|
|
|
Дуэль № 503, проза: Say vs Olly
|
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1453
Замечания : 0%
Дуэль № 503
Say vs Olly
Тема: Частные жизни
Форма: проза
Жанр: нуар
Авторство: открытое
Сроки: до 12 августа, 21-00
Тип голосования: открытый
Вид голосования: От читателя (общие аргументированные впечатления)
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1453
Замечания : 0%
Просьба к модераторам заморозить дуэль.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 467
Замечания : 0%
Морозим T_T до 25 августа включительно.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 286
Замечания : 0%
Ожидаемо, это же моя дуэль)
С моей стороны текст готов.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1453
Замечания : 0%
[1]
Работа Say
Четверо в дырявой лодке, не считая…
Жизнь первая.
Их было двое, и один пояснял мне свойства земной поверхности. Вбивая азы о критерии «глубина» коленом в живот, заставлял усвоить то, что я вполне могу ее измерить – вертикально или горизонтально, в зависимости от желания босса. Но пока щедро предоставлял возможность, сгибаясь, давиться собственной рвотой, чтобы не вывернуть пережеванное азу под сорокоградусной «финкой» на три полоски его штанов и такие же располосованные кроссовки. Второй адидасовский бычара отличался лишь тем, что, заломив мне руки, обрабатывал лодыжку острым носом неспортивной туфли, но я старался не ударить в грязь лицом во всех смыслах сразу.
- Гони бабки, с…а, - басили оба под звон массивных цепей.
Золота на шеях хватило бы на половину озвученной суммы. Хотя не в моем положении срывать побрякушки, чтобы затем преподнести их же боссу, но употребленная «Финляндия» таки придавала отчаянной смелости, тем более, что еще по полудню здесь рисовались точь в точь как эти, и при оплате основного ценника мы, кажется, поладили на отсрочку процентов.
- Вы бы представились, ребята, - прохрипел я, сдерживая спазмы желудка. - А то неловко переходить на личности без Ф.И.О. Потому, как без чего-то там двенадцать передал Борщу с его молодчиками всё, что имел за душой.
Хватка ослабла на мгновение, но тут же новый удар заставил меня лицезреть сквозь радугу и звезды полосатое трио.
- Кому ты там, козел, отдал бабло - не в курсе. От Борща приходим только мы, ясно?
Ясно, чего ж тут неясного… Осознание того, что пролошил, свело на «нет» тонизирующий эффект водки. Поверженный морально и физически я стек с рук быка для поцелуя с мокрым от затяжных дождей асфальтом.
А ведь чувствовал подвох, когда только брался за этот «крысиный» бизнес. «Кому шапки? Норковые шапки! Почти даром! Покупай летом, чтобы не разориться зимой!» Но массово занятые ряды с подобной ерундой на поселковом рынке, и народ, вечно отирающийся у прилавков, решили за меня – бизнесу быть!
Тогда я бухал по-черному, хотя и сейчас не прочь заложить за воротник, но в те месяцы особенно, пропивая «откупные» родного завода. Останавливать меня никто не пытался, да и было некому – ни семьи, ни родни. Жить для кого-то тоже не приходилось. Свой собственный, в пустой прокуренной «однушке» с телевизором без пульта и бутылкой. Когда романсы от финансов заголосили особенно громко, я выбрался во двор, чтобы засвидетельствовать себя на халяву «третьим» в компании таких же несчастных. Под брезентовым навесом у старой березы и облупившейся детской лесенки, Бабай плеснул мне в стакан со словами: «Работа нужна? Могу посодействовать».
- Знаю нужных людей, - он подсунул на закусь полколеса «Краковской». - Дадут денег на раскрутку, все оформят – на твое имя, кстати. Будешь и купец, и начальник. Место свободное есть, аренда – тьфу! Ничего особенно делать не надо, забрал товар со склада и торгуй. Через два месяца все окупишь, долги раздашь и богатей себе в удовольствие. Меха – второе золото, всегда в цене.
Конечно, Бабай деловито не выглядел – поношенный пиджак на мятой рубахе, недельная щетина и осоловелые восточные глазки – обыкновенный завсегдатай дворовых столиков с домино и водкой. Но в то время весь белый свет виделся мне в блеклых, двоящихся чертах, так что я больше доверял слуху.
-А не обманут? – сомнение все же проскользнуло сквозь винные пары.
- Да ты что! Сам в деле. Борщ сказал: «Набери ответственных людей», ты же ответственный, так? – Бабай подал еще колбасы. Остальные мужики ломали буханку, косились на «Краковскую» и меня, уплетающего за обе щеки. Но не с завистью. Как сейчас понимаю, жалели идиота, и хоть кто-нибудь бы отговорил – так нет же!
Ох, как я хотел показаться ответственным, хотя раньше за мной такого не замечалось. Практически бросил пить, рьяно взялся за бизнес ЗАО «Русская норка». Торговля шла худо-бедно, но шла, благо, подходила осень - холодная, судя по неизменно падающей шкале термометра. С первой же выручки я прибарахлился, создав имидж успешного предпринимателя, подстриг вечно торчащие седеющие лохмы, оделся в дизайнерский костюм, купленный за валюту, и выглядел уже не обветшалым алкашом в свои тридцать пять. Стал ловить на себе женские взгляды, порой просыпаться после бурных ночей. Совершенно забыл ту худосочную дуру, на которой женился по молодости, а развелся через год «по несходству характеров» - из-за большей страсти к алкоголю, нежели к супруге и измены последней, после чего окончательно сочетался добровольными узами с водкой.
Но теперь личная жизнь налаживалась, в моем доме появились женские вещи очередной любовницы, стиральная машинка, к телевизору – видеомагнитофон. Только замену потерявшемуся когда-то пульту найти я не успел и все также, лежа на постели, переключал каналы палкой от швабры.
Два месяца пробежали бегом.
Бабай наставлял: «Если будут проблемы, говори, что точка от Борща». Так я сказал менту, но тот, напялив самую дорогую шапку, лопнул жвачкой мне в лицо.
- А мне срать, хоть от самого Ельцина, - он ткнул в свидетельство о регистрации. - Где в графе «ген. директор» указан твой Суп? Черным по белому – Королев Виктор Викторович, значит, с него и деньги.
Королевым был я, потому заплатил. Шапку мент унес с собой.
Налоговики и санитарная инспекция тоже спросили с генерального директора, оценив в круглую сумму только им понятные нарушения. Бабая я больше не видел, Борща и подавно, пока сегодня не явились бритоголовые здоровяки с обозначенным долгом, превышающим всю мою наличность, долго пудрили мозги курсом доллара, за счет колебаний которого набежали проценты и, наконец, рассовав деньги по карманам, пообещали заехать на неделе.
- Привет Борщу! – скатившись по ступенькам рынка под ливень, крикнул я вслед газанувшей иномарке, та обдала меня грязью и едким выхлопом.
Промокшее тело просило сугрева, нутро – особенно. При пересчете заначки оказалось, что хватает на «Финляндию», а любовница Аня заботливо положила с собой азу. В их компании я скоротал время до вечера.
Вечерок оказался поганым. Впитывая мутную, окрашенную бензиновыми разводами воду луж, я оценивал возможность сближения кроссовки с лицом и всё думал – чьи старания привели сюда утрешних мордоворотов? Знал ли Бабай о сроках в договоре или же это люди со стороны? Так или иначе, долг от этого не уменьшался, а «шестерки» Борща уже прилично, хотя и не скучая, ожидали результата.
- Жаль разочаровывать вас, ребят, но сегодня заканчивается в полночь. Поспешили вы, - попробовал усмехнуться.
Лучше бы этот день продолжался вечно и не наступал следующий. Ради такого я даже был готов принять еще несколько напасов в душу.
Передохнувший серой моросью дождь вновь затарабанил по алюминиевой крыше павильона, подстрелил разбухшие в водостое окурки, словно играя в морской бой.
Наверху звякнули ключи, тень загородила и без того хмурое небо.
- Эй, «Русская норка», шапки убирать будешь? – свесился через перила сторож Петрович, с высоты крыльца глядя в заплеванный угол, где я тонул вместе с хабариками. Он как бы не замечал трагизма ситуации.
- Норка занят! – гаркнул, обернувшись, один из быков.
- А, ну как знаете, - Петрович гордо распрямился, выгнув насколько можно впалую грудь. Сутулый, неприметный мужичишка вне смены, ночью оставался почти за директора, и не ему трястись перед нашпигованными химией качками, коли хозяин доверяет всю торговую площадь.
Мы на миг схлестнулись взглядами.
«Шапки тронешь – пожалеешь», - выразил я мысль глазами.
«И трону, что ты мне сделаешь? Не убрал - значит, не было», - хитро прищурился в ответ Петрович. Ветер бросил ему в лицо пригоршню брызг.
- Бля, собачья мать, ну и погода! – плешивая голова поспешила скрыться.
Бычары тоже изрядно намокли и уже облизывали зенками железные ворота, за которыми ждал теплый салон автомобиля.
- Ладно, существуй пока.
«Туфля» пнул меня, поставив на четвереньки, «кроссовок» заржал.
- Вот так и приползай, чтобы деньги в зубах. Иначе, нагибаться тебе с начинкой в жопе вплоть до смерти. Был норкой – станешь раком. Долг паяльником красен.
- Кому должен – всем прощаю, - буркнул я, стараясь не отстать в афоризмах.
- Не прощай, а прощайся. Как там шмару твою кличут? Аня? Тоже подтянем. И натянем.
На Аню мне было наплевать, но в этот раз удар вышел особенно ощутимым, и ненадежную плотину прорвал фонтан блевотины, хлынувший под ноги мордоворотам.
- С…а, фирменные кроссы обрыгал.
Вонючая подошва опустилась мне на голову, впечатав в рвоту. Послышались удаляющиеся шлепки и всплески.
- До встречи в эфире.
За воротами рявкнул мотор. Я поднялся, задрал голову к небу, умываясь дождем. Грязные скоты! Борщу несколько сотен тысяч – ни о чем, а укокошит ведь. В науку другим.
Концентрат сумерек и ливня сгущался, на столбах зажглись редкие фонари, еще не сдохшие от старости. Нутро павильона тоже осветили тусклые периферические лампы. Я отряхнул костюм и по стекающей с ладоней жиже понял, насколько тот испорчен. Впрочем, он вряд ли пригодится после двадцати четырех ноль-ноль, как и не перекочевавшие в подсобку шапки. Пусть Петрович подавится каждой в отдельности.
Взбалтывая осеннее месиво с трудом волочащимися ногами, я двинулся к воротам. Слегка отодвинул створку. И замер – перед носом мелькнула пачка «зелени». Затем вторая и третья. Тонкие ухоженные пальцы принимали валюту из мужской руки и быстренько укладывали в дамскую сумочку.
- Будь осторожна.
- Не волнуйся, до дома два шага, - пропел нежный голосок. - Когда тебя ждать?
- Позже. Дела, сестрёнка, дела.
Хлопнула дверь, зарычал двигатель. Мимо моей любопытной морды в щели ворот проплыла надпись «Милиция» на боковине ПАЗика, а обладательница несказанного богатства, царапнув спицей зонта по железу, устремилась в осенний вечер. Я просочился на улицу и двинулся вслед, плохо соображая – какого фига, но долги за душой притягивали к девке магнитом. По мокрому, почти безлюдному тротуару мы прошли сквозь ряды палаток, она купила «Морэ», я взял в кредит у знакомой продавщицы бутылку «финки». За зонтом я не различал блонди девица или брюнетка, красавица или дурнушка, насколько молода - видел лишь широкий фиолетовый плащ и стройные ножки в ботильонах. А еще сумку, чертову сумку с деньгами, которые спасли бы меня. Может набраться смелости и попросить? Много не надо, всего лишь полпачки для Борща и еще чуть-чуть на жизнь. Я рванул пробку, булькнул водки из горла. Девица между тем пересекала «зебру».
Откуда взялась машина – хрен разбери, она неслась прямо на бабу, а эта дурында взяла и встала столбом. На жизнь девки мне было насрать, но только не на сумку. Подскочив, я дернул за лямку что есть силы, не удержался и со смачным плюхом грохнулся на обочину. Сверху приземлилась девица, на шоссе остался только искорёженный зонтик, а фары лихача, мигнув, исчезли в дожде.
- Спасибо, - прошелестела лапуля.
Еще какая лапуля! Даже повисшие от влаги кудряшки не портили очаровательного лица, этакая кукла Барби среди совковых неваляшек, коих напоминали мои любовницы. Я, растерявшись, на секунду забыл про «зелень» в сумочке, а когда очухался, девица прибрала назад свое хозяйство.
- Не стоит благодарности. Гражданский долг, - поймал себя на дурацкой улыбке. Лучше бы, конечно, девка сдохла, тогда пачки перекочевали бы ко мне, хотя жаль такую красотку.
Она встала и охнула.
- Моя коленка!
В дыре нейлоновых колготок сочилась кровь. Девица похромала к тротуару, а я подставил плечо.
- Опрись, раненая, провожу. Далеко живешь?
Красотка указала на пятиэтажку у дороги, мой дом виднелся несколько дальше, за аптекой.
- Дай донесу, - взялся за сумку.
- Я сама, - она зарыла ценность в складках плаща.
- Надо бы продезинфицировать рану, - вспомнились навыки первой помощи, - а то недолго до заражения. Гангрена. Ампутация. Возможна смерть.
Девица вновь охнула и согласилась. Мы поковыляли к аптеке, от Барби пахло духами и почему-то лекарством – может быть употребляла что-то внутрь для кайфа.
- У меня мама больная, - словно уловив мысли, сказала она, - если увидит меня такой, опять сляжет с сердечным приступом.
- А давай ко мне, - стукнуло в голову озарение. - Приведёшь себя в порядок и, ай-да, шуруй на все четыре стороны.
Под негорящей аптечной вывеской я попросил денег. Не на отдачу качкам Борща – только на обработку раны, но лелея совсем другие мечты. Барби скользнула по мне взглядом, словно убеждаясь – денег нет и, порывшись в сумочке, выудила российскую банкноту.
- Жди под козырьком, - через мокрую насквозь ткань внутреннего кармана я ощущал холод бутылки «Финляндии». Лишь бы девка не собралась со мной. Но она покорно остановилась у входа.
- Бинт, перекись, клофелин.
Сонная провизорша выложила все, как и заказывал, не спросив рецепт.
…
Ноги красотки были прохладны, кожа нежна. Девица сидела на краю моей не слишком чистой ванны, я лил воду из не слишком хорошо струящегося душа, вымывая песок из ссадины, а за ширинкой набухал бугор.
- Слушай, - заглянул в зеленые глаза, - я тоже невероятно грязен, может, искупнемся вместе?
- Ну, если только разок, в благодарность за спасение, - Барби вытянула губки, и стало ясно, что разком дело не ограничится.
После мытья девица скакала на мне, как бешенная, аппетитные грудки прыгали вместе с ней, я ловил губами торчащие соски. По-моему, Барби кончила раз сто, а что до меня – мысли о долларах всякий раз гасили подступающий оргазм. В конце концов, корень завернулся хвостиком.
- Проблемы? – спросила девица, останавливаясь.
- Норма, просто надо выпить, - я потянулся к наполненным водкой стаканам, где в одном плавал клофелин. Его-то и подал Барби.
- Я не пью, - оттолкнула она руку.
Писец, эта целка-невидимка не бухает, а на часах уже без четверти одиннадцать!
- Давай, быстренько, - я схватил ее за волосы, вставляя в губы край стакана.
- Ошалел? Я брату расскажу! – девка съездила мне по лицу.
Сильная дрянь, вырвалась! Но тут дверь с грохотом отлетела к стенке, повиснув на петле, а из прохода уже лыбилась пара борщевских братков.
- Аня?
- Аня, - кивнула Барби машинально, - Спасите.
- Ща спасем.
Нас запихали в машину, не дав толком одеться, ведь смертникам не обязательно выглядеть цивильно. Гады, даже не дождались полуночи.
- Деньги на хате, - лепетал я. Аня плакала и угрожала братом.
- Какое, с…а, у тебя бабло на хате? У тебя, с…а, два часа назад ни х..я не было, че ты паришь? Думаешь свалить? Х…р ! Борщу будешь рассказывать, какое у тебя на хате бабло.
- Да я клянусь!
Мне тут же затянули скотчем рот, прозрачная лента окружила и Анино лицо, сделав похожим на зареванный череп.
Вытолкали у каких-то складов под дождь. Под этот сраный дождь, как я его ненавижу! Меня окружали закрытые двери, арматура и контейнера. Единственный фонарь раскачивался на ледяном ветру, словно маятник гипнотизера. Колотило, и не от того, что из одежды были лишь брюки, а от страха неминуемой гибели. Казалось, еще чуть и по ляжкам потечет.
«Кроссовок» сдернул скотч вместе со щетиной и мясом.
- Ну че, где бабки?
- На хате.
- Где бабки, чмырь? Я не ощущаю.
Он показал пустые ладони, которые сложились в кулачищи и поочередно прилетели мне в лицо и грудь. Я тотчас захлебнулся кровью.
- А твоя Аня знает, где взять бабло?
«Кроссовок» вытянул на свет напуганную и босую Барби в моей футболке. Ноги девчонки опять были грязны, а коленка кровоточила через повязку.
- О, что тут у нас? - он сунул руку ей в промежность, - Анечка забыла надеть трусики!
Бычара смотрел на меня, ожидая реакции, и я вдруг понял, как спастись.
- Пожалуйста, не убивайте Анюту, - взвыл, грохнувшись на колени. Мутная вода обдала меня целиком. - Она – любовь моя, свет очей моих.
Я пополз, раздирая ноги гравием, скользя по собственной крови. Ссадина Барби – просто фигня по сравнению с этим. За мной, уткнув в макушку дуло пистолета, шествовал «туфля», а девчонка мычала и трепыхалась в железных пальцах его «коллеги».
- Свет очей? – «кроссовок» ухмыльнулся, поднося к лицу девицы зажигалку. - Сейчас посмотрим.
Я стал биться лбом об камни, пустил слезу. Получалось вполне правдоподобно – под дулом можно всё суметь.
- Дайте отсрочку до утра, пожалуйста. Только до утра. Все принесу, обещаю, только не убивайте Анюту.
Над ухом бахнуло, оглушив. Сверкнула вспышка и погасла. Я приготовился к встрече с кем-то там на небесах, но увидел, как застывают глаза Барби, а из дырки во лбу течет тонкая струйка.
- Ты что, охе…л! – заорал «кроссовок», отбросив мертвое тело.
- Че я-то?
- В меня мог попасть, вот что!
Я смотрел на труп Ани и думал, буду ли следующим. Неожиданно пелену разрезали лучи. На площадку вырулил черный «мерс», из задней двери вылез поджарый тип в коже. Раскрыл зонт, который тоже показался кожаным.
- Босс пожаловал, - скорее прошептали, чем промолвили оба братка.
А я-то считал, что подобные щеголяют в малиновых пиджаках, может, нестандартность Борща окажется мне в пользу?
- Что тут у вас? – произнес он мягким баритоном, свойственным больше лектору ВУЗа, чем бандюку, - Это Королев? Ну как, платит или плачет?
- Ревет белугой! – хохотнул «туфля», раскачивая на пальце пистолет.
- Плохо. Слезы в сейф не положишь. Да и соль не в дефиците.
- До утра… отсрочку…Анечку убили, - я принялся вновь наматывать сопли на кулак.
- Анечку?
Борщ наконец обратил внимание на тело в отдалении, оплакиваемое ливнем. Подошел, присел на корточки.
- А ну, посветите мне кто-нибудь.
Тут же нарисовался водила с фонарем. Борщ нагнулся, затем резко встал, пронзив братков ледяным взглядом. Теперь я дозрел, кого он мне напоминает – какого-нибудь гестаповца, замучившего кучу невинных.
- Совсем выжили из ума?
Голос его не дрогнул, и он не выражался, хотя судя по тому, как затряслись быки, происходило нечто серьезное.
- А ч-ч-то с-случилось, Арк-кадий К-к-онстантинович, – заикаясь, выдавил «туфля».
- Вы хоть знаете, какую Аню приговорили? Это Эдуарда Котова сестра.
Братки нависали над трупом Барби, пока Борщ, насупившись, молча раскуривался беломориной, по запаху не напоминающей табак. Он щелчком отбросил окурок и полез за пазуху. Два выстрела повалили качков в ноги Ане, словно вымаливать прощения за ее гибель. В этом театре смерти я почувствовал себя лишним и уже подался назад, но был остановлен цепкой рукой водилы. Борщ развернулся на звуки.
- Просил же их не убивать Аню, - промямлил я.
- До утра.
- Что?
- До утра. Утром чтобы деньги были, а сейчас пошел вон.
- То есть, могу идти? - я не верил ушам.
- Пошел вон! – впервые Борщ повысил голос.
Домой я несся почти над тротуаром, не замечая ни пронизывающего ветра, ни дождя, стегающего по голому торсу. Даже ноги перестали болеть, только от крови краснели лужи. Всё чудно и приятственно, денег в сумочке Барби хватит и на долги, и на безбедную жизнь.
Входную дверь открывать не понадобилось благодаря почившим мордоворотам. Я прошел в комнату - там царил беспорядок. Нет, квартиру не громили, беспорядок был частью моей жизни, никто из женщин не сумел бы привить мне охоту к чистоте и строгим линиям. Вперемешку валялись кассеты, журналы, пустые сигаретные пачки, швабра для переключения телевизора. На тумбочке стояла забитая пепельница, «финка» и два стакана. Клофелин я выплеснул прямо на пол, выхлебал чистую водку и еще полбутылки, повертелся в поисках сумочки. Черт, я заглянул всюду, но она испарилась! У этой гребанной сумки выросли крылья с портретом Франклина!
На кухне обнаружились следы виновника пропажи - красный лифчик Барби под запиской «Кобель», а в переполненном мусорном ведре бумажная трубочка и фольга со следами жжёного героина.
Я рухнул на кухонный уголок. Аннушка, любовница, драная наркоша! Вот кто улетел на крыльях бабок! Да может быть, когда-нибудь я женился бы на ней хотя бы ради азу, а теперь желал самой мучительной смерти. И вообще, лучше б остался опустившимся алкашом без копейки в кармане, без шапок и долгов! Живой алкоголик здоровее дохлого бизнесмена. Теперь все это не вернуть, жизнь не станет прежней, и всё-таки хорошо, что я заботился только о себе, а по мне некому убиваться. Мать Барби, наверно, теперь сляжет с сердцем, брат тоже будет горевать. Что делать мне – загадка без отгадки.
Я допил водку, в голове зашумело, холодильник поплыл за раковиной, но стало легче.
- Королев, вы дома? – раздался голос из коридора, ко мне приближался низкорослый чудила в ментовской форме.
- Ну, дома и что?
Какие проблемы могут быть у меня с родной милицией? Собственно, о том и спросил.
- Велено доставить вас в отделение.
- Зачем?
- Велено и все.
- Продолжается…, - горько выдохнул я.
- А уже начиналось? – удивился мент.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1453
Замечания : 0%
Жизнь вторая.
Если его спросить: «Чем вы чаще всего занимаетесь?», он честно бы ответил: «Ненавижу». Всех и вся, начиная с себя. Собой и заканчивая.
Вначале он не понимал, как такое могло произойти, что отец однажды не вернулся к любящей жене – действительно любящей, а не делающей вид. К детям - из-за нищенской зарплаты лаборанта и командирских часов. Даже нет, из-за батиного образа довольного жизнью обывателя, тот мерзавец пырнул его ножом в живот, выгреб кровавые деньги. Снял часы, но чересчур переволновался, чтобы удержать в руках. Шестнадцатилетний Эдик Котов не понимал, как отец не дошел всего несколько пролетов до квартиры.
А потом появилась она. Ненависть. К высокой лестнице, к четвертому этажу, на котором жили, и ко второму, где разлилась кровь бати. К счастливым людям – Котов ненавидел улыбающиеся лица. К семейной жизни – там постоянно кто-то кого-то терял, плакал, устраивал алтари памяти, подобно маме.
Мать в этом преуспела до фанатизма. Как только опустели рюмки «за упокой», она собрала батины вещи, фотографии и развесила в углу над супружеской кроватью, разговаривая с ними, как с живым отцом, вспоминая по кругу моменты их брака. Мать носила туда мятный чай, любимые батей бублики, укоряя за то, что не ест. И чем больше было воспоминаний, чая и бубликов, тем хуже становилось у мамы со здоровьем. Котов ненавидел эти плюшки-ватрушки, фотографии, приступы, врачей. И мать он тоже ненавидел. Любил и ненавидел.
Но больше всех Котов не мог терпеть урода, что финкой разрезал жизнь на «до» и «после». Дело перевели в разряд висяков, тогда Эдик твердо решил: «Стану ментом», чтобы собственноручно наказать мразь, погубившую отца. Свою работу Котов также ненавидел, только мысль о грядущем возмездии заставляла его переть напролом по головам и званиям до начальника опергруппы. Убийца канул без зацепок, это лишь подхлестывало ненависть к нему и себе лично.
Ненависть – максимально сильное чувство, Котов усвоил правило, приняв за аксиому. Исключением была сестра Аня. В то время слишком маленькая, чтобы оценить утрату, она горела яркой искрой посреди пепла, становясь для повзрослевшего Эдуарда чем-то сродни знаку «Стоп» в минуты отчаянья, когда бритва вместо подбородка желала пройтись по вене.
...
Котов, сидя за письменным столом в пустом кабинете, теребил цепочку. На ней болтались разбитые командирские часы - мать отдала их сыну, чтобы лишний раз не вспоминать о трагической случайности. Тот снял часы с ремня, продел в ушко тесемку и повесил на шею, застегнув ворот рубашки до легкого удушья, словно запер память в сейф. Остановившиеся стрелки начали отсчет годам ненависти. Потом веревку сменила золотая цепь, к помехе на горле Эдик привык.
Осенние ночи стыли заморозками, а радиаторы батарей не спешили радовать теплом. Котов зыркал из-под капюшона пуховика на запыленные стеллажи с папками, провожал ручьи на оконном стекле, но домой не спешил. Дом – больница и гробница, как два в одном шампуне.
В кармане запищало. Неспеша, Котов отпустил цепочку, просунул верхнюю пуговицу в петлю и, отбросив капюшон, выудил из куртки громоздкое чудо с буквой М.
- Что надо? – прорычал он. Все, кто звонил на мобилу, не заслуживали лучшего обращения.
- Эдуард, беда, - послышался далекий с помехами голос Борща.
- Для тебя – Эдуард Петрович, - прервал Котов фартушника жизни. – Регулятор твоих проблем - больше или меньше согласно тарифу.
- У вас беда, - Борщ был серьезен.
Затем Эдик узнал, что некий торгаш Королев явился на «тёрку» не один, а с заложницей и при оружии, расстрелял братков, после чего из второго пистолета засадил пулю в лоб девке. И девкой была Аня Котова.
Костяшки пальцев Эдуарда побелели.
- Где может прятаться Королев?
Борщ назвал адрес.
По соседству как раз крутился молодой милицейский сотрудник, разбирающийся с супружеским мордобоем, командированный Эдиком, чтобы не протирал по ночам штаны. Котов набрал номер пострадавших, попросил ефрейтора.
- Срочняком зайди в двадцать восьмую и приволоки ее хозяина ко мне. Тихо, без огласки. Если будут затруднения, по рации не связывайся, докладывай лично. Сможешь – выбью у начальства премиальные.
«Сумеет или не сумеет? – спрашивал себя Котов, - Драть, если б не время, порвал бы гада прямо на квартире. Но далеко, уйдет же, с…а»
Положив трубку, Эдик принялся за выключатель настольной лампы. Щелк. Щелк. Щелк-щелк. Щелк-щелк, щелкщелкщелщелк. Он всегда считал, что все плохое с ним давно случилось, и хуже быть не может, поэтому не осознавал до конца – убитая торгашом Аня и есть его любимая сестра, погасшая теперь искорка. А когда въехал, дикий вопль сотряс отделение.
- Ненавижу! Ненавижу!!!
Ефрейтор не подкачал, привез Королева, и Эдику тот не понравился сразу. Не как убийца сестры. Скорее, наоборот. Свежебитый хлебальник, дрожащие руки алкоголика, пугливо бегающие глазки – разве такое ссыкливое чмо могло укокошить троих человек? Но ненависть просилась наружу.
Заложив руки за спину, Котов обошел Королева, как бы рассматривая, и с силой прописал в почку. Торгаш сполз на пол.
- Это тебе за Аньку! За Аньку! За Аньку!
Эдик лупил ногами, тяжелыми форменными ботинками, крякая, будто теннисист на подаче. Каждый стон отдавался музыкой. Королев что-то там пытался тявкать.
- Какая Анька, не знаю никакой Аньки.
- Распространенное в мире имя.
Котов бил.
- Анна Каренина.
Котов бил.
- Анна Герман.
Котов бил.
- Анна Австрийская.
Котов бил.
- Ты мне за каждую ответишь.
- Знаю Аню, знаю, - простонал торгаш, - у складов… люди Борща застрелили.
- Финиш. С этого момента подробно, - Эдик помог ему подняться, ухватив за обильную волосатость на груди. Видок, пипец, у этого Королева – рваные, окровавленные брюки, шлепанцы и пиджак на голое тело, а на улице холод собачий. Хотя разит водкой, в глазах – полный бак, такому морозы не страшны.
Следующий час Королев, рьяно жестикулируя, доказывал свой героизм при спасении девушки из-под колес автомобиля. Расписывал ее благодарность в постели, на что Эдика перекривило – он не лез в личную жизнь сестры, но это слишком. Торгаш сокрушался о том, что мордовороты перепутали Аню с Аней, привезли на склад, а на слезные прошения не трогать девчонку и неоднократные попытки вырвать ее из бандитских рук, взяли и пристрелили.
История походила на сказку, но менее фантастическую, чем поведал Борщ.
- Ладно, я тебе верю, - тяжело вздохнул Котов, на что торгаш-алкаш заметно повеселел.
«Но один хрен ты виноват, - мысленно продолжил Эдик. – Вся петрушка из-за тебя, и Аньки не стало из-за тебя же. А тех, кто еще приложил к этому руку, буду Пах! Буду Чик! Буль! Трах-бах! Поочередно!»
Стол подпрыгнул от удара кулаков Котова, за окном синхронно громыхнуло. Торгаш вжал голову в плечи.
- Не обделался? – Эдик рванул Королева за предплечье. - Собирайся, поехали.
- К-куда? – запнулся мужик.
- Следственный эксперимент.
По ухабистой, размытой дороге «восьмерка» съюзила прямо к складам. Стараясь не глядеть на раскинутые женские ступни в круге света, Котов вышел, осмотрел одиноко замерший бандитский транспорт, ковырнул ботинком след другого протектора, заполненный водой почти до краев.
- Вылазь. Показывай – кто, куда, откуда, - гавкнул Эдик в дверь.
Торгаш носился по площадке, как в жопу раненый, словесным поносом заливая уши Котова, но смысл тот уловил.
- А денег при ней не было? – повернулся спиной к трупу Ани.
- Были, - закивал торгаш.
- И где теперь?
- У Ани.
- Той или этой?
- Той, - Королев затараторил о пропавшей сумочке, наркоте и какая его любовница с…а.
Ливень то утихал, то затевался с прежней силой, будто на небе чинили водопровод. Куртка налилась тяжестью, пух скатился вниз, хотя еще сохранял тепло, но Эдику хотелось скинуть одежду, чтобы накрыть бедную холодную сестру. Спрятать от глаз Королева, от мертвых зенок братков, от горестно раскачивающегося фонаря и дождевых слез.
- Мне эти деньги пипец как нужны, - лицо Котова стало печальным. - Матери остался месяц без операции, на ее сердце почти нет здоровых тканей. А теперь еще вот…
Он указал большим пальцем себе за спину.
- Сестра она моя, понимаешь? Что делать, как матери сказать – ума не приложу. С бабками сплавил бы матушку в больницу по-быстрому. И худо-бедно всё образовалось, а при таком раскладе, возможно, придется хоронить двоих.
Зачем Котов распинался перед торгашом и сам не знал. Может потому, что собирался убить?
- Ну, это – присказка. Я вот думаю, как всё было: ты насиловал в безлюдном месте девушку, на ее крики отозвались два чутких гражданина, дали тебе в морду, но никто же не знал, что у тебя два ствола.
- Б-бред! - взъерепенился торгаш, - я пистолета никогда в руках не держал.
- Некоторые способности присваиваются посмертно, - Эдик вынул «Макаров», снял с предохранителя. - Ты будешь застрелен при попытке к бегству.
Кивнул куда-то вдаль.
– Так что беги.
Эдуард ожидал, что поддатый Королев в непонятке станет задавать тупые вопросы прежде, чем схлопочет пулю, но он побежал. Причем, сразу же по-умному скрылся с линий фар и со света. Котов палил наугад, в тишине между выстрелами ветер доносил шлепанье ног вполне живого торгаша. Эдик бросился следом, но за контейнерами было темно – глаз коли. Короче, не догнал. Возвратился на площадку, ввернул ключ в зажигание, готовясь штурмовать загаженные подворотни в поисках беглеца, да так и замер. Торчащие из высвеченного куска как из холодильника морга босые пятки, приковали Котова к сиденью, к стеклу с подтеками дождя. К ступням мертвой богини, лобызаемых поверженными бесами. Минута, другая, Эдик с локтя распахнул автомобильную дверцу и, понурясь, направился туда.
Кровавая грязь всколыхнулась под коленями, Котов припал сестре на грудь. Запричитал.
- Да что же ты за дура за такая! Взяла и умерла. Кто тебе разрешил умирать, ненавижу тебя за это!
Косые струи впивались, словно кислотой обжигая лицо. Или щипали слезы…
- А вы какого х…а улеглись здесь? - Эдик разбросал трупы братков по мутным стокам. - Брысь от сестренки, мерзкие твари! Если чья из вас пуля в ее голове – опознавать будут по коронкам.
«Убейся, Эдик, - посоветовало самое сильное чувство, - ты виновен не меньше. Кто не уберег Аню?»
- Знаю, умолкни, - проскрежетал Котов. - Земные дела-тела разложу по могилам, тогда сам уйду к бате. Зае….а такая жизнь.
Он все же накрыл Аньку пуховиком, затем подумал и убрал. Подтащил мордоворотов к «восьмерке», закинул трупы в багажник – с них уже не спросишь. Размыл следы волочения.
Неподалеку валялись сброшенные стволы. Котов ощупал их, понюхал, протер на всякий случай и швырнул один обратно. Другой отправил к браткам, достал мобильник.
- Алле, милиция, - прогнусавил в трубку чужим голосом, - Я туточки с собакой гуляю, а туточки убийство. Кошмар-то какой…Че? Где туточки? По Озерной склады - вот тама… Че? Что ночью на складе делаю? Говорю же, собаку вывел, ей ночь не ночь, а срать охота… Че? Ждать наряд? Нет уж, разбирайтесь сами, а я пошел… Как звать меня? Вася Запиздрищев.
Котов нажал отбой. Еще раз окинул взглядом место преступления – очередной висяк для славной милиции. Зато его не свяжут с Борщом, сочтут личной местью какого-нибудь отморозка за бесцельно прожитые в тюрьме годы. Остальное – дело Котова.
«Досюда езды прилично. Пока найдут, кого отправить, пока соберутся…» - раздумывал он, отправляя «восьмерку» в ночь.
По пути братки вместе с пистолетом булькнули в речку-вонючку, щедро загаженную местным заводом. Несколько минут на опасной скорости, и Котов затормозил у подъезда.
В окнах четвертого этажа горел свет. С камнем на сердце Эдик поднялся по ступеням, отомкнул замок.
- Эдик, ты? – мать, держась за опору, выползла из кухни. Она с трудом передвигалась - висла грузной массой на спинке стула, со скрежетом волочила его перед собой, разлиновывая ножками паркет. Пустая сморщенная грудь колыхалась в разрезе застиранной ночной сорочки.
- Аньки всё нету.
- Она у подруги осталась, - Котов взял мать под руку, умоляя заткнуться бухающее сердце. Повел к спальне. - Не волнуйся, ложись.
- У Нади или Светы?
- У Нади, - Эдик выбрал наобум.
- Надя – хорошая девочка, - мать, кажется, успокаивалась. - А про Свету скажи сестре, чтобы с ней не дружила, у той вся семья – алкоголики.
- Скажу, скажу.
Котов помог ей взобраться на высокую кровать, накрыл одеялом. Погасил свет.
- Мам, - обернулся он в дверях, - водка в баре цела?
Ту бутылку мать хранила, как зеницу ока. За стеклом без этикетки в прозрачном растворе плавала заспиртованная змея.
Женщина приподнялась, ахнула.
- Да ты что, Эдик, пить что ли ее собрался? Это мы с папой тебе на свадьбу бережем.
- Какая свадьба, мам? – Котов еле сдерживал бешенство. – Я женат на опергруппе. И черт! Хватит изображать семейную идиллию, отца давно нет. Мы все сдохнем, понимаешь?!
Он замолк, чтобы отдышаться. На постели так же пыхтела мать, ей не хватало воздуха.
- Валидол на тумбочке, - бросил Эдик и хлопнул дверью.
Вскоре бутылка со змеей валялась в мусорке пустая, а Котов думал про Аню. Не про свою - про любовницу Королева. Торгашу один хрен никуда не деться, но вот его подруга – дело другое. Кто она, откуда?
- Надо поинтересоваться у людей, - пробормотал Эдик, отключаюсь.
Его разбудил телефон. И он якобы узнал, что сестренка мертва.
Котов шел по коридору, на него глядели с сочувствием, выражали соболезнования. Так хотелось дать им всем в морду!
Открыл дверь с табличкой «Начальник отделения милиции Тараскин Роман Борисович»
- Вызывали?
- Тут такое дело, Эдуард, - кряжистый капитан кашлянул в кулак. Вытер губы, опуская в ящик стола пластиковую бутылку. Котов знал, там отнюдь не вода. – Понимаю, траур, но отчеты горят, а у нас раскрываемость ниже средней. Убийцу вашей сестры обязательно найдем, а пока уж как-нибудь подтяните показатели. Пообрубайте хвосты. Постарайтесь.
- Эдик постарается, - осклабился Котов, - пообрубать хвосты.
Вскоре, вежливо постучав в несколько квартир и в несколько лиц хозяев, он уже знал, что за Аня ходит к торгашу. Фамилия Рудько показалась ему знакомой, перед глазами возникла картинка из не столь отдаленного прошлого.
Котов ненавидел наркош. Если есть санитары леса, значит он – санитар поселка, а наркоманы должны сидеть или же, с легкой эдуардовой руки, ускорять свою бесславную гибель. Рейды Котов проводил пачками и тачками, и вот однажды оперативники ворвались в слитую кем-то из информаторов квартиру, но в ожидании накрыть притон, нашли там всего двоих.
Среди минимума мебели – шкаф, стол, диван - и еще не распакованных вещей, копошились мужик и девчонка лет двадцати – тогдашнего возраста сестры Котова. Русская душа с косой до пояса, в цветастом сарафане. Видимо, переехали сюда только вот-вот. Спрашивать их ни о чем не стали, усадили под дула автоматов и принялись обыскивать хату. В одном из тюков обнаружился запаянный пакетик с белым порошком. Котов разорвал, лизнул – героин.
- Это не мое! – взвизгнула девчонка, - Это – его!
Скривив губы, указала на мужика. Разрыдалась о том, как он угрозами заставляет ее покупать наркотик у цыган, говорит, что бросит, если та не притащит дурь. Бьет. А она, бедная, любит его без памяти, вот и ходит по барыгам, пока этот хмырь ждет, выворачиваясь в подступающей ломке.
Следов от шприца у девки не оказалось, зато руки-ноги мужчины в изобилии покрывали сосудистые звездочки на фоне пигментных пятен, все это вкупе можно было принять за постинъекционные синяки. Сам мужик походил на индейца – желтовато смуглый, худой и узкоглазый с хвостом позади бритой головы. Шею окружали бусы из зубов, напоминающих человеческие. Премерзкий тип.
Он молчал. На вопросы молчал и на побои молчал, лишь косился нехорошим взглядом в сторону подруги.
Над девкой Котов смиловался, она и так настрадалась. Прошла русская душа свидетелем, а индейца Эдуард привлек по полной.
Но если мужик тихонько гнил в тюряге, то имя девицы всплыло теперь, что доказывало – не так безвинна Анюта Рудько. И как бы ненавидел наркоманов Эдик, но осведомителей среди барыг имел, а они отметили места, где можно поймать Аннушку.
- Эх, поскользнёшься ты на пролитом масле. Покатится головушка под откос.
Аню он выцепит лично, торгаша же поручит Борщу - пусть выслуживается, убеждая в непричастности к убийству. А далее, последует очная ставка для всей развеселой компании. Эдик оживил мобильник номером нувориша.
- Достань мне Королева из-под земли живым или мертвым.
Он прервался.
– Нет. Живым. Обязательно живым. Мертвым его я сам сделаю.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1453
Замечания : 0%
Жизнь третья.
В потолке открылся люк, из него свесилась веревка.
- Вот меня раскумарило, - она сморгнула, прогоняя глюки, но шпагат упрямо качался над головой. Мочкануть бы тех уродов, что напихали димедрола в героин!
А так, неплохо погуляли. Собрались у Макса на даче, где в своих грандиозных планах тот репетировал с начинающей рок-группой, готовясь к записи первого альбома. Послушали, повыли под гитару Цоя, помянули его память самогоном. Потом кто-то сказал, что Цой навсегда с нами, что по ментальной связи передает наставления о жизни и о музыке, стоит только забить косяк. Раскурили по кругу, выржались, но Цой не пришел, посему решили затянуться чем-то покрепче. Денег как всегда не оказалось, и Аннушка, скрипя сердцем, пожертвовала сотню баксов из честно стянутой дамской сумочки - в науку Королеву и его шмаре.
Купюры с остатком хватило на еду, наркоту и воду, из пустой обрезанной баклажки соорудили самодельный кальян. Комнаты обволок героиновый чад вперемешку с дымом «Родопи», в нем бряцали по струнам обдолбанные музыканты, пытаясь подыграть «Металлике» из магнитофона. В угаре исплевали и облили самогоном ковер, пепел стряхивали туда же, развозя по всей даче - кто носками, кто обувью. Цоя не встретили, зато под ногами путался максов кот Кобейн, выпрашивая пожрать, а, не дождавшись, забрался на комод в самую дымовуху ловить кайф, как и положено Кобейну.
Сама Аннушка, сидя на столе, жрала копченую курицу. Запихивала кости в банку из-под «Амстердама», забывшись, хлебала оттуда же жирно-пивной раствор, пока Макс не поволок ее на второй этаж. В пыли и стружке неоконченного строительства там валялся замызганный матрац, Анюта разлеглась, раздвинув ноги. Но у Макса мало что выходило, и покуда он тыкался повисшим отростком, Аннушку сморил сон.
Получилось ли у Максима, она так и не узнала, только отчего-то затекли плечи. Аннушка дернула рукой – привязана, вторая тоже – крепкими узлами к батарее. Веревка, переброшенная через потолочные балки, являлась продолжением конструкции.
- Извращенец хренов, - фыркнула Анюта.
На лестнице кто-то ходил, но как ни выворачивала голову, видела только темный силуэт.
- Макс!
- Не Макс, - буркнул незнакомый голос.
Обладатель сего так и не соизволил показаться, зато в углу, возле мусора и досок она разглядела Макса. Глаза приятеля закатились, на губах пенилась слюна, кажется, он доживал последние минуты. Из вены торчал шприц.
Страх изнутри дернул за ниточку, но не так сильно, чтобы накрыть паникой. Жива, значит, ничего ужасного не происходит. Веревки – забава Макса, прикрутил, а сам передознулся. Аннушке не требовалось себя успокаивать, героиновый голод еще не подступил, вместе с ним и тревожность. Организм зависал в режиме «мне по фигу». Гость на лестнице, кем бы он ни был, развяжет ее и отпустит, а в том, что это случится, Аннушка не сомневалась.
- Эй, друг, сделай доброе дело…
Человек не дал ей договорить.
- Доброе? Дело? Дела шьет прокурор, а я вообще зверь по сравнению с ним.
«Мамочки, - охнула про себя Анюта, сердце ощутимо забухало, – неужто попала в лапы к какому-нибудь Чикатило? Господи прости, не дай свершиться злодеянию. Я исправлюсь, обещаю. С наркотой завяжу, тьфу-тьфу гадость…»
Она мысленно развеяла по ветру героин.
«…я ж только балуюсь, даже не колюсь. И за сыночка Славеньку прости, все деньги до копейки перечислю в детский дом. А еще, восстановлю родительские права и буду с кровиночкой ненаглядной по Макдональдсам ездить или зоопаркам. Или куда попросит».
Но как ни старалась Аннушка вспомнить личико сына, его образ размывался. На память приходил только надутый от мочи и какашек «памперс», в котором его забрали, не переодев, лишь обернув пеленками. Она даже не знала, научился ли Славик говорить. Но показалось, что за такую клятву Бог точно дарует прощение, поэтому пискнула:
- У меня сын маленький.
Человек направился к ней, Анюта вздрогнула, ожидая лицезреть заляпанного кровью мясника с топором в кулачище и перекошенной безумием рожей. Вместо этого, над ней склонился вполне цивильной наружности мужчина, чистый, разве что хмурый. Из-под куртки поблескивали пуговицы милицейской рубашки.
- Детей не ем, предпочитаю недобросовестных родителей, - он показал ровные ряды зубов, обматывая Аннушкины лодыжки закрепленным наверху концом шпагата. – Первый раз спрашиваю по-хорошему – где сумка с деньгами?
«Королев, падла, стуканул, - решила Аннушка. – Хрен ему, не пойман – не вор. Буду отрицать, и мент ничего не сделает. Если только трахнет, а мне это в удовольствие.
Приподнятая за ноги, она покачала бедрами, потрясла голой задницей.
- Иди сюда, мой стойкий солдатик, - облизнулась Аннушка. – А про сумку не знаю, я сумки не ношу.
Деньги Анюта давно уже припрятала во дворе под полом деревянного туалета. Сумочку скинула в дырку на дерьмо и закидала бумагой.
Мент на чары не поддался.
- Ясно, - сплюнул он, - Будем проводить экскурс в историю.
Дернул за веревку так, что ноги Аннушки взлетели к потолку, тело растянулось, а плечи вывернулись в суставах. Она заорала.
- Дыба - в средние века орудие пытки для наказания воров и прочих гадов, - расслышала сквозь собственный вой. – Так где сумка?
- Не знаю! – залилась она слезами. – Больно, бля, тварь, мразь!
Мент слегка ослабил натяжение, потом рванул с новой силой.
- Ааааа! – кричала, дергаясь, Анюта.
- Ты что, Зоя Космодемьянская? – мучитель вдруг отпустил веревку. Приблизился настолько, что можно было сосчитать пропущенную бритвой щетину и «гусиные лапки» вокруг запавших глаз.
«Ни за что не скажу, - в мыслях Аннушка переводила дух, упрямо сверля взглядом мента. - Всевышний меня помилует, если сдержу обещание, а отдам баксы – и все, каюк»
Верила ли она в Бога? «Заблудшая овца, - сказал однажды Отец Серафим, погладив по голове во время исповеди. – Господь любит всех своих овец». Он единственный ее понял, не осудил, не предложил курнуть или набухаться, а снял камень с души. Поэтому, скорее всего, Аня в Бога верила.
- Помнишь меня? – спросил мент.
Лицо и вправду было знакомым. И Аннушка дозрела.
…
Не везло ей с богатыми мужиками. Один обещал золотые горы, а посадил на наркоту. Второй вроде любил, осыпал подарками, но страшный был до одури, еще и нелюдимый. Молча придет, молча деньги на стол положит – огромные по тем годам деньги. Также молча трахнет и опять исчезнет на неделю. Аннушка его побаивалась, слышала, что многие вот так, после Афгана, помалкивают, а потом – нож под ребра. Любить, не любила, мирилась кое-как с угрюмой натурой, но собиралась бросить, когда он купил квартиру на двоих.
- Будем жить вместе, - отрезал и точка.
И тут нежданно-негаданно – милицейский рейд, а у нее наркота. Пришлось вместо себя обвинить любовника, зато избавилась. Что залетела – узнала позже, но это неважно. Важно то, что операми командовал вот этот самый мент.
Встретились на беду, но коли тогда поверил - и сейчас поверит.
Аннушка моргнула заплаканными глазами, мол помню.
- А сумку не видела, правда, - вновь заревела она, скорее от ноющей боли в суставах, чем для убедительности.
Мент развязал узлы, поставил Анюту на ноги, одернул юбку.
- Ступай вниз.
Отпускает! Сердце Аннушки ликовало. Хромая и чуть не падая, она все же бежала по ступеням, за ней топал бывший мучитель.
На столе кот доедал куриную ногу, а под столом с облеванными мордами валялись Анины приятели. Мертвые, судя по скрюченным, неподвижным телам.
- Их не знаю, поэтому убил нежно, - мент развернул к себе ошалевшую Анюту. – А к навредившим мне знакомым я особенно жесток. Но в силу профессии, предпочитаю не пачкать руки кровью.
Он впихнул Аннушку в кресло, чуть не усадив голым задом на струны гитары. Достал «Моторолу».
- Алло, Борщ? Я твоих денег не получил. Как не получил? Так - не получил! Они были у сестры, а сестры нет. И бабла нет. Зато есть одна краля, которая их сперла и заныкала. Приезжай, пообщайся, иначе буду считать месяц неоплаченным. Что с ней делать? Да что хочешь, то и делай, главное, деньги верни. Иначе, я тебя, Борщ, порублю на окрошку.
Жизнь четвертая.
- А ведь порубит, - согласился Борщ с мобилой, гудевшей отбоем.
Мента он боялся.
Страхи одолевали Аркашу с детства. Наползали жуткими тенями с потолка, пожирали замкнутым пространством в лифте. Родители пичкали его таблетками, внушая заодно, что «бяки и буки» на самом деле не существуют, отчего он боялся вдвое больше – раз взрослые не видят, значит, те хорошо шифруются, но вылезают при удобном случае, когда рядом с Аркашей никого нет. Взрослых он тоже боялся, их властных назойливых рук, вталкивающих какую-нибудь горькую гадость в орущий рот.
Аркаша выходил из дома и шел направо, а налево – никогда, как ни заставляли, хотя «лево» было даже светлей и просторней, но на открытом пространстве, как казалось, он становился мишенью для всяческих «бяк». Немного подрастя, Борщенинов убедился в своей правоте – его выслеживают, когда собака цапнула прямо у подъезда. На крики прибежала бабушка, надавала псине костылем по хребту, а та жалась и скулила, трусливо отползая. Глаза собаки врезались Аркаше в сознание, вместе с ними и то, что страх – понятие относительное: если заставить кого-то бояться сильнее, чем трусишь сам, то наверняка победишь.
В воспитании внука для бабушки существовал пример – советский разведчик Исаев, он же Штирлиц.
- Вот, - она указывала на экран телевизора с кадрами из «Семнадцати мгновений весны», - тому дяде тоже страшно, его могут раскрыть и расстрелять. Но дядя Штирлиц не поддается, идет до конца. С такими людьми мы разбили фашистов!
Бабушка с горячностью выбивала костылем дробь, словно вонзая штык в нацистскую Германию. А юному Борщу русский разведчик не нравился. Какая-то размазня - носится с бабами, с детьми. Другое дело Кальтенбруннер – скала без эмоций, про такого не скажешь: «Дяде страшно».
«Буду, как он», - рассудил Борщенинов.
- А давай играть в фашистов, - однажды предложил он Сашке Киму, приятелю. Сыну обрусевших корейцев.
- Давай, но я, чур, индеец.
Ким называл себя Ункасом, как звали героя из книги Купера. Воровал у матери побрякушки, цеплял вместо амулетов и очень расстраивался, когда его отросшие чернявые лохмы стригли «под горшок».
Индеец, так индеец, какая разница. Главное, что он, Аркаша – Кальтенбруннер. Борщ нашел Сашку в кустах и, изобразив бесчувственную маску вместо лица, сжал другу шею. Глаза приятеля мигом превратились в зявки побитой бабкой псины.
- Сдаюсь, - прохрипел Ким.
Вот оно! Аркаша торжествовал. «Могикане никого не боятся», - любил насмешничать друг, а теперь чуть не срался в шорты. Обергруппенфюрер СС Борщ победил.
Но злопамятный Ким, зная о страхах Аркаши, все же поквитался за позор.
Когда все дружбаны получили паспорта и отправились отмечать, то Сашку с Аркашкой не взяли – у них просто не оказалось карманных денег. Друзья забурились в какой-то подъезд, обмозговывая, где взять наличные. Бабка не даст, на эту тему она жадная, родители Кима тоже особо не расщедривались. Поднятые с пола бычки были слабой заменой празднику. Сашка плевался в угол, Аркаша ножом, носимым «для храбрости», исправлял на подоконнике лестничного пролета «Слава КПСС», на «Слава СС».
По ступеням перся папаша Котова - бывшего одноклассника, круглого отличника.
- Ай-я-яй, как нехорошо, - покачал он головой, - курите, харкаетесь, портите государственное имущество.
Мужик вгляделся в Борщенинова.
- Тебя я знаю. Бабушка твоя активистка, в парткоме не последний человек, а внук у нее – хулиган. Все доложу Прасковье Карповне.
- Ох, надает бабка борщам по щам, - тихонечко хохотнул Ким.
У Аркаши привычно затряслись поджилки.
- Зассал, зассал, - хихикал Сашка.
Отец Котова продолжал их отчитывать, выставляя как образец сына Эдика и бабушку Прасковью.
Борщ стиснул в кулаке нож. Потом перемкнуло, руку двигал Кальтенбруннер под грохочущее кимовское «зассал». Ничего не зассал, сейчас он покажет, кто тут зассал.
Аркаша выдернул финку, мужик упал на бетон, скорчившись, зажимая рану на животе. И пока жил, не сводил помутневших глаз с Борща, беззвучно шевеля губами. Вот это было страшно по-настоящему, кошмарные детские «бяки» виделись теперь лишь кусачей, как комары мелюзгой, а над сузившимся до агонизирующего человека миром возвышалась сама Смерть.
- Ну ты дал, - еле слышно выдавил Сашка. – Валим.
С лезвия стекала кровь. Кап-кап.
«Тыдым-тыдым», - стучало в висках у Борща, ужас толкал наружу всё нутро, Аркаша согнулся, не давая ему выкрутиться наизнанку, понимая, что осрамится. Из кармана мужика торчал кошелек, Аркаша сделал вид, что за тем и наклонился. Вынул бумажник, снял с мертвеца часы. Тут все бяки-буки набросились разом, закрутили, впились в сердце. Как уронил часы, Борщенинов не помнил, также смутно вспоминалось озеро, где застирывал одежду и топил нож. Смуглый «индеец» Ким стал почти бледнолицым и прибывал в не меньшей панике. Деньги они поделили, Сашка поклялся молчать. Дома Борща почти сутки рвало водой и желчью, а бабуля скакала на костылях перед ним с левомицетином, наивно полагаясь на симптомы отравления.
Ким перевернул эту историю по-своему, ржал, что Аркаша чикнул мужика со страха, а не из дерзости, хотя на добытые деньги они впоследствии неплохо повеселились. Правда, затыкался, как только лицо Борща делалось каменным.
Каменное лицо стало визитной карточкой Аркаши, нынче Аркадия Константиновича. К нему прибавился жесткий характер, и ни одна шавка не знала, что в глубине души живет прежний невротичный ребенок. Страх крутился, как заезженная пластинка - сначала ожиданием ареста, затем боязнью быть разоблаченным в том же преступлении перед начальником опергруппы, теперешней Борщевской «крышей» и сыном жертвы. Это первостепенная причина, по которой Аркаша трепетал перед Котовым. Но не единственная.
Вторая исходила из первой, только с другого ракурса. Раньше, чем предложить свои «услуги», опер собрал на Борща увесистый компромат, где и без жизни папаши хватило бы на вышку, посему «крышевание» напоминало шантаж. С неумеренно растущим голодом мент требовал все больше, пока не оказался в расстрельном списке. У Аркаши как? Нет человека – нет проблемы, многие перебрались на озерное местожительство в цементной обуви, да и кладбищенские могилы обросли потайным дном. Но «шишку» Борщ браткам бы не доверил, на такой случай у него имелся отдельный персонаж – по той поре еще приятель Саша Ким. Всегда немногословный кореец, после Афгана окончательно замкнулся, занедужил на голову и единственное, что мог хорошо делать – это стрелять, причем с удовольствием, но за деньги.
- Мента гасить не буду, - Ким решительно отмел заказ.
- С какой стати?
- С такой, что ты зассал.
Вот и весь ответ.
Аркаша потом всю ночь ворочался. Не спалось, обида подталкивала страх, а страх – обиду. Что творится в мутной корейской башке? А если сдаст? А если про папашу загубленного расскажет? А если, а если…
Борщ решил сыграть на опережение. Выведал, что Ким якшается с наркоманкой, и у той всегда при себе доза. Грамотно, через людей слил адресок повёрнутому на наркошах Котову.
Отправился кореец валить сосенки, а его призывы о помощи Аркаша как-бы не услышал.
И тут снова-здорово! Когда Борщ взамен трупа какой-то там Ани, увидел сестру мента, не помогли ни употребленные заранее психотропные, ни травка, только замутили рассудок. Вместо того, чтобы обыграть действо иначе, Аркаша сорвался со складов, будто за ним гнались. С дуру, сделал крайним торгаша, но вроде опер повелся.
…
- Аня! – зычный рявк сотряс перепонки.
Мобильник выпал у Борща под ноги в девичьих сандалиях.
- Аня! Нас! Хочу анянас!
- Ох, заинька… - Аркаша сгреб в охапку плотное тельце, усадил дочку на колени.
Та неугомонно запрыгала, попка в красной плюшевой юбке, подлетая и опускаясь, делала из бедер отбивную. Перед Борщом мелькало плоское лицо в обрамлении косичек и белые пятна на радужке косеньких глаз.
- Б…дь, рвать, драть! Аня! Нас! – орала дочь.
- Ниночка, не матерись, - Аркаша никогда не выражался, видимо, сказалось воспитание.
- Хрен! Хер!
- Ну ладно, - носом ботинка Борщ подтянул к себе упавший телефон, наклонился, чуть не разбив голову о дубовую крышку стола и покарябавшись замком детского сандалета. Потыкал кнопки.
- Василий, ананас купил? Что значит, нет? Что значит – не сезон? Ищи.
Дочку он обожал до ужаса. Именно, до ужаса, который испытывают не за себя, а за любимых людей. К ее рождению привела необдуманная связь с малолеткой, чьи родители, поимев расчет за этакую невинность их якобы растленной дитяти, в довесок вручили ребенка с синдромом Дауна.
Но жизнь Аркаши обрела смысл. Все благосостояние он накапливал с целью вылечить Ниночку - раз медицина не стоит на месте, значит, найдутся ученые мужи, способные изъять лишнюю хромосому. И в тоже время, пропорционально росту девочки, увеличивался страх. Ведь месть через близких – самая жуткая месть.
- Никто не сделает тебе больно, - Аркаша стиснул дочку в объятиях, но Ниночка вырвалась и косолапо побежала прочь.
В двери ее встречала нянька, попутно собирая рассыпанные игрушки. Куклы и медведи так и норовили выскочить у старухи. Она завернула их в передник, свободной рукой поймала девочку, прижав ласково, как родную.
Времени на сюсюканья у Борща не оставалось.
- Зоя Михална, если что со мной случится – позаботьтесь о Ниночке.
- Тьфу, тьфу, тьфу, - поплевала через плечо нянька. – Не дай бог.
- Бога распяли люди. Человек – самое мерзкое из его созданий.
- К тебе это не относится, ты – дитя солнца, - Аркаша потрепал дочку по волосам на прощание и вышел под дождь.
По дороге пейджер настрочил: «Клиента сняли на границе». Речь шла о торгаше, а границей служило разделение территории между группировками. Борщ отстучался сообщением через мобилу, чтобы подвозили должника в частный сектор.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1453
Замечания : 0%
Лодка.
Паранойя росла, как чирей. За мной неслись пули, и даже когда пробежал нехило километров, они все еще догоняли меня. Им помогал лесопарк, городя заслоны из деревьев, кажущихся человеческими фигурами, хватал руками-ветками. Невдалеке ругливо лаяли собаки, будто затравливая, гудел электровоз. Полустанок встретил меня сторожевыми огнями, таращившимися из темноты. Я притаился между товарными вагонами, слившись со стенкой цистерны, каждый раз вздрагивал от грохота проходящих мимоходом составов. В шелесте дождя чудился топот сотни ног, а пустота платформы вглядывалась ищущими глазами. Иногда кто-то высовывался из-за заколоченных касс, и душа, обрываясь, падала, но лишь ветер трепал клочок порванного плаката. Я не мог заставить себя не смотреть во тьму - откуда, наслаиваясь, приближались тени. Не разбирал, реальны ли они или созданы воображением. Мерещился оружейный прицел, и когда меня ослепил фонарь, счел его за выстрел, громко вскрикнув.
- Ничего себе, вот удача, - возник на свету зубастый рот.
Тени, оказавшиеся людьми Борща, сбросили меня со сцепки и поволокли за шкирку к машине.
Но и тут фобия не отстала, погналась следом волнистыми змеями провисающих между столбами проводов, влажным глянцем рельс, тянущихся рядом с дорогой.
Темнота, словно собака Баскервилей, скакала за автомобилем, огибающим жилой квартал. Впереди чернел овраг, замкнутый поверху бетонным забором и насыпью железнодорожных путей с другой стороны. Машина остановилась возле еще пары припарковавшихся. Скользя по тропе, я начал… меня начали спускать вниз. Спину буравили фары, забор школы нависал упреком в троечном дипломе, стена библиотеки тоже не отставала, вспоминая невозвращенную книгу. Окна дальних домов гасли, как и моя бодрость духа.
Пальцы ног замерзли так, что почти не ощущались. Я отсырел до трусов, а вокруг блестели неровные кругляши луж, из-за них глубокий овраг напоминал пробитую полузатопленную лодку. Мы спустились на дно, там ожидала группа не слишком освещенных, но угадываемых фигур. И я врубился – это не паранойя. Меня одолевало отчаяние.
Мент-отморозок мокнул чуть в стороне и моим появлением, как ни странно, не заинтересовался. Он наблюдал за тем, как водила бандюка волочет упирающуюся Аннушку, а сам Борщ, единственный при зонте, расставляет акценты.
- Эта пара нам должна. С кого из них начнем? - обратился к менту бандос.
- С тебя.
Наверно, только я не удивился, поскольку подробно доложил, как убили Барби. Зато у Борща задергался глаз.
Мент сделал шаг. Остановился.
- Что-то не то?
Подошел ближе.
- Ну?
Еще шагнул.
- Деньги вернешь или как?
Мне почудилось, бандюк выдохнул. Через секунду все Борщевские мордовороты, кроме моих конвоиров, колотили Аннушку, я старался не смотреть, хотя в душе ухмылялся. Так ей и надо, суч…е. Дура Анька ныла, вопила, но про бабки не кололась. Уж было засомневался, она ли взяла, пока братки не вздумали ломать ей пальцы.
- Под полом… в туалете… дача…Макс.
- Будем считать, долг я отдал, - Борщ сделал отмашку своим людям. - Этого…
Он кольнул меня взглядом.
- …дарю тебе.
Аннушка хлюпала, сидя на земле, и стонала. Я-то знал, что мучиться не буду – пах и все, но как-то не успокаивало. Лучше со сломанными пальцами стонать вместе с Анной.
- Подожди. Мы не закончили, - мент подошел к Борщу совсем близко.
- Люблю, знаешь ли, «Поле Чудес». Я кручу барабан, - он достал пистолет, направил в бандита. Ответно щелкнули предохранители оружия братков, но менту было словно по фигу, - ты отгадываешь слово. Приз в любом случае. Итак, внимание! Чьи тупыри мочканули мою сестру?
Все произошло очень быстро. Меня отбросили к Аннушке, братки рванулись вперед, а мент уже прикрывался их боссом, приставив к его башке ствол. И во въедливых доселе глазах Борща я прочитал дикий ужас. Он, как мог, извивался, стараясь добраться врагу до горла, но только отодрал пуговицы воротника.
- Убери своих псов, - скомандовал ментяра.
Хлопок. Другой. Третий. Еще. Мордовороты повалились с дырками в головах, не от пуль милицейского пистолета. Сверху струйкой стек гравий.
- Пойдет? – чей-то силуэт отделился от стены, стал спускаться, держа наперевес оружие.
Черт! Я мог поклясться, что Борщ его знал. И по тому, как ахнула Аннушка – она тоже, но лишь отчаянней завыла, а бандюк, воспользовавшись заминкой, уже целился в фигуру.
Пулей Борщу раздробило кисть, он, айкнув, осел, зажимая руку. Мент наклонился за выпавшим стволом, зацепив лицо бандита чем-то висящим на шее, и тот вдруг забыл про ранение, пистолет, даже про стрелка, сопровождая взглядом медальон. Кажется, это были часы.
- Вы сговорились! Скоты вонючие! – взвизгнул Борщ.
Уж сколько рассказывали о его железном характере, видать, все неправда. Бандюк дрожал, взбивал грязь здоровой ладонью и чуть ли не лбом, вспоминал какого-то Кима. Истерил по-черному. А вот глаза мента все шире открывались.
- Ипаааать!
В следующий момент обоймы пистолетов разрядились в Борща, а ментяра по-заведенному щелкал затворами. Пустые стволы легли вместе с бандюганом.
Визитер прочавкал сапогами мимо Аннушки, попутно погладив ее спину винтовкой, постоял возле меня. Подмигнул без задора. В нем было что-то от Бабая, если бы тот похудел и накачался одновременно, а еще напялил странный наряд из вельветовой, рубленной по краям куртёнки и обычных трико, заправленных в болотники. На ускоглазой морде вился какой-то узор, а по телу бряцали феньки. Современный Чингачгук, мать итить.
- Помоги, а..., - шепнул я ему.
Стрелок глазами согласился. Затем приобнял ссутулившегося, скрипящего зубами мента, будто утешая.
-Ты здесь и по мою душу, - ментяра не спрашивал, констатировал как факт, - наркоша гребанный.
Он вывернулся и в подкате схватил оружие погибшего братка. Выстрелы жахнули одновременно, но у стрелка разве что на щеке зарделась кровавая полоска, а вот мент рухнул, харкаясь кровью.
- Я был чист, - вторично послышался голос «чингачгука», его фразы легко считались по пальцам.
Тут заголосила Анюта, поползла на коленях к стрелку, загребая земляную кашу.
- Санечка, миленький, прости. Я все для тебя сделаю, любить буду, жить с тобой. Азу готовить.
- Врешь.
- Врет, - поддакнул я.
Мент оказался живучий, закашлялся, приподнялся на локте, утирая с губ кровавые пузыри. Стрелок опустился перед ним на корточки.
- Знаешь, каково сидеть за наркоту? Когда нет друзей – ни в тюряге, ни на воле. Повезло. Нашлись добрые люди, и вот я вышел по УДО. А ты…
Он ткнул в мента.
- Ты…, - указал на Аннушку.
- И ты…, - пнул труп Борща.
- …думали только о себе, а на меня насрали. Но я не такая скотина.
- Ниночку воспитаю, - стрелок опустил бандюку веки.
Вновь наклонился к менту.
- Что попросишь?
- Мать… - просипел тот, - операция на сердце…
И сдох от пули в черепушку.
- Заметано, - сказал стрелок.
Аннушка все ползла, сопливясь.
- Сашенька, я ж родила от тебя, у нас сыночек в детдоме. Ему мама и папа нужны.
Выстрел.
- Только папа. А за сына благодарю.
Да уж… Офигительно я прогулялся. Дождь смывал с меня брызги чужой крови, в прибывающей воде тонули тела, и отнюдь не спасательной шлюпкой качался перевернутый зонт. В живых задержались только мы с «чингачгуком». Он достал клещи и, открывая рты мертвецам, вырвал у них по зубу. Потряс страшным ожерельем, как бы оценивая – хватит ли на нем места, сунул трофеи в карман.
- Мужик, спасибо тебе, - я готов был целовать ему сапоги. – Спасибо тебе, родненький!
Стрелок неожиданно улыбнулся таким же темным, как и сам, ртом.
- Вообще-то, ты мне и нужен. Вел тебя со станции. А эти просто удачно подвернулись - можно сказать, мой день.
- За что? – промямлил я.
«Чингачгук» стряхнул влагу с лысой головы.
- Холодно. Купил шапку. Ты уверял - норка. Повстречал шпану, шапку сняли. Хотел задать трепку хулиганам, но они мне эту хрень вернули и оборжали. Не норка это. Обыкновенная крыса. И насрать, что крыса – не срать, что запозорили. Им не простил и тебе не прощу. За крысу.
Я рад был оправдаться, только понимал – бесполезно. Кокнет, один х..р. Из-за какой-то норки или не норки, меня - простого перекупщика, хорошего человека, приравняет к мразям, что полегли тут. Но по правилам киллера-волшебника, оставалось последнее желание.
- Брат, мне просить не о ком. Только о себе. Жизнь за новую шапку, а?
Стрелок помотал головой.
- Хочешь водки? – достал из нагрудника флягу.
Я припал к горлышку, глядя в черный кружок дула. Спирт не согревал, даже не пьянил. Вот как получается - всем было что хотеть, о ком беспокоиться. А я, выходит, пустой. И перед смертью, кроме водки, желать нечего. Думал так, а сам пил. Старался не частить, но жидкость уже плескалась на дне, и каждый глоток приближал меня к вечному одиночеству.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 467
Замечания : 0%
Жаль. У Olly слив.
say, это уже входит в закономерность. Техническая победа. Выкладывай в произведения свою работу.
CREATTOR, спасибо за ведение дуэли.
Тема закрыта.
|
|
|
