Рассказ старушки Оксаны Егоровны (из первых рук).
(Глаза Миркина вылезают на лоб).
Место действия – село Нижинцы, под г.п. Еленовские Карьеры. Дата: октябрь 1941 года, время – утро.
Оксанка покормила толстых рыжих куриц и возвратилась с заднего двора в хату, неся в руке пустое ведёрко. Мамка её, Одарка, с утра готовила, стояла у печки, вся красная, напекала пирогов. А татка Егор Егорыч – тот с утра суетился: сносил добро, которое получше, в погреб.
- Ты чего такой шебутной? – сиплым голосом спросил у него их сосед, рыжий Евстратий со смешной фамилией Носяро, который сидел тут же, за столом и глушил первач из стакана.
- Эй, не жри! – Егор Егорыч подскочил к соседу, схватил бутыль с мутным первачом обеими пухлыми руками и тоже попёр в погреб. – Мое це, не твое!
- Жмот! – презрительно плюнул Евстратий Носяро, отставив в сторонку пустой стакан, занюхивая горячим пирогом.
Оксанка села прясть – мамка велела напрясть ниток и соткать канву на рушники: Покров скоро, надобно убрать красный угол. Она хорошо слышала, как в соседней комнате шебуршит батька и каркает этот дядька Евстрат, которого Оксанка с детства почему-то не любила и даже побаивалась.
- Мой пирог! – это батька отбирает у Носяры горячий пирог и, скорее всего, откусил кусок, чтоб Носяро не откусил первым.
- Эй, хорош пироги таскать, ироды! – это ворвался голос мамки, она гоняет обоих веником, и отобрала у батьки первач.
Полная, цветущая и румяная от печного жара, Одарка понесла первач на кухню, где запрятала в печной поддон. Егор Егорыч туда не лазит: не умеет отодвигать заслонку и боится заполучить ожог.
- Жинка твоя – змеюка! – прогудел Евстратий Носяро и поднялся из-за стола, застланного белой салфеткой. Егор Егорыч заметил, что сосед запятнал салфетку соком и семечками от помидора, который слопал на халяву, и надвинулся на него, указав на пятно.
- Шо ты тут мне гадишь, борзой? – возмутился он и сжал кулак, дабы залепить соседу в ехидную физиономию.
- Эх ты, пузырь! – огрызнулся Носяро, уходя от драки. – Усы-то вон, повисли! Трусишь, вижу, шо тот заяц! Шебуршишь, шебуршишь, таскаешь тут сало своё туды-сюды! Знаю я, шо немцы прут, сказали вже добрые люди! Вон, Малина в лес подался, шоб ему пусто было, коммуняка!
Егор Егорыч опустил кулак. Да, он трусил: боялся, что немцы село спалят – говорили люди в лесу, что немцы сёла палят и людей стреляют за просто так. Вот и таскал харчи в погреб: авось, пронесёт? В лес партизанить идти Егор Егорыч боялся: не умел ни стрелять, ни прятаться, ни жить впроголодь.
Вчера приходили из райкома, из Еленовских Карьеров, в Красную армию призывали. Полдеревни ушло и тихо так стало, мёртво, словно действительно, умрёт скоро. Все говорили, что это всё – так, не война, пшик – попугали чуток и перестанут. Вон, Антип, кум Егора Егорыча, Оксанкин крёстный, ездил недавно в Еленовские Карьеры на базар – так там сказали, что немцы выброшены обратно в Польшу…
Егор Егорыч снёс в погреб и салфетку, и часы с кукушкой, и пироги, хотя Одарка отнимала. Весь день потратил с перерывами на еду и поспал немного, часа три. Даже вечером Оксанку хотел в погреб запрятать на всякий пожарный. Да не успел.
- Давай, доня, слезай… - пыхтел Егор Егорыч, толкая Оксанку по шаткой лестничке. – Хоть тебя сбережём от нехристей окаянных… Вон они, вже за лесом поставились… Хай им грэць, фашисты…
Оксанка не очень хотела в погреб: ей всего шестнадцать было, она не до конца понимала опасности, пока…
баххх!! – внезапно за окном, там, где околица и лес – раздался адский грохот, от которого пол хаты мелко задрожал, посыпалась со звоном с полок посуда. Одарка тоненько завопила, а Егор Егорыч не устоял и скатился в погреб кубарем. Оксанка едва удержалась на лестничке, которая зашаталась под ней, как на ветру. Она выскочила обратно в комнату, иначе бы покатилась в погреб вслед за батькой. Егор Егорыч ныл на дне погреба, в темноте, потому что, падая, перевернул свечку, и та погасла. За окошком полыхали страшные красные зарницы, валил дым, застилая сиреневые отсветы заката. За лесом всё бахали и бахали, Оксанка забилась за печку, где уже спряталась Одарка. Они сели там, в обнимочку и сидели мышками, боясь каждого шороха. Вокруг всё тряслось, как будто бы раскрывалось пекло, выпуская чертей, посуда падала, билась об пол, в поддоне звенела бутыль первача. Воняло горелым, потому что дым, прилетая из-за леса, забивался сквозь шибку в хату и заволакивал всё, нависая удушливым серым туманом.
- Эй! Э-эй! – дверь с треском кто-то распахнул и влетел в сени, с криками, гвалтом. – Чего засели?? Бежать всем из хаты вон, бо завалится! Егор! Егор! Семью веди прочь!
По хате бегали, искали их. Оксанка вся сжалась в комочек, притулилась к рыдающей мамке, потому что думала, что это уже гарцуют немцы. Если они найдут хоть кого-то из них – застрелять за просто так…
Чьи-то руки просунулись за печку и начали насильно вытаскивать сначала – Одарку, потом – Оксанку. Оксанка верещала, билась, но потом – как вытащили, увидела, что это никакие не немцы, а дядька Антип и дед Тарас ворвались в хату, чтобы их, непутёвых, выручить.
Батьку уже вытянули из погреба, он ковылял в сени на охромевшей ноге.
- Шибче, увалень! – подпихивал его дед Тарас с седыми длиннющими усами. – С тобою лышей за смертью!
Дядька Антип велел бежать из хаты во двор, Оксанка и побежала во двор, спотыкаясь о куриц, что метались под ногами. Она с ужасом поняла, что забыла запереть птичник, когда кормила их вечером…
баххх! – снова ударило, но уже не за лесом, а у Медвежьего озера… Тут, рукой подать от села… Там, на озере, что-то вспыхнуло и горело, дымя. Люди носились по селу, панически вопя, кто-то с кем-то столкнулся и повалился, едва не сшибив с ног Оксанку. Воздух был забит горелым душным туманом, в котором едва можно было различить свои ноги. К тому же туман ел глаза, вызывал кашель. Вытирая слёзы, Оксанка пыталась найти мамку, или батьку, или дядьку Антипа – хоть кого-нибудь, но никого не находила. А потом – чем-то раскалённым, железным снесло хату соседей. Наверное, это была бомба, она врубилась в крышу всей своей тяжестью, пробила её, разметав солому, громыхнула, превратив хату в огромный костёр. Волна горячего воздуха сбила Оксанку с ног, грохот оглушил. Она упала в огород – в капусту, а вокруг неё топали тяжёлые чужие ноги.
Когда Оксанка открыла глаза – вокруг неё уже никто не бегал. Солнце почти сползло за лес и собиралось скрыться там, впустив на землю сизые сумерки. Догорала разбитая хата, и за лесом что-то горело и шумело так, вроде бы там скакали резвые кони. Дыма стало меньше, Оксанка приподняла голову с прохладной капусты и огляделась. Село опустело – наверное, все куда-то убежали без неё. Свечи нигде почти не горят – только у деда Тараса окошко светится, у противного Носяры что-то мигает, и там, в дальней хате, где немая Матрёна живёт – тоже огонёк.
- Мама! – тихонько, испуганно позвала Оксанка, поднимаясь на ноги. – Тато!
Она прошла немного вперёд, не замечая от страха, что идёт прямо по капусте. Добралась до плетня, на котором торчал отбитый горшок. Его кто-то вот только что отбил, потому что, когда Оксанка нанизала его на плетень – горшок был целёхонек. И новый, к тому же. Оглянувшись, она увидела свою хату. Хата стояла, целая, но тёмная, как нежилая. Либо батьки перебрались к деду Тарасу, либо тато до Носяры побежал, либо до Антипа, а может быть… нет, погибнуть они не могли. Нельзя добрым людям погибнуть: светлые тут края, не даст Богородица смерти прийти. Недаром же Она насадила в лесу избавлень-траву…
Где-то у леса ещё что-то шумело, Оксанка повернула голову и глянула туда, откуда доносился странный рокот и некое пыхтение. Оттуда бил яркий свет, который затмевал и остатки солнца, и редкие огни в окнах. А кроме света – надвигались страшные машины и шагали чужие люди – в чём-то сером, что сливалось в опускающихся сумерках с землёю. Немцы! Оксанка похолодела: прорвались! И – движутся прямо в село! Вон, один из них поднял руку, показывает… Ей даже почудилось, что его корявый острый палец упёрся прямо ей в лоб. Крик от ужаса застрял, зато включились ноги. Оксанка повернулась и опрометью бросилась в свою тёмную хату.
Егор Егорыч и Одарка сидели под лавкой. Когда прекратили валиться бомбы – они вернулись в уцелевшую хату и запрятались там, не включая свет. Одарка тихонько плакала, потому что считала, что Оксанка погибла. Когда Оксанка спихнула с дороги дверь сеней и оказалась в комнате – она никого не увидела в темноте. Нашла родителей по мамкиному голосу. Ей бы крикнуть, обнять их, но Оксанка уже не могла. Она торчала у лавки, под которую забились родители, и шептала побледневшими губами:
- Враги…
Солнце тихо скрылось за горизонтом. На миг установилась мёртвая тишина, а потом…
Дверь с треском высадили – наверное, хорошенько наподдали ногой. Комнаты наполнились грузным топотом, а через минуту они пришли. Одарка при их виде хлопнулась в обморок, обвиснув на лавке, Оксанка, не успев в погреб, забилась за батькину спину. Егор Егорыч не мог никого спасти. Он стоял посреди комнаты не потому, что был храбр, как скала, а потому что оцепенел от страха.
Их было много, этих серых, покрытых грязью чудищ – целых шесть. Они вдвинулись стеной, похохатывая, грозя железным оружием. От них разило чем-то неприятным: гарью и бензином, и чем-то ещё, наверное, это и был запах смерти. Оксанка выглядывала из-за батьки и у неё тряслись коленки, дыхание перехватило, похолодели пальцы.
Из шести выдвинулся один и страшным каркающим голосом резко крикнул:
- Ви есть принять немецкий армий унд ваффен-СС! Нести эссен унд шнапс! Кто не хотеть – капут унд зарыть! Герр группенфюрер ночевать у вас! Шнель! Эссен!
Он кипятился, этот вроде бы как человек, похожий на болотного упыря из страшных баек, которые ходили в здешних местах с незапамятных времён. Он говорил как бы по-москальски, но так, что Оксанка практически ничего не поняла из того, что он сказал – поняла лишь то, что они их убьют…
Одарка охала, выбираясь из обморока. Егор Егорыч продолжал торчать, как пень.
- Эссен! – повторил немец и топнул тяжёлой ногой, засунутой в грязный сапог, оставляя следы на выметенном полу.
Никто не знал, что значит это слово – все только боялись. Немец обвёл Егора Егорыча, Одарку и Оксанку огненным взглядом убийцы и совершил руками движение, будто ест из тарелки.
- Жрать хотят, - шепнул жинке Егор Егорыч, разобравшись, наконец, что означает его «Эссен» и эти пассы. – Тащи… - обречённо пискнул он. – Лучше – сало.
Пришлось изрядно облегчить погреб: пока Егор Егорыч чистил немецкие сапоги – Одарка с Оксанкой натащили на стол и сала, и пирогов, и мёда, и варенья… всего, что нашлось. Одарка даже первач вынула из поддона и припёрла немцам, чем жутко огорчила мужа. Хотя – немцы эти такие лихие, что лучше уж отдать им тот первач, лишь бы не застрелили. Они расселись по лавкам, пачкая их, один дудел в губную гармошку, извлекая из неё противные звуки, которые ужасно резали уши. Они стаскивали свою замаранную форму и кидали на пол, делая Одарке знаки, чтобы она постирала это всё.
- Хай вам грэць, чертяки! – чертыхалась полная Одарка, подбирая грязнючие и вонючие тряпки. – Шоб вас гром побил, окаянные лешаки, упыри болотные, пиявки!
А потом – дверь распахнули снова, в хату заглянула мерзкая лоснящаяся жирная морда и объявила:
- Ахтунг! Герр группенфюрер!
Немчура засуетилась. Поняли, звери, что поотдавали Одарке свою рванину рановато: начали расхватывать, пихая Одарку, напяливать кто что, даже чужое один надвинул и получил пинка от хозяина.
Оксанка ещё возилась с харчами: дрожащими от страха руками расставляла на столе тарелки, едва не расколотила штук пять. На улице всё шумело: ревели и пыхтели машины, гомонили люди. Но вдруг из хаоса всех этих гадких звуков вынырнул один такой, что заставил невольно содрогнуться. Оксанка всплеснула руками и выронила крынку молока. Крынка треснулась об пол и раскололась, молочная лужа быстро натекла и затопила осколки. Егор Егорыч, который, обливаясь холодным потом, выпихивал из погреба четвертину кабана, не удержался на лестничке и скатился в погреб во второй раз – вместе с кабаном. Одарка крестилась, уткнувшись в красный угол.
Немчура сначала погогатывала, а потом – снялась с лавок, как вспугнутые воробьи, повыскакивала во двор. Оксанка осторожно выбралась в сени и наблюдала за тем, как в ярком белом свете фар, шипя, жужжа и лязгая, движется к их двору нечто о восьми гигантских паучьих ногах. От каждого его шага дрожала земля, над головой Оксанки качались сушёные травы. Оно сверкало металлом, это была некая машина, которая, выворачивая комья земли металлическими когтями, сокрушила плетень и вдвинулась во двор, уничтожая огород. Свет её фар слепил, Оксанка прикрыла глаза ладонью, но продолжала, не отрываясь, смотреть, как в нескольких метрах от хаты страшная машина вдруг замерла, а потом – словно бы присела, испустив жуткое шипение, и из неё выпрыгнул человек. Едва человек очутился на земле – немчура, что топталась во дворе, повытягивалась в струночку, вытянула вверх правые руки и что-то хором крикнула, а потом – застыла. Против яркого света Оксанка видела только тёмный силуэт того, кто приехал на «дьявольской повозке» - он был высок, на его голове торчала фуражка. Широкими шагами он пересёк развороченный двор, поравнявшись с немчурой, поднял вверх раскрытую ладонь и выплюнул короткое слово:
- Хай!
Оксанка побежала обратно в хату – слишком уж страшенным показался ей этот вражеский начальник, который уже успел поставить свою длинную ногу на порог.
Одарка, чертыхаясь, протирала с пола молоко, Егор Егорыч с шишаком на лбу упёр четвертину кабана на задний двор – разделывать.
- Доню, давай, у погреб! – засуетилась Одарка, увидав дочь.
- Мама, в лес надо, Петру сказать, он партизан приведёт! – пискнула Оксанка.
- Ишь ты, партизанка! – рассердилась Одарка. – А ну, хутко, слазь у погреб! Вбьют они нас, якщо до партизан пойдём, слазь!
Пришлось Оксанке послушаться, бо мамка грозила за косу отодрать. Немчура гомонила в сенях, варнякала что-то, непонятно что. Мамка захлопнула крышку, и Оксанка осталась одна в темноте рядом с харчами. Она ждала, что страшные враги выволокут её на расстрел, застрелят и мамку с татком, а хату – раскидают той страховитой штуковиной, которую привёз во двор этот «герр». Оксанка читала молитвы и просила Богородицу заступиться.
Над её головой топотали тяжёлые шаги – это враги ходят сапожищами, топчут пол, который она с утра намывала до блеска. Потом они, кажется, лопали, и что-то ещё пели, а вернее басовито ревели, как медведь ревёт. Вскоре стихло – видимо, «герр» забрался спать на печку – а куда он ещё мог забраться, когда зябко так по ночам? Татка обычно, на печке спал. А сейчас?
Когда стихло – уставшая Оксанка задремала. Но спала недолго и очень чутко. Разбудил её холод, ведь в погребе не было ничего, кроме харчей, а она даже свитку не успела натащить – в одной сорочке была. Подняла голову, прислушалась – тихо, как бывает перед рассветом, когда всё вокруг замолкает и засыпает самым сладким сном. Оксанка влезла вверх по лестничке и приподняла крышку погреба, выглянула. В хате висели предрассветные сумерки, Оксанка видела пустые лавки и стол, заваленный горой объедков. Людей – никого, ни батьков, ни этих леших, и поэтому – она решилась тихонько вылезти. Пройдясь по комнате, Оксанка выглянула через окошко на задний двор и увидала, как мамка её отстирывает в корыте немецкую форму от грязи, копоти и машинного масла. С улицы долетала какая-то возня, прокравшись на цыпочках в сени, Оксанка приоткрыла дверь. Немчура суетилась около ногастой машины: они разбирали её на части и грузили в крытые грузовики.
Оксанка притаилась и почти не дышала, чтобы её никто не услышал. Но ей не удалось спрятаться. Откуда-то сзади возникли грубые руки и вытолкнули её из сеней на улицу. Под гадкий хохот немчуры она упала носом вниз на пыльную дорожку и тут же увидела, как подходят две ноги, засунутые в начищенные сапоги из чёрной кожи. Ноги остановились, они принадлежали как раз тому, самому страшному, который ездит на железном чудище.
- Фройляйн… - хмыкнул он, разглядывая Оксанку сверху вниз. – Шпион?
Оксанке сделалось так страшно под его тяжёлым взглядом, что она разревелась, закрыв ладошками лицо. Немчура недобро хохотала, уперев руки в бока.
- Шисн? – вопросительно каркнул злобный солдат в пилотке, что высился справа.
- Найн! – отказался хозяин железного чудища и кивнул куда-то вправо, за забор.
Оксанка невольно глянула туда, куда он кивнул, и похолодела от головы до кончиков пальцев на ногах, замерла, не в силах оторвать глаз… Двор деда Тараса – разгромленный, перевёрнуто там всё вверх дном. А перед хатой торчат колья – четыре ужасных кола, а на них вся семья деда Тараса усажена!
- Ух, и напужалась я тогда, - говорила Оксана Егоровна, поправляя толстые очки. – Усё, думаю, и мене туды ж, як деда Тараса. Алэ не тронули воны мене, пустили. А я мов обмерла, у хату запхалась и сижу на лавке, мов оглушили. Воны съехали, як ранок настал. Солнышко вышло, и снялись, на город ушли.
Миркин тоже сидел так, «мов оглушили». Он силился понять, кто мог пронюхать о том, что именно они с Иванковым ищут в архиве, и проболтаться этим курицам Поэме Марковне и Лиле. Если об этом узнает Теплицкий – обе могут выйти из дома и не вернуться. Бабусе тоже не поздоровится. Миркин скажет Теплицкому, что вырыл всё это в клоповых бумаженциях…
- Стойте, - Миркин выхватил из кармана фотографию, что затесалась в дневник Фогеля, и дал её Оксане Егоровне. – Вы знаете кого-нибудь здесь?
- Ой, внучек, плоховато я вижу, - прошамкала старушка, сдвигая очки на кончик носа. – А, ну-ка, гляну… Ой, внучек, стара, стара…
Оксана Егоровна долго разглядывала эту затёкшую фотографию, вертела её и так и эдак, на свет носила, наклоняла, приближала к своим очкам…
- Да, он цей! – Оксана Егоровна уверенно упёрла свой палец в лицо человека, который стоял посередине, и даже постучала по нему. – На всём хуторе по сёлам его Эрихом Колосажателем прозывали, столько народу извёл, ирод. Дрожали все, як вин приезжал, бо село попалит и все мы на кольях окажемся. В крайней хате, к лесу, в нас баба Маланка жила, её вси Голосухой прозывали, бо язык в неё был – ого-го, якой. Як вбачить, що едуть воны – так волала на весь хутор: «Краузе, Краузе!» и мы усе в хату бегли, мов гусенята те, бо моторошно одраз ставало…
Миркин выхватил из-за уха ручку и на собственной ладони кособоко накарябал два слова: «Эрих» и «Краузе». Теперь он знает имя и фамилию того, кто рулил «брахмаширасом», и возможно, у него есть шанс отбояриться от рыбозавода…
- Он частенько потом приезжал до нас, в хате ночевал, а мы усе – у сарае. Выгоняли нас всех из хаты. Татка мой старостой сделался, а дядька Евстрат став главный полицай. Я партизанам помогала, вместе с дядькой Антипом. Немцы щось строили за лесом – башню такую, как большая мельница. А у нас гарнизоны ихние стояли – охраняли башню. У нас на селе её «Чёртовой мельницей» прозвали, бо той, хто сунуться туды задумал – ни за що назад не повертался. Потом партизаны её взорвали, алэ цэ уже як ирод той сгинул. Не вынесла Богородица его злодейств, погубила его избавлень-трава. Ох, долго потом ще немцы бесновались, но выдушили их наши партизаны, а потом и Красная армия пришла, и выручили нас от них.
Миркин писал – захватил ворох салфеток и покрывал их словами, изредка прорывая их стержнем ручки до дыр. Он и раньше слышал кое-что про траву и про исчезновение людей в местных лесах – сейчас, среди уфологов это явление называли Светлянковским феноменом. Теплицкому об этом знать не обязательно, потому что он обязательно попрёт туда выяснять, в чём дело. А там – болота непролазные – ещё утопнет!
Буфетчица Лиля моргала своими намалёванными глазками и всё косила в их сторону, словно бы прислушивалась. В таких местах бывает негласная мафия… Лиля – мафиози? Нет, это просто Миркин устал от духоты, клопов и Иванкова. А вот и Иванков – звонит ему по телефону, сейчас, будет клещами вытаскивать, где он, Миркин, торчит уже второй час?? Поесть ходил – что, нельзя?
Пришлось прощаться с Оксаной Егоровной, потому что Иванков железно настоял на том, чтобы Миркин возвращался обратно к клопам.
- Теплицкий звонил! – скрипел Иванков в трубку мобильного телефона и ещё чем-то шелестел. – Требует вас на ковёр. Злющий такой был, как волк.
Миркин подумал, что это Барсук что-то напортачил в бункере с «брахмаширасом». Неужели, сломал? Способный, однако! Миркин, например, так и не понял, каким образом можно его сломать?? Скорее, об него можно что-нибудь сломать.
Глава 10.
Возрождение «бункера Х».
Место действия – бункер «брахмашираса». Дата и время – секрет.
Теплицкий вызвал на ковёр обоих – и Миркина, и Иванкова. Миркин стоял и держал в руках дневник майора Фогеля, который он тихонечко стащил из архива, а так же – тетрадку, в которую он выписывал всё, что его интересовало. Иванков переминался с пустыми руками и с сумкой для ноутбука на левом плече.
Теплицкий считал бункер «брахмашираса» своим. Он даже успел набить его современной мебелью. В дальнем помещении, где стоял сам «брахмаширас», и трудился Барсук – уже торчала пара компьютерных столов, компьютеры, новый диван и офисные стулья.
Теплицкий же расположился в другом помещении, не таком просторном, но куда более уютном. Кривоногий антикварный диван был сдвинут в дальний угол, а на его место, под герб, был втиснут новый, из мебельного салона. Современное освещение и вот эта вот, минималистская безликая офисная мебель абсолютно изгнали отсюда весь тот флёр мистической таинственности, который витал в воздухе бункера десятилетиями. Да, если куда-нибудь вторгается Теплицкий – другого и не жди.
- Я вот тут подумал и решил. Мы запускаем «бункер Х»! – весело сообщил Теплицкий, пританцовывая около нового дивана на одной ножке в новых крокодиловых туфлях. – Не правда ли, гениально??
- Что?? – у Миркина даже отпала челюсть, и он едва не раскидал все свои бумаги. Зачем это ему понадобился второй бункер, ещё и «Х», в котором безвременно погибла так и не испытанная машина времени??
- «Бункер Х»! – повторил Теплицкий. – Будете с Барсуко́м «флипперы» чинить, усекли? Барсу́к?
Доктор Барсук был отозван от «брахмашираса» и топтался около Миркина в несвежем и уже не белом халате, удерживая в руке некую бумагу.
- Но… Зачем?? – не понял Барсук, у которого от «бункера Х» остались крайне неприятные воспоминания. – Да, кстати, я вам уже говорил, что не Барсу́к, а Ба́рсук? Неужели так трудно запомнить?
Теплицкий надвинулся не на него, а на Миркина, и вопросил у профессора, словно бы сам являлся следователем, а Миркин был у него подозреваемым:
- Вы узнали, кто изобрёл «брахмаширас»??
Миркин едва собрался раскрыть рот, как Теплицкий подступил к нему вплотную и выхватил его тетрадь, оставив в руках у профессора увесистый дневник немца Фогеля.
- Так, ну-ка, глянем… - он принялся листать её, плюя на пальцы.
Теплицкий увидел фамилии расстрелянных немецких командиров, которые Миркин списывал со старых карточек, и присвистнул:
- Ого, солидно накопал… Так, начнём… - он пробежался глазами по этим сложным и странным немецким фамилиям, а потом – выделил ту, которая его заинтересовала.
- Так, так… - пробормотал он, а потом – поднял голову и вперил в Миркина вопрошающий взгляд. – А вот, кто такой вот этот, некто Клоп?
- Упс… - сморщился Миркин, вспомнив, как из-за обилия клопов на время потерял разум и зарапортовался так, что начал карякать слово «клоп» везде, где только мог. Даже одну архивную бумаженцию замарал «клопом».
- Хи-хи… - тихонько хихикнул около Миркина Иванков, но тут же замолчал и помрачнел, не забывая о неудаче с гербом. В Москве ему ничем не помогли. Сейчас переводчик надеялся на Берлин.
- Это… никто, - пробормотал профессор и, чтобы Теплицкий не записал его в дундуки и не заточил на рыбозавод по второму кругу, сразу же переключил внимание олигарха на группенфюрера Эриха Краузе, который рулил «брахмаширасом».
- М-да? – услыхав о нём, Теплицкий забыл про «клопа», отложил тетрадку на новый пластиковый стол, который уместили около старинного вычурного комода, и схватился за подбородок, раздумывая. – Рулильщик? Это уже кое-что! А вы? – это Теплицкий надвинулся уже на Иванкова.
Иванков едва не упустил ноутбук на пол, бетон которого прежний хозяин бункера пытался смягчить ковром и шкурой медведя.
- Берлин даст ответ через неделю, - проблеял переводчик. – Понимаете, Алексей Михайлович, это нелёгкая задача… Даже в Москве не нашли никого, у кого был бы подобный герб…
Теплицкий твёрдо решил, что приберёт герб себе – так он ему понравился. Теплицкому было всё равно, кому он принадлежал раньше – хоть лысому чёрту – этот гордый герб будет красоваться на эмблемах его заводов. И рыбозавода – тоже.
- Дундуки… - буркнул Теплицкий. Хоть кого-то Теплицкий уже записал в дундуки. Московских специалистов по геральдике, наверное.
- Да, вернёмся к нашим «баранам»! – Теплицкий покрутился на своей одной ножке и плюхнулся на новый диван, который был мягоньким, как пух. – Итак, Иванков ископает мне всё про этого гуся Эриха. Всё: рост, вес, возраст, всё-всё-всё! А ты, Миркин, возвращаешься в «бункер Х»! Да, Барсу́к тоже!
- Ну, сколько вам говорить, что я – Ба́рсук? – осведомился доктор Ба́рсук, который взвинтил себе нервы тем, что был не в силах включить «брахмаширас». – От слова «баРС»!
- Пока «брахмаширас» не будет включён, вы – Барсу́к! – отрезал Теплицкий. – Барсу́к, а не какой не барс! Всё, сегодня же едете оба в «бункер Х», убираете там всё и чините «флипперы»!
Место действия – «бункер Х». Дата и время – большой секрет.
Строительство машины времени пришлось начинать с самого нуля: починить то, что осталось от первого осциллятора и первого флиппера не смог бы и Левша. Миркин никак не мог взять в толк, почему Теплицкий забросил «брахмаширас», законсервировал немецкий бункер и решил опять заняться машиной времени? Доктор Барсук об этом не задумывался: он просто работал, алча денег.
Миркин сидел за компьютером и корректировал расчёты. Он обнаружил фатальную ошибку в программе, которую они с Барсуком написали для первой машины времени – скорее всего, из-за неё она и взорвалась. Около Миркина охранник в фартуке отскабливал от стены чёрную сажу. Сажи тут оставалось полным полно. Она так прочно въелась в белизну лабораторий, что её не брал и «Доместос», охранники скоблили железными скребками.
Они с Барсуком почти восстановили и флиппер, и осциллятор – новые выглядели точно так же, как предыдущие и имели такие же циклопические габариты. Миркин думал, как бы ему минимизировать «хрональный транспортировщик» - так он называл машину времени. Но это уже будет следующий этап. Пока минимизировали только название. Миркин и Барсук договорились называть машину времени «трансхрон».
Вчера Миркин разыскал Рыбкина. Рыбкин с его интеллектом перебивался какими-то случайными заработками через Интернет и упревал на Калининском рынке в непрестижном образе грузчика. Толкая впереди себя тяжеленные роклы, нагруженные клетчатыми тюками, Рыбкин, кряхтя, отказывался работать в «бункере Х». Он пыхтел что-то про то, что желает быть в ладах с законом, а не потакать прихоти Теплицкого, который вечно ходит по головам ради утопических проектов. Однако, Миркин посулил ему гигантский гонорар, и Рыбкин уломался. Естественно, набивать на компьютере программки и паять микросхемы – куда легче и удобнее, нежели днями тягать эти роклы. Кстати, когда Рыбкин отвернулся – Миркин попытался сдвинуть их с места, но не смог.
Доктор Барсук неслышно подкрался к Миркину сзади и тихо сказал:
- Я закончил с флиппером, он уже готов. Может быть?.. – это он так намекал на то, что пришла пора включить всю эту сложную систему проверить её на вшивость.
- Хорошо, можно начать испытания. Рыбкин, позови-ка Теплицкого, - Миркин согласился не очень охотно, ведь первая его система оказалась очень даже «вшивой» - настолько «вшивой», что результатом испытаний оказался лишь большой пожар.
Глава 11.
Миркин пронзает время.
- Испытание номер два, - вздохнул Миркин. Вздохнул, потому, как не забыл, чем закончилось для него предыдущее испытание. – Трансхрон готов к работе.
- Давай, жми быстрее! – это Теплицкий всё топтался у экрана, который висел на синеватой от чистоты стене, вперившись в него и ожидая чуда. Экран отображал две лаборатории, в одной из них высился сверкающий осциллятор с «тарелкой» на боку, а в другой – платформа флиппера, мигая лампами и тихонько жужжа чем-то, что было у неё внутри.
- И почему так плохо отскоблили стены? – брезгливо заметил Теплицкий, видя, что стены лабораторий, которые должны были быть белоснежными, покрыты разлапистыми пятнами копоти.
- Попробуй, соскобли всё это… - тихонько буркнул доктор Барсук.
Они снова были в боксе, который восстановили после пожара и повесили там новый экран. Рыбкин ползал под столом Миркина и проверял там какие-то контакты. За спиной Миркина тоже навесили экран – ещё больше того, что показывал лаборатории. Сначала он был тёмен, но когда Рыбкин подсоединил последний из толстых проводов – на нём вспыхнул скринсейвер в виде аквариума с подвижными рыбами.
- Хм… - хмыкнул Теплицкий и пожал плечами, увидав виртуальных скалярий и каких-то ещё непонятных розовых рыбцов.
- Я готов! – отозвался доктор Барсук, который сидел за компьютером, видел на мониторе какой-то чёрный круг и ожидал лишь того момента, когда Миркин решит, что пора нажать на «Пуск».
- Запускаем! – разрешил Миркин, и они с Барсуком нажали заветную «красную кнопку».
Флиппер и осциллятор включились одновременно. Теплицкий прилип к экрану, едва заметил, как на корпусе осциллятора завертелась «тарелка».
- Сейчас мы с доктором Барсуком постараемся выхватить из прошлого небольшой неживой предмет и перенести его на платформу флиппера, - вещал Миркин, набирая с клавиатуры случайную дату. – Смотри, Теплицкий, я набрал девятое ноября одна тысяча девятьсот семнадцатого года. Именно в эту точку континуума я собираюсь открыть коридор переброса. Теперь следует выбрать точку пространства, в которую он откроется.
- Атлантида! – выпалил Теплицкий, наблюдая за тем, как над серебристой платформой флиппера собирается белесое облачко.
- Нет, мы пока не будем отклоняться далеко от нашего теперешнего местоположения, - возразил Миркин. – Пойдём вот сюда.
Профессор повернулся к тому экрану, который висел у него за спиной. Рыбы на нём пропали, экран отображал карту незнакомой местности, красная стрелочка указывала на некую точку. Теплицкий тоже вперил туда свой взор, глянул на точку, ничего не понял, но согласился:
- Ага!
- Запуск! – скомандовал Миркин и надавил на «Энтер».
На экране за спиной профессора замигала надпись большими красными буквами: «flip». Облачко над платформой флиппера зашевелилось, стало разрастаться, становилось всё больше и начало светиться. Где-то что-то мягко вздрогнуло, словно бы вздрогнула сама планета, дунул некий мистический ветерок.
- Петля смыкается! – довольно объявил доктор Барсук.
- Нет, я так не могу! Я должен там быть! – Теплицкий внезапно оторвался от экрана и рванул прочь из бокса. Он поскакал в лабораторию флиппера, желая своими глазами видеть, как предмет из прошлого явится тут, в настоящем.
- Стой! – перепугался Миркин и ринулся вслед за Теплицким, чтобы остановить его.
- Дундуки! – прошипел сквозь зубы доктор Барсук, но ни за кем не побежал, а остался в боксе. Он твёрдо верил в собственную теорию о том, что человеку нечего делать вблизи от коридора переброса: около него всё живое бесповоротно гибнет. – Рыбкин, становись на место Миркина! – приказал он, видя, что осциллятор остался без контроля.
- Есть! – по-военному ответил студент Рыбкин и забился за компьютер, из-за которого выпрыгнул профессор Миркин.
Теплицкий прочно установился напротив гигантской платформы, именуемой флиппером, и благоговейно сложив ручки, наблюдал за тем, как между двух металлических «тарелок» крутится всё быстрее и быстрее облако неизвестно чего, превращается в воронку, а потом – в его центре появилась тёмная точка.
- А! – выдохнул Теплицкий, не скрывая восторга. – Получилось!
- Идём отсюда! – Миркин схватил Теплицкого за пиджак и попытался оттащить назад, в бокс. – Ещё аннигелируешь, что я тогда делать буду??
- Замолкни, зануда! – отпихнул его Теплицкий и продолжил наблюдать, как из светящегося коридора переброса…
Из коридора переброса внезапно выскочил сапог – грубый, грязный и драный. Он просвистел по воздуху и, не успел Теплицкий и пикнуть – как сапог своей подошвой засветил ему в лоб и сшиб на чисто вымытый пол.
Шлёп! – сапог шлёпнулся около Теплицкого. С его кирзового голенища летел беленький пар.
- Доигрался! – хихикнул в боксе Барсук.
- Упс… - прыснул в рукав Рыбкин у компьютера Миркина.
- Ыыы, черти, чтоб вас… блин! Бык! – ныл Теплицкий, ворочаясь на полу и потирая лоб, на котором явно виднелось чёрное пятно грязи с сапога.
- Живой?? – Миркин бросился к Теплицкому, схватил его под мышки и начал поднимать.
Теплицкий неуклюже оторвался от пола, установился на ногах и отмахнулся от Миркина:
- Кыш! Дундуки, чего не предупредили меня, что он может мне в лоб заехать??! – кипятился Теплицкий и с силой пнул сапог ногой. – Миркин, ты что, зажмурить меня решил??
Миркин пропускал мимо ушей гневные сентенции Теплицкого – они с Барсуком буквально за уши тащили его назад в бокс, однако Теплицкий вырвался сам и сам побежал сюда, в лабораторию, под сапог. Никто не виноват в том, что тот самый сапог набил ему шишак…
Миркин с задумчивым видом наклонился и поднял «потусторонний» сапог левой рукой. Сапог оказался горячий, поэтому профессор бросил его, а потом – поднял снова – рукавом.
- Это – не грязь… Он весь в саже… - пробормотал Миркин, вертя в руках сапог. – Мне это не нравится.
- А ЭТО тебе нравится? – Теплицкий щеголял шишкой, которая надувалась у него на лбу.
- Вот, приложите… - это пришли из бокса доктор Барсук и Рыбкин, Рыбкин держал двухлитровую бутылку пепси-колы и протягивал её Теплицкому в качестве «скорой помощи».
- Ух! – фыркнул Теплицкий и выхватил у Рыбкина холодную, запотевшую бутылку и приложил к своей пострадавшей голове. – Чёрт!
- Сапог в саже! – объявил доктор Барсук, увидав «пришельца из других миров». – В коридоре переброса все предметы подвергаются нагреванию и частичному обугливанию. Это значит, что переносить можно только неживые предметы, а всё живое гибнет!
Теплицкий сдвинул брови, сунул бутылку пепси-колы назад Рыбкину и придвинулся к Барсуку, словно танк. Схватив его за воротник, Теплицкий гневно выпучил глаза и заревел ему в лицо:
- Вы – дундук! Если ЭТА штука не в состоянии пробросить человека – сделайте другую! – он тряс Барсука, словно барин – какого-то холопа. – Мне необходимо, чтобы ваша с Миркиным балда могла переносить людей! ЛЮДЕЙ, а не сапоги!
Теплицкий с размаху швырнул Барсука на пол и тот растянулся навзничь.
- Дай сюда! – он выхватил у Рыбкина пепси-колу и начал хлестать огромными глотками, пока не поперхнулся.

Глава 12.
«Трансхрон» работает.
Место действия – «бункер Х». Дата и время – я и сам не знаю.
Да, живой организм подлежит перебросу – к такому выводу пришёл Миркин, закончив очередной апгрейд флиппера. Профессор Миркин изобрёл молекулярный преобразователь – устройство, с помощью которого можно будет восстановить первоначальную структуру живых клеток после того, как они перенесут превращение в плазму и сам переброс. Доктор Барсук возмущался, не желая признавать, что Миркин победил его в этой битве интеллектов.
- Будете перебрасывать организм – и получите жаркое! – ехидно насмехался он над профессором, мешая приваривать платиновые контакты внутри флиппера. – Вы же прекрасно знаете: чтобы перенести что-либо – надо разогнать его до сверхсветовой скорости…
- Я смог изобрести преобразователь! – отпарировал Миркин, вспотев от скрупулёзной работы с тонкими проводками. – Пока вы тут ели и смотрели телевизор – я испытал его в коллайдере на зелёных эвгленах
- На чём? – перебил Барсук, заглядывая к Миркину внутрь флиппера.
- На зелёных эвгленах, - невозмутимо повторил Миркин. – Это простейшие, с вашим образованием вы должны это знать.
- Я забыл, мне до лампочки ваши простейшие, – буркнул Барсук, глядя не на Миркина, а в пол.
- Так вот, - продолжил Миркин, приладив наконец-то все контакты. – На испытании вышло так, что после торможения все живые клетки, пройдя через модель моего преобразователя, успешно перешли в состояние вещества и при этом сохранили жизнеспособность!
- Бред! – не поверил Барсук.
Миркин вылез из флиппера и захлопнул крышку, скрыв за ней все провода. С него градом сыпался пот, профессор достал из кармана платок и обтирал им лицо.
- Видите эти ворота на платформе флиппера? – Миркин забил платок назад в карман и показал пальцем на платформу, и доктор Барсук увидел на ней, между двумя тарелками, нечто вроде большого металлического кольца, оплетенного проводами.
- Неужели вы верите, что этот прибамбас может восстанавливать структуру живых клеток после переброса? – скептически хмыкнул Барсук. Доктор влез на платформу флиппера и несколько раз прошёл через ворота преобразователя туда-сюда. Остановившись, наконец, он пожал плечами.
- Естественно, - кивнул Миркин, глядя на Барсука снизу вверх. – Вы же не изобретали его. Надо найти Теплицкого и устроить следующее испытание. На этот раз мы попробуем зачерпнуть из прошедших времён животное. Небольшое, до трёх килограммов – вроде кошки, или небольшой собаки.
- Теплицкий возле «шираса» своего завис. Он там постоянно виснет, когда у нас не торчит! – прогудел Барсук, покидая платформу флиппера. – Но, я вам говорю, Миркин, ваша идея с «туристами», и вообще, с пробросом живых организмов – полная чушь! Если вздумаете бросать кошку – выскочит котлета, помяните моё слово!
***
Теплицкий не медлил – он примчался в «бункер Х», как только Миркин позвонил ему. Не успели пролететь и десять минут, как его «Хаммер» уже въехал за бетонный забор, которым обнесли территорию бункера.
Теплицкий никак не мог дождаться, когда же скоростной лифт доползёт до нижнего этажа, где помещался гигантский «трансхрон» Миркина и Барсука. Оказавшись на нижнем этаже, Теплицкий побежал по коридору со скоростью настоящего гепарда – даже тренированные по полной программе охранники оказались не в силах за ним угнаться. Они пыхтели сзади, а Теплицкий уже пересёк «финишную прямую» и оказался в боксе, где прятались от опасных излучений «трансхрона» Миркин, Барсук и студент Рыбкин.
- Ну? – осведомился Теплицкий сразу у всех.
- Поклянись, что будешь сидеть в боксе! – потребовал от него Миркин, переключая некие рычаги на пульте, укреплённом на столе около его компьютера.
- Ладно, - Теплицкий не спорил, ведь удар сапогом был очень крепок. Он, молча сел в кресло, которое поставили специально для него. – Устраивает? – осведомился он у Миркина.
- Вполне, - согласился Миркин. – Итак, сейчас мы пробросим животное весом до трёх килограммов. Барсук, задавайте параметры.
Барсук оставался скептиком. Он твердолобо талдычил, что любое животное, угодившее в коридор переброса, в обязательном порядке прожарится до готовности, если не подгорит.
- Тарелку приготовил? Антрекот на подходе… – проворчал он и принялся вводить в компьютер вес и габариты животного, которому предстояло сделаться «хрональным туристом», перескочив из прошлого сюда, к ним, в настоящее.
Рыбкин ничего не делал, а только наблюдал за Барсуком.
Теплицкий ерзал в кресле. Сейчас, появится живое существо – мышка, кошечка, собачка… Какая разница, кто это будет? Главное, что за ним из «преобразователя», который так оптимистично нахваливает Миркин, выйдет «рулильщик» Эрих фон Краузе…
- Запуск! – Миркин изрёк историческое слово, нажал на кнопку… Барсук тоже нажал, на свою кнопку…
Грандиозный «трансхрон» ожил, замигал своими индикаторами, на платформе флиппера, за преобразователем, собралось светящееся облако, завертелось, образовало воронку. В центре воронки возникла тёмная точка…
И тут на платформу флиппера с громким басовитым мычанием шваркнулась корова. Она была страшно напугана, шарахалась, пыталась вскочить на копыта, но скользила по гладкому металлу, вращаясь вокруг своей оси.
- Что это такое?? – в изумлении выдохнул Теплицкий. – Как это понимать? Миркин??
Миркин молчал, потому что не знал, каким образом «трансхрон» пробросил корову, в то время, когда Барсук задал вес «туриста» - не более трёх килограммов. Трёх, а не трёхсот! Только доктор Барсук понял, в чём дело: вместо того, чтобы набрать «< 3» он случайно нашлёпал «> 3». Он осознал ошибку и топтался около своего компьютера, глядел только в пол, и пихал носком туфли крышку от пепси-колы, которая валялась у него под столом.
Какими-то неправдами, брыкаясь, извиваясь, помогая рогатой головой, корова смогла водвориться на грузные ноги. Она неуклюже поскакала вперёд, спрыгнула с платформы, случайно поддав её задними копытами, отбив от неё некий кусок. Кусок с лязгом обрушился на пол, а корова с неистовым мычанием продолжала метаться по лаборатории, круша компьютеры, столы, сам флиппер. Потом она рванула к двери и, снеся её рогами, вырвалась в коридор.
- Чего вы стоите?? Пристрелите это чудовище!! – поросёнком верещал Теплицкий и стучал обоими кулаками по экрану.
Корова ревела своё «Му-у!» и бешено носилась из помещения в помещение, врывалась в лаборатории, орудуя там рогами и копытами. Охранники гонялись за ней, стреляли – кто из чего, пытались ловить, но корова лягалась и брыкалась. Кому-то заехала в челюсть, другой покатился по полу… Мотая головой, бодая всё острыми рогами, она влетела в очередную лабораторию и добралась и до осциллятора, «тарелка» которого продолжала вертеться. Корова помчалась на эту «тарелку», как на новые ворота, отшибла её рогами и поскакала дальше крушить. Охранники продолжали преследовать взбесившееся животное, они пытались пристрелить корову из пистолетов, но промахивались, и пули рикошетили о стены.
Теплицкий рвал на голове волосы, видя, как корова гарцует по всему бункеру, сшибая всё, что попало к ней на дорогу.
- Мазилы! – выл он в адрес охранников, которые не могли справиться с коровой и получали удары рогами и копытами.
Профессор Миркин взялся рукой за подбородок и произнёс со спокойной радостью:
- Что бы там ни было – она жива, а значит, эксперимент удался. Что скажете, Барсук?
- Ну, да, вы меня победили… - неохотно признал Барсук, насупившись и не глядя ни на кого. – Но как вы собираетесь изловить этот ваш эксперимент? – жёлчно заметил он, уже дважды побеждённый Миркиным, как учёный.
- Она крушит мой бункер! – визжал Теплицкий. – Это же годзилла, она здесь всё разгромит! Миркин, убейте её! Убейте!
- Её нельзя убивать, - возразил Миркин, с помощью экрана наблюдая за перемещением коровы. – Её необходимо вернуть назад, иначе в её времени образуется дыра.
- Ну и что?? – взревел Теплицкий и вцепился Миркину в воротник. – Если она не будет пристрелена – дыра образуется прямо здесь! Вот здесь!
Одной рукой Теплицкий тянул воротник Миркина, а второй – тыкал в пол, словно дыра должна была возникнуть именно в полу.
- Не мешайте мне! – прокряхтел Миркин, высвобождая воротник из цепких пальцев Теплицкого. – Дыра может привести к хроносбою! К тому же континуум стремится к балансу биомассы во всех временных промежутках! Если не вернуть корову – может случиться спонтанный переброс неизвестно кого неизвестно, куда!
Теплицкий не отпускал, и они боролись, как дзюдоисты, прямо посреди бокса под смешки доктора Барсука.
- Корова в запасной бокс зашла! – объявил вдруг Рыбкин, который ни с кем не дрался. – Задраиваю!
- Да? – Теплицкий мгновенно бросил Миркина и подлетел к экрану, на котором виднелось чрево запасного бокса, корова и опускающаяся переборка. Переборка коснулась пола, и корова оказалась замурована. Она побилась рогами об эту переборку, но переборка была бронированная, и не поддавалась толчкам.
- Ну, слава богу! – Теплицкий выпустил весь пар и бессильно сел на пол. – Скажите кто-нибудь, это всё подлежит ремонту?
- Естественно, - согласился Миркин. – Нужно только подождать немного, пока я протестирую аппаратуру – и тогда можно будет возобновить эксперименты.
- Сколько ждать? – Теплицкий вскочил и снова проявил стремление вцепиться в воротник Миркина.
Миркин предусмотрительно отошёл за стол, отгородившись им от Теплицкого, и ответил:
- Не меньше недели. Я должен убедиться в том, что вся аппаратура функционирует правильно. Иначе в петлю переброса может утянуть даже нас с вами.
- Чай не утянет! Чини, давай, свою балду! – фыркнул Теплицкий, с сожалением наблюдая на экране перед собой унылый вид развороченных коровьим монстром лабораторий. Уцелевшие охранники бродили без толку, подбитые сидели на полу – в коридорах, в помещениях, потирали шишки. Корова билась рогами о переборку бокса и ревела лосем.