Ночью плато становится неотличимым от океанского дна: сплошная черная мгла, и ни одной звезды на небе. Всему виной пылевая буря, взметнувшая тонны песка и погрузившая окрестности Оазиса в мрак. Даже Деймос пропал из виду, хотя должен находиться сейчас над горизонтом. В такие моменты кажется, что пребываешь в другом измерении, лишенном пространства и времени. И если подумать, провалиться в безвременье не худшая перспектива, учитывая, насколько это место осточертело.

Сижу на склоне холма, и сквозь прибор ночного видения смотрю в сторону руин «ОАЗИС-1», оставив «акулу» возле дороги. При виде железных ребер создается впечатление, будто это останки не так давно затонувшего цеппелина. А разбросанные вокруг него модули выглядят как батискафы, миссии которых провалились. Со временем ощущение, что нахожусь под толщей воды, с таким пейзажем только усиливается. Жуткое место.

Ждать ближе к останкам опасно из-за высокого уровня радиации, а отсюда, скорее всего, мало что удастся рассмотреть. Через минуту все-таки различаю над холмом шлейф пыли, будто кто-то начал вырывать из-под земли гигантский шнур. Это Лью, летит на своем порше, вздымая клубы пыли. Кроме песчаного хвоста больше ничего не вижу, но думаю, он направляется прямиком к руинам, следом за расчищающим путь прозрачным диском «метлы». Сейчас и проверим его болтовню насчет волшебного кролика.

Не проходит и полминуты, как в шлеме появляется шелест:

– Не знаю, увидишь ли ты оттуда весь фокус. Лучше внимательнее следи за радаром и засеки время.

На фоне его голоса слышу, как мотор электрокара набирает обороты, и как «метла» начинает усиленно гудеть. Представляю, каким безумцем он смотрится сейчас за рулем: пират, готовый напороться на коралловые рифы, просто потому что верит собственным байкам.

– В левом рукаве – ничего.

В динамиках появляется треск стекол, будто спорткар летит сквозь рой мошкары. На таких скоростях частицы почвы превращаются в град, а крупный кусок может даже оставить на лобовом стекле трещину. Постепенно поток зерен усиливается, и я практически вижу, как стрелка его спидометра начинает зашкаливать.

– В правом рукаве – ничего.

Зеленая точка на циферблате все быстрее подползает к пятну, напоминающему скелет кита. Затем пропадает из вида и…

Возле останков завода раздается грохот, похожий на мощные раскаты грома. В какой-то момент ловлю себя на мысли, что Лью врезался в торчащий кусок железа или налетел на каменную глыбу. Но тут же приходит понимание: с такого расстояния подобный звук услышать просто невозможно, потому что акустика здесь ни к черту. Случилось явно что-то другое.

Над заводом всплывают сизые клубы песка, и это единственное, что мне удается разглядеть. Совершенно не улавливая суть происходящего, перевожу взгляд на радар и вижу: точка снова появилась, но уже в другом конце циферблата. А это может означать только одно – Лью мгновенно переместился больше, чем на полмили, и как ни в чем не бывало продолжает двигаться с другой стороны холма.

– Как тебе такое, Боб Уильямс? – шелест в динамиках появляется так же внезапно, как исчез.

И я в ступоре.

Голова начинает гудеть от попытки осмыслить произошедшее и понять, как на это реагировать. Я даже не заметил, как успел подскочить на ноги и взобраться на вершину склона: никогда еще не испытывал такого страха и замешательства одновременно. Неужели его разговоры про червоточину чистая правда?

Не будь у меня в руках приборов, я бы решил, что возле руин завода случилось что угодно – от внезапно начавшейся аномальной грозы до необъяснимого взрыва двигателя (который априори не способен с такой силой рвануть). Но я бы ни за что не подумал, что объяснение может оказаться настолько же невероятным, насколько и простым: невидимое поле существует, и в его пределах действительно открывается червоточина.

А ведь еще два дня назад мысль о кротовой норе возле «ОАЗИС-1» казалась трепом наркомана, которому неплохо удается «Кровавая Мари». Его желание доказать, что червоточина реальна, я принял за попытку реабилитироваться, которая по моим представлениям должна была закончиться чем-то вроде: «извини, мост развеялся. Но клянусь, я говорил правду. Как видишь, даже сам готов был проверить». А теперь все это произошло буквально у меня на глазах: он исчез в одном месте и появился в другом. Целый и невредимый.

– Кстати, нет здесь никакой радиации. Наверняка это дерьмо выдумали, чтобы никто сюда не совался.

Не слышу, что он говорит. Или не хочу слышать. Минуту назад материя преодолела пространство без затрат времени, и это невероятно. А он рассуждает про какую-то радиацию. Точно псих.

– Ты здесь?

Уйма вопросов приходит на ум: как это работает? насколько опасно для жизни? что это вообще за штуковина? почему его порш не выкинуло в космос или не зарыло под грунт? распадется ли теперь континуум?.. Озвучиваю же самый идиотский:

– Там что-то было, когда ты проскакивал?

Молчит. Или задумался, почему я все это время не выходил на связь, или прислушивается к своим ощущениям в момент «прыжка». Через несколько секунд отвечает:

– Ты имеешь в виду свет в конце тоннеля?

Не могу понять, в прямом он смысле или переносном. Но это и не важно, потому что ни то, ни другое я не имею в виду:

– Видно ли эту штуку, когда к ней подъезжаешь?

Вздыхает. Видимо, пытается подобрать слова тому, что почувствовал, когда продырявил пространство. Наконец, прокашливается и говорит:

– Ничего не видно. Просто появляется ощущение, что ты сейчас окажешься на той стороне. А потом становится ясно, что это не просто ощущение, а так оно и есть. Короче, когда будешь перемещаться, ты поймешь, что это именно оно. Если ничего не почувствуешь – тормози, чтобы не врезаться в железяки или еще во что-то. Лучше – попрактикуйся.

Разумеется, попрактикуюсь. Когда хоть каплю приду в себя. В голове не укладывается, насколько зыбкими оказались мои представления о пространстве и времени. Неужели такая жуткая штуковина, как кротовая нора, может существовать в реальности? и опасно ли «открывать» ее практически на поверхности планеты?

Допустим, она не может образовываться за пределами поля, а точнее – его гребней (как объяснял Лью, кротовина может раскрываться только в тех областях, где волна накладывается на волну, то есть чуть выше поверхности платформы). Но означает ли это, что весь остальной пространственно-временной континуум в безопасности? Почему-то мне так не кажется…

В любом случае, какие бы подводные камни не таились в этой штуковине, и как бы пугающе все это не выглядело, подобные мысли не остановят меня: я готов на все ради победы, и не сверну, даже если придется нырнуть в безвременье.

Но для начала нужно научиться ездить по бездорожью, и желательно на хороших скоростях…

 

Утром о комплексе «ОАЗИС-1» поговорить особо не с кем. На орбите третий день висит грузовой «Меркурий», а оформлен и разгружен он только наполовину. В док опускается очередной шаттл с контейнером, и нужно рассортировать его содержимое по беспилотникам. Работа проще некуда. Но после того, что случилось ночью, даже дергать рычаги крана кажется непосильной задачей: ощущаю себя словно лист бумаги, который сложили пополам и продырявили карандашом.

На все вокруг смотрю по-новому, будто пространство обрело свойство вроде хрупкости. Даже порт, в котором я работаю уже два года, больше не кажется чем-то привычным: желтые скелеты кранов, погрузчики с торчащими бивнями, ржавые пузыри офисных модулей и возвышающиеся над ними диспетчерские кабины – все теперь кажется искусственным и декоративным, словно макеты, залитые эпоксидной смолой…

– Не спать, Нил! – кряхтение голоса в динамиках возвращает меня к реальности, – Ты же сейчас врежешься!

Смотрю на контейнер и едва успеваю дернуть рычаг – как бы шуточно не звучал тон Тима, напарник оказался прав: я чуть не сбил контейнером погрузчик.

– Неужели еще столько же? – спрашиваю просто так, чтобы поддержать разговор. На самом деле мне не так уж и важно, сколько контейнеров осталось на «Меркурии». Мысленно я продолжаю находиться у останков завода.

– Меньше, – вздыхает, будто ему осточертело ждать, когда закончится подача груза, – Часть контейнеров забраковали, потому что сильно фонят. Плохо упакованные батарейки, короче.

Недолго думая, решаю спросить:

– Кстати, насчет радиации – ты что-то слышал об экспериментах под прикрытием «Оазис один»?

На миг замолкает – чтобы зафиксировать рычаг, судя по щелчку.

– Ты про тот проект «Перпетуум мобил», о котором все заговорили после коллапса?

Значит, что-то слышал. Уже интересно.

– Да. Что скажешь по этому поводу?

В динамиках раздается ни то кашель, ни то смех. В какой-то момент начинаю жалеть, что спросил – по его тону можно предположить, что это какая-то чушь вроде марсианских катакомб или травы в районе Скиапарелли. И тут неожиданно для меня он говорит:

– Скажу, что они доигрались, вот что. Все эти опыты с антиматерией всегда заканчиваются или взрывом, или мощным облучением. Думаешь, там постарались фанатики, которые хотели предотвратить войну на почве терция? – берет паузу, хотя вряд ли дожидается ответа на вопрос, потому что вопрос скорее риторический. Замечаю в иллюминатор, что он просто увлечен водружением ящика на зерновой беспилотник. И похоже операция пошла не совсем удачно, так как ящик чуть не опрокинулся, – Смешно.

В его голосе чувствуется разочарованность наукой, причем ближайшие лет на сто. И это позиция большинства жителей Оазиса, которую я никогда не разделял. Да, «заморозка» канула в лету, потому что оказалась опасной для жизни. Да, что-то случилось с заводом, и скорее всего из-за научных экспериментов. Но всего два события не должны характеризовать научно-технический прогресс в целом. Просто с момента обнаружения терция началось что-то вроде золотой лихорадки с лошадиными скачками. А еще – несколько сфер деятельности оказалось не в тех руках. Только и того.

После рабочего дня направляюсь не в бар, а сразу на стоянку за «акулой». Предстоит долго и нудно изучать местность и прокладывать маршрут, поэтому начать нужно немедленно. А если я планирую небольшое отклонение от заезженных мест – в сторону завода – быть может, придется еще и пройтись там несколько раз «метлой». Так что о всякой ерунде вроде бара или виртуального сна в ближайшее время можно забыть.

 

 

Тренироваться без инструктора еще сложнее, чем следить за маршрутом без штурмана. Ни первого, ни второго я себе позволить не могу, поэтому остается полагаться лишь на собственные силы. И еще – на штуковину возле «ОАЗИС-1», про которую, надеюсь, больше никто из участников не знает. А большинство из них уж точно опытней меня, так что расклад не из лучших.

Остаток денег уходит на батареи, запасные колеса, «синхрофазотрон» (который я решил приобрести, когда ощутил на себе всю прелесть энергетического импульса) и целую уйму починок, несколько из которых капитальных. Оказалось, в свое время Фин разобрал на запчасти почти половину коллекции, после чего решил наладить доставку электрокаров и всего необходимого для их обслуживания. Другими словами, каждый крутится как может.

Синемаскопы наверняка прослушиваются, поэтому я не говорил Мэй насчет идеи «срезать» путь. Она считает, что участвовать в чемпионате Меридиана так же опасно, как «летать на Тесла вдоль пояса астероидов». И хоть я ни за что ей в этом не признаюсь, Мэй даже не представляет, насколько права: Оазису выгоден вид спорта, в котором участники расшибались бы насмерть. Но ради билета домой я готов рискнуть.

Труднее всего будет переплюнуть такого соперника, как Рэй Линк. Я никогда не сталкивался с ним ни в баре, ни в автомастерской Фина, ни где-либо еще. Поэтому его образ кажется мне еще более легендарным, чем говорят о нем старожилы. А говорят они о «звезде рок-н-ралли» довольно много, хоть и не все из этого может оказаться правдой.

Рэй Линк застрял в Оазисе не так давно, но в кругах пилотов успел прославиться как ездок первоклассный. В прошлой жизни он был счетоводом, живущим от одной аферы к другой и просаживающим деньги на все то, что сводится к девизу рок-звезд (кроме рок-н-ролла). «Зарплата мертвым душам», откаты от договоров с контрагентами, оприходование товаров по завышенной цене и куча других схем – вот, что заменяло ему рок-н-ролл. Причем прибыль от таких «концертов» была сравнима с гонорарами гитаристов вроде Пола Фингера или Джо Бакарди. Даже после запрета криоконсервации ему все-еще хватало денег, чтобы покинуть красный город. Но как это часто бывает, пока Рэй отходил от наркотического угара, фирма заподозрила неладное и решила под него копнуть, вырыв тем самым мошенническую яму размером с кратер Стикни. В итоге все награбленное ушло у Счетовода на то, чтобы откупиться от суда и приобрести себе на сдачу электрокар.

Конечно, мастерство Рэя сильно приукрашено, потому что в спорте он не так давно. Тем не менее, две победы подряд нельзя назвать обычным везением. А если учесть, что участвовал он всего три раза, и все три раза побеждал – это уже становится похожим на закономерность. Да что там говорить, чертов аферист словно открыл в себе новый талант. Не могу только понять, что заставило его пропустить один из чемпионатов в позапрошлом году, и можно ли сейчас рассчитывать на этот пункт.

А еще не ясно, почему звезда Рэй Линк, взявший столько гран-при, до сих пор торчит в Оазисе. Может, он влез в долги, чтобы не загреметь за решетку, и теперь выплачивает их. Или решил накрутить денег на чемпионатах, и через пару лет вернуться домой миллионером. Если так, то на этот раз мастерство ему вряд ли поможет, потому что решающий козырь теперь в моих руках. С другой стороны, не так легко будет победить легендарного пилота, даже зная про дыру в заборе.

Еще один гонщик, которого сложно будет превзойти – Рам Вольф. Этот коренастый австриец так часто зависает в автомастерской, что не пересечься с ним было невозможно. Его бордовый порш 953 постоянно всмятку, поэтому мне сразу стало ясно: решимости ему не занимать. Еще Вольф соперник серьезный хотя бы потому, что на его счету две победы. А причину, по которой он все еще в Оазисе, я узнал из первых уст, хотя эта история чуть не стоила мне жизни.

А дело было так: прихожу в автомастерскую за порцией батарей и вижу, как Фин снова возится с бордовым поршем. Снимаю шлем, приветствуюсь и спрашиваю, долго ли ему еще зависать в яме, на что слышу испанское «так себе». Решаю подождать.

Миную колоннаду покрышек и наталкиваюсь на самого Вольфа, сидящего среди запчастей с банкой «сезама». Тень стеллажа лежит на столе как паутина, делая это место не просто унылым, а мрачным-в-клетку. Вольф же похож на профессора кафедры по психологии, который забрел не туда – настолько серьезен и проницателен его взгляд, особенно вместе с резкими чертами лица. Лишь несколько штрихов выбиваются из «образа доктора наук» – левый висок заклеен, а над бровью два параллельных шрама и следы швов. Везучести ему тоже не занимать, если сумел пережить несколько разгерметизаций.

Вольф ставит банку возле шлема, проводит рукой по щетине и спрашивает:

– Может, партейку?

– Если спроецируешь: у моего циферблата заряд на нуле, – беру стул и сажусь напротив, с мыслью, что это неплохая идея, чтобы скоротать время.

Он достает из-под стола деревянную доску:

– Есть кое-что получше.

Кладет ее на стол, оглядывается и берет с полки какие-то маленькие штуковины:

– Вместо офицера возьмем штекер, а турель заменим резистором.

Отлично, думаю. Нет способа лучше узнать врага, чем дружеская партия в шахматы. Насчет врага я конечно преувеличиваю, но друзьями соперников ралли тоже назвать сложно. По крайней мере, здесь.

Спустя пару ходов решаю завязать беседу:

– Я слышал, ты был пилотом пассажирского корабля.

Он продолжает смотреть на доску насупившись. Наверное, как и я – с непривычки после голографических фигур, потому что расклад пока не такой напряженный. Затем перекрывает резистор пешкой и говорит:

– Недолго. Пока не лишился свидетельства, – облокачивается на перило, делает глоток из банки, – Причем, по весьма неприятному стечению обстоятельств это случилось именно здесь.

Догадываюсь, в чем дело, но решаю спросить:

– И как же так вышло, если не секрет?

Вольф приглаживает пластырь, смотрит на меня, и взгляд его становится мрачным:

– Когда я собирался в очередной рейс из Оазиса, у меня обнаружилось то, что сейчас носит название дефроз нервной системы. Тогда еще никто не знал о «ледяной болезни», но невыносимые головные боли говорят сами за себя. Позже дефроз был выявлен у всех пилотов без исключения, ввиду издержек профессии, – переводит взгляд снова на доску, – Кстати говоря, это и положило начало полному запрету криоконсервации.

После этих слов Рам касается ферзя, затем отрывает от него палец и начинает смотреть куда-то в сторону, явно копаясь в неприятных воспоминаниях. И тут, не отводя взгляда от стены, говорит:

– А еще через некоторое время дефроз обнаружили у моей супруги.

Интересно, почему «ледяная болезнь» стала бичом пилотов? Почти машинально спрашиваю:

– А что это за «издержки профессии» такие?

Рам смотрит на меня, подняв брови:

– Тебе ведь известно, что пассажирские лайнеры управляются… управлялись раньше тремя пилотами?

– Вроде как посменно?

– Да. – он допивает банку до дна и делает ход конем, его взгляд снова становится профессорским, – При этом один пилот вел судно, а двое пребывали в состоянии фростации. Иными словами, разморозка и заморозка каждого из пилотов происходила раз в двое суток. Такая частота практически неизбежно приводит к дефрозу. Впрочем, у некоторых болезнь начинала развиваться уже после единичной процедуры.

Отвечаю на его ход хитростью, которая наверняка в кругах гроссмейстеров как-то называется. Затем спрашиваю:

– Как у твоей жены?

Он принимается к очередной уловке, скармливая мне пешку, и попутно отвечает:

– Нет. Моя супруга пользовалась криоконсервацией не менее часто, потому что придерживалась такого же графика, как у меня. Полагаю, многие так делают, когда ждут кото-то с рейса. Вернее, делали.

Загоняю офицера в угол, теряя тем самым коня. Могло быть и хуже, но сведения про «ледяную болезнь» интересуют меня больше, чем игра.

– Но ведь эта штука считается смертельной, разве не так?

Он снимает с доски еще одну фигуру, вздыхает и говорит:

– Да, но к счастью она излечима. И несмотря на то, что бывшим пилотам полагаются льготы, мое лечение обошлось мне в половину премии, а на лечение супруги ушла практически полная ставка.

Смотрю на него с удивлением, пытаясь понять, что пошло не так. Вопрос сам срывается с языка:

– И ты решил в итоге поселиться в Оазисе?

Он замирает, и на его лице читается полное замешательство:

– С чего ты взял?

По реакции Вольфа понимаю, насколько мое предположение далеко от правды. Но все равно не ясно – что его здесь держит? Решаю продолжить мысль:

– Оставшейся половины как раз хватило бы на дорогу домой.

– Нет никакой оставшейся половины, – на миг он чуть не вышел из себя, но быстро вернул самообладание, сосредоточившись на игре, – Все остальное я потратил на коррекцию зрения и борьбу с зависимостью.

До этого момента я и подумать не мог, что тип вроде него может на чем-то торчать.

– «Ви-зи»? Неужели и ты туда же?

Он приставляет пальцы к вискам, закрывает глаза:

– При дефрозе головная боль адская. Нужно было чем-то ее заглушать. А из наиболее эффективного в Оазисе только винилзергин.

Теперь ясно, зачем он снова ввязался в гонки самоубийц. Так же, как и я, впрочем.

– То есть, сейчас ты борешься за билет?

Тут на лице Вольфа впервые появляется что-то вроде ухмылки:

– Полагаю, никто не участвует в гонках ради гонок. Ты ведь тоже пришел к этому не из желания стать новым Томом Кристенсеном, не так ли?

Ничего не остается, кроме как согласиться. Тут он в точку.

– Ты прав. Я застрял здесь из-за терция, да еще и притащил с собой жену. Потом случилось это дерьмо с заморозкой и…

– Так ты в Оазисе с женой?

Откровенность за откровенность, думаю. Хоть и не стопроцентная.

– Нет. У меня оставалось денег на одну путевку, и я убедил ее вернуться обратно.

– И она согласилась?

Понимаю, как это прозвучало для человека, который не в курсе всех деталей. Но про сорвавшуюся махинацию, которая делает меня похожим на «Счетовода», я точно умолчу.

– Мне пришлось ее обмануть, сказав, что я полечу следом. Ну, не совсем обмануть, потому что я и сам так планировал. Но позже, чем она думает.

Он ставит мне шах, и его ухмылка становится шире. Но мне почему-то кажется, что не из-за игры.

– Позже – значит после победы в чемпионате. Верно?

Съедаю конем штекер, избежав тем самым угрозы.

– Вернее и не скажешь.

Целиком переходит на смех. Затем подрывается, как на пружинах, и направляет на меня ламповый револьвер. От неожиданности я даже не сразу понял, что произошло, но когда заметил уставившийся на меня глазок дула, все стало на свои места: передо мной свихнувшийся психопат, способный на что угодно. А значит, угроза более, чем реальна.

От этой мысли мгновенно пересыхает в горле, и кажется, будто по жилам пустили ток. Все вокруг перед глазами начинает меркнуть, кроме одного – черного отверстия размером с булавку, из которого вот-вот может вылететь заряд. А еще – безумного взгляда наркомана, которому ничего не стоит нажать на спусковой крючок. Тем более в таком состоянии.

Пауза затягивается. На ум ничего не приходит, кроме как сказать:

– Ты что, забыл вмазаться? У тебя же ломка.

Проговариваю, и только после этого осознаю, насколько неплохой ход – дать понять, что тут замешана третья сила. Или хотя бы что я так думаю. Все-таки, в стрессовой ситуации мозг работает по-другому, выдавая идеи, которые в обычном состоянии в голову бы не пришли.

Он продолжает смотреть на меня, как псих, у которого сдали нервы и который почти нашел отдушину. В следующее мгновенье его взгляд начинает становиться трезвым, и он говорит:

– Не знаю, что на меня нашло. Расщепить тебя на атомы прямо здесь – крайне неразумно.

Слышу шорох – у порога появляется Фин. Лица его не вижу, так как мое внимание все еще приковано к револьверу. Но скорее всего, на нем читается шок.

– Эй, хотите поубивать друг друга – идите в открытый космос, – грохот говорит о том, что Фин бросил в кучу хлама какую-то железяку, – Здесь территория Чили, поэтому отвечать будете по всей эль ригор дэ ля лей.

Не передать словами, какую волну облегчения я испытал в этот момент: как будто неведомая сила, все это время державшая меня за шиворот, наконец, отпустила и позволила дышать. Мозг снова начал соображать нормально, и на смену животному ужасу пришло полное осознание ситуации: чертов отморозок в самом деле мог испепелить меня, не оставив и следа. И наверняка убийство сошло бы ему с рук, избавься он сразу же от остатков тела. Так что мне просто невероятно повезло, что его гребаный приступ (или как это назвать?) случился в автомастерской, а не где-нибудь в другом месте, лишенном датчиков и свидетелей.

Нужно отдать должное Фину: своим появлением он буквально спас мою задницу. Кто знает, чем бы все закончилось, если бы не «бог из машины». Да еще и с пистолетом для девятидюймовых гвоздей в руках.

Выхожу из салона, переваривая вынесенный урок: соперников ралли Меридиана можно считать полноценными врагами. У каждого только одно на уме – любыми путями вырваться из Оазиса, даже если придется кого-нибудь устранить. Наверное, это что-то вроде психоза на почве замкнутого пространства. Что ж, теперь я буду готов к подобным выпадам.

Нужно постоянно быть начеку. А еще лучше – обзавестись оружием.

 

 

Достать ламповый револьвер в Оазисе не так просто, как я думал. Помогла Сью – сестра Ника Флетчера, у которой оказалась парочка полезных связей. К счастью, договариваясь с оружейным бароном, она еще не знала, что я их соперник по ралли. В противном случае, стычки вроде той, что произошла в автомастерской, все еще представляли бы для меня реальную угрозу.

Ради чувства безопасности пришлось влезть в долги, но Лью тип адекватный. После нашего уговора ему больше не на кого рассчитывать, чтобы свалить из города. Поэтому, когда он узнал, зачем мне нужны деньги, недолго думая согласился и одолжил пару сотен с задатка. Правда, неохотно: Лью не хуже меня понимает, что выплачивать долг может оказаться некому.

От него же я узнал историю Ника и Сью.

Брат и сестра Флетчеры прилетели сюда не просто ради терция. У них был проект по переработке руды, который должен был удешевить возню с добычей «частиц третьего спутника» (кстати, вся эта чушь про третий спутник Марса, который целиком состоял из терция, в научных кругах даже не обсуждается. Странно, почему название прижилось). Ник геолог, а Сью – химик, но в этом деле им пришлось выравнивать свои знания, так как по отдельности они бы мало к чему пришли.

И вот, закончив с теорией, Флетчеры направились в «ОАЗИС-1» со всем необходимым оборудованием, чтобы проверить идею на практике. И пока находились в заморозке на борту, комплекс по добыче терция взорвался. А по прибытию в красный город их ждал сюрприз гораздо хуже, чем прогоревшая нобелевская премия. Хотя и не настолько дерьмовый, как в случае с Вольфом, схлопотавшим ледяную болезнь и целиком двинувшимся умом. Так что все относительно.

В ралли Ник такой же новичок, как и я, что уже радует. Но в отличие от меня, у него есть неоспоримое преимущество – Сью решила взять на себя роль штурмана. Это не делает его опытней, но избавляет от кучи работы и дает больше времени сосредоточиться на тренировках. Обнадеживает лишь мысль, что Сью вряд ли сделает на своей карте пометку «кротовая нора» протяженностью в полмили.

Признаться, эта штуковина рядом с заводом до сих пор меня пугает. Я так и не решился испытать ее лично, а сделать это нужно. Лью сиганул туда прямо при мне, причем так ловко и уверенно, что скорее всего делал это не раз. Видимо, он не соврал, говоря, как давно совершил для себя открытие. А если так – с тех пор прошло достаточно времени, чтобы заподозрить в нем какие-то изменения. На вид же Лью абсолютно здоров (не считая давней хромоты и покраснения глаз), причем как физически, так и психически. Правда, нужно быть психопатом, чтобы соваться в такое место.

Похоже, я психопат.

До чемпионата остаются считанные дни, поэтому сейчас или никогда. Я и так слишком долго оттягивал этот момент, проезжая во время пробных заездов мимо и отнимая пятнадцать секунд от результата. А выходить на гонку, не обследовав червоточину, было бы краем идиотизма. Кто знает, насколько сильно повлияет на меня скачок в пространстве, и смогу ли я продолжать после этого вести машину. Вот и проверим.

Доезжаю до останков комплекса и ловлю себя на мысли: мозг начинает перебирать сотни причин и поводов, чтобы не делать этого. Даже лиловые сумерки кажутся не просто предрассудком, а предостерегающим знаком. От страха перед неизвестностью железные ребра начинают выглядеть пугающе – будто их пыталась заживать невидимая сила, притаившаяся между скелетом конвейерной башни и диспетчерской. Хотя на самом деле кротовина совсем в другой стороне: напротив одного из модулей, над присыпанной песком платформой.

Останавливаюсь в полумиле от завода, чтобы собраться с духом. Замечаю, насколько удобное это место для того, чтобы срезать путь: справа обзор на платформу перекрывает холм, а слева – склон кратера. Здесь во время чемпионата я пропаду из виду – если, конечно, на двадцать первой миле за мной все еще продолжат следить. Нужно будет проверить, так ли все удачно на той стороне.

От последних слов начинают шевелиться волосы на затылке. А от попытки осмыслить, что это все собой представляет – стынет кровь. Я куда-то провалюсь в районе платформы и окажусь на той стороне… чего? пространственного мусоропровода? Останется ли все вокруг прежней реальностью, или это будет уже что-то другое? что-то потустороннее?

Думаю о Мэй. О том, как снова увижу ее, когда «прыжок» гарантирует мне победу. О том, как буду вспоминать вместе с ней обо всем произошедшем – будто это самое идиотское, что могло с нами случиться. Хотя гораздо глупее было бы проехать мимо червоточины и проиграть, оставшись в сотнях миллионов миль от Мэй настолько долго, насколько затянется научно-технический кризис. Может даже навсегда.

С этими мыслями страх почти проходит, включается рациональное мышление. Вспоминаются расчеты, произведенные Лью, и тут же делаю поправки: масса «акулы» тонна с четвертью, значит ее вес в состоянии покоя – меньше полтонны. «Масса червоточины», если так вообще можно сказать – тридцать пять тонн, и она вроде как прилипла к платформе, находясь в состоянии покоя. Ставим между массой и весом знак равенства, потом делим на три: одиннадцать с половиной. Чтобы кротовая нора «заметила» меня и раскрылась, нужно весить минимум столько же, сколько она. Применяю формулу, и выходит, что необходимо разогнаться до девяносто одного метра в секунду. Проще простого.

Не считая одной тонкости, не предусмотренной в формуле: равнина за платформой усеяна булыжниками, будто сотни стоунхенджей после землетрясения. Если «трамплин» не сработает, на такой скорости безжизненные каменные крокодилы разорвут меня и мою «акулу» в лохмотья.

Что ж, один шаг для человечества, и одна педаль в пол – для человека.

Увидимся на темной стороне Луны, Мэй.

Давлю на газ, колеса словно начинают дымить оранжевым дымом. Машина срывается с места и пускается рассекать пустыню, взметая клубы песка и ускоряясь. Останки завода и склон холма будто устремляются навстречу, а все что позади мгновенно исчезает в бордовой мгле. Никогда еще не был так близок к ощущению полета сквозь космическую пустоту, как сейчас.

Приближаюсь к платформе и начинаю понимать, о чем говорил Лью: ощущение, будто я уже переместился, и осталось только дождаться, когда меня догонит моя же тень. Хотя, я бы по-другому описал это чувство: словно червоточина тонкой ниткой потянулась ко мне – как хвост водоворота к сливу раковины – и в хвосте этом просматриваются очертания как моего спорткара, так и противоположного конца равнины. Наверное, это что-то вроде галлюцинации, потому что передо мной явно ничего похожего на воронку. Скорее пузырь воздуха с пылью внутри, и то без каких-либо контуров. Неописуемое зрелище, но сразу становится ясно: это именно оно.

И тут над платформой вздымается густой вихрь песка, в котором буквально можно раствориться. В этот момент ловлю себя на мысли – если все получится, во время чемпионата это тоже будет играть на руку. Песчаные смерчи явление не редкое, и нет ничего паранормального в том, что один из них вырос до гигантских размеров. Пусть он и похож на взрывную волну в обратной перемотке – может, просто так пересеклись потоки ветра. Хотя не об этом сейчас нужно думать, а о том, какого…

…черта я все-еще не на той стороне? Что это? Получилось?

От шока теряю управление и чуть не опрокидываюсь. Едва выравниваю руль и тут же понимаю: от булыжников, на которые я несся, и следа не осталось. Это уж точно, иначе мне пришел бы конец.

Но получилось ли?

Видеть со стороны не то же самое, что сделать самому. Я действительно в другом конце равнины, и то, как сильно это поражает воображение, не передать словами. Человеческий мозг не способен переварить такой опыт, вот и все что приходит на ум. Поэтому, нужно просто принять как данность – в одно мгновение я переместился на полмили и оказался за холмом, а руины завода и россыпь камней остались где-то позади.

Точно так же позади скоро останется Оазис. Теперь я точно не сверну с пути.