Небольшая площадь перед зданием местного райкома была запружена людьми – солдаты согнали сюда всех выживших еленовцев, которых из трёх тысяч осталось всего пятьсот человек. Они не поленились и полазали по всем развалинам, щелям, подвалам, нашли всех, кто пытался спрятаться, и выгнали на открытое место. Люди смешались в унылую толпу – в основном, женщины, дети, старики и… председатель райкома Кошкин, которого волоком вытащили из-под его стола и притащили сюда, заломив руки. Люди плакали, пытались найти лазейку и убежать, но повсюду встречали оскаленных солдат, которые, кивая автоматами и толкаясь, заставляли бедняг выстраиваться в шеренгу. Им приходилось подчиняться, ведь тех, кто проявлял упрямство, просто расстреливали. Когда несчастные жители образовали неуклюжую, топчущуюся и шаткую шеренгу, ёжась под прицелом страшных солдат – вперёд выдвинулся жирный обер-лейтенант, с помятым и грязным от копоти лицом, прошёлся взад-вперёд, потрясая пузом и на ходу откусывая от куска сала, который прочно сжимал в левом кулаке. Бросая на людей недобрые взгляды своих маслянистых глазок, обер-лейтенант довольно хрюкнул, будто и не человек вовсе, а свинтус, и громко, пискляво, заорал, подкатив заплывшие глаза:
- Фсем стоять ф строй! Нихт шпрехен, нихт бежать, нихт сесть, или капут! Прикас: ждать герр группенфюрер!
Женщины рыдали, заливаясь слезами, пытались прижимать к себе детей, однако свирепые солдаты отгоняли их друг от друга суровыми окриками, а то и тычками.
- Никто не стоять друг с друг! Фсем стать ф строй! – покрикивал обер-лейтенант, заметно нервничая, из-за чего откусывал сало огромными шматами и жевал, давясь.
Вдруг откуда ни возьмись, лязгая чудовищными металлическими ногами, разрывая в клочья мостовую и высекая искры, явилась машина, напоминающая гигантского паука. Не танк, не бронемашина, каких тут с недавних пор много побывало – чудище какое-то из старинных страшных легенд, которые ходили в этих местах с незапамятных времён… Разворотив круглый бассейн фонтана, машина-паук двигалась прямо к шеренге людей, и беднягам показалось, что она растопчет их сейчас, не оставив и костей. Жирный обер-лейтенант издал свиной визг и сбежал, опасаясь попасть под острый коготь, солдаты попятились, а бедные люди так и остались стоять и обречённо смотреть, как чудовище делает последние шаги и замирает с шипением, приседает на своих восьми ногах и открывает дверцу кабины. Напуганные этим шепением небывалого чудища, люди не смогли оставаться в строю: страх толкнул их друг к другу, и шеренга смешалась в рыдающую толпу. Солдаты закричали, пытаясь вернуть пленных в строй, однако паника оказалась сильнее: когда группенфюрер вышел из кабины – он увидел беснующуюся, вопящую толпу, которая почти что сминала солдат. Люди панически пытались убежать из города в лес, сталкивались друг с другом, падали, наступали на упавших…
Вслед за паукообразным чудовищем на площадь въехал чёрный кюбельваген «Мерседес», дверцы которого были украшены золочёными орлами, а крылья – флажками с обозначением командования СС. Передняя дверца этого автомобиля распахнулась и из-за неё бодренько выкатился кургузый Шульц, оббежал машину кругом и распахнул заднюю дверцу, из-за которой показался толстый краснощёкий переводчик, одетый в дорогой полосатый костюм и шляпу. Оглядвешись, он тут же пристроился рядом с группенфюрером – чуть позади него, чтобы не путаться под ногами – напыщенно вышагивал, задрав свой острый нос. Переводя приказы своего грозного начальника, он, очевидно, чувствовал себя какой-то важной птицей, хотя, по сути, являлся воробьём. Он потирал свои чистые ручки, засунутые в белоснежные перчатки, и свысока поглядывал и на бедных людей, и на дубоватых солдат. Фогель, сидевший рядом с переводчиком, остался в салоне, потому как знал: Траурихлиген сейчас начнёт казнить.
Видя, что люди впали в панику, разбегаясь, Эрих Траурихлиген сморщился. Ему нужен был чёткий неподвижный строй, поэтому генерал решил припугнуть солдат, чтобы те прекратили эту тупую беготню и построили местных, вернув порядок.
- Sie rückwärts rachs zu verjagen! Die Egelschnecken blöd, jetzt werden unter die Erschießung selbst gehen! (Живо согнать их назад! Слизни безмозглые, сейчас сами пойдёте под расстрел!) – зарычал Траурихлиген, свирепо стискивая кулаки. – Dieses ist man notwendig – sie jetzt zu ergreifen, vor ihnen geschändet zu werden! (Это ж надо – захватить их и теперь позориться перед ними!!)
Испугавшись казни, солдаты принялись палить в тех, кто суетился больше остальных, но люди, словно, обезумели от вида паукообразного чудища – толпились и толпились, не замечая, как падают те, кого настигла пуля. И лишь полчаса спустя, когда солдаты едва собрали людей и снова построили их нестройным рядом. Они держали пленных держали на мушке, дабы они не разбежались опять. Живые топтались, дрожали, ёжились под серым промозглым небом, а убитые остались лежать на сырых булыжниках, пачкая их своей кровью.
- So haben aufgebaut? (Так, построили?) – определил Траурихлиген, окинув площадь придирчивым взглядом. – Аusgezeichnet! Jetzt werden wir die erzieherische Arbeit durchführen! (Отлично! Сейчас проведём воспитательную работу!)
- Герр генераль сказать воспитывать коммунист! – писклявым голосом заорал переводчик, чтобы донести слова начальника до тёмных местных «дикарей».
Жители городского посёлка топтались в вынужденном стою, а мимо них солдаты провели колонну пленных красноармейцев, обряженных в косматые лохмотья. Немцы отобрали у них форму и вместо неё выдали эти вот, пёстрые лохмотья, среди которых попадались и женские юбки. Траурихлиген специально приказал нарядить в юбки политруков и командиров, чтобы опозорить их и полностью лишить боевого духа. Ему это удалось: красноармейцы едва плелись, таращась в землю стеклянными глазами, зная, что обречены на смерть.
- Den Graben auszureißen! (Вырыть ров!) – крикнул солдатам Траурихлиген, когда те провели коммунистов по площади и построили напротив горожан.
- Яволь! – солдаты сейчас же схватили лопатки, побежали на клумбу и принялись механическими движениями уничтожать несчастные остатки цветов, расшвыривая землю, углубляя и расширяя длинный ров.
- Mehr graben Sie – klein werden wir nicht umgehen! (Побольше ройте – маленьким не обойдёмся!) – предписал солдатам Траурихлиген, с удовольствием наблюдая, как корчатся перед расстрелом коммунисты.
Ров оказался прямо перед зданием райкома – солдаты лопатами своими уничтожили все грустные астры, которые тут росли до этого ужасного момента. Закончив свою жуткую работу, они вытянулись, встав в ровную шеренгу, а Траурихлиген кивнул головой, безмолвно приказывая, чтобы пленных красноармейцев подвели к этому рву и расстреляли. Одетый в позорную юбку лейтенант Комаров шагал в числе остальных пленных, фашистский солдат ткнул его в спину своим автоматом, чтобы тот быстрее шагал. У него не оставалось выбора, и Комаров, путаясь в длинной яркой юбке, послушно встал спиною ко рву, стараясь не смотреть в испуганные глаза местных жителей, которых он подвёл.
- Sehr gut, zu erschießen! (Прекрасно, расстрелять!) – коротко приказал Эрих Траурихлиген, когда все пленные заняли свои последние в жизни места.
Послушные приказам глупые солдаты, взявшись за оружие, встали напротив пленных и пустили очереди, играя роль палачей. Убитые, пленные падали в ров, истекая кровью… Лейтенант Комаров ожидал, что его тоже убьёт пуля, как и остальных, ждал боли, смерти… Но ему пугающе повезло: мимо него промахнулись, и Комаров, осознав это, тут же притворился мёртвым – упал в ров вместе с теми, кто по-настоящему умер, и застыл на холодном земляном дне рядом с ужасными трупами. Решив, что все враги расстреляны, немцы быстро зарывали ров, скрывая под землёю очередное своё преступление. На лицо Комарова упала мокрая земля, однако ров был неглубок, он не умрёт, задохнувшись, а дождётся, пока всё стихнет, вылезет и попытается добраться до леса, до партизан…
Бедные мирные жители плакали от страха, видя, как их побеждённые защитники принимают жуткую смерть. На этом всё могло бы закончится, но Эрих Траурихлиген решил ещё поиграть в фашиста. Приняв устрашающую позу палача – с широко расставленными ногами и руками, сложенными на груди, Эрих обвёл несчастных людей свирепым взглядом невменяемого чудовища и выплюнул страшным голосом:
- Juden, ein Schritt vorwärts!
- Евреи, шаг вперёд! – угрожающе запищал переводчик своим умопомрачительным фальцетом, встав точно так же, как его босс.
Шокированные происходящим, люди, буквально, вышвырнули из строя целую еврейскую семью, которая не успела уехать и спасти свою жизнь. Они подумали, что спасутся сами, выдав их, и поэтму не пощадили даже рыдающих детей. Бедняги не устояли на шатких от ужаса ногах и полетели прямо на грязную землю к ногам немецких палачей.
- Аusgezeichnet! Erschießen den Juden! – сурово приказал Траурихлиген, взмахнув стеком.
- Отлично! Еврей есть шисн! – объяснил переводчик, точно так же взмахнув, только пустой рукой.
Люди содрогнулись, а солдаты, снова послушные и не имеющие души, схватили всех бедняг под руки, отпихнули подальше от остальных и хладнокровно перестреляли, не обращая внимание на плач.
- Zigeuneren waren da? – осведомился Траурихлиген, свирепо подняв правую бровь над огненным глазом.
- Цыгане есть? – осведомился за ним переводчик, подняв правую бровь точно так же.
- Табор уехал… - сипло пробормотал однорукий местный, махнув единственной своей рукой.
- Но клоуны остались! – скрипнул другой местный, рыжий, как таракан, а остальные расступились в стороны, отойдя от двоих – цыгана и цыганки, которые, обнявшись, сели на асфальт около глубокой лужи и плакали от страха.
- Ja, Sie schleppen sie hierher! – злобно ухмыльнулся Траурихлиген, кивнув солдатам, чтобы те хватали этих двоих, и тащили к расстрелянным евреям.
- Зольдатен тащить цыган! – пояснил для всех переводчик и точно так же кивнул головой, копируя начальника.
- Erschießen den Zigeuneren! – рявкнул Траурихлиген, скаля свои клыки.
- Цы́ган есть шисн! – переводчик поспешил перевести – чтобы все поняли.
Над площадью снова застрочили выстрелы – солдаты без эмоций убили цыган, и те упали на трупы евреев.
- Hier ist Partei? – коротко осведомился Траурихлиген, котрый никак не мог наиграться в фашиста, и всё кошмарил и кошмарил, повергая несчастных мирных жителей Еленовских Карьеров в трепет.
- Партийный коммунист есть? – переводчик играл в фашиста так же, как и Траурихлиген, упиваясь этой игрой даже больше, чем его кровожадный начальник.
Люди топтались, опуская глаза в серые булыжники разбитой площади и молчали, словно проклятые партизаны. Понятно, что просто не хотят признаваться – никто не поверит, что среди них нет партийных!
- Hier ist Partei? – повторил Траурихлиген, кивнув солдатам, которые держали бедняг на мушке. – Wenn nicht sagen werden, dass wir partei – alle erschießen werden! Sowohl der Frauen, als auch der Kinder – lass partei beißen die Ellbogen! (Если не скажете, кто партийный – расстреляем всех! И женщин, и детей – пускай партийные кусают локти!)
- Партийный грызть свой рук! – переводчик закончил орать, и на площади, которая в один миг стала зловещей, воцарилась ужасная смертельная тишина…
- Я партийный… - наконец, заныл кургузый и толстый председатель райкома Кошкин, больше похожий на коврижку, чем на человека. По бледным щекам его текли слёзы, а неуклюжие коленки дрожали, обтянутые смешными брюками-галифе.
- Der Schritt vorwärts! – приказал ему Траурихлиген и поманил пальцами, будто цыплёнка.
- Ви есть шагать! – повторил переводчик и тоже поманил – так же, как Траурихлиген.
Председатель райкома выполз из общего строя мучительными мелкими шажками, корчился под тяжёлым взглядом Траурихлигена, как пескарь, которого поджаривали без масла.
- Ein? – хмыкнул Траурихлиген, сложив руки на груди. – Аusgezeichnet! – ухмыльнулся он, разглядывая толстяка-председателя, который совсем уже сдулся, осунулся от страха и даже уже не топтался, а сел прямо на грязные булыжники и сидел, рыдая. – Partei – auf den Pfahl (Партийного на кол!)! – приказал он солдатам, и двое из них тот час же схватили председателя под руки, оторвав от земли и грузно водворили на ноги, которые тот практически не чувствовал. Председатель Кошкин верещал, как поросёнок, но его никто не слушал – третий солдат с механической бесстрастностью методично срубал уцелевшую в бою берёзку прямо около райкома, собираясь превратить её в погибельный для председателя кол.
- Партийный коммунист сесть на коль! – хищно ухмыльнулся переводчик, стараясь казаться таким же страшным, как его генерал.
- Ziehen Sie etwas weiter zum Wald weg (Оттащите его подальше, к лесу!)! – распорядился Траурихлиген, наблюдая за тем, как солдат обрубает берёзке ветки и заостряет верхушку, превращая простое деревце в орудие казни. – Ich will unter den Fenstern diese Leiche nicht (Не хочу под окнами этот труп)!!
- Яволь! – одновременно вытянулись солдаты, закинули председателя в крытый грузовик, а третий солдат закинул туда же и кол. Когда с погрузкой было покончено – солдаты залезли в грузовик сами, один вдвинулся за руль, завёл мотор и грузовик уехал прочь, попав в лужу задним колесом и подняв брызги грязной воды.
- Ausgezeichnet! Jetzt zum Teufel dieser Egelschnecken zu vertreiben und, die Fläche zu reinigen ! (Отлично, теперь разогнать к чёрту этих слизней и очистить площадь!) – Траурихлиген отдал последнее распоряжение и повернулся, чтобы уйти. – Zu erfüllen! Und ich werde gehen schlummern ! (Выполнять! А я пойду вздремну!)
За Траурихлигеном, подскакивая, проследовал наглый, самолюбивый переводчик. Он задирал свой длинный острый нос, гордясь тем, как хорошо умеет переводить, хотя Траурихлиген вполне мог и сам говорить по-русски, и переводчика держал только для солидности. За ними, семеня, но не отставая, потащился Шульц, который так же, как и бедные люди, таращился в землю, чтобы не видеть страшные трупы расстрелянных. Имея звание гауптштурмфюрера (капитан) СС, он не участвовал ни в одном бою, никого никогда не казнил, даже ни разу ни в кого не стрелял… Шульцу просто купили звание – Эрих Траурихлиген проплатил место в СС своему камердинеру, сделав его адъютантом, чтобы постоянно иметь под боком слугу. Миролюбивому и трусоватому Шульцу совсем не нравилась его новая роль, но делать было нечего – оставалось только ждать, когда эксцентричный хозяин наиграется в войну и вернётся домой.
Фогель, наконец-то, покинул автомобиль, чтобы нырнуть в здание райкома и не светиться ни у кого на глазах. Он жутко не любил эти казни, считая, что можно обойтись и без них. Но что можно сказать Траурихлигену кроме «Яволь»?
- Я думаю, вы напишете правильный отчёт? – осведомился генерал, повернув к Фогелю своё довольное лицо, а Фогель понял, что это не вопрос, а суровый приказ.
- Яволь! – по уставу ответил он так, чтобы Траурихлиген не заметил, как он вздыхает.
***
Волосы на голове у Теплицкого шевелились, спина потела холодным потом. Однако он напускал на себя храбрость, потому что твёрдо решил, что включит «брахмаширас», чего бы это ни стоило. Ради «брахмашираса» нужно перенести в наше время бесноватого фашиста? – пожалуйста, Теплицкий и на это готов.
- Слышали? – вопросил Теплицкий у всех сразу, когда переводчик Иванков закончил длиннющий рассказ. – Так вот, Миркин, это касается именно тебя! Ты должен перебросить мне сюда именно этого человека! Не коров, не сапоги, а именно его! – Теплицкий колотил кулаком столешницу перед Барсуком, от чего подскакивал компьютер.
- Что? – в один голос выдохнули Рыбкин и Барсук, а судент даже попятился, уперевшись лопатками в стенку. Это ж надо – притащить бог весть откуда такое чудище, как этот Траурихлиген…
Барсук же едва не свалился со стула под стол. Он и так уже был уничтожен, как учёный, ведь доктор Барсук упорно считал «брахмаширас» современным изобретением, который для чего-то скрыли в раритетном бункере спецслужбы, а тут всплывают такие фантастические сенсации… Нет, для прагматика невыносимо принимать как факт подобную белиберду…
- Но… Зачем?? – Миркин даже поперхнулся воздухом и попятился, наткнувшись лопатками на стенку.
- Он знал, как работает «брахмаширас»! – пропел Теплицкий. – Мы у него спросим, как его завести, а потом – когда вы с Барсуком разберётесь, как он заводится – моя служба безопасности уничтожит этого недочеловеческого отморозка!
- Но я не могу так рисковать! – твёрдо отказался Миркин от Эриха фон Краузе-Траурихлигена. – Этот человек слишком опасен для общества. Ты хоть сам слышал, что тут прочитал Иванков?? Да если этот Эрих вырвется на свободу – он весь город на уши поставит! Я даже не берусь судить, что он может наделать! Я уже сидел в тюрьме, и больше не хочу!
Бесновато вращая покрасневшими глазами, Теплицкий набухал в пластиковый стаканчик «Бонакву», выпил её залпом и яростно просипел, обтирая губы кулаком:
- Ты выбросишь из запасного бокса корову и забьёшь туда этого чувика, ясно??
Профессор же Миркин сохранял спокойствие и твёрдость – он уже давно научился этому. Иначе, работая с Теплицким, можно запросто схватить ранний инсульт…
- Кроме того – убивать его нельзя, - каменным голосом заявил он, наблюдая за кипением Теплицкого словно бы со стороны, из-за стекла. – Его необходимо будет отправить обратно, иначе кого-нибудь из нас рано или поздно поменяет с ним местами!
- Ладно, я позволю выкинуть его на ту помойку, с которой вы его притащите! – нехотя согласился Теплицкий, шумно сопя от негодования. – Так, значит, когда вы проведёте переброс??
- Для диагностики аппаратуры мне нужна неделя! – постановил Миркин, который вообще не желал притаскивать в настоящее время бесноватого военного преступника. – Для расчета удлинённого коридора – столько же! Минимум две недели, максимум – месяц!
Теплицкий считал, что это – очень много, он не любил ждать, тем более – так долго.
- Вот что, - сказал он. – Миркин, ты прекрасно знаешь, что такое сидеть в тюрьме и вскакать на рыбку! Барсу́к отлично умеет бомжевать!
- Не Барсу́к, а Ба́рсук! – в миллионный раз обиделся доктор Барсук.
- Если на следующей неделе вы не будете готовы – отправитесь жить на свалку, и никто никогда вас на работу не возьмёт! Уж я позабочусь о том, чтобы дундуки прозябали так, как следует прозябать дундукам! – заключил Теплицкий и ушёл, покинув всех.