Глава средняя.
Война – это ад…
Место действия: д. Чижи, Украина. Дата: отктябрь 1941. Время: день.
Жители деревни Чижи ещё вчера до последнего не верили в то, что началась война. Он успокаивали друг друга, говоря, что их просто пугают войной, что враги не прорвутся, повернут назад и всё закончится… Но в полдень из Еленовских карьеров приехал лейтенант Комаров. У него был автомобиль «ГАЗ-М1», перекрашенный в болотно-зелёный защитный цвет, на колёсах которого налипло столько грязи, что вообще удивительно было, как он проехал по раскисшей от дождей, глинистой грунтовке.
Катерина кормила своих кур, выгнав их из курятника на задний двор, когда в ворота к ней неожиданно постучали. Катерина удивилась: она никого так рано не ждала… Её муж Федор – в поле, и будет работать там до вечера, ремотировать трактора…
Оставив кур клевать, она бросила ведёрко с остатками проса и побежала к воротам, чтобы увидеть того, кто так усердно колотил в них кулаком. Небо слегка развиднелось, и дождь перестал, превратившись в сырость, но с запада надвигалась новая туча – грозовая, похожая на высокую тёмную гору.
- Видчиняй, хозяйка! – крикнули за воротами, когда Катерина приблизилась – недобро как-то крикнули, страшно. Катерина поёжилась, отодвигая задвижку и открывая крепкую калитку.
- Доброго дня, Катерина! – незваный гость громко поздоровался, и Катерина тут же узнала его.
За калиткою, на пыльной дорожке стоял Петро, их с Федором кум, а за спиной его, над верхушками соседских яблонь, разрасталась эта туча, которую то и дело рвали острые молнии. В высоком небе летели клином журавли – летели на юг, покидая дом, чтобы переждать холодную и голодную зиму. Катерина с детства знала Петра, но в этот раз, увидав его, испугалась – зелёная гимнастёрка и пилотка, в которые был одет её кум означали только одно: до их мирной деревушки добралась война. Это не байка, а страшная правда, и Петра уже призвали на фронт, а к ним он пришёл совсем не в гости, а для того, чтобы увести с собою Федора. Навсегда. Катерина попятилась и в страхе решила прогнать Петра, но вдруг её остановил резкий окрик:
- Гражданка! – крикнул незнакомый голос, и Катерина застыла, часто моргая. Из-за Петра выдвинулся незнакомый человек в такой же гимнастёрке, только с какими-то нашивками, а на голове его низко сидела фуражка. – Лейтенант Комаров! – представился он, рубленым движением отдав солдатскую честь.
Катерина торчала на месте, не шевелилась и молчала – боялась, а лейтенант Комаров раскрыл свой чистый блокнот, провёл пальцем по строгим записям и поднял на Катерину свои суровые глаза.
- Гражданин Онопко Федор здесь живёт? – сухо осведомился он, а Петро около него виновато топтался в своих солдатских сапогах, будто извиняясь за то, что привёл Комарова к дому Катерины.
- З-здесь… - едва не задыхаясь, выдавила Катерина, а потом собрала всё своё мужество и громко крикнула прямо в лицо этому страшному лейтенанту:
- Я вам не отдам его! Уходите!
Петро подался назад – ожидал, что Комаров рассвирепеет и закричит на Катерину, но лейтенант только опустил глаза и тихо пробормотал:
- Извините, я уполномочен провести призыв.
- А… можно… можно Федора оставить? – Катерина поняла, что разум покидает её, забилась в истерике. – У нас дочь…
- Ничего не могу поделать, - лейтенант Комаров пытался казаться твёрдым, хотя по-настоящему едва заставлял себя выдавливать заученные фразы.
Из глаз Катерины сами собой полились слёзы, в ушах зашумело… Петро показал Комарову куда-то на дорожку, Комаров обернулся, и Катерина тоже посмотрела и увидала, что возвращается Федор – весь в машинном масле, одетый в рабочую робу. Он даже не переоделся, так спешил домой, а за ним едва поспевал местный парень Грыць, шестнадцати лет от роду. Грыць рвался в армию – Родину защищать, и за ним, кудахча, бежала его мамка – грузная баба Параска, хватала Грыця за руки и громко причитала, на всю деревню:
- Гой, сынку, та за що мени воно таке??
- Онопко Федор? – уточнил лейтенант Комаров, когда они приблизились.
- Я, - согласился Федор. – Здравия желаю.
- Феденька… - всхлипнула Катерина, заливаясь слезами и подалась к нему, но Федор отстранил её, понимая, что от призыва не уйдёт. Кум его, Петро жил в соседней деревне Нижинцы, которую уже заняли немцы.
- Гражданин Онопко, вы призваны в ряды Красной Армии, - лейтенант Комаров сообщил Федору новость, которая для него давно уже была не новость. Федор догадался, что его заберут в армию в тот день, когда забрали Петра.
- А я у вас есть? – спросил Грыць, надеясь на то, что и его тоже призовут – мамке на зло.
- А как же вас звать-величать? – осведомился лейтенант Комаров, как показалось Грыцю, насмешливо, будто видел его насквозь, и знал, сколько ему по-настоящему лет.
- Коваленко Григорий, - ответил Грыць, а баба Параска дёргала его за рукав и за жилетку, причитая, чтобы он домой топал, и на рожон не лез.
- Так, Коваленко Григорий… - забормотал лейтенант Комаров, выискивая в своём списке фамилию и имя Грыця. – Нет! – сообщил он, не найдя. – Лет вам сколько?
- Шестнадцать… - пробормотал Грыць, догадываясь, что его не включили список потому что ему лет маловато, не дорос…
- Зелен ты ещё, сынок! – заключил лейтенант Комаров и подмигнул бабе Параске.
- А я… а я в партизаны пойду! – обиделся Грыць, топнув ногой. – До батьки Василя в отряд!
- Додому пошли! – баба Параска ухватила Грыця под локоток и насильно поволокла по тропинке, к своему двору, чтобы посадить его в хате на лавку и пирогами пичкать. У них есть рыжий кот Васька, и Катерина видела его, как он сидит на крыше их хаты, помахивая толстым полосатым хвостом. Баба Параска уволокла Грыця и захлопнула за ним ворота, а лейтенант Комаров протянул Федору какую-то свою бумагу и чернильницу-непроливайку.
- Распишитесь! – потребовал он от Федора, а Катерина слышала его слова как через тёмную холодную воду – приглушённо, жутко… Как она скажет дочке о том, что папку на войну забрали, и он… Нет, Катерина гнала от себя плохие мысли… эта война ненадолго, и Федор через недельку вернётся.
- Я неграмотный… - признался Федор лейтенанту Комарову, глядя на носки своих грязных сапог.
- Хоть корючку какую нарисуй… - буркнул Комаров, протягивая Федору ручку с пером.
Федор взял ручку неуклюже своими толстыми замаранными пальцами, попытался что-то нарисовать в маленькой клеточке и тут же спустил с пера кляксу…
И это был последний раз, когда Катерина видела его… как в тумане, призрачно так, как не по-настоящему. Федор обнял её на прощание, а Катерине казалось, что это происходит не с ней, или это сон такой, она откроет глаза, и всё будет по-прежнему. Она даже и не вспомнила, что не закрыла кур, и не видела, как куры её выскакивают мимо её ног и разбегаются по сторонам – Катерина всё смотрела вслед лейтенанту Комарову и Петру, как они уводят Федора, и скрываются за поворотом. И журавли в небе кричали так протяжно, так жалобно…
Место действия: городской посёлок Еленовские Карьеры, Сталинская область, Украина. Дата: Начало октября 1941 года. Время: Конец ночи.
…На исходе ночи утихли ночные птицы, наполнив лес почти мистическим молчаньем. Луна зашла, покинув сереющее небо, и прекратился ветер, сделав сырой воздух неподвижным, словно стеклянным. Ходила туманными тропами мрачная тишина, пожухшие листья, медленно кружась, опадали с мокрых ветвей, ложились на холодную землю рыжим ковром. Над острыми вершинами высоких елей блекли недобрые звёзды, туман покидал бескрайнюю степь, отползал обратно, в болотистую лесную глушь. Среди жухлых ковылей занимался холодный рассвет.
За наполненным непролазными болотами лесом, за степью и полем стоял городской посёлок Еленовские Карьеры, тихий в своё последнее мирное утро. В сизой дымке дремали дома и магазины, новый театр, который только что построили, пустые торговые ряды и высокое здание райкома. Но напуганные люди не спали. Все жители этого городского посёлка, несмотря на холод и дождь, собрались у западной границы, у самого страшного леса, из которого вот-вот придёт беда. Им раздали лопаты и мешки и приказали строить баррикады – насыпать в мешки тяжёлую, мокрую землю и укладывать их друг на друга, отгораживая город от тёмного поля, за которым поднимались к ночным небесам острые верхушки лесных деревьев. Мирные песни сверчков, крики ночных птиц и шорох листвы тонули в гомоне голосов и топоте многочисленных ног. Здесь было много людей: жители Еленовских Карьеров, которым всё не разрешали эвакуацию и солдаты Красной Армии. Одни из них, потея, рыли окопы, строили укрытия из брёвен и земли, одни – пихали тяжёлые страшные пушки, из которых бьют по танкам.
- Насыпаем, насыпаем! – во всё гороло орал лейтенант Комаров, а люди поспешно наполняли землёю крепкие мешки. Их передавали из рук в руки и поспешно укладывали друг на друга, строили баррикады.
В небе над городом висели тяжёлые тучи, иногда срывался мелкий моросящий дождик. Сырой ветерок шевелил волосы людей, иногда прохватывал до косточек, но люди продолжали работать: мужчины таскали мешки, а женщины лопатами рыли противотанковый ров. Они были здесь все, кроме немощных стариков, лежачих больных и маленьких детей – жители Еленовских Карьеров вышли на защиту своего города от страшного врага и готовились принять сметрельный бой, любой ценой отстоять свою родину. Войска Красной армии собирались недалеко от города – работая на баррикадах, люди видели не только солдат, как те строят блиндажи, копают окопы, занимают боевые позиции, но и страшные броневые машины, которые собирались прямо в поле, разворотив зелёные всходы своими тяжёлыми гусеницами. Значит, беда близко, и это – страшная беда, раз они так мечутся в своих зелёных гимнастёрках, устанавливают пушки, заряжают ружья… Только вчера в Еленовских Карьерах прошёл призыв – приехали суровые армейские офицеры и силой увели тех, кого посчитали годным воевать. Их просто поставили в строй и повели по мощёным улицам неизвестно куда… в никуда. Матери бежали вслед за молодыми своими сыновьями, проливая слёзы, жёны не пускали мужей… но их просто отогнали и пригрозили расстрелом. За измену Родине.
На баррикадах здоровых мужчин не было – трудились лишь старики, женщины, мальчишки да калеки, которые не могли бежать в атаку.
- Говорят, эта война ненадолго, до нас не дойдёт… - проскрежетал соседу худой лысый мужик с редкой бородёнкой непонятного цвета, который не очень-то стремился рыть тяжёлую и вязкую от воды глинистую землю – отлынивал потихоньку, думая, что этого никто не замечает.
- Та на нас танки прут, дурачина! – свирепо одёрнул его лейтенант Комаров, залепив тумака. – Работай давай, не стой!
- Та ну тебя! – буркнул лысый мужик, который едва отрывал полный мокрой глины тяжёлый мешок от грязной, раскисшей земли.
- Ты чего не в армии? – заметил его сосед – однорукий калека, потерявший руку свою ещё в Германскую войну . – Руки-ноги то целы!
- Дык больной я… - прокряхтел лысый, дымя цигаркой вместо того, чтобы строить баррикады.
- Трусливый! – плюнул однорукий, который набрал мешков больше, нежели лысый своими двумя руками…
- Глядите-ка! – лысый вдруг перестал спорить с одноруким и уставился куда-то вдаль, в поле, тыкая своим пальцем, будто желая что-то показать.
- Ну и что там? Вши? – недовольно буркнул однорукий, не переставая насыпать. – Давай-ка копай, а то лейтенанта позову!
- Та нет, гляди: бежит! – это подошёл охромевший дядька Антип, который накануне просился в армию но его не взяли из хромой его ноги.
Лысый не соврал – через поле, оступаясь, спотыкаясь и падая временами, действительно, нёсся человек – в плохоньком каком-то плащике, в шляпе грязной да в замаранных клетчатых брюках. За ним тянулся полосатый шарф, а потом этот шарф сорвался да так и остался лежать на земле, потому что этот странный беглец не стал его подбирать.
Как сумасшедший, перепрыгнул он через заготовку окопа, толкнув молодого солдатика со смешной фамилией Сергунчик, а потом – забежал на неготовые баррикады, встал прямо на мешки и принялся громко орать панически маша руками:
- Убегайте! Убегайте! Эвакуация! – вереща, он брызгал слюной, пускал «петухи», едва не срывая свой писклявый голос.
- Ты что, чёрт?? – лейтенант Комаров подбежал к этому паникёру, схватил его за руки, принялся стаскивать. – Чего орёшь, дьявол??
Не хватало ещё, чтобы эти гражданские побежали и устроили давку вместо того, чтобы возводить баррикады.
- Слезай… - кряхтел Комаров, пытаясь заломить паникёру руки и убрать с глаз долой. Но тот упёрся, порывался стукнуть Комарова кулаком, и всё кричал, как заведённый, судорожно вдыхая воздух:
- Они уже здесь, за лесом! Они нападут через час! Чего вы копаетесь?? Вас же сейчас зароют всех! Антип! Антип! Ты же знаешь, твои уже в оккупации!
- Та сгинь ты! – Комаров начал ругаться, угрожать паникёру расстрелом, изо всех сил спихивая его прочь с баррикад.
- Ну, я тебе, Антип, покажу!! – зарычал он на хромого Антипа, чей кум Егор и впрямь оказался в оккупированной деревне.
- Та я не знаю, хто це, товарищ лейтенант… - принялся оправдываться хромой Антип, опустив лопату, которой набирал землю в мешок.
- Пшёл! – Комаров, наконец-то спихнул паникёра вниз, где солдаты рыли окопы. – Расстреляю! – рычал он и вытаскивал пистолет, чтобы и впрямь пустить в него пулю, но вдруг замер. Люди, которые до появления этого типа усердно работали, кидали мешки, лопаты, вёдра и бегом убегали с баррикад, визжа околесицу.
- Та… чёрт! – Комаров бросил паникёра и побежал назад на баррикады, чтобы собирать разбегающихся людей, однако те невменяемо разбегались, не замечая даже его выстрелы в воздух.
- Да куда вы все?? – Комаров поймал одного, на чьём лице оказались панические слёзы. – Работать! Защищать город!
- Ты нам, вояка, не указ! – сзади на Комарова напала его пышнотелая жена, пихнув. – Пусти Ваньку, нам собраться надо! – она пихнула Комарова покрепче, оттолкнув от Ваньки, и, схватив его в охапку, помчалась куда-то, смешавшись с пёстрой толпой других людей.
Лейтенант Комаров оступился на мешках и чуть не свалился в незаконченный ров, повернул голову и увидел, что солдаты прекратили копать окопы и смотрят на него своими глупыми глазами.
- Так, чего уставились?? – разозлился лейтетнант Комаров, замахнувшись кулаком. – Рыть окоп!
- Есть, - солдаты вернулись к рытью без энтузиазма – как же, люди разбежались, им придётся всё самим делать – и рыть, и баррикады достраивать.
А Комаров принялся искать проклятого паникёра, чтобы расстрелять его наконец, но его почему-то и след простыл… словно исчез, как окаянный лешак, про которых тут травят глупые байки.
Паникёр нырнул в темноту, будто бы исчезнув, солдаты принялись за работу и никто не знал, что этот странный человек бежит сейчас через поле к лесу, за которым лежали занятые немцами деревни. Он пригибался ниже, к земле, чтобы быть менее заметным, однако теперь в нём не осталось ни тени паники. Незнакомец бежал ритмично и ровно, прибежал на опушку и приблизился к кордону из колючей проволоки, за которым начиналась «Германия» - по ту сторону проволоки всё принадлежало фашистам, и из полосатой будки высунулся суровый немец в дождевике и надвинутой каске, поднял автомат и рыкнул:
- Хальт!
Человек остановился, поправляя шляпу, и спокойно полез в карман, чтобы что-то там найти. Фашист наблюдал за ним со сдвинутыми бровями, а незнакомец хранил гранитное спокойствие – он протянул ему бумагу как должное, будто ничего такого не случилось и он делал это много раз…
Наделённый широченными плечами и низеньким обезьяньим лобиком, фашист надвинул на свои свирепые глазки круглые очки и сделался нелепым: горилла в очках. Похрюкав широким носом, он вперился в бумажку незнакомца, прочитал и… без лишних слов распахнул ворота, пропуская его за проволоку, как своего. Отдав честь, гориллообразный солдат запряталася обратно в будку, а незнакомец, в который раз поправив свою шляпу, жуткой тенью неслышно шмыгнул к крутому берегу лесного озера, где над водой ждала его другая тень – куда более опрятная, в фуражке.
- Ну? – осведомилась эта опрятная тень, повернув к пришедшему свою голову. А тот в свою очередь вытянулся, подняв правую руку, после чего уселся рядом с тенью в фуражке, и тихо заговорил:
- Герр группенфюрер, задание выполнено: в городе паника.
- Отлично, Заммер! – тихо ответил этот группенфюрер, растянув кривую усмешку. Он перевёл свой взгляд с лица Заммера на спокойную воду озера, ведь смотреть на неё куда приятнее, и осведомился:
- Вы в курсе, что будете вести пехоту на прорыв?
- Яволь, - кивнул Заммер, избавившись от мятой шляпы и обнаружив на своей голове безупречную и популярную стрижку под «полубокс».
- У меня на этот город интересные планы! – прошипел группенфюрер, сжав кулаки. – Только попробуйте мне сдуть – пойдёте не только под трибунал, но и на кол! – зловеще пообещал он, после чего встал и ушёл с берега, оставив Заммера одного – сидеть, слушать, как грохочет где-то выпь, и думать, с какой стороны ему лучше всего будет напасть, чтобы не подвести сурового начальника. Это озеро местные «дикари» называли Медвежьим, хоть медведей в этих краях никогда не водилось, водились только байки про страшных русалок, которые вроде как вылазят из прозрачной воды, раскачивая водяные лилии, и утаскивают того, кто вздумает засидеться ночью на высоком травянистом берегу. Карл Заммер был не робкого десятка – имея звание штурмбанфюрера СС он уже не один раз вёл пехоту на прорыв, устраивал диверсии в стане разных врагов, шпионил… но что это там плеснуло у того дальнего берега? И белые чашечки лилий у самой тонкой кромки песка закачались на маленьких волнах, будто кто-то сейчас вылезет из воды… А вдруг в этих древних местах, овеянных легендами, по-настоящему русалки водятся?? Карл Заммер решил не задерживаться на этом берегу – он встал и ушёл, чтобы не попасться русалке на ужин…
***
За Медвежьим озером, отделенная небольшой полоской леса, стояла маленькая деревня, которая носила простое местное название – Чижи. Обычно, в такие тихие ночи Чижи мирно спали, но в эту страшную ночь в каждой низкой хате горел свет.
Недалеко от Чижей прошли бои – немцы прорвали оборону, разбив части Красной Армии в прах и пух, и вторглись в беззащитную деревеньку прямо посреди ночи. Грязные, ободранные, уставшие после тяжёлого боя – они расселялись по хатам, пулями выгоняя хозяев в дождливую ночь, заставляя отдавать еду, латать свои мундиры и перевязывать раны. Селяне проснулись ещё задолго до того, как враги, разметав заборы страховитыми своими машинами, ворвались в Чижи – их разбудил вой снарядов и грохот взрывов, трясущаяся земля, падающая с полок посуда. Многие побежали прятаться в погреб, а над их домами с рёвом летали самолёты, сбивая друг друга. Сбитые падали, дымя, врубаясь в землю так, что всё вокруг начинало дрожать, а грохот был такой, что впору можно было оглохнуть, в нём тонули все другие звуки. Воздух быстро забился удушливым едким дымом, а над Чижами летал страх. Жители съёжились в погребах, обнимая детей – молились и плакали навзрыд, а потом – пришли враги…
Хаты, почернелые и тёмные, торчали в беспорядке, как грибы, в унылом мраке этой тающей ночи, наполненной страхом. Катерина тоже боялась. Накануне враги разбили полк, где служили Петро и муж её Федор, но они не погибли – вчера в Чижи приходил из лесу Грыць и сказал, что оба сбежали из плена и попали к ним в партизанский отряд. У Катерины словно гора свалилась с плеч – она уж думала, что Федор погиб, а он – живой и скоро будет дома. Грыць сказал, что сегодня ночью он придёт навестить их с дочкой, и Катерина ждала… Но Федор не пришёл – вместо него пришли враги. Как и соседи, Катерина пряталась в погребе, прижав дочку к себе, а вокруг неё всё ревело и тряслось так, что валились с полок банки с соленьями, разбиваясь о пол. Катерина забилась в самый угол, где не было ни полок, ни банок – чтобы острые стёкла не поранили дочку. Девочка плакала, вымачивая слезами её сорочку, а Катерина – лепетала молитвы сквозь рвущие душу слёзы. А потом стихло – но это была не умиротворяющая тишина обычной ночи, а жуткое безмолвие смерти. Будто все погибли, и Чижей бльше нет – давящая тишина, буквально, душила… Катерина оставалась в погребе – до последнего надеялась, что враги разбиты, отогнаны назад, и здесь не появятся… А если и не разбиты – они в Чижи не пойдут – что им делать в мизерных нищих Чижах, когда впереди – Еленовские Карьеры? Вокруг неё оставалось тихо – лишь дочка жалобно всхлипывала на коленях, и Катерина, наконец, решила выглянуть из погреба наружу. Хата оказалась цела – только тарелки упали да ваза с васильками, которую они с дочкой поставили на стол, опрокинулась, вымочив свежую скатерть. Отпустив дочку, Катерина нашла свечу и зажгла её, чуть разогнав тёплым светом страшную темноту. Можно было бы считать, что ничего не случилось, если бы не этот удушливый дым, гарь, копоть – тут всюду осела копоть, и белая скатерть на столе оказалась противно серой.
- Мама! – дочка дёргала подол её юбки, но Катерина не сразу заметила это. Она прислушивалась к тишине и слышала, как разрывают эту тишину какие-то странные чужие звуки: лязганье, пыхтение… Катерина посмотрела в окошко и увидела свет – чуждый, жуткий яркий свет, который вдруг ударил со двора и будто ослепил. Катерина в ужасе отшатнулась, понимая, что беда таки случилась…
- Мама! – дочка снова дёрнула её юбку, Катерина наклонилась к ней…
ХРЯСЬ! – в сенях раздался громкий треск, а за ним – грузный топот, Катерина мигом спрятала дочку за себя и выхватила из печи ухват.
Топ! Топ! Топ! – медвежьи шаги приближались, а спустя пару минут возникло чудище – отвратительный толстый фашист ввалился в её чистую кухню в своих страшенных грязных сапожищах, захрюкал, оглядев её скарб своими вороватыми глазками, и широким шагом направился прямо к ним, тряся своим рыхлым пузом, затянутым в серый мундир.
- А-а-а-а! – Катерина слышала, как закричала её дочка, вцепившись в неё обеими ручками.
- Не бойся, маленькая, - выдохнула она, борясь со страхом и со всей силы навернула фашиста ухватом по каске, как только тот приблизился к ней, чтобы схватить. Фашист мерзко булькнул и осел на пол, распластав телеса, а Катерина, схватив дочку на руки, метнулась к распахнутой крышке погреба, чтобы схоронться в нём, сбежать в подземный ход… Ход существовал ещё со времён её деда, который построил этот дом – он и прорыл в погребе подземный ход, длинный узкий лаз, который ведёт прочь из деревни, к Медвежьему озеру. Дед Катерины, бывший царский цирюльник – боялся, что коммунисты придут и расстреляют его – вот и сделал для себя лаз, чтобы вовремя сбежать. Деду лаз не понадобился, а вот Катерине впору придётся…
- Хальт! – перед ней выросли два рослых фашиста, направив свои ужасные дула, а Катерина, озверев, взмахнула ухватом, целясь в их стальные головы. Но они были сильнее – ухватили её за руки, повалили…
- Мама! – дочка кричала, вжавшись в угол, а фашисты тащили Катерину прочь из хаты во двор…
- А… Шайзе… - ругался толстый фашист в звании обер-лейтенанта, поднимаясь на ноги и потирая побитую башку. – Доннерветтер…
Протащившись через всю кухню и оставив грязные лепёхи на вымытом полу, он вышел в сени, пересёк двор, плюнув на грядки, и отправился к соседям – к бабе Параске. Ему приказали заставить селян накормить солдат, однако с едой что-то не клеилось. Селяне разбегались и прятались, не желая сотрудничать, а в их замшелых хатах вешались мыши – в одной хате обер-лейтенант нашёл древнюю бабку и чёрствую краюху.
- Эссен! – обер-лейтенант потребовал еды, показав руками, будто ест, но бабка покачала своей трухлявой головой и проскрипела странное слово: «Колхоз»…
- Шайзе… - обер-лейтенант плюнул на бабку и отправился в другую хату, где… ухватом по голове получил от хозяйки.
После этой неудачи обер-лейтенант потащился в третью хату… Он бы расстрелял и бабку, и эту сумасшедшую с ухватом – за милую душу бы прикончил, но герр группенфюрер отдал однозначный приказ: местных «дикарей» пока не трогать, что связало ему руки. Ругаясь, он потопал в очередной двор, разломав сапогами хлипкую калитку, вломился в хату, сокрушив дверь…
- Вот тебе! – внезапно на него набросилась хозяйка с вилами, прыгнула, пытаясь заколоть.
- Шайзе… - обер-лейтенант чуть не расплакался от бессильной злобы – он бы и эту бабу накормил свинцом – если бы не суровый приказ. Перехватив острые вилы в полёте, он отобрал их у бабы, выкинул… Баба рычала, злобно зыркая, а обер-лейтенант попытался уговорить её принести хоть какую еду, а то герр группенфюрер его самого расстреляет за такую плохую работу.
- Ляйзе , фрау… Чшшш… Нихт шляген, битте (Тише, не бейте, пожалуйста…) … Ми вас не фбивать, нихт приказ… - прокаркал оберлейтенант, выставив вперёд руки, чтобы как-то успокоить эту хозяйку, которая, казалось, высматривала момент, чтобы заполучить назад свои вилы и продырявить его ими насквозь.
- Я хотеть эссн… эссн… - обер-лейтенант снова сделал жест, будто вилкой кладёт в рот пищу. – Эссн, ферштейн?
Хозяйкой хаты была баба Параска, мать Грыця. От страха она принялась рюмсать, не понимая, чего хочет от неё чудовище – мельтешит тут ручищами своими, каркает, как ворона…
- Ну эссн, ферштейн… сало? – добивался от неё фашист, а баба Параска в углу выдавила, наконец:
- Жрать, что ли хочешь?
- О, йа, йа! – закивал обер-лейтенант. Наконец-то ему повезло: хоть одну понятливую нашёл… - Шрать, сало!
- Та нема в меня сала! – выплюнула баба Параска, топчась. – Коммуняки все у колхоз свой заграбастали, а мене кулачихой обозвали! Пара поросят только й е, до корова одна, та все худые, мов коты!
- Шайзе… - обер-лейтенант только вздохнул и потопал во двор, чтобы найти хоть тех поросят, чтобы лишний раз не злить сурового начальника. А то расстреляет ещё, а у него – дети…
- Стой, не губи! – баба Параска поняла, что немец сейчас заберёт её поросят, и помчалась из хаты за ним, чтобы помешать.
Выскочив, баба Параска увидала у себя во дворе фашистов. Разозлённые тем, что в Чижах нечего есть, они принялись разбой: кололи её тощих поросят, тянули из хлева её корову Ромашку – единственную в селе корову – тоже чтобы заколоть и слопать.
- Ой, не губи, не губи!! –баба Параска в яркой косынке заносилась вокруг хлева, истерично замахала руками и завизжала-завизжала, отпихивая худого немецкого солдата от коровы.
- Форт! – выплюнул немец, толкая её локтем. – Шайзе…
- Не губи-и-и!! – залилась истерикой баба Параска, падая на колени в грязь, а выпущенные из свинарника поросята разбегались по всему разорённому двору. Сын её Грыць убёг давеча в лес, прихватив собой лишь хлеба краюху, да древний вещмешок, который ему ещё от деда остался, напихав туда нужного и ненужного. Баба Параска отвернулась на минуточку, потому что кот Васька набедокурил, свернув на пол крынку сметаны, а Грыця тем временем и след простыл.
Немец переступил через бабу Параску, занеся свою длинную ногу, и поправил на плече автомат. О не пристрелил её лишь потому что генерал отдал приказ пока не трогать их. Баба же Параска ухватила одного поросёнка за задние копытца, а он лягнул её и убежал, визжа.
Из низкой Параскиной хаты, футбольнув кота Ваську тяжёлым сапогом, выпростался обер-лейтенант, потопал через задний двор. Его пузо нависало, трясясь, а жирные щёки лоснились от пота. Кот Васька выгнул спину, взъерошив свою пушистую шерсть, зашипел и, сверкнув зелёными глазами, сбежал под крыльцо.
- Ну, как свинина есть? – спросил обер-лейтенант у того солдата, который переступил через бабу Параску.
- Никак нет, - пробурчал уставший и подраненный солдат, уползая от голодного обер-лейтенанта в хату. – Разбежалась… И эта… фрау… тут ревёт…
- Лентяй! – взвизгнул обер-лейтенант и принялся сам бегать по двору, отлавливая проворных поросят, которые носились тут повсюду в призрачных утренних сумерках и прятались, не даваясь в руки.
Обер-лейтенант гонялся за ними с остервенением, как тигр, и неуклюже, как очень толстый тигр… Как вдруг под ноги подвернулась свиная кормушка. Оберлейтенант не заметил её в полумгле, на полном скаку споткнулся и обрушился прямо в свиные помои, подняв брызги своим тяжеленным телом.
- Доннерветтер… шайзе… - обер-лейтенант принялся отплёвываться и ругаться напропалую. Свиные помои на вкус были отвратительнее крысы, да и мундир он испортил вконец.
- Так тебе и надо, ирод ползучий! – баба Параска злобно погрозила ему кулаком и тоже скрылась, дабы обозлённый позорной неудачею фашист её не расстрелял.
- И что вы тут делаете? Возвращаетесь к своим великим предкам? – обер-лейтенант услышал над собой ехидный голос, поднял зажиревшую голову и увидал майора Баума, который, прогуливаясь по двору, заметил его в свиной кормушке.
- Хайль Гитлер! – обер-лейтенант поспешил вытянуться по уставу перед старшим офицером и встал во весь рост прямо в кормушке. Свиные помои стекали с его рукавов и плечей.
- Приведите себя в порядок, пока герр группенфюрер не увидел вас! – Баум больше посоветовал нежели чем приказал и нервно удалился со двора. Он ждал возвращения своих разведчиков, которых он отправил оценить силы русских, и поэтому – заметно нервничал.
Из чужого двора, ёжась от неприятного холода, выбрался начальник оккупационной полиции по имени Евстратий Носяро. Он был из местных, из деревни Нижинцы, которая стояла недалеко отсюда – тощий рыжий мужик, на грубом лице которого сидел крошечный младенческий носик. Поморгав своими подлыми глазками, он сплюнул на землю, на чужую капусту, и быстро зашагал к окраине деревушки, за которой начиналось широкое колхозное поле.
Поле было совсем испорчено: разворочено снарядами, залито машинным маслом и занято танками, а так же – серыми крытыми грузовиками, в кузовах которых лежали под брезентом громоздкие металлические детали. Всю ночь здесь, не прекращаясь, кипела работа: механики спешно собирали какую-то огромную машину, вытаптывая озимые тяжёлыми своими сапогами. Евстратий Носяро держался подальше от этой машины: боялся её жуткого вида. Она упиралась в мягкую землю металлическими лапами, похожими на лапы гигантского паука, которые заканчивались блестящими острыми когтями. Один такой коготь насквозь проткнёт человека или запросто перережет его пополам… Механики успели прикрутить шесть из восьми лап механического чудовища, и сейчас прикручивали две последние – лапы-руки с острыми клешнями, которые запросто могли схватить и поднять танк. Механики торопились: машина-чудовище очень скоро должна была вступить в бой.
За сборкой гигансткого паука наблюдал человек, затянутый в чёрный кожаный плащ, в чёрной фуражке на гордой голове – он единственный, кто не суетился, не копошился, не бегал и не нервничал. Он стоял прямо, сложив за спиной свои длинные руки и с ледяным спокойствием наблюдал, как собирается его главное секретное оружие. Рядом с ним торчали ещё два немца – пониже и покургузее – один из которых был так же одет в военную форму, а второй – носил гражданский плащ с гражданским костюмом. Евстратий Носяро издалека заметил эту высокую прямую фигуру в окружении двух других и замедлил шаг, не спеша попадаться им на глаза. Начальник полиции тащился за плетнём, не выходя на поле, тупо пялился на «паука» и не заметил кувшин. Кувшин сушился, нанизанный на столбик, а неуклюжий Носяро наткнулся на него плечом, спихнул и разбил.
- Тю, ты, леший! – негромко ругнулся начальник полиции, пиная осколки немецким сапогом. – Понавесили!
- Евстратий! – внезапно его окрикнули, и начальник полиции вздрогнул от неожиданности…
- Ви есть идти тут! Не есть ползать, как крыс!! – кричал немец в гражданском плаще, пища злобным писком, а высокий и прямой смотрел прямо на него, повернув свою голову в фуражке, и Носяро решил не мешкать. Начальник полиции припустил резвой рысью, дабы не злить его: за сборкой страшной машины наблюдал вражеский генерал с непроизносимой фамилией Траурихлиген – суровый и страшный, который за любую мелочь казнил. Даже за то, что Носяро никак не может сказать его фамилию, а всё путается в буквах и картавит от страха и безграмотности.
Под сапогами Носяры хлюпала грязюка – он перескочил через разъезженную грунтовую дорогу и понёсся по полю, топча зеленеющие всходы.
Генерал сейчас же пригвоздил его суровым вопросом на немецком языке, и начальник полиции застрял на месте, топчась и не замечая, что вступил в лужу, и воды в ней ему по щиколотку…
- Где есть еда? – тот, кто имел гражданский плащ, был переводчиком и перевордил немецкую речь Траурихлигена на почти понятный для Носяры полурусский язык.
Кургузый немец в фуражке тихо молчал, крутясь неподалёку, но Носяро боялся его не меньше остальных: он ведь немец…
- У них нет еды… Голодают они… - прохныкал Носяро, который сам был голоден, как волк: в той облезлой затхлой хате, где он решил скоротать сегодняшнюю ночь, кашу можно было сварить, разве что, из топора.
Генерал, уничтожил Носяру своим суровым взглядом, не поверив, а переводчик пояснил его слова:
- Они есть голодать на Украин?
- У… у них поотбирали всё в колхоз… А колхоз вы уже сожгли… - заблеял Евстратий Носяро, нутром чуя, что изверги эти его самого скоро сожрут…
Траурихлиген что-то спросил по-немецки, буквально, прожигая Носяру глазами, которые, казалось, светили красным, как у чёрта… Начальник полиции едва ли не физически ощущал, как загорается на нём одежда.
- Как есть звать эта мусорка? – переводчик снова запищал, топая своей ногой, обутой в какой-то туфель странный, узенький, неподходящий для местных развезенных дорог, лесов и болот.
- Чижи, хозяин… - прокаркал Евстратий Носяро, вертясь вокруг них по-собачьи. Имей он хвост – он бы им вилял.
Генерал выплюнул суровые немецкие слова, повелительно взмахнув своей рукой, затянутой в чёрную кожаную перчатку и кивнул переводчику, чтобы тот не мешкал, а перводил.
- Ви есть сказать, что дикарь нести эссн, или Чиж бежать перед ваффен-СС! – переводчик перевёл, напыщенно вздёрнув свой остренький немецкий нос, выплюнув слова так же злобно, как его начальник. – Носяр бежать перед ваффен СС, венн быть врать герр группенфюрер!
- Есть! – поспешил согласиться Евстратий Носяро и поскакал прочь, стремясь угодить страшному вражескому генералу. Он до колик боялся войны, сбежал от призыва и перепрыгнул на немецкую сторону, чтобы фашисты его не расстреляли. Евстратий Носяро служил врагам, словно верный пёс: заискивал, не перечил, рассреливал собственных односельчан, обзывая их партизанами. Похоже, его служба нравилась группенфюреру, раз он поставил его во главе полицаев! Нужно соотвестсвовать должности!
- Ja, und noch – wirf aus den Häusern dieser Nichtstuer hinaus – ich muss den Maschine erproben! (Да, и ещё – повыгоняй из хат этих бездельников – мне нужно испытать машину!) – зарычал ему в след Траурихлиген, и Носяро, пробежав пару метров, застрял, осознав, что люди нужны страшному генералу для того, чтобы испытывать этого монстра, над которым сейчас трясутся механики…
- А? – проблеял он, испуганно обернувшись, ничего хорошего не ожидая от вражеской машины.
- Бэ! – отрезал генерал, начиная сатанеть и скалить клыки, как крокодил. – Es tritt die neue Ära, und du kannst meinen Familiennamen sogar nicht, sagen! (Наступает новая эра, а ты даже мою фамилию сказать не можешь!)
Бледный от страха начальник полиции трясся, остро чувствуя, как над ним тонной гранита нависла жуткая казнь… Он не понимает по-немецки, а этот Траурихлиген редко кого расстреливает – в основном он сажает на кол, чтобы экономить патроны.
- Ви есть выгнать дикарь из дом! – напал на Носяру переводчик, стискивая кулаки. – Герр группенфюрер хотеть испытать вундерваффе! Навый эр наступить, а вы не мочь назвать его… ээ-э-э… фамилий! И ещё, герр группенфюрер сказать вам: «Бэ!».
Носяро топтался, заикаясь от страха…
- Du weißt, Jewstrati, ich werde dich verpflichten, meinen Familiennamen fünfhundert Male russisch und deutsch – bis abzuschreiben du wirst dich nicht merken! (Знаешь, Евстратий, я обяжу тебя переписать мою фамилию пятьсот раз по-русски и по-немецки – пока не запомнишь!) – решил вдруг генерал, внезапно подобрев, потому что механики закончили сборку чудовища и выстроились около него в солдатскую шеренгу, отдавая честь.
- Герр группенфюрер обязать вас писать фамилий пятьсот раз на рус и на дойч! – взорвался переводчик, аж подскакивая и краснея от натуги.
- А… простите, хозяин… - залепетал Носяро, желая провалиться сквозь землю, лишь бы не терпеть тяжёлый взгляд генерала и его злого переводчика. – Я не умею писать…
- Also, also werde ich dann Sie verpflichten, zu lernen, zu schreiben! (Ну, что ж, тогда я обяжу вас научиться писать! ) – постановил генерал. – Bewege sich, gib, die Egelschnecke! (Шевелись, давай, слизняк!) – ему порядком надоело бестолковое блеяние Носяры, и Траурихлиген, разозлившись стукнул начальника полиции стеком по спине и погнал его, словно собаку. – Oder ich werde den Maschine auf dir erproben! (Или я испытаю машину на тебе!) – крикнул он вдогонку убегающему Носяре, с удовольствием наблюдая панику, в которую впал начальник полиции.
- Ви есть писать унд двигать ног! – казалось, переводчик тоже ударит Носяру. – Ви есть слизняк! Герр группенфюрер вас казнить из вундерваффе!
Загребая сапогами килограммы грязи и спотыкаясь, Евстратий Носяро скрылся в утреннем тумане. Эрих Траурихлиген издал ехидный смешок и вновь повернулся к своей устрашающей машине. Полностью собранная, она возвышалась над промокшим полем, упираясь когтистыми лапами в раскисшую землю, поблескивая в неверном свете первых утренних лучей. Механики поспешно закрывали машину-монстра брезентом, чтобы не мокла под противным дождиком. Когда чудовище было спрятано, они отдали честь генералу и поспешили скрыться, дабы не маячить зря у него перед носом.
Около Траурихлигена торчали его постоянные спутники: адъютант Шульц и гражданский переводчик, которого он таскал за собой неизвестно для чего. Эрих Траурихлиген кроме немецкого и русского свободно говорил ещё на двадцать одном языке – настолько свободно, что можно было не понять, какой язык его родной. Баум иногда слышал, как Траурихлиген бегло изъясняется по-французски, по-английски, а то и на идиш, и даже сомневался: немец ли он вообще? Или кто-то другой – шпион какой-нибудь из неизвестной вражеской страны?? Баум решил не мешкать, потому что Эрих Траурихлиген не терпит медлительности. Он взял крейсерский шаг и быстро углубился в поле. Шульц отдал Бауму честь, переводчик демонстративно вздёрнул нос, а Траурихлиген выплюнул скупое «Хай» на его уставное «Хайль Гитлер».
- Герр группенфюрер, мои разведчики вернулись! – громко доложл майор Баум, хлопнув каблуками своих сапог, которые были коричневы от грязи.
- И что? – Эрих Траурихлиген поднял правую бровь, наградив Баума скептическим взглядом. Как и всегда, он был уверен в победе, потому как из каждого своего боя вышел победителем.
- Город хорошо укреплён, к нему стянуты войска! – сообщил Баум, избегая топтаться и опускать глаза. – Русские готовы к обороне, - он сделал вывод, но тут же понял, что поспешно – Траурихлиген свирепо сдвинул брови, резанув воздух стеком и сурово рыкнул, сделав к Бауму один усрашающий шаг:
- Я тоже готов! Вот! – с демонической улыбкой заявил он и сдёрнул брезент.
- «Брахмаширас»! – выдохнул Баум с долей ужаса: его ночная догадка оказалась верна. – Вы уверены, что он готов к бою?
- А вы разве не были в Венгрии? – уничтожающе-ехидно осведомился Эрих Траурихлиген, постукивая стеком по своей ладони, затянутой в чёрную кожаную перчатку. – По-моему, я уже достаточно испытал его на этом… городишке… как он там назывался?
Майор Баум заглох и невольно содрогнулся. Да, он был в этом малюсеньком городке с черепичными крышами и узенькими улочками, жители которого отказались сложить оружие и сдаться добровольно. Он тогда ещё не верил в жуткую силу странного паука, который казался ему нелепым и даже смешным по сравнению с ординарными танками и САУ. Он убедился в том, что ни один танк никогда не сравнится с Траурихлигеновским «брахмаширасом» лишь тогда, когда генерал приказал всем солдатам срочно покинуть городок. А потом – вывел «паука» на пригорок и дал один-единственный ужасающий залп, после которого от городка остались лишь стеклянные поля и, почти что, вулканический пепел. Баум был суеверен и достаточно тёмен – подумал, что «паук» плюётся адским огнём, и Траурихлиген взял его из ада, продав свою душу сатане. Испугавшись ада, сатаны и всего, что связано с этим, майор Баум срочно решил перевестись… куда-нибудь, подальше от чудищ пекла… Но Эрих Траурихлиген тихо отвёл его в сторонку. Где ненавязчиво пригрозил казнью на колу – не за трусость, не за предательство какое-нибудь, а за то, что он узнал его тайну… И тогда, стоя там, на леденящих кровь руинах, среди адского стекла и человеческих костей, майор Баум осознал: его обычная жизнь перечёркнута не только войной, он влип в куда более страшную историю, став рабом Эриха Траурихлигена…
- Ну, Баум, что же вы думаете насчёт «брахмашираса»?? – не отставал Траурихлиген, и его суровый голос вырвал майора из пучины страха и апатии, в которую тот невольно погружался всякий раз, когда речь шла о дьявольском «пауке».
- Я… думаю… можно обойтись… - глупо проклекотал Баум, отрешённо топчась в грязи… - Наше вооружение намного лучше, чем железки иванов…
- Вы же сами сказали, что русские готовы к обороне! – напомнил Траурихлиген ещё ехиднее, замахнувшись стеком, и Баум предусмотрительно отошёл, чтобы генерал не попал ему в глаз. – Или хотите пулю получить?? Мы уже не в том веке живём, чтобы танки подрывать гранатами! Так что, Баум, готовьтесь к победе!
- Яволь… - Баум ответил по уставу, потому как не имел права отвечать начальнику по-другому.
- Но мы всё-таки, устроим отчётное нападение – для галочки! – выплюнул Траурихлиген, остановившись перед своей машиной. – Чтобы Фогель подсчитал патроны, раненых убитых, написал отчёт… Что это за бой, в котором никто не пострадал?? Баум, вам задание: заставьте Носяру соберать местных дикарей на открытом месте, а я подъеду через полчаса!
- Яволь! – Баум отчеканил это уставное слово и по-уставному развернулся, хлопнув каблуками. Он выполнит приказ, потому что это приказ старшего по званию, его почти не волнует, что Траурихлиген соберёт людей лишь для того, чтобы пристрелять свой «брахмаширас»…
Майор Баум боялся Эриха Траурихлигена не только из-за того, что он имел «брахмаширас». Про Траурихлигена ходили разные слухи: что он вроде как тамплиер, и некромант, оборотень и инквизитор в одном лице… Но Баум знал: Эрих Траурихлиген – ловкий махинатор, умеющий давить на психику, и майор даже сомневался, действительно ли он принадлежит к древнему баварскому роду графов Краузе-Траурихлигенов, или это всего лишь ещё один его способ давить на психику??
- Баум, вы что, спите?? – этот громкий вопрос вырвал Баума из пучины мрачных мыслей, вернув сюда, на страшное поле, под промозглое небо, с которого срывался мелкий моросящий дождик. Капельки неприятно стучали по клеёнчатому чехлу-дождевику на фуражке Баума, словно по мозгам стучали.
- Никак нет! – поспешил отчитаться Баум, потому как вопрос задал Траурихлиген.
- Не торчите - идите в деревню и поторопите Носяру! – приказал ему Траурихлиген, и Баум тут же ответил «Яволь» и проворно побежал к деревне.
- Шульц, подать мне машину! – Баум слышал, как Траурихлиген напрягает адъютанта, а потом услышал и шаги Шульца, как тот потрусил туда, где поодаль от «брахмашираса» дожидался генеральский кортеж из трёх машин.