Память сгорает, обжигает крылья, бьётся о лампочку мо -
тыльком. Эта самая ночь, которую ты подарил мне, сти -
рается. Вспять минуты, где мы вдвоём. Просматривают -
ся, как тело Офелии, виднеющееся с самого монстра-дна,
вбирающего всё и вся, /мальки образуют бусы, течение

усердно шлифует кожу, посмертную колыбельную напе -
вает река/ лишь жалкие блики того, что было и, может
быть, быть могло. Прекрасная ночь, сожжённая фонаря -
ми заживо, обращается пеплом, развеянным во́ поле/по -
гребённом в пучине несказанных слов. Безмолвно погру -

жаюсь, черпая энергию подводного солнца, брата того,
что выше, а потом засыпаю, потому что вокруг темнота,
созданная для того, чтобы спать. /Вечный сон рисует на
безымянном пальце символ несуществующей свадьбы,
облекая прошлое в непроницаемый кокон, чтобы ничего

не выпустить, ничего не выронить, ничего не потерять, не
оставить там, где его быть не должно./ Дана усыпляюще
шепчет: «Смерть прекрасна, так же, как ночь нежна. Итог:
рыбы плетут твои мысли, рыбы плетут твои чувства, ры -
бы выпрыгивают из дома в бесплодных попытках прогло -

тить солнце, чтобы тьма была не только в воде. Свет за -
бивает им жабры, поэтому им предначертано жить в реке».
Я — вектор от точки желания, стремящийся к точке своих
глубин, где плачут на свадьбе жабы среди могил одиноких,
а младенец, которого не было/был, смеётся, врастая в ил.