Плот

  Мухин лежал на брёвнах, скованный полуденнойдремотой, когда участок моря на горизонте потемнел, а на фоне неба затрепыхался грязный парус. Поверил не сразу, ещё долго следил, как на волнах качается странная конструкция. Его даже начало раздражать, что чистое море заляпано
рваным полотнищем, пока воспалённое сознание всего на мгновение не пришло в себя – и Мухин сразу вскочил, слишком резко, от слабости едва не упал обратно, пошатнулся, нога задела голову Стрекловского.  
  - Глеб ты видишь?   
  - Нет.   
  - Тогда глаза открой.
  Стрекловскийоткрыл глаза и испытал похожий с Мухиным шок. Переглянувшись, они растолкали
Батова. Тот вгляделся в грязное пятно на волнах,  последние сомнения растаяли окончательно. Все трое видели плот, неизвестно как оказавшийся посреди моря.  
  - Так не должно быть…
   Это лучшее, что пришло в голову Стрекловскому, да и остальным тоже. Мухин первый сообразил проверить карту, заодно вытащил личный дневник, где поверх сухих отчётов о делах экспедиции
пятнами крови ложились брюзжание и обвинение всех, кроме себя. Немного полноватый, с мягкими чертами лица Мухин был самый эмоциональный в экспедиции и не стеснялся выражаться, отчего речь его обретала порой грубоватые обороты. Стрекловский, высокий, жилистый, он держался лучше всех, но бесцельное скитание по морю неумолимо подтачивало и его выдержку. Иногда он амыкался, не говорил и не отвечал, переживая приступы отчаяния. Батов находился где-то посередине, мог
воодушевиться, увидев рыбок в воде, и упасть духом, если горизонт внезапно темнел, доносились раскаты шторма.  
  Прошла неделя с того момента, когда их экспедиция потеряла ориентиры, или потерялась, смотря как оценивать ситуацию. С одной стороны они продолжали двигаться к цели, с другой – гадали велики ли их шансы быть найденными туристическим лайнером или военным судном.
   Возникший на горизонте плот не дал ответов и не отмерил начало нового события. Он словно плыл сам по себе, движимый собственными стремлениями и планами. А может просто наслаждался морем и
бескрайними просторами.
   Мухин принёс карту, развернул на ящике и прижал камнем, который на кой-то чёрт подобрал Батов ещё на берегу.   
  - Мы уже третью неделю двигаемся на восток, так? Тринадцатого числа мы видели на юге острова де Моля, значит до тринадцатого наш курс оставался верным. К двадцатому должен был показаться
берег Шако, но не показался. Выходит, с курса мы сбились в эти семь дней. Но где именно?   
  Мухин развернул на коленях дневник. Старая бумага пожелтела и выцвела ещё больше, приближаясь к состоянию древних свитков. Поверх жёлтых пятен и бесцветных разводов от солёной воды кривыми строчками ложились записи прошедших дней. Мухин подзаголовком отмечал каждый, и когда добрался до нужных страниц, обнаружил только их рваные корешки. С полминуты он
смотрел то на корешки, то переворачивал страницы. Стрекловский первый смекнул что сейчас будет, забрал дневник, повертел его, потряс над брёвнами…   
  - Кто-то их вырвал. Страницы.   
  - Они вырваны? – с недоумением спросил Батов, хотя сам видел что вырваны, и вообще никуда не отходил с момента, как проснулся.   
  Мухин сидел сперва молча, а когда энергии в нём накопилась под завязку, с места бросился на Стрекловского. Сбил того со складного стула, они упали на брёвна, Мухин замахнулся и въехал Стрекловскому в левый глаз. Сыграл фактор неожиданности, от второго замаха тот легко увернулся,
захватил руку, подтащил, рывком перекатнулся и теперь сам оказался сверху. Тяжёлый кулак, как молоток, раздробил нос Мухина, второй попал в глазницу. В этот момент опомнившийся Батов кинулся на Стрекловского, тот слегка пригнулся, Батов перелетел, крутнулся и его сбросило за борт.    Стрекловского это отрезвило, он слез с мычащего Мухина, лицо которого под струйками крови из носа отекало и синело. Батов в это время за бортом, вынырнув из воды, жадно хватал ртом воздух и выбрасывал руку, пытаясь уцепиться за брёвна. Третий раз пытаться не пришлось, за плечо
ухватили жилистые пальцы, закрывая собой солнце, Стрекловский вытащил Батова на
брёвна.  
  До полудня все трое следили за плотом. Дремля, тот покачивался на волнах, тряпичный парус, очень похожий на их собственный, слабо трепыхался на ветру. В какой-то момент даже возникла мысль, конечно же глупая, что это их собственный плот, и здесь в океане, как границы
литосферных плит, проходят временные границы. Возможно, они видят своё будущее. И чем ближе плот к ним подкрадывался, тем более чёткие очертания обретало невысказанное безумие. Они принялись считать брёвна, и насчитали двадцать четыре – ровно столько же было в их собственном. Поверх брёвен лежал настил из досок. Так было и у них. В центре плота нечто вроде лачуги, чтобы днём прятаться от солнца, и парус, натянутый на деревянные жерди. Но окончательный
удар нанес ящик, на котором прижатые камнем лежали жёлтые листы бумаги с рваными краями. Их рассмотрел в бинокль Мухин, и ему сперва никто не поверил, но когда бинокль сделал несколько кругов по рукам, экспедицию сковала тишина.  
  - Её зовут Тристана, - обронил Батов поздно вечером, в темноте под звёздами. – Каравелла-редонда в составе эскадры, поставившей себе цель обогнуть Африку. Снаряжена была гильдией купцов, везла
немного товаров и как гласят легенды – в сундуке у капитана хранилось много
золота.  
  - Намбы сейчас до берега добраться, - сонно отозвался Стрекловский.
   - Каравеллы и плавали вдоль берега, -буркнул Мухин.
   Стрекловский ответил без всякой вражды:  
  - Не только. Для морских плаваний они тоже годились.
   А вот в Мухине вражда не угасла. Как и обычно в таких ситуациях, себя он винить не стал за нападение. Ведь листы на другом плоту, и неизвестно что за листы. Может вовсе не из его дневника.
Конечно, не мог же Стрекловский их вырвать, ночью сплавать на плот и положить на ящике? Не мог, это и ребёнку ясно. Разумеется, с плотом ещё предстоит разобраться, а листы наверняка где-то здесь, в вещах Стрекловского или Батова, тот в своей скромности и зажатости мог промолчать, а на Стрекловского бросился для вида.  
  Мухин пролежал так полночи, смакуя самые гнилые мысли. Он не сводил взгляда с плота, который мерно покачивался на волнах в сотне метров. Доплыть бы. В сон ушёл, когда звёзды одна за другой начали таять в свете зари.
   Его разбудил радостный вопль Батова: 
  - Земля!.. Земля! Кабо-Верде! Сьерра-Леоне!
   - Не ори, раз не знаешь, - сквозь сон буркнул Мухин.
  В другой раз обязательно порадовался, но сейчас вообще не хотелось делить с этими двумя хоть какую-то радость.   Мухин сел, направив взгляд в другую сторону и делая вид, что земля не интересует.
   - Ну, что скажешь, - бодро сказал Стрекловский.– Возможно, нам помогут.
   Мухин только пожал плечами. Он смотрел вдаль океана, где на стыке неба и земли формировался тёмный сгусток грозы.
   - Шторм идёт, - ответил он нейтрально, лишь для того, чтобы никто не догадался о задуманном.
   К полудню земля отдалилась, словно берег отпихивал их подальше в надежде накормить бурю. Серые щупальца облаков расползлись по небу, закрыв солнце, в глухой черноте горизонтальная молния всего на миг обозначила кривую пасть укрывшегося за тучами монстра.
   Стрекловский по-прежнему сидел невозмутимый, но бодрость ушла, он всё чаще посматривал на пока ещё далёкий, но уже реальный шторм. Батов лежал на краю плота, его рука лениво касалась воды, он опять поник, хотя пару часов назад радостно скакал, увидев землю. Мухин же выжидал.
Его интересовал только плот, который вроде бы начал отдаляться. Пора было решаться. Едва первые струи дождя хлестанули по водной глади, он встал, стянул быстро намокающую футболку и прыгнул в воду. Вода заглушила звуки, на миг всё стало тихо, вынырнул и усилено заработал ногами, далеко вперёд выбрасывая руки.В спину долетел голос Стрекловского, но слов было не разобрать. Он плыл что есть сил, гонимый надуманной злобой. Плот становился ближе. Трепещущиеся на ветру края листков подгоняли сильнее. Мухин боялся, что ветер может их стащить в воду, если плот подбросит на волнах, это вполне вероятно.  
  Ему что-то кричали, но было плевать, рука ухватилась за край бревна. Подтянулся, рывком втащил себя на плот. Только сейчас, будто слова нашли лазейку в ливне, услышал радостный вопль Батова:    - Нашёл! Нашёл!..   Он стоял на краю плота, тыкал пальцем вводу. Рядом стоял Стрекловский,  махал рукой, призывая плыть обратно.  
  - Тристана! Каравелла-родонда! Прямые парусы, а не латинские… Это точно она!
   Мухин отмахнулся, хотя в душе немного кольнуло. Они ведь за этим плыли. Он подошёл к ящику, листы трепыхались, прижатые доской. Сомнений не осталось – это страницы его дневника. Исписанные его почерком. Ещё больше смутило осознание что стоит на таком же плоту, как сейчас
Батов и Стрекловский.  
  Стащил рюкзак, вытащил завёрнутый в плёнку дневник. Раскрыл и чтобы удостовериться в точности приложил рваные края к краям листков.  
  - Чёрт, - только и сказал Мухин.    Он аккуратно вытащил листки из-под доски и стал читать. Глаза побежали по строчкам, время словно остановилось…  

   «Я подрался с Стрекловским… наутро признал что не прав… весь день мы ждали берега, но кроме океана другого мира тут нет… ночью жутко холодно, слышал раскаты грома»…   
   Мухин облизнул пересохшие губы.   
   «… это Батов первый нашёл корабль. Ни я ни Стрекловский к открытию отношения не имеем. Мы бы вообще ничего не заметили, если бы этот… если бы он не лежал на краю плота, забавляясь с водой…»  

   Мухин поднял голову. Батов скакал по плоту, как дурак. Стрекловский сдержанно ухмылялся. Идиоты, подумал Мухин.  
  Рука сама вытащила карандаш, которым он столько дней аккуратно записывал события экспедиции. Под ливнем, закрыв телом дневник, быстро расставил даты на новых страницах и вписал то, что должно было быть, а не что произошло. Вырвал страницы и подложил взамен старых, а старые…
подумав, смял и выбросил в воду. На душе стало легче.  
  Впервые за последние дни Мухин ухмыльнулся, прыгнул в воду и поплыл обратно.


Дуэль закрыта