Испорчен мой почерк, как, впрочем, и почки, и печень.
Испачкан изношен, искрикан, исстрочен, истрачен.
И лечат, и лечат, и лечат, и лечат, и лечат
То отче, то порча, а, значит, им нечем, а значит,
Не строчки на белом всю осень - дороги и лужи.
Меж рёбер в пробелах таблетки, чернила и рвота.
Всё хуже и хуже, и хуже, и хуже, и хуже,
И „плюйся“ и „тужься“ и „ну же“ , и дружно - а вот вам!

Ты помнишь закаты, восходы и титры в начале?
На эти уклоны размытых дорожных обочин
Роняли с высоких вороньих, промерзлых причалов
Веснушки, веснушки. Ты помнишь веснушки, а, впрочем,
Не стоит, оставим. Я мёрзну в телесной блокаде,
В глубоких притонах. Обложен, обношен, обстрижен.
Давно уже сняты восходы, закаты с прокатов,
и рвутся под ливнем на лавках табачных афиши.

Всю влагу выводит из кожи, все камни, все соли.
Разбиты все окна, все двери, все тюрьмы, все склепы.
Вывозят вагоны за город смешных и весёлых,
и тонут в тоннелях, и гаснут, и глохнут, и слепнут.
И мокро, и сыро, и серо, и страшно, и тошно,
Стоят карусели, стоят карусели, и пустошь.
По скверам, по паркам, летают и липнут к подошвам
веснушки мальчишек, которых обратно не впустят.