|
|
|
Дуэль № 536, проза: Lukoe vs DeathShot
|
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1453
Замечания : 0%
Дуэль № 536
Lukoe vs DeathShot
Тема: Città eroica*
Форма: проза
Жанр: свободный
Объем: неограничен
Авторство: открытое
Сроки: до 14 февраля включительно
Тип голосования: открытое
Вид голосования: От читателя (общие аргументированные впечатления)
*Героический город
Условие: текст пишется по мотивам мифов, легенд или реальных исторических событий ( на выбор).
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 130
Замечания : 0%
Старик
- И так, добро пожаловать! Старый город ждет вас. Вы, наконец, сможете окунуться в неповторимую атмосферу этого места. Кто знает, какой ужас таиться в этих мрачных серых переулках? Может быть, души тех, кто жил здесь когда-то, все еще бродят по заброшенным дворам? Это страшное и загадочное место. Это город проклятых, господа! Город тех, кто добровольно отказался от цивилизованной жизни, чтобы безнаказанно творить преступления за надежной преградой бетонных стен. Да, господа, когда-то здесь собирались отбросы общества, призревшие наши ценности и законы.
Игорь Петрович стоял чуть в стороне от группки туристов, испуганно жавшихся возле гида. Сам экскурсовод, высокий, раскрасневшийся, отчаянно жестикулировал, с размаху впечатывая слова в слушателей. На его серой мешковатой робе красовалась надпись «Stalker». Невдалеке посверкивал фарами небольшой автобус.
Игорь оглядывался, Игорь узнавал. Болтовня сталкера осталась где-то позади, стала тихой, ненужной.
- Ну, здравствуй, – вздохнул Игорь.
Город тоже постарел, только старость его была парадной, показной. Слишком белыми стали подсвеченные огнями стены, и трещины в них сделались четче, изломанней, словно их нарочно обвели краской. Лишь окна глядели все так же черно.
Будто напудренный старик с больными глазами.
«А фонарь? – думал Игорь. - Тут, кажется, фонарь стоял. Убрали. Вид, значит, портил. Давно я тут не был. Ты уж прости меня...».
Так тоже бывает. Вроде и вины никакой нет, да только совести плевать. Болит она, не отпускает.
Помнил он, как впивался подоконник в грудь, как руки дрожали, а он, совсем еще мальчишка, все висел на этих дорожащих согнутых руках и выглядывал на улицу через подвальное окошко. Но снаружи была только пыль. Вой снарядов, да глухое уханье взрывов где-то совсем рядом, почти над самой головой. Свои или чужие, русские или американцы, оккупанты или защитники – уже никто не мог понять. Кто-то вполголоса молился, кто-то плакал.
И перед окном, у самых глаз Игоря прошел человек в тяжелых ботинках, в каске, в комбинезоне. Игорь вскрикнул, он протиснулся в узкое окошко. Ему показалось, он увидел отца.
Он долго бежал, а когда вернулся дома уже не было. Первое время он верил, что мама осталась жива, мама пошла искать его и, наверное, ищет до сих пор. Он верил, а потом перестал.
Воспоминания о доме потом не стерлись, но приугасли и порой, стоя в очереди за краюхой и банкой консервов он вспоминал лица родителей, дом и паровозики на обоях. Словно растравливал старую рану, боясь забыть.
Да, когда-то ему казалось, что все здесь навсегда замерло в страшном безвременье и пустые улицы с редкими прохожими останутся такими навечно. Всепожирающая тоска и сухой асфальт и пыль по ветру, и съежившиеся остовы домов, под серым небом не зимы и не осени.
Эти картины из детства намертво впечатались в память, и спустя столько лет стояли перед глазами.
Но шло время и Город, не этот, а внешний, неоновый, молодой – рос. Выбрасывал щупальца пригородов, втыкал в небо новенькие карандаши зданий. И однажды стена не выдержала и треснула, как скорлупа ореха. И старику пришлось потесниться, осталось от него только центральная площадь, пара кварталов, да кусок исторической стены.
- …Но нет! – От этого выкрика Игорь вздрогнул. Он, оказывается, напрочь забыл о гиде, а тот, между тем все продолжал вещать. - Не все жители оставили это ужасное место! Остался один единственный человек, который отказался покинуть пределы города, господа … Что? Нет, мэм, он не опасен. Это пожилой, несчастный человек. Нам стоит пожалеть его, господа. И так, позвольте вам представить – последний житель старого города!
В висках у Игоря несколько раз что-то стукнуло и затихло. Но экскурсовод смотрел не на него. Сталкер сделал широкий жест куда-то в сторону черного подъезда, и сам сейчас же туда нырнул. Вернулся он, уже толкая перед собой инвалидную коляску.
Толпа слушателей зашумела, подаваясь вперед. Лица сидящего не было видно, торчала только из-под капюшона седая клочковатая борода. Маленьким он был, худым, руки прятались в рукавах ватника, ноги покрывал клетчатый плед. Игорю показалось вдруг, что перед ним не живой человек, а кукла, груда тряпья. Но существо вдруг согнулось, закряхтело и несколько раз хрипло кашлянуло.
- Взгляните на него, господа! – надрывался гид. - Он стар, он немощен, но как несокрушим его дух! Да, он ошибся в выборе, он заблуждался, и не смог признать свои ошибки. Но, может быть нам, молодым и сильным, стоит поучиться у этого человека упорству и мужеству… Нет, сэр, никаких автографов, это для него слишком большая нагрузка.
Но гиду пришлось все-таки замолчать, потому, что старик, затихший было, вдруг снова ожил. Он принялся хрипеть, дергаться, стал поднимать руку, но, тут же, ослабев, уронил ее на одеяло. Гид побелел.
- Н-не бойтесь, господа, - выдавил он - Не бойтесь, это старый человек, всякое случается. Не будем задерживаться, нас еще ждут церкви, приведения, пойдемте…
Игорь не пошел вместе со всеми, да и никаких церквей в этом районе с роду не было. Он подошел к человеку в коляске, которого так и забыли посреди улицы, и опустился перед ним на корточки.
Старик медленно повернулся, тяжело поднял голову… И вдруг нахально подмигнул Игорю голубым глазом.
Последний житель стянул капюшон, и оказался вовсе не стариком, а парнишкой лет двенадцати, тощим, белобрысым. Игорь смотрел, как тот выбирался из тряпья, смешно прыгая на одной ноге.
- Хай, дядя! Не напугал? – осведомился мальчишка, и снова подмигнул.
- Нет,– Игорь развел руками. - Вот удивил, это да.
- Стараемся, – кивнул пацан.
Он скатал тряпье в ком, закинул на коляску и оттащил все это обратно в подъезд.
- Темнеет сейчас быстро, - пожаловался мальчишка, вернувшись, – а мне еще домой через полгорода.
- Мама, небось, дома ждет?
- Ждет. Волнуется – ужас, – мальчишка сделал печальное лицо, поглядел куда-то вдаль и вздохнул.
-Так чего не идешь?
- А. Еще одна смена. Я лучше Леху подожду, он в церкви приведением работает.
Игорь разглядывал мальчишку. А тот изо всех сил пытался изобразить тоску и обреченность, но вот глаза…глаза говорили: «сейчас будет шалость». Игорь в это верил.
- Слушай, - вдруг предложил он, - хочешь, за тебя подежурю?
Мальчишка глянул недоверчиво.
- А справитесь?
- Спрашиваешь. Да я лучше тебя здесь смотреться буду.
- Вот спасибо! – глаза у пацаненка загорелись еще ярче - А то, знаете, народу сегодня много, надоело уже кашлять, охрип весь.
Кресло оказалось жестким и неудобным. Игорь с трудом втиснулся в ватник и укрыл ноги пледом. «Вот теперь я, кажется, на своем месте - думал он ухмыляясь.- А что, в самом деле, вот возьму и останусь здесь работать. Что мне терять? Не много у меня в жизни осталось. Окошко, телевизор, кофе и старый плед.
Хотя нет, у мальчонки работу отбирать нельзя. Вот гидом – вполне мог бы работать, многое порассказал бы про здешние места…. Да только кто мне поверит. Скажут, спятил мол, дед, и все.
Игорь огляделся. Далеко, у самой стены, видны были огоньки, не фонари, конечно, не подсветка зданий. Хотя, какая ему, в общем-то, разница.
Хорошо бы остаться так, поднять лицо к самому небу и молчать. Молчать, и все. Чтобы не было больше ни темноты ни тоски, глухой и вязкой, ни фонаря сквозь ветки, а только тишина… Тонкими иголочками покалывает кожу. Снег, наверное.
- Санька! – это приближался человек в серой робе. – Ты что же, гад, творишь, а? В инструкции же сказано: трястись мелко, кашлять три раза хрипло! Это что за…
Игорь повернулся.
- О господи! – отпрянул сталкер. Он попятился, споткнулся, подскочил как ужаленный и кинулся бежать. Игорь обернулся на Санькин хохот.
- Ты чего же не ушел, призрак?
- Я не призрак, я старик…
- Влетит тебе, наверное?
- Да ну! Скажу, что привиделось. Этот сталкер у нас новенький, не пуганный еще.
- Слушай, а там кто? – Игорь кивнул на огни.
- Где? А… - Санька махнул рукой. Это ролевики, местных, времен раскола изображают. Припрутся сюда, в рванье оденутся и сидят, консервы жарят, или по развалинам лазают. Их копы гонят, а они, подождут-подождут, и по новой. Может, подойдем? Они нормальные, я их всех знаю.
Санька замолчал и вдруг стал серьезным.
- Я все-таки не понимаю, – сказал он. - Странный вы какой-то, я же пошутил про то, чтобы заменить, а вы взяли и согласились.
Игорь пожал плечами.
- Знаешь, по-хорошему я здесь должен сидеть, полное право имею.
- Погодите… глаза у мальчишки расширились, - значит вы тут вот и жили? Сами?
- Да, сам, в трезвом уме, и какой-то там памяти.
- А вы бандит были, да?
Игорь только покачал головой.
- Нет-нет, вы не думайте, я не верю, в то, что этот дурак здесь плел, - Санька склонился, и шепнул Игорю на ухо, - у меня бабушка из ваших была, из русских... украинских то есть. Только… так странно все. Ведь пускали наружу. Зачем вы там сидели, а?
- Зачем… Это тебе, наверное, трудно будет понять.
- Ну, вы скажите хоть как-нибудь. Я умный, мне все говорят!
Игорь задумался. Ну как объяснить ему, болтуну голубоглазому. Рассказывать, как танки в город входили, и как он, Игорь, пацан еще, в подвале от бомбежек прятался? Или про границу, как ее открыли, а объявлять нарочно не стали. Боялись, значит, что народ всем скопом за забор кинется. Одни сразу уходили, другие еще держались, гордые были…
- Лекарство от сомнений. – Сказал Игорь, и сам удивился, как у него хорошо придумалось. – Тебе-то оно не нужно, у тебя мир пока ясный, правильный. А вот как вырастешь, без него не обойтись.
- Ну как же, - Санька хмыкнул. - Знаем мы эти лекарства. Из за них вон, отец на Восточном лежит. Напился и за руль, ну с грузовиком и встретились.
- Жалко твоего отца, только я не про это. Лекарства - они разные. Всем они нужны: от сомнений, от скуки. У одного карьера, у другого семья, этот марки собирает, тот романы пишет. Вон город этот, думаешь что он? Та же самая пилюля. Большая, серая, невкусная. Мы же тогда, правильными себя чувствовали, понимаешь, гордыми. Вот и ролевики эти. У них свое лекарство. Я, если вдуматься, такой же был как они, ролевик. Только все в серьез у меня было. Заигрался я, понимаешь, Санька? Все верить отказывался, что вернуть ничего нельзя…
Мальчик вскинул на Игоря вмиг посерьезневшие глаза.
- Вы не правильно говорите, – прошептал он. - Слова, вроде, правильные, а говорите не так.
- Это как же?
- Не знаю. Мне кажется... Это же не лекарство. Не игра. Ведь у вас все по правде было. Это ведь жизнь все, мы в ней живем. А не…- он опустил голову, пытаясь скрыть смешок, – а не лечимся!
Где-то за спиной по асфальту прошуршали колеса автобуса. Санька вздрогнул.
- Пора тебе, – Игорь вдруг каким-то давно забытым жестом потрепал пацана по макушке и поднялся. - Вон и смена подъезжает. Иди, а то сталкер ругаться будет. Ты уж прости, я тебя заменить не смогу, не по мне эта работа.
Он вернул мальчишке плед и фуфайку.
- Вы только приходите еще, ладно? И билет можете не покупать, скажите только, что меня знаете, - Санька уже убегал и кричал все это через плечо,- билетер свой, он пустит!
Игорь махал мальчишке рукой, он улыбался.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 81
Замечания : 0%
На той стороне дороги
- Никак у меня не выходит. Ничего не выходит. Никуда не гожусь, - хрипло жалуется дед, колотя по доскам. Стук молотка прерывается воплями – ещё один разбитый палец.
- Дедушка, возьми гвозди? – внук тянет руку. Отец бьёт его по запястью, гвозди рассыпаются чёрными колышками. Мальчик плачет. Отец ведёт его под козырёк подъезда, косится на деда –хоронит его взглядом.
- Но ведь без гвоздей не построишь… - оправдывается мальчик.
Дед вдруг вспрыгивает, и, в сердцах швырнув молоток, разбрасывает крошки на свежевыпавший снег. Воробьи слетаются на добычу, дед машет, отпугивает, кричит. Гонит измученных, вымирающих птиц.
- Летите отсюда! Летите же!
* * *
Стук меня разбудил. Во сне я с классом мастерила скворечники. А потом я проснулась, и жутко озябла.
Я подумала: «кому-то колотят гроб», и заплакала. Это больно, слёзы жгут глаза, как снегом прыснули.
- Ну, чего ты плачешь? – в комнату вошла мама. Она казалась такой милой, она так всегда выглядела, когда приходила с хлебом. – Иди, ешь.
Я повиновалась. В кухне горела печка. Я проглотила хлеб.
- Рыбка, - улыбнулась мама. Я улыбнулась в ответ, и никогда ещё не было теплей, чем сейчас. Я так и сказала маме: так тепло, даже теплей, чем летом. Мама провела рукой по голове, вздохнула. Мамины вздохи теперь ничего не значат. Она так всё время. Мама молчала, и смотрела на меня, будто я чего-то натворила. Застыдила. Наверное, я раскраснелась. Мама отломила кусочек от своего хлеба, самую мякоть, и протянула мне.
- Ешь.
Я повиновалась. Когда мама говорит так, одним словом, это значит, что спорить с ней без толку.
Потом я читала книжку. Раньше у нас полка ломилась от книг, так и падала. Теперь там стояли две книжки, толстая и тонкая. Тонкую я совсем не понимала, но уговорила маму её оставить, чтобы подружке было не одиноко. А со второй я знала чуть-чуть – «Ленин» и «революция». Я так и прочла книжку, отыскивая «Ленин» и «революция». Ещё была «диалектика», я подумала, что это такие котлетки - в животе кто-то заговорил. Но всё больше несъедобных слов. И сердитые враги народа. Я подумала, что они необъятно толстые, с большой-пребольшой трубкой, которую набивают деньгами.
А ещё у них на цепях собаки, толстые, и даже не лают - обленились.
- Бабушка…
Бабушка привстала с кровати.
- Да?
- А кто такие «враги народа»?
- Ох. Сами себе враги, - ответила бабушка, и я не совсем поняла, как это – быть врагом самому себе, и хотела поспорить, но распахнулась дверь.
Когда плачешь сама, волей-неволей свыкнешься. Я старалась плакать поменьше и потише, чтобы никто не волновался. Когда плачут взрослые, жуть пробирает. Как если прямо сейчас все умрут, или дом разворотит бомбой, или…
Я выбежала в прихожую. Мама опередила меня. Она сильно трясла Нину, всю душу ей вытрясла, а Нина всё заливалась слезами.
- Что случилось? Что случилось? – повторяла мама, как вдруг забыла об остальном. Нина всхлипнула и перестала плакать.
- Женя умерла.
* * *
Я пролистала рисунки Нины. Когда я вырасту, буду такой, как она. Я нарисую завод. Я нарисую людей. Я нарисую мосты и дороги, раскрашу всеми карандашами, какие есть на свете.
Карандаш дрожал, всё никак не унимался.
Теперь многих забывают. Все забыли дедушку из соседнего дома, с такими толстыми очками, что он, наверное, мог разглядеть каждую впадинку на луне. Все забыли мальчишку, который жил через дорогу и всех рисовал, и как-то даже нарисовал меня. Я выглядела так смешно, и смеялась, а он обиделся. Теперь его нет. Все забыли дядю Мишу, который носил в кармане карамель и цветные карандаши. Все забыли Владимира Андреевича, который рассказывал нам об истории, рассказывал, что мы будем жить лучше всех. Я ему верила. Верила всем, потому что взрослые всегда правы, и всё делают правильно.
Все забыли их голоса, лица, забыли, как они пахнут, прячут руки в карманах, пишут тысячей почерков письма. Все забыли, как они радуются, задирают голову к небу, сравнивают облака с барашками – какие глупые сравнения.
Я вывела: Женя
Я смотрела на буквы, и думала, что их написала не я. Я подчеркнула.
Женя
Я закрыла тетрадку, и слёзы застучали по обложке. Я смахнула их, открыла тетрадь и написала:
умерла
28 дек
в 12 час утра 1941 г
Последняя буква очень похожа на птичку. Женя, наверное, тоже стала птичкой, и улетела далеко-далеко отсюда. Так мне сказала бабушка.
* * *
Приснилась Женя. Я не хотела просыпаться, чтобы она жила. А как проснулась, сразу забыла сон. Стало так обидно, что я изо всех сил колотила по кровати. Хотела кричать, и не могла.
С трудом вспомнила, что сегодня - новый год. Значит, мои желания сбудутся. Я очень надеялась, что не одна, что все так же всем сердцем хотят жить. Когда очень много людей чего-то сильно хотят, оно обязательно сбудется.
Мама ещё не пришла, а бабушка спала. Я оделась, посидела у печки, согрелась. В подъезде пахло дымом. Грустно. Я вспомнила, как здесь пахло едой, а вкуснее всего был запах маминой стряпни.
Нужно было спешить. В кармане лежал камешек хлеба.
За домом стояла ива. Плакучая. Мама сказала, что она умерла. Но сейчас, вся в белом, она походила на седую старушку. Она была живее живых.
Я позвала:
-Лёка!
Ничего.
- Лёка! Лёка!
Ничего.
- Лёка! – крикнула я так громко, что ива расплакалась – с веток посыпался снег.
В подвальном окошке зашуршало, стало слышно, как Лёка пытался мяучить, но у него плохо получалось. Кот побежал ко мне, прыгая по жгучему снегу.
Он так похож на брата. Щурится, улыбается. Глаза - зелёные, яркие, в них жизни больше, чем во всех нас.
Я села и погладила его. Он долго смотрел на меня, целую вечность – коты умеют делать так, что время замирает – и прыгнул на колени. Я улыбнулась и достала хлеб.
- Это тебе, - сказала я, и поднесла к мордочке.
Он не обратил внимания, - наверное, из вежливости. Лёка – очень вежливый и скромный, совсем как мой брат.
- Я тут положу, - сказала я, счистила снег, и осторожно, на рыжую траву положила хлеб. – Ты поешь, хорошо?
Лёка сипло мяукнул и тронул меня лапкой. Стало так тепло… Даже теплей, чем летом.
Завыли сирены. Лёка спрыгнул с колен и убежал.
Все ждали возле подъезда. Мама взяла меня в охапку, мы поспешили в подвал. Рядом с нами очень крепкий подвал, и, если воют сирены, здесь прячутся со всей округи.
Подвал такой холодный, я думала, как здесь может быть холоднее, чем на улице? Было тихо, и слышно, как люди дышат, чешутся, молятся. Напротив нас сидел молодой дядя. Он смотрел на ботинки, руки сильно дрожали. Я заметила, что они были в крови. Руки походили на полинявшие перчатки.
Он ел свои руки.
- Это никогда не закончится, - сказал кто-то, на него зашикали, и в ту же секунду всё затряслось, загремело… Как будто великаны играли в классики.
Они бросили камень на цифру три.
Когда дрожь прекратилась, этот дядя вдруг перестал смотреть на ботинки. Он запрокинул голову и посмотрел на меня. На меня никогда так не смотрели, и никогда больше не посмотрят. Я испугалась и прижалась к маме. Кто-то заплакал. Дядя смотрел на меня, не отводил глаз, и вдруг я поняла: он смотрит, но уже ничего не видит.
Когда бомбить перестали, и мы смогли выйти, в подвале остались двое. Но они не боялись, что сирена снова завоет, они теперь ничего не боялись.
На новый год мы собрались за столом. Мы молчали. Бабушка сказала, что надо помянуть Женю. Я ждала Лёку, а он так и не приходил. Я хотела дождаться полуночи. Я хотела загадать желание, чтобы все жили, все-все, и никогда не умирали.
В тот вечер до слёз пахло горелым, как с кладбищ, где горели люди, и птицы, и деревья, и все-все, о которых забыли.
Я так и не смогла дождаться, когда наступит новый год. Желание осталось незагаданным. Мне снился подвал. Дядя смотрел на меня, из глаз текли слёзы и падали на объетые пальцы. А ещё мне снился мой брат, Лёка, который держал на руках кота, и смотрел, как великаны играют в классики.
Когда я поняла, что просыпаюсь, я хотела, чтобы кот остановил время навсегда.
* * *
Время шло, но все потихоньку про него забывали. Было рождество, когда выли сирены. Был мой день рождения, мама принесла из церкви свечку.
Нина сказала:
- Ну вот, ты совсем уже взрослая.
Бабушка сказала:
- А я так хотела, чтобы ты ещё побыла ребёнком.
- Я тоже, - ответила я.
Бабушка улыбнулась. Её лицо стало худым и безразличным. Улыбка была страшной.
Свечка погасла с третьего раза. Дымок взвился к потолку, пахло домом и добротой. Все смотрели на меня, все отдавали мне свою жизнь.
Это был день счастья. Его остатки сгорели вместе со свечкой.
* * *
- Мама, поешь, пожалуйста, - сказала моя мама. Так странно, когда она называет мамой бабушку, так странно, когда она смотрит на неё моими глазами, говорит моим голосом, берёт её руку в свою – совсем как я.
Бабушка одёрнула руку и как-то странно махнула. Как судорога свела. Мне припомнился мальчик, живший в соседнем доме. Часто сидел на лавочке во дворе. Лицо у него было всё какое-то скрученное, неживое, его рука то и дело дёргалась. Мама говорила, что его разбил паралич, и что такое бывает, и что я не должна над этим смеяться, как некоторые мальчишки. Я и не смеялась, скорее, мне было страшно. Сейчас он, наверное, уже умер.
Я хотела спросить у мамы, - бабушку тоже паралич разбил? Но решила, что лучше не надо. Мама ходила сама не своя, говорила с невидимкой, который , всё сновал перед ней. Иногда садилась на кровать к бабушке, что-то ей шептала. Тихо-тихо. Чтобы я не слышала.
Я слышала.
«Сбереги карточку».
Мне кажется, бабушка отдала на этот взмах последние силы. Потому что скоро она умерла.
А потом я подумала, что смерти нет. Это нельзя назвать смертью. Никто не хоронил бабушку. Её просто увезли. Я так и сказала себе: бабушка уехала, хотя знала, что сама себе вру.
Я записала:
Бабушка умерла 25 января 3ч. Дня 1942 г.
Я хотела порвать тетрадь. Я злилась, кричала, сломала карандаш. И плакала, пытаясь соединить половинки.
Мама ходила сама не своя. В тот вечер она была ничей, и я не могла заснуть. Я боялась, что скоро, совсем скоро смогу её понять.
- Мам.
- А?
- Мы умрём?
- Типун тебе на язык.
- Мам.
- А?
- Что такое типун?
* * *
Февраль – самый короткий месяц в году. Наша жизнь была февралём, таким же холодным, голодным и скоротечным.
* * *
Когда Нина не пришла, я достала тетрадь. Я просидела так целую вечность. Никто не пришёл, и не сказал, что Нина умерла. Маме думалось, что её больше нет. Она плакала так громко, так жутко, что я не смогла ничем помочь. Я просто сказала, что она жива. Мама улыбнулась сквозь слёзы, но я видела, что улыбка – ненастоящая. Всё ненастоящее. Начиналась весна.
Стали чаще ездить машины. Я всегда любила, когда они ездят просто так, без причины. А зимой каждая машина значила, что кто-то умер.
Утром я выходила к плакучей иве, которая стала совсем чёрной. Я звала:
- Лёка!
И клала кусочек хлеба.
Кот не выходил. Но наутро хлеба не оказывалось, и я знала, что Лёка жив, просто сейчас тепло, и некого согревать.
Я ждала, что брат вернётся. Его называли ударником, героем, говорили, что он ни разу не опоздал на смену, но больше всего мне хотелось, чтобы он был рядом. В комнате чернело пианино. Ждало Лёку.
В квартире так пусто. Так тихо. Я привыкла к бомбёжкам, они теперь были как голоса с улицы, или шорохи за стеной. Мама сказала, что когда человек живёт рядом с железной дорогой, он привыкает к грохоту поездов. Наверное, и у меня так. А если бомбы падают, значит, люди ещё живут.
Есть очень больно. Не хочу есть, но должна. Иначе кто будет обо всех помнить?
* * *
Лёка – сильный и здравый. Он никогда не опаздывает. Он терпит всё, что угодно. Раньше, когда он приходил домой, усталый, и садился за пианино, я была рядом и слушала. Он пел, я подпевала, бабушка и мама хлопали нам – как на концерте. Мне так хотелось поиграть на пианино, но когда Лёка стал жить на заводе, я к нему не притронулась. Ждала, что брат вернётся.
Когда сказали, что Лёка умер, я не поверила. Я так и сказала маме, но она уже ничего не слушала. Она ушла, и её не было целую вечность. Она сказала, что он умер утром. В пять часов утра. Когда я спала. Но в том сне Лёки не было.
Я открыла букву «Л».
«Лёка умер 17 марта в 5 часутра в 1942 г.»
Я посмотрела на буквы, и не поверила. «Таня, ты спишь» - сказала я.
Пианино как ни в чём не бывало молчит.
Я рванула чёрную крышку. Я била по клавишам так сильно, что пианино кричало от боли, крик заполнил весь дом. Всё трясло, звенело, кричало, я била как можно сильнее. Я хотела слышать, и хотела, чтобы слышал Лёка. Чтобы он знал, что я о нём помню.
* * *
Зачем писать книги, которых никто не читает? Зачем живут люди, которые никому не нужны? Зачем нужно счастье, если мама не улыбается?
Дядя Вася и дядя Лёша переехали к нам. Они едва могли ходить. Я знала, что они умрут, и мама знала. Но мы ни слова не сказали.
А люди раньше хмурились. Пропадали в арках. Как будто растерялись в туманных улочках, пытаясь найти дорогу домой. Теперь – ничего не искали. У них больше ничего не было.
Я научилась глядеть только под ноги. Потому что, когда поднимаешь голову, случается что-нибудь страшное.
Людей ведут за ниточки, тонкие, как паутинка, незримые. Вот у кого-то оборвалась – упал. Его забыли. Мне подумалось, что так будет всегда. Через сто, тысячу лет все будут такие же, бродить по обочинам, ни во что уже не веря.
Когда я подняла голову во второй раз, увидела длинную цепочку людей, больше всего в которой был заметен гроб. Хоронили большую даму – удивительно, как только она умерла. Кто-то сказал: «Повезло тебе, Таня. Ох и повезло».
- Это вы про меня? – я даже не удивилась, что сказала вслух. Я побежала за ними, кричала им вслед:
- Нисколечки! Совсем ничуть!
А они уходили слишком быстр, их было не догнать. Ветер завизжал, бросился на меня, повалил в грязь. Я лежала и плакала, била руками по холодной и грязной луже. Несправедливо! Несправедливо!
Чья-то рука взяла меня за шиворот и поволокла домой.
Это был дядя Вася.
* * *
Дядя Вася умер в 13 апр 2 ч ночь 1942 г.
Распускались почки. Умирали люди.
Ива по-прежнему стояла чёрной. Теперь я верила маме – дерево было мёртвым. Очень обидно за это – когда всё вокруг оживает, оно продолжает чернеть, как уличный труп. Мама говорила, что когда человек умирает, его больше никогда не будет. Его больше не обнимешь, с ним не посмеёшься, не поговоришь. Мама говорила, что рая нет. От этого было грустней всего. Школы открывались, дети цепочками шли учиться. Я завидовала им, смотрела на них как-то зло – они пугались, когда видели мой взгляд. Я перестала быть ребёнком, я понимала, что никогда им не стану. Я понимала, что дядя Лёша скоро умрёт. Я понимала, что мама скоро умрёт. Но я никогда об этом не говорила. Даже сама себе.
День проходил быстро. Время – вот главный враг народа. Каждый день, когда я приносила норму хлеба, мамино лицо становилось темней. Она разучилась улыбаться, разучилась ходить. Она стала похожа на бабушку, и я поняла, что скоро придёт и моя очередь.
Дядя Лёша 10 мая в 4 ч дня 1942 г.
- Он был очень старым. Он умер своей смертью, - шептала мама.
Я не верила. Но никогда об этом не говорила. Пианино покрылось пылью. Книги исчезли с полок, хлеб исчезал в наших желудках. Квартира опустела. Никогда не думала, что мне будет так страшно рядом с мамой. Я боялась её. А ещё больше боялась, что её не станет.
Я сидела рядом, и держала её за руку. Я кормила её, хотя она говорила:
- Я всё равно умру. Сама лучше ешь.
Она смогла провести рукой мне по волосам, и едва разомкнула губы:
- Рыбка.
Дядя говорил, что слово – самое сильное, что есть на свете. Слово сделало революцию. Тогда я хотела стать писателем.
А теперь не хочу. Я могла написать тысячи книг о Жене, Леке, бабушке, Нине, Мише, дяде Васе. Но написала всего лишь тетрадь. В этой тетрадке хранились их жизни, и я думала, что это ужасно. Всё это время я мечтала об одном – никогда больше не открывать тетрадь.
Однажды я села возле мамы и вздохнула:
- Устала плакать.
Мама молчала. Я тронула её за руку – твёрдая, как лёд. Наверное, замёрзла, подумалось мне. Спит, подумалось мне, ведь ещё так рано. Я положила руку на одеяло. Оно не поднималось, и не опускалось.
Больше я не хотела ничего.
Мама в 13 мая 7.30 час утра 1942 г.
Я медленно переворачивала листки.
Савичевы умерли.
Умерли все.
Осталась одна Таня.
* * *
Я шла по дороге, отмеченной синей печатью. Это была печать холода, как на тех, чья ниточка лопнула на полпути. Никому нельзя идти по этой стороне, это дорога мертвецов.
С той стороны люди кричали мне, звали меня.
- Уходи оттуда, - кричали они, - там опасно!
Я шла против всех. Я была не одна.
Возле меня шла мама, держа меня за руку. Бабушка сидела на лавочке у магазина, улыбалась, с кем-то разговаривала. У Лёки за спиной висела гитара. Женя и Нина смеялись, а я вместе с ними. Дорогу перебежал белый кот и, распушив хвост, засеменил возле. Мы шли вместе, нас укрывали зеленеющие деревья. Люди кричали нам. Но это был крик других - тех, кому повезло. Кто остался на другой стороне дороги.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1453
Замечания : 0%
Голосование открыто до 10 марта включительно
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 897
Замечания : 0%
1. Старик
Язык местами неаккуратен.
Появление мальчика из Старика предсказуемо.
Ну, главное что мальчик получился достаточно живой и интересный.
ГГ же какой-то особо невнятный. Даже внешности я у него не заметила, возраста. Да и странный он какой-то, сначала думает, почему бы тут и не поработать, а потом почему-то решает что не надо. Понятно, что после диалога, но это всё как-то невнятно.
И как-то слишком быстро закончилась эта история. Тут прямо ожидалось, напрашивалось побольше. Было бы интересно увидеть разговор Старика с экскурсией, а не с мальчиком. Больше эмоций бы каких-то, сюжетной цепочки. А то так смысл как-то смутно улавливается. И он как-бы больше не о городе, а о людях. При чём о людях не того города, о котором речь, хотя и того тоже в частности.
Так или иначе, мне было интересно и приятно читать, жаль, что как-то оно незавершённо.
2.На той стороне дороги
Дед из начала какой-то нелогичный и чересчур, показушно злой.
Девочка, судя по всему, совсем маленькая, и мне нравится как её мысли и всё-такое описывают. Мне кажется (хотя откуда мне знать?) что это очень правдоподобно.
И мне нравится, как автор завершает отрывки. Ёмко.
Мгм. В 2/3 текста появилось имя ГГ?.. Не сказала бы, что хороший ход.
И концовка. Ничего неожиданного, всё так, как и должно быть.
В итоге, тут как-бы тоже есть связь с героическим городом, но я её, хоть убей, не вижу.
Итого: голос рассказу "На той стороне дороги". Всё-таки тут есть цельный, отлично проработанный, завершенный сюжет.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 130
Замечания : 0%
Цитата shana_mage (  ) тут как-бы тоже есть связь с героическим городом, но я её, хоть убей, не вижу.
Дневник Тани Савичевой
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 897
Замечания : 0%
lukoe, да это неважно, слышала я как-то давно про эту Таню.
Всё равно, это не город, это лишь одна семья, которая, по мне, так даже не отражает его героизм, лишь трагедию.
|
Группа: Удаленные
Сообщений:
Замечания : 0%
Старик
На мой взгляд, автор подметил один важный момент. Послевойны, горя и страданий, после одичания и запустения, снова проявляются ростки
жизни. Этой части города уже не подняться, но о нем не забывают. Даже в виде
шоу с домовыми, привидениями и прочими бомжами. Людям не дают забыть о прошлом этого,
наверное, красивого города.
ГГ обозначен слабо и это правильно, не о нем речь. Он олицетворяет собой дух того города, что был безжалостно растоптан.
На той стороне дороги
О Тане Савичевой и блокадном Ленинграде написано много,трудно добавить что-то новое. Передать состояние ребенка-дистрофика еще
труднее. Надо знать, какая это радость, картофельные очистки, что нашли на помойке,
засохшая корочка на сковородке и все то, что хоть отдаленно напоминает пищу.Думаю, это должно было быть главным в рассказе – основа трагедии именно в этом.
Рассказы в целом понравились, но предпочтение отдаю«Старику». Он ближе к теме.
|
Группа: Удаленные
Сообщений:
Замечания : 0%
второе что-то из разряда фанфикшена на тему дневников Анны Франк. Терпеть не могу такую прозу, тошнит от такого, но в данном случае на фоне первого
произведения (которое ни о чём) смотрится нормально. Голос второму.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 255
Замечания : 0%
Первое больше по душе пришлось, и даже идея-метафора есть, над чем подумать. Туманно, конечно. Но.
Второе, хоть и лучше написано, отталкивает пошлостью. Ещё мне в литературе не врали.
|
Группа: Удаленные
Сообщений:
Замечания : 0%
Произведение первое
1 Допустим мальчугану как-то все-таки удалось уподобить свое строение, допустим даже возможно как-то так полупрятаться под капюшоном: чтобы всегда было видно только одну бороду и ни сантима более, но как это ему удалось подогнать кряхтение и кашель под старческий(мне как-то сомнительно).
2 Автобус стоит плохо, ни к селу ни к городу, в таком варианте лучше бы было его вообще выкинуть.
3 В общем: тема раскрыта неумело, в навязчивой и скупой интонации.
Произведение второе
1 Полуслесарь дед конкретно переплюнул автобус.
2 И отчего это птицы измученные и вымирающие, они что тоже типа блокадные.
3 В общем: слишком приторно и нудно, лучше бы было сразу молча помереть(я насчет произведения).
Если бы я был обязан выбрать, то скорее первое, а так- голос никому.
Извините, делаю все это дело нехотя, только потому что попросили, ибо я не критик.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 5
Замечания : 0%
DeathShot
Хоть и напоминает что-то уже написанное, но хоть нравоучений нет о смысле жизни. Кота жалко...
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 286
Замечания : 0%
Первое оттолкнуло ошибками, тронуло детством героя и разочаровало разговором Игоря и мальчика. У Города нет истории, у героя есть история и ее как бы тоже нет. Есть оболочка, нет наполнения. И текст - кусок без начала и завершения. Наверно, это могло стать более объемным - не в смысле размножения предложений, а сутью.
Второе. Город обозначен именно повторением истории прошлых дней. Может быть и не стоило бы, но раз есть, то и сужу по тому, что имеем. А имеем достаточно цельный текст, пропитанный болью. С котом и ивой - деталями, что тоже проходят через сердце. В общем, запоминается больше, скажу - сильнее, хотя и вторичен.
Голос DeathShot
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 11
Замечания : 0%
рассказ старик кажется незаконченным. Сначала было пусть и лёгкое, но наслоение событийной хроники, которая хоть и ясно объясняет произошедшую войну, да только очень мелко - как будто муравейники лесных, рыжих, полевых схлестнулись друг с другом. Горе беда ярость ненависть лихая година уж больно похожи на игрушечную войнушку в уличном дворе - с деревянным оружием и оловянными генералами. А в окончании рассказа сентиментальное философствование игоря показалось совершенно нестоящим той страшнейшей войны, что придумана. Наверное её надо прожить - но не дай бог. Без обиды, Лукое - всё творчество впереди замечательно написала ДицШот - ну и прозвища у вас, ребята. И в самом деле подетски, поребячьи - о войне. Голодина холодина и даже остатки ненависти в сердцах. Объетые пальцы, диалектика с котлетками, плакала пытаясь соединить половинки карандаша - всё точно как в той умирающей жизни - будто сама там нищала в костях. А котёнок? сильнее человеческой боли. Я уверен, что эта девчонка - с огромным уважением к автору - перелопатила в своей душе всю Ленинградку, книги и фильмы о войне. Посмотрите ещё документальный фильм Туфельки - он есть в интернете, 15 минут. И совсем немного о мелочах - начало сильнее середины, и может быть без пяти последних звёздочек - ужать их как ссохшие кости в рассказе - было б лучше. Ещё: много плача - с силами уходят слёзы, сдыхают, оставляя только негасимый огонь веры и золу неверия. Без плача - страшнее ёмче вселенскее. Вкуснее всего запах маминой СТРЯПНИ - очень плохое грубое слово для такого рассказа - можно пирог или борщ. Есть ещё кое-где фальшивые огрызки. Ну а окончание - лучшего нельзя
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 11
Замечания : 0%
обращение к администраторам - нельзя ли поменьше рецензий для публикации своих стихов и рассказов? А то время уходит - некогда жить на свободе весны
|
|
|
