Когда я спустился к Бортоломео, он встретил меня несколько холодно.

- Куда вы, сударь, подевались? А тут, с позволения сказать, битый час торчу.
- Обстоятельства – дядя и его фентили.
- М-да, это особенная черта всех дядь – вовлекать молодежь в бессмысленные разговоры.

Я был полностью согласен с этой точкой зрения.

- Кстати, давно ты здесь?
- Такое впечатление, что с начала времен! Я здесь два месяца – или около того. И скажу, что тосквейшего места чем этот ваш Холл не сыскать на всем белом свете. Но самое ужасное это – прости Эдвард – твоя родственница.
- Старушка Мэриэн?
- Увы.
- Я подозревал, что причина твоего дурного настроения моя сестрица, знаешь ли. Она такая вредина, что мочи нет.

Он выдержал паузу, достал сигары. И пока я отрезал кончик и раскуривал свой табак, заявил.

- Она мне просто не дает проходу!

Я подавился дымом и заливисто закашлялся.

- Она… к-хе, к-хе… тебе?
- Да.
- Почему… к-хе, к-хе… в смысле… к-хе… как?
- Очень просто – преследует меня по пятам! Заводит литературные и философские разговоры. Не то что бы она была мне противна, но… Absit invidia verbo [лат. – да не осудят меня за эти слова]… ее нрав не в моем вкусе – упёртый и бескомпромиссный.
- Она вредитель и мелкая пакостница, я бы сказал.
- Да, вполне возможно. И мне – хоть так и не подобает говорить джентльмену – её общество не прельщает.

Мне показалось странным, что молодой и безумно богатый Бортоломео Хардван мучается и бегает по Ортшоу-холлу, вместо того, что бы, так сказать, уйти из сих мест не прощаясь.

- Так поезжай в старый добрый Лондон. У меня там как раз наклёвывается дельце – покупка небольшого клуба «Дедал». Во всяком случае, если биржа сделает свою половину работы и принесет мне немного деньжат.
- Нет, не могу. Мой отец против.
- Хардван Старший? А что так?
- Он говорит, что Лондон меня развращает. И, как он заметил, неплохо будет погостить квартал-другой у его приятеля – твоего дяди Мортимера.
- Вот оно как.
- А про этот клуб Мэриэн мне уже доложила за завтраком.

Я был в шоке. Объясню причину моей временной контузии – покупка клуба была мероприятием секретного характера, о которой ни дяде, ни лицам к нему приближенным знать было незачем. Поскольку дядя – жмот, каких мало – узнает о моем приобретении, то решит, что я вполне способен на материальное самообеспечение. И ни на пятьсот, ни на пять фунтов я рассчитывать не смогу. Поэтому новость была тусклой, но я стиснул зубы и промолчал на этот счет.

- Мне кажется, что у моего папаши планы относительно Мэриэн – продолжал свою мысль Бортоломео.
- Интересно какие… Утопить или задушить?
- Скорее свести нас вместе, как мне кажется.
- А поводом, наверняка, явились дядины капиталы?
- Я в этом уверен, и – уж извини, Эд – твою сестрицу в жены не желаю.
- Это вполне логично. Но, ты можешь не переживать – у моего старикана на Мэриэн свои расчеты. Он, так сказать, преисполнен рвением выдать ее сразу за двоих. За Герберта Торнотта и его деньжишки.
- Ну и парочка вышла бы.
- «Вышла бы»? Ты не уверен в такой возможности… вернее, что такой брак может, я бы сказал, случиться?
- Нет, не уверен. Они совершенно разные люди.
- Приведи какой-нибудь exempli gratia [лат. – пример].
- Ну, Мэриэн курит, дымя как паровой котел, а Герберт, насколько я знаю – язвенник, и потому ведет здоровый образ жизни. Мэри… ну… слаба к алкоголю, а Герберт пьет только виски с содовой.
- И то, последнее время – без виски – поправил я.
- Так или иначе, они не пара. Да и Мэри, как мне кажется, замешана в папином заговоре.

В последнем я сомневался. Мэриэн не умела хранить тайн, даже самых маленьких или, наоборот, имеющих национальное значение – всё доносилось при первом удобном случае. Так что для старика Хардвана было бы ошибкой вводить ее в курс дела. Кстати говоря, именно «развязность языка» Мэриэн вводила меня в ступор при одной мысли о том, что сестрице известен мой страшный секрет клуба «Дедал». Как и от кого она его узнала – для меня была загадка.

Далее все произошло как в той поговорке: вспомнишь кого-нибудь хорошего – и вот он собственной персоной. Только я задумался о Мэриэн, и вот она. Вернее, не совеем она, а старый дворецкий Финчерс с вестью о том, что «молодая мисс Ортшоу» желает меня видеть. Я попрощался с Бортоломео и пошел в южную гостиную, где должна была дожидаться встречи со мной вышеозначенная особа.

Кстати говоря, «южная гостиная» была, так сказать, одной из относительно свежих дядиных причуд. Обычно он, как всякий предприниматель и знатный землевладелец, был скуп на всякие там траты. Но, в один год он выиграл на скачках три раза подряд: первый раз поставил десять фунтов на «Небесного Грома» – двадцать пять к одному; второй раз – весь выигрыш на десять к одному – за «Наполеона»; и третий раз – всё, что получилось – на «Ватерлоо», за которого давали тридцать к одному. Так что в тот славный сезон мой предок на одних только лошадях заработал семьдесят пять тысяч фунтов, полностью разорив тотализатор; а ведь были еще: и неплохие карты, и верные биржевые махинации. Так или иначе, по моим скромным прикидкам, он обзавелся в тот раз минимум сотней полнокровных тысяч фунтов!

И вот у старого хрыча вдруг проснулась благодетель. Он решил навести порядок в родных угодьях: перестелил крыши, купил эту чертову немецкую электрическую динамо, разбил небольшой сквер на северной стороне дома, и построил эту самую «южную гостиную». Она была почти вся из стекла и чугуна, как этакий зимний сад, украшением ей, кстати сказать, служили три конные статуи: две по бокам помещения, одна – над входом.

Именно там и сидела моя родственница. Она сидела за фортепьяно, которое туда переставили, что бы освободить побольше места для гостей. Вообще, гостиная пользовалась малым спросом, и была тихим местечком, где можно было почитать книгу даже в такие суетные дни, как эти, когда по дому носится рой всех мастей: от пэров до лордов. Мэриэн сидела за роялем и играла что-то, знаете ли, такое, что всегда крутится в голове, крутится – а вспомнить не можешь. Правда, как только я вошел – она прекратила свои занятия.

Видок у нее был, я бы сказал, какой-то дремучий. Было видно, что ее что-то гнетет, причем уже довольно-таки длительное время. Я решил, что самым логичным будет – держаться максимально развязано, вольготно.

- А, старушка Мэриэн! Привет, привет!
- Эд, у меня к тебе просьба… вернее, поручение.

Прекрасное начало: не видел сестру год, а она встречает тебя не букетом из алых роз, и даже не простым «как дела», а сразу поручением. Я, надо отметить, даже несколько опешил от такой простоты, но, как истинный джентльмен, вида не подал.

Здесь стоит отметить, то какой особой была моя сестричка. Она, знаете ли, была девушка небольшого росточка с черными, как смоль, локонами и зелеными, будто у кошки, глазами. И надо отдать должное – отличалась прелестным, четким станом. Увы, на этом список ее благодетелей можно закончить. Эта девушка, словно аптекарский сосуд, была наполнена в равных пропорциях: одной четвертью змеиного яда, двумя четвертями желчи, и одной частью дегтя (откуда, как я уверен, и возник такой глубокий цвет волос). Она была по природе своей мстительна, жестока, жутко обидчива и нагла не по годам. Поэтому я решил быть с ней как можно аккуратней и соблюдать правила дипломатии.

- Просьба? – переспросил я.
- Да, простая такая.
- Простая?
- Знаешь, ab altero expectes, alteri quod feceris [лат. – жди от другого того, что сам ты сделал другому]…
- Да, но если только дело не идет о animus injuriandi [лат. – преступный умысел] или чем-то непристойном для гордого англичанина.
- Ну, как сказать… Ты должен украсть ее!

Мне показалось, что сердце мое остановилось, и всё: Мэриэн, гостиная, Небесный Гром, Наполеон и Ватерлоо – всё это поплыло вокруг меня, словно во сне.

- Кого украсть?
- Ни «кого», а «что»!
- Тогда – что?
- Картину…
- Картину?
- Ну да!
- Какую еще такую картину?
- Полотно кисти Герберта Торнотта.
- Из Национальной Галереи Великобритании, что ли?
- Ну… Ты себя, право, переоцениваешь! Да и мастерство мистера Торнотта, как живописца, явно, слишком высоко возносишь. Пока, что Герберт может выставляться разве что в своей комнате.
- Украсть картину из комнаты Герби? Но… Зачем?! Ad vocem [лат. – к слову], он и сам хочет тебе ее подарить.
- Я знаю: подарить, когда он будет просить меня стать его женой, отдавать свою руку и содержимое грудной клетки!

Тут (извиняюсь за каламбур) картина начала прорисовываться. Мэри не трепетала при мысли выскочить за Герберта, а напротив была готова лечь под поезд, если это гарантирует ей безбрачие.

- И причем тут картина? – спросил для верности.
- Боже, как ты глуп, дорогой братец. Картина – это дар, который он принесет свое будущей благоверной. Сам по себе Герберт – олух и трус – не решится на подвиг.
- То есть, если картина Герберта пропадет, он не посмеет сделать тебе предложение.
- Именно.
- Так сказать, будет в панике, и вместо того, что бы признаться в своей любви к тебе, закричит «apage a me, satanas» [лат. – отойди от меня, сатана] и убежит прочь?
- Довольно-таки брутально сказано, но ты верно мыслишь.

Я задумался. Для меня были неновы подобные предложения от сестры – пару лет назад она просила меня украсть у какого-то прохиндея какой-то ценный вексель, но тогда ситуация разрешилась сама собой. Сейчас же я был намерен безотлагательно заявить свое «нет», глядя этой advocatus diaboli [лат. – адвокат дьявола] прямо в глаза.

- Итак, верно ли я тебя понял: ты не хочешь за Торнотта?
- Да, мой туповатый братец, не хочу.
- Так откажи ему, надень на голову его картину, и дай доброго пинка под зад.

Она тяжело вздохнула и закатила к небу глаза.

- Дядя очень хочет, что бы мы поженились. Он там что-то затеял с родственником этого…
- Герберта.
- Да, Герберта. И у его дяди полным-полно денег, земель, акций. А я сама хочу венчаться с Бортоломео.
- Так и скажи об этом.
- Старик не станет слушать. А если я откажу этому писаке и художнику Торнотту, то дядюшка, будь он неладен, лишит меня содержания.
- Ну, не навсегда же. Да, к тому же, есть еще отец, как источник финансовых потоков.
- Я поссорилась с папа' еще вовремя сочельника, и с тех пор не имею возможности получать от него деньги.

Мэриэн посмотрела на меня как-то хитро, словно замышляя какую-то очередную пакость.

- Так что ты должен ее украсть.
- Нет уж, увольте! Я никогда не сиживал в казенных домах, и не хочу начинать эту практику. Если тебе надо – ты и кради.
- А как же дух рыцарства, свойственный всем Ортшоу?
- Остался в средних веках.
- Тебе не составит никакого труда стащить эту мазню.
- И что потом, по-твоему, я с ней стану делать?
- Сожжешь или спрячешь в камере хранения на железнодорожной станции.

Я понял, что спорить бесполезно.

- Довольно! Это какое-то alienatio mentis [лат. – помешательство], целиком, ab ovo usque ad mala [лат. – с начала до конца].
- Вы, Эдвард, вынуждаете идти меня на отчаянные меры.
- О, милая Мэриэн! Умоляю вас – не надо мне угрожать.
- Если картина останется у Торнотта, я передам дяде один интереснейший документ, в котором говорится «об успешном получении денег» за некое заведение под названием «Дедал».
- Э…
- Да. Эта телеграмма пришла сегодня из Лондона. Вы, видимо, просили свого камердинера пересылать вашу корреспонденцию сюда, в «Ортшоу-холл». Так, что неудивительно, что почта обогнала вас всего на десять минут. Я решила придержать письмо у себя, для сохранности, смекаете?
- Кажется, да…
- Так вот, если дядя обнаружит этот документ, он вероятнее всего решит, что вы, Эдвард, стали вполне самостоятельным, и лишит вас содержания. Чуть позже, когда весть дойдет до отца – он поступит так же. Так что, пока ваш клуб – как бы это сказать – набирает обороты, вы влезете в такие долги – страшно представить…

Ноги у меня стали, как ватные, а в голове творился сумбур. Черт, и зачем, зачем я только попросил пересылать мне все письма и телеграммы! Я готов был спорить, что это злополучное письмо: прибыло поездом раньше, пролежало вольготно еще час на стойке у станционного смотрителя, еще полчаса тряслось в сумке местного почтальона – и всё, что бы с разницей в какие-то десять минут попасть не в мои, а в руки этой шантажистки!

- Вы можете сделать это сегодня же! – продолжала она.
- Сегодня?
- Совершенно верно - сегодня! Вечером, проберетесь в комнату художника и возьмете полотно. Горничная доложила мне, что оно стоит свернутое в тубусе около стола.
- И, как простите на милость, я его вынесу? В доме же полно любопытных стариканов. Любой из этих маразматиков первым делом спросит: «молодой человек, а что это у вас?»
- Ну и ответьте, что это картина.
- Нет, это конечно. Но тогда завяжется беседа, от которой не так легко отделаться.
- Это мелочи.
- Мелочи, конечно. Но, когда Торнотт…
- Будем звать его «мистер Т».
- Мистер кто?
- Мистер Т. Для конспирации. Продолжай.
- Хорошо. Когда мистер Т заметит пропажу, он, как и всякий ограбленный, начнет свое независимое следствие. И первый же старикан доложит, что видел меня в коридоре второго этажа с тубусом этого мистера Т!

Мэри задумалась. Казалось, было слышно, как в ее голове поскрипывают шестеренки.

- Кради ночью!
- У мистера Т крайне чуткий сон. А ночью мистер Т будет спать в спальне мистера Т, так что украсть тубус мистера Т будет сложновато!
- Тогда кради днем, но маскируясь, под покровом темноты.
- Днем, но под покровом темноты? Дорогая моя, вы бредите. У вас, верно, жар.
- Нет, от чего же? Ортшоу-холл – весьма темное здание. Вы знаете, Эдвард, сколько ежегодно здесь жгут свечей?
- Свечей?
- Да, да именно свечей. В коридорах и на лестницах, в гостиной и столовой зале, даже в этой вечно пустой гостиной – день и ночь горят свечи. Дядя говорил, что он закупает в год сто сорок тысяч всяких свечей и свечек!
- Куда столько много! Врет, наверное… Он ведь такой скупердяй.
- Так или иначе, сейчас вместо свечей трудится эта машина… гене-как-его-там.
- А, это… ты, наверное, толкуешь об этой электроделательной штуковине – генераторе или, как ее называет дядя, мотодинамо?
- Ну, да. Выключи это чудо техники и действуй. Будет темно, кругом будут носиться дворецкие, горничные и, всякие там, дядины друзья-стариканы.
- Будет паника?
- Ну, скажем, бардак. Прислуга будет распечатывать пачки свечей, рассовывать и по подсвечникам, дядя побежит во флигель выяснить, что не так с его… этой динамо.
- А что будет делать Герб… мистер Т?
- Я что похожа на дельфийскую жрицу? Будет ковыряться где-нибудь… Хотя я слышала о его намереньях по вечерам писать пейзаж развалин какого-то то ли поместья, то ли местного замка в закатную пору.

Я помолчал немного, тупо посмотрел в глаза висевшей над входом бронзовой лошадке.

- Я украду картину – и ты тут же отдашь мне письмо?
- Конечно. Это будет своеобразной платой за то, что я перехватила его раньше дяди.

Она посмотрела на настенные часы, что довершали композицию «лошадь над входом».

- Ладно, обдумай все хорошенько – и вперед. Мне пора. Та-та.
- Бывай здорова… что б тебя… - заметил я чуть слышно.

Я остался в южной гостиной один. Ноги плохо слушались своего владельца – мой разум все еще не понимал того соглашения, под которым подписался – и я сел за фортепьяно. В памяти всплыла старая добрая песня, которая была популярна пару лет назад в Лондонских клубах, вроде того же Холдбэка – «Делец», так, кажется, ее называли. Я начал играть, и сначала вполголоса, а потом и вполне уверенно вступил:

«Удачней нет приобретенья,
Скажу вам, братцы, не таясь,
Чем… что-то-там… …тенья,
Лицом вам не ударить в грязь!

О, мой бог, мой бог, мой бог,
Другие в зависти твердят,
Но удачлив тот, кто…»

В этот момент я остановился, поскольку диван, стоявший в другой части гостиной, заходил во все стороны, затрясся, словно готовясь к прыжку. Нет, в моем роду были рыцари, водившие дружбу с самим Львиным Сердцем! Однако, сражаться с сарацинами – это одно, а с антикварной софой – совсем другое, я бы сказал, мероприятие. И поэтому, признаюсь, душа моя на мгновение ушла в пятки, но – тут же вернулась на свое законное место жительства.

Я встал, и приготовился к активным действиям: взял в одну руку тяжелый бронзовый подсвечник, в другую – уличный стул из лозы. Шум и гам, издаваемый диваном, говорил лишь об одном – за ним затаился бенгальский тигр, и у них – этих тигров – вероятнее всего, сейчас традиционное время обеда.

Сначала диван вздыбился кверху, издал странное, несвойственное диванам, кряхтение, и выдохнув огромное облако пыли, осел. Первыми из-под него показались руки, затем голова и плечи – это был Бэйзил Воунтберри. Он с великим трудом старался высвободиться из своего плена.

- Придет, Эд. Может, поможешь?

- Ах, да. – я бросил подсвечник и стул, и поскакал на выручку.

Вскоре старина Бэзи был на свободе. Весь пыльный и грязный он стоял, осматривая меня так, словно он баран, а я новые ворота.

- И давно ты здесь?

- Ну, всего около сорока минут. Тридцать шесть – если быть точным.

- И какая дурная неволя заставила вас, благочестивый вы мой, шпионить?

- Нет, нет, нет, нет! Я не шпионил, а прятался.

- Прятался от кого?

- От Герберта Торнотта и каминной кочерги, которой он обещал надавать мне по голове.

- Выкладывай…

- Ну, я за обедом слышал о том, что Герберт собирается пойти с Мэриэн погулять по скверу. Поэтому я запасся ведром колодезной воды, и ждал в шахматной комнате, что прямо над входом. Вскоре он вышел, вероятно, покурить, или черт его знает зачем. Короче, он был такой чопорный франт – в дорогом смокинге, и всё такое. И вдруг случилось неожиданное – я выронил ведро. Ха! Так что его не только облило водой, но еще и накрыло сверху.

- Тут-то ты как оказался?

- Я ринулся по коридору мимо твоей комнаты. Дверь была открыта и я сначала хотел спрятаться в твоем шкафу, но увидел на прикроватной тумбочке книгу – какой-то там детектив про убийство какого-то Мори или Джери – неважно. Короче, меня осенило! Я закричал «эврика», и побежал в эту самую гостиную якобы читать книгу – создать, так сказать, себе alibi [лат. – алиби]. Будто бы, я ее тут и читал все то время, что Герби боролся со стихией.

Я задумался. Алиби было скверным. Во всяком случае, я бы не поверил.

- И тут… - заметил я.

- Да-да! И тут я слышу шаги, брань, все трясется! Такое впечатление, что целый римский легион летит суда с кочергами наперевес! Я, сказать по правде, здорово струсил: бросил книгу и полез за диван.

- Предчувствие тебя не обмануло?

- Нет, что ты! Вошел Герберт – в одной руке ведро, в другой вышеозначенная кочерга – и Мэриэн. Торнотт весь мокрый, как дворняга, кричит, что свернет мне башку и всё такое прочее.

- И?

- Ну, этот покричал, и был таков. А Мэри осталась одна, и начала играть что-то. Я же не вылезу из-под дивана – «привет-привет». Ага? Конечно же, нет! Я сидел и ждал, пока она смоется, но тут пришел ты, и… дальше ты и так все знаешь.

Ну, как там говорил один умелец военных дел – «из всего нужно извлекать выгоду». Я подумал, что в плане возможного воровства полотна мне ничего не помешает использовать, как подручный материал в виде старого доброго Бэйзи.

- Значит ты в курсе событий… по поводу дела: «мистер Т против Англии»?

- Ага, и с радостью готов помочь!

- Хорошо, я учту подобное рвение.

Бэйзил отряхнулся, и направился к двери. Я снова остался один. Мысли у меня были спутанные, неясные. Что бы в них разобраться я сел на многострадальный диван и закурил. Пепельницы кругом не было, поскольку курить в доме разрешалось только в специальной комнате. Пепел пришлось стряхивать на книгу «Кто убил Мори?», оставленную здесь шпионом, известным миру под именем «Бэйзил».

Итак, сестра меня шантажирует, обещая отдать дяде ценное, компрометирующее меня с ног до головы, письмо, если я не украду картину мистера Торнотта. Всему этому причиной расхождения во мнениях между Мэриэн и дядей Мортимером по поводу кандидатуры жениха: Мэри считала, что подходит Бортоломео, дядя – что Герберт Торнотт. При том мистер Торнотт за это, а мистер Хардван – глубоко против. Еще теперь и этот Бэйзил, который жаждет напакостить своему врагу и обидчику Герберту.

И посреди всего этого балагана – ваш покорный слуга. Связанный по рукам и ногам шантажисткой Мэри. Я бы, если вам интересно, с величайшим удовольствием оставил ее с носом, да так, что бы она вышла-таки за Герберта! Два сапога – пара: один – полоумный мазила, другая – вредина, интриганка и скандалистка, каких свет не видывал.

Ход моих мыслей нарушил голос, казалось шедший из самой преисподней.

- Мистер Ортшоу, в скором времени будут подавать ужин.

Это был старик Финчерс. Он увидел, что я курю, но ничего не сказал – только как-то надменно приподнял правую бровь.

- Через пятнадцать минут лорд Ортшоу будет рад вас видеть в столовой.
- Ах, да. В столовой. – сказал я и затушил сигару о книгу.
- Вам, вероятно, стоит сменить одежды.

«Одежды» у меня, и правда, были те еще. Я все еще разгуливал по Холлу в коричневом твидовом костюме, в котором суда, собственно, и приехал. Шляпу, как помню, я догадался оставить в спальне, а вот зонт так и пропутешествовал со мной. Сейчас только я заметил, что случайно – в разговоре с Мэри – повесил его на копыто одной из бронзовых лошадей. Финчерса явно не радовала подобное отношение к деталям интерьера – он снял зонт и подал его мне.

- Сэр…
- Спасибо, спасибо.
- Э… Сэр, мистер Хардван особо жаждал вас видеть до ужина. Но, его планы нарушает некое событие – так что он вряд ли поспеет к началу трапезы. Он велел передать вам, что «все решено», так как он знает некую «тайну», и у него есть некий «тайный план».
- Боже мой… Тайны, тайные планы… какие-то всё кругом тайные тайны, что ли?
- Совершенно верно, сэр.

На этом я закончил свою содержательную беседу с дворецким, и ринулся наверх переодеваться. Неплохо было бы полежать в ванне, или почитать новый роман «Кто убил Мори?», который я планировал начать еще в купе – но увы, увы – еда превыше всего. Кажется, древние Римляне говорили что-то вроде: мы едим для того, что бы жить, а не живем для того, что бы есть. Но в Ортшоу-холле, как вы уже верно поняли, все было перевернуто с ног на голову.

Я долго вертелся перед зеркалом, решая: что же такое одеть, что бы ни стать посмешищем для легиона дядиных знакомых. Одеваться слишком официозно было не с руки – в этом «антикварном» обществе, где каждый норовит приплестись к столу в домашних туфлях – этого не поняли бы. Поэтому я выбрал одежды не слишком amentes [лат. – безумные], и в то же время деловые.

Как вы помните, мои (как впрочем, и все остальные) покои находились на втором этаже, и для того, что бы пройти вниз, нужно было преодолеть весьма длинный коридор. Именно тот коридор, в котором родной дядя держал меня на прицеле: так, словно я – утка, причем достаточно жирная, а он – охотник, причем достаточно голодный. Поэтому, как вы понимаете, я это место невзлюбил.

И именно здесь я снова наткнулся на Бэйзила. Он тоже шел к ужину.
- О! – радостно вскрикнул он, словно мы не виделись сотню лет.
- Что «о»?
- Я как раз тебя ищу! У меня для тебя новость! Прекрасная, прекраснейшая новость!
- Не томи. В чем твоя новость состоит? Купил виллу в Каннах? Или самолет?
- Нет! Конечно же – нет! У меня есть идея касательно Герби! Он же художник! Ха-ха! Чертов художник!
- И это новость? Я право в шоке. Ты, Бэзи, не открываешь Америки, я бы сказал. Этот факт мне, как в прочем – и половине старого Лондона, уже известен. Увы, я бы замет…
- Да дай же ты мне закончить! – смеясь, перебил меня Бэйзил.

Было видно, что эта «прекраснейшая новость» серьезно травмировала психику моего приятеля. Он засмеялся, как умалишенный, и продолжил свой доклад.

- Я случайно слышал разговор между его дядей и твоим. Торнотт собирается писать местные закаты, виды и прочую лабуду. На это он планирует тратить по три-четыре часа времени ежедневно!
- Да, мне говорила сестрица минут пятнадцать назад. Впрочем, ты и сам, верно, слышал?
- Четко и ясно.
- Тогда не пойму одного – к чему ты клонишь? Я его живопись без смеха видеть не могу, а ты, что же… предлагаешь, ходить с ним?
- Да нет! Дубина! Твоя сестра права! Абсолютно права! Завтра он сядет на дядино авто и рванет Стоунбридж Вэлей писать свой очередной шедевр. А до Стоунбридж Вэлей пять миль в одну сторону! Из этого, мистер Дурень, следует, что завтра в это время можно украсть портрет Мэриэн из его спальни, спалить его к чертям собачьим – и делу венец!
- Да? Я подумаю над этим предложением…
- Я готов помочь!
- Великолепно…
- Хоть завтра!
- Прекрасно…
- Ах, да!

Он полез в карман, и достал оттуда помятый конверт. На нем было написано: «Строго секретно. Лично мистеру Э. Ортшоу в руки. Сжечь до прочтения».

- Он вероятно он имел ввиду «после прочтения». – заметил Бэйзил.
- А от кого это?
- От мистера Хардвана Младшего.

Я еще раз осмотрел конверт – посредине он был залит воском, в котором явно просматривалась Оксфордская печатка Бортоломео. Бэйзил деликатно удалился ужинать, оставив меня наедине с таинственным конвертом. Я тут же, как мой собеседник скрылся из виду, принялся рвать вышеозначенный конверт.

В нем было, как и полагается – письмо.

«Эд. Мне стало известно о твоей беде. У меня есть один замысел. Завтра, сразу после завтрака я уговорил Мэриэн ехать в Стоунбридж-Виллидж играть в крикет. Она согласилась, надо сказать, с необычайной охотой. Так что – учти – завтра сутра ты можешь проникнуть в ее комнату, и решить свои и мои проблемы одним махом…»

«Интересно, как?» - подумал я, и Барт словно предвидел такой вопрос.

«Если тебе интересно как ты это сделаешь, скажу, что мне стала известна тайна твоей сестрицы. Молоденькая горничная – чье имя я уже успел забыть – сообщила мне за умеренную плату в пару фунтов, что Мэри держит все ценные документы в трюмо, которое никогда не запирает.

Итак, ты все уяснил? Завтра с утра ты украдешь свое злосчастное письмо, и тут же уедешь в Лондон. Тебе не нужно будет воровать эту картину кисти Герберта Да Винчи. Он предложит Мэри свою руку, и прочие потроха – и я избавлюсь от всяческой зависимости. Да, и забрав письмо, ты будешь окончательно уверен в том, что твоя сестрица не станет тебя больше им шантажировать.

P.S. На ужин я опоздаю – встречаю свою сестру на станции.

Бортоломео Хардван.»

Из всего письма я четко понял лишь то, что в Ортшоу-холле станет еще на человека больше. План же мне не нравился, но я находил его трезвым и логичным. Вполне возможно, что какой-нибудь остолоп тут же кинется обыскивать спальню своей сестры, как только она уйдет за порог играть с возлюбленным в крикет – но не я! Мне необходимо взвесить все «за» и «против», обдумать все тонкости дела, и потом уже решить грабить шантажистку Мэри или, черт возьми, красть картину юного живописца.

Обдумывание всех тонкостей я отложил на «после ужина». Есть хотелось не только потому, что человеку это свойственно по своей, знаете ли, человеческой природе, но и потому, что этот день был полон переживаний, а стресс, как писали в «Хэлс Джорнал» пару недель назад, вызывает «необоснованное чувство спонтанного голода». Так или иначе, я спрятал письмо и пошел в столовую, откуда уже разносились приветливые ароматы супа и приправ.

Мне хотелось лично поговорить с Бартом, но его, как и было сказано в письме, за ужином не было. Он, вероятно, сейчас встретил всю сестрицу и повел ее в местную таверну «Три кузнеца», что находилась через дорогу от станции. Там из съедобного были только: ватрушки, сэндвичи да местный лаггер. Однако даже подобный набор был куда предпочтительнее, чем дядя и его сорок стариканов, пусть даже вместе с уткой в яблоках и кремовым супом с гренками.

Так или иначе, я сел за стол. Там были все кроме вышеозначенного мистера Хардвана Младшего и мистера Воунтберри, который, видимо, счел нужным для своей личной безопасности отужинать где-нибудь в деревне Стоунбридж (может быть даже – в тех же «Трех кузнецах»). Как вы, верно, помните: за ним охотился Герберт Торнотт, желая надеть ему на голову ведро, но уже не с колодезной водой, а с содержимым местной выгребной ямы.

В столовой стоял галдеж, словно на поле боя: говорили все и сразу, причем – на совершенно полярные темы. Кто-то говорил про то, что правительство бессильно; кто-то – про то, что скоро будет ливень; кто-то про то, что «орды с востока скоро поработят весь саксонский мир». Дядю Мортимера интересовали Балканы, Судеты, Босфор и Дарданеллы, усиление Германии и неожиданно высокий рост цен на зерновые.

За столом так же сидела Мэриэн, так что мне, как говорится, приходилось делать хорошую мину при плохой игре. Она пару раз посмотрела на меня, и в её каменном взгляде ясно читалось: «стащи эту чертову картину». Вероятно, она планировала, что я вместо ужина пойду красть всякую-там живопись! Ха!

Герберт сидел через стол, прямо напротив мня, кстати сказать, рядом со своей перспективной избранницей. Он пытался всячески ее обхаживать, знаете ли. Подавал ей различные яства, пытался завести беседу – но всё напрасно, ведь у Мэри, как вы уже верно поняли, на душе скребли кошки. Она всем своим видом показывала, что Герберт ей противен.

Герберт Торнотт же несколько отчаялся, и решил сделать небольшой перерыв в своих стараниях вскружить голову моей сестре. Он потыкал вилкой остывшее мясо, и спросил меня:

- Послушай, Эд… Ты часом не видел этого проходимца Бэйзила?
- Нет, не видел.
- Плохо…

Собственно, на этом наш разговор и оборвался – вошел старый дворецкий Финчерс, и громогласно объявил о прибытии новых постояльцев.

- Пожаловали мистер и мисс Хардван.

Дядя Мортимер встал из-за стола, и побежал к двери, словно к букмекеру на скачках. Он начал здороваться еще задолго до того, как Хардваны показались в дверном проеме. Это были, что весьма логично, Барт и его сестра. Он не пошел ужинать в таверну: просто сходил на станцию, получил там свою сестру – и мигом назад. Успел, можно сказать, как раз к десертным блюдам.

Мисс Хардван заняла место неподалеку от будущей четы Торноттов, её брат, напротив, расквартировался близко от меня. Он сел, и тут же шепотом спросил:

- Эдвард, ты получил письмо?
- Получил. Но, ничего не понял.
- Завтра я беру на себя мисс… короче – твою сестру Мэри, а ты в это время крадешь своё письмо из её… этого самого – трюмо.
- Чьими бы устами!
- Что?
- Я, право, удивлен. Бортоломео Хардван, образец правдолюбия, человеческой гордости и кодекса чести образца пятнадцатого века, предлагает мне обворовать родную сестру!

Барт задумался. Но быстро нашел, что ответить.

- Она сама нарушила все кодексы! Шантажистка! Мы должны проучить её… К тому же – я не хочу стоять с ней пред алтарем. Когда придет время и священник спросит: «мистер Хардван, берете ли вы в жены Мэриэн Ортшоу», я скажу «да, черт возьми». Хотя, в душе я терпеть ее не могу! Но я же не вправе отказывать даме, которая вдруг скажет «о, мой герой, я ваша навек»!
- Даже если она весит, скажем, двести фунтов?
- Даже если она весит, все пятьсот!
- Ну, Мэри хотя бы стройна и я бы сказал – красива.
- Да, возможно. Но ее внутренний мир в гораздо худшем состоянии, нежели внешний.
- Ладно. Будем считать, что ты меня убедил пойти на это рисковое предприятие. Значит завтра, сразу же после завтрака?