей. Со вторым рассказом тоже самое.
Что сказать. Автор №1 удивил меня заметным прогрессом. Язык хорошеет и хорошеет, и хоть до совершенства ещё очень далеко, меня всё-таки покорили все эти точнейшие и яркие описания, детали и образы. Да, Крот верно сказал о привязке сюжета, о пришитой непонятно с какого краю идее. И в этом я с ним солидарен. Но всё-таки... Утром, уходя на работу, я прочитал первый рассказ и почти не сомневался, что за него и проголосую.
Интересно, что автор обозвал своего героя предвестником. Сразу вспомнилась моя дуэль с этим автором, где в моём произведении тоже были предвестники. Но у меня хотя бы это было объяснено, а тут додумывать приходится... И не всегда получается... Ну да ладно.
Второй рассказ при беглом просмотре не пробуждал во мне положительных эмоций. Было ясно, что описаний мы не дождёмся, и в этом компоненте сравнить тексты будет нельзя. Казалось, что текст состоит из одних только диалогов........ И вот я начал читать. Мда. Автор растёт. Сколько помню Вол... автора №2, он всегда писал на одном каком-то уровне. Ну, чуть получше, чуть похуже - но уровень оставался. Прогресс шёл медленно, хотя я и приложил лапу к тому, чтобы немого ему поспособствовать. Под моим чутким руководством автор освоил тонкости экшена.  Короче, чего я тут несу... Рассказ забавный, наивный, искусственно задобренный. Когда увидел своё имя, подумал, что полдец опять что-нибудь "хорошее" про меня выдал... )) Хочется спросить, а насколько знаком автор с производством теленовостей? Я понимаю, описаний делать не хочется, да и нагрузили бы они текст. Ты, мне, автор, вроде говорил, что на 50 страниц хотел это растянуть... Знаешь, уж лучше бы растянул. Про Димку хорошо. Про ребёнка, чувствую, с собственного опыта списано. Профессор поначалу понравился, но потом скатился на стандартного... очень напомнил другого профессора из другого рассказа автора... не помню, что-то там тоже под землёй, что-то там они какое-то наследие придумывали... Но, автор вспомнит, короче. Вот, напомнило, в общем. Ну, а финальная сцена... хммм... Ну, короче, не доработана она толком. На усталости и обрывках мыслей вытянута. Не создаёт настроения. Ну, это по моему мнению....
В общем, так. Первый текст красив и красочен. Второй текст профессионален и вменяем. Но чем смотреть на большой и красивый торт я предпочитаю его есть и наслаждаться вкусом. Без обид. Голос рассказу №1.
|
Группа: МАГИСТР
Сообщений: 1130
Замечания : 0%
Лимон, хренью не страдай, манию величия чуть поодаль запрячь и с самолюбованием завязывай. Ты конечно модер великий да могучий, но меру знать надо.
Себя с турнира снимаю (можешь себя без очереди в финал протащить - по блату): до этого были подковерные интриги (куда без них) и общая движуха, теперь же есть Царь-вседержитель-самодур, а это совсем не кошерно. Твое имя в тексте вообще не при делах, так же как и мое, так же как и прочие, про производство новостей на малых каналах знаю - работал, помню. Малая справочка: когда даешь коммент, ты не себя должен рекламировать и выставлять, ты про тексты должен говорить, а не панибратски по плечам похлопывать да "сю-сю" говорить и козу делать.
Чао
P.S.
чем быть победителем в таком турнире, уж лучше вообще не быть - народ самосливом уходить - красота, а выежоны на тему отсрачек, заявленные как позор и клеймо идут не то что регулярно, а ВЕЗДЕ. Самый хреново организованный турниру. Ну это так, для справки.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1503
Замечания : 0%
И всё-таки обиделся. 
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1503
Замечания : 0%
И зря ты так всё близко к сердцу принимаешь. И на меня наезжаешь напрасно: манией никогда не страдал, если только шутки ради. А по тексту если хочешь услышать, то мне и сказать нечего. Не зацепил он меня. Не тронул. Не выжал из меня умилительную слезу. Что ещё надо? Ошибок у тебя до хрена, но про то Крот уже сказал. Да, слово "жопа" через "о" пишется. Это хотел услышать? Пишешь хорошо. Но не всегда интересно. И рассказы все чем-то похожи. Неприятно? Зато правдиво.
Можно и без шуток, только это никому тем более не нравится.
|
|
|
