12.

     В году в среднем 52-53 понедельника, и я пока не решил, с какого именно изменить свою жизнь. Такое решение можно отложить до конца каникул, ведь с началом учебного года начать новую жизнь начать гораздо проще. Из-за учебы меньше времени будет на всякую ерунду. Тогда уже нужно будет думать, как готовиться к экзаменам, куда поступать, какую профессию выбрать. И каникулы совсем скоро заканчиваются. Поэтому перемены можно отложить немного на потом.

     А в то время, как заканчиваются каникулы, заканчиваются и деньги. У родителей просить уже неудобно, я и так чуть ли не каждый вечер у них просил, и в итоге возвращался домой на рогах. Папа уже открыто спрашивает, ухожу я пить или нет, и денег уже не дает. А я потом тайком ворую у него из кошелька и молча сбегаю из дома. Бухаю до утра, жду того времени, когда родители свалят на работу, чтобы вернуться домой и проспаться. Раньше я даже не думал, чтобы сделать что-нибудь такое, стыдно что ли было, а теперь у меня одна цель – круто зависнуть где-нибудь вечером. Но так я долго не протяну, родители заподозрят неладное. Рано или поздно они все-таки заметят, что деньги пропадают из кошелька, если уже не заметили. Единственное спасение – подработки на железнодорожной станции. Мы с пацанами разгружаем вагоны, надрываемся, пашем, чтобы потом пропить все за одну ночь. Но платят практически гроши.

     Конец июля - жара страшная, и последние деньги мы с пацанами отдали на холодное пиво. Лучшее пиво в городе у нас разливают на вокзале. Всегда свежее, вкусное, его, к тому же, здесь никогда не разбавляют. Я нигде такого больше не пробовал. Ни одно пиво из бутылки не сравниться с разливным, тем более нашим. Вот мы и сидим, защищенные от солнца раскидистыми каштанами, на бетонном парапете возле пивной палатки и с наслаждением посасываем свежее пиво из пластиковых литровых стаканов. Мы – это я, Игореха и Денис Лилов, который решил отметить очередную кражу телефона. Даже не кражу – разбой. Банальная история – отжал телефон у какого-то малолетки, продал и давно пропил деньги, поэтому сегодня присоединился к нашей нуждающейся команде, пожертвовав при этом нам деньги на курево. Потерпит, говорит, курением больной головы не вылечишь.

     К пяти вечера солнце медленно начало опускаться на высокое здание вокзала, а мы, проторчав здесь весь день, и уже протрезвевшие от пива, думаем, как бы найти деньги на новую дозу пойла, чтобы вечер не пропал зря. Не идти же сейчас домой, когда молодая кровь только начинает бушевать и душа начинает требовать алкогольного упоения.

      - А погнали на базу, - продвигает идею Лилов.

      - Какую базу? – недоумевающе смотрит на него Игорек, - Я тебя что-то не понимаю.

      - Е-е-есть у нас база оптовая, - Деня, когда выпьет, постоянно начинает заикаться, - я т-т-там, помню, грузчиком подрабатывал. Т-так вот, один раз машина пришла с водярой, мы ее на склад выгрузили, а на с-с-складе – раздолье, водки столько, ч-ч-что весь город упоить можно.

      - А к-к-как ты как туда пролезешь, - передразниваю я Лилова, а Игореха выдавливает из себя издевательский смешок, - там же сторож.

      - С-с-сторож – одно название. Он сам водки накидается, и спит всю н-ночь. Так что не ссы. Склад прямо к забору выходит, мы через него шмыганем, к воротам пролезем, там они закрываются не до конца, напиздим водки, нам на год вперед х-х-хватит.

      - Надо подумать, - уже серьезно, без передразниваний ответил я.

     Идея рискованная, безбашенная. Самому мне в голову такое никогда бы не пришло. А Лилов об этом совершенно спокойно заявляет. Гляжу на Игоря, в его глазах сомнение.

     А в глазах Лилова уже загорелись огни, и стало ясно, что даже если мы его не поддержим, он и сам, один, пойдет на дело, или наберет другую команду. И весь джек-пот достанется каким-то забулдыгам, а не таким нормальным пацанам, как мы. Он уже сейчас сидел и представлял, как будет на халяву пить столько, сколько захочет, не думая, что надо бежать за добавкой, а главное, искать на добавку. Кадык его передернуло – он сглотнул слюну, почувствовав вкус скорой наживы.

     Дело вообще заманчивое, Лилов был прав по поводу сторожа, собаки на базе нет, так что ящика три с собой мы унести сможем, и даже не факт, что эту пропажу вообще заметят. А если хорошо пойдет, то можно будет этот склад доить постоянно.

      - Только темноты подождем. Ты с нами, Игорек?

      - Конечно, куда ж я денусь. Что я, баба что ли? – ответил он даже с какой-то гордостью.

      - В-в-вот и хорошо, а теперь по домам, - начал опытный в этих делах Деня, - в девять встречаемся на «Южном» на остановке, и оденьте черное что-нибудь, чтобы вас в темноте издалека не видно было.

     Странно, но я волнения никакого даже не чувствую. Ведь на дело серьезное идем, а мне по фигу. Лежу себе на кровати, думаю только, что бы надеть. Возьму гольф черный и спортивки свои. Блин, все равно странно. Обычно перед соревнованиями, перед КВНом сидишь и думаешь, как выступишь, сердце колотится. Волнуешься, переживаешь, в горле приятное щекотливое чувство возбуждения. А успокаиваешься только тогда, когда все закончится. А тут ничего, спокойствие полное, как будто я делал это уже миллион раз, как будто я просто пойду к другу-сторожу, он мне сам склад откроет, и мы еще вместе с ним это дело и отметим.

     Ну да, представь только, подхожу я ночью такой к сторожке, стучу, а оттуда хриплый крик:

      - Это Димон. Иваныч, открывай быстрей, холодно же.

     Слышно, как открывается засов, дверь со скрипом приоткрывается и в полосу света высовывается заросшая башка Иваныча и обдает тебя волной перегара:

     - А, Дима, ты? Погодь, сейчас ключи возьму.

     По дороге мы с Иванычем мило беседуем:

     - Иваныч, тебя же уволят на хер, или еще чего доброго, посадят. Зачем ты все это делаешь?

     - Увооолят, - специально растягивая слова, отвечает Иваныч, - хах, устроюсь на другой склад, или на ж/д. У нас сторожам работа всегда найдется. А посадят, так хорошо. Скоро зима, а там в тепле, крыша над головой, еще и кормят три раза. И работать не надо. Не, если не посадят, пойду к ментовке, камнем окно вышибу, и на зиму я как франт, – улыбается, видно, не раз так делал. Вот они – люди, прожженные жизнь.

     Мы заходим в склад, спускаемся немного по пологому полу, Иваныч щелкает рубильник и на нас падает тусклый оранжевый свет.

      - Во, выбирай, какую сегодня будем, – обводя рукой свои владения и улыбаясь, как будто это все его собственность, Иваныч показывает, из какого угла можно взять ящик, я забираю все, что надо, и мы возвращаемся обратно в его камору. Он мне еще и ящик сам помогает донести, а потом мы сидим у него, выпиваем, закусывая его домашним холодцом, и тут он выдает:

      - Димон, Дииима! Дима! Вставай!

     Я открываю глаза, туман рассеивается, и вместо лохматого бородатого Иваныча, я вижу лицо мамы.

      - Иди ужинать, - говорит она и уходит.

     Вот это меня зарубило, присниться же такое. Еще полежу пару минут, ничего не сделается. Я сладостно потягиваюсь на кровати, потом протираю глаза, смотрю на часы. Черт, восемь уже, пора выходить, до Южного еще добраться надо, до него минимум час ехать. Подрываюсь и выбегаю из дома, так и не поужинав.

     Даже ждать пришлось. Я так торопился, что приехал первый, и пока стоял один, в голову начали лезть всякие глупости. Вот оно, началось, мандраж, думаю. Я уже представляю, что будет, если нас повяжут, как стыдно будет. Все одноклассники от нас отвернуться. Представляю убитых горем родителей… Вот же закон подлости, то не было никакого волнения,  а то сейчас как взведенный суетиться буду весь вечер. Но встреча с пацанами и их болтовня немного развеяли это противное гнетущее чувство. Под ложечкой уже не сосет, и я с интересом наблюдаю за пацанами.

     Вот интересно, как людей меняет близкое чувство опасности. Некоторые, как я, начинают суетиться, переспрашивать, вопросы всякие задавать. Места себе не находят, пока все не закончится. Слишком много лишних движений. Руки постоянно надо девать куда-то, потому что им нигде места нет, всюду лезут. Кипешные люди, в общем.

     Деня наоборот, все время сосредоточенно спокоен. Даже слишком спокоен. Думает только о деле. Коротко говорит, что мы должны сделать. Меня даже немного раздражает его спокойствие. Я почему-то думаю, что оно слишком наигранное. Он как будто слишком идеален в своем деле, деле воровства и хулиганства. Такой уверенный в себе профессионал, которому на дело выйти, как в туалет.

     А Игорь стал слишком шумливый. Он бравирует своей смелостью. Слишком резкие движения, слишком громкий смех, слишком смелое выражение лица. Он готов делать все, что угодно, и он не зассыт. Но мы знаем, что каждый  из нас троих все равно волнуется одинаково сильно, просто проявляется  это у нас по-разному. А уже на деле все выровняется, все устаканится, и мы спокойно сделаем то, что задумали.

     К моменту темноты Деня расписал нам, что мы должны делать, и мы темными переулками пошли на окраину города в сторону базы. В это время прохожих почти не встречается. Вся движуха в центре, а здесь, в рабочем районе все трудяги уже давно дома, пили чай перед телевизором, смотря бессмысленные шоу и забивая свою голову всем этим шлаком. Только редко встречались молодые парни, которые спешили в гости к своим девушкам, или в центр, где собираются их компании.

     А мы втроем идем к базе, одеты в черное, опустив головы, не разговаривая между собой и совсем не вызывая никаких подозрений. Задумка у нас простая. Я отодвигаю ворота, придерживаю их, пока пацаны вдвоем влезают вовнутрь, и заодно стою на шухере, чтобы предупредить их, если сторож вдруг решит вылезти из своей каморки. Деня и Игорь выносят 3 ящика, потом мы хватаем каждый по ящику, выносим их к забору. Один перелезает на ту сторону, это будет Игореха, Деня залезает наверх, принимает ящики, которые я ему подам, и передает их Игорехе, а потом мы спокойно валим и прячем водку в надежном месте – в подвале на Маркса. Деня – просто гений. Как я сам раньше до этого не мог додуматься. Так, прокручивая все в голове десятки раз, мы и подошли к высокому бетонному забору базы. Уже около одиннадцати, темно, как в жопе у негра. На расстоянии вытянутой руки ни черта не видно. Только на территории злосчастной базы по периметру складов ярко светят фонари, а на некоторых из складов установлены прожекторы, которые, пересекаясь, просвечивают весь складской двор.

      - Да не ссыте вы так, - подбадривает нас Лилов, и первым прыгает, повисая на заборе, потом подтягивается, переваливается, и мы видим, как его ноги исчезают по ту сторону.

      - Может, свалим? – спрашивает Игорек.

      - Ты че, больной? Кинуть решил, давай лезь, - сквозь зубы процеживаю я Игорю и подхожу к нему, сжимая кулаки.

      - Ну, вы что там, уснули что ли? – слышится приглушенный голос Дени из-за забора. – Давайте быстрей.

     Игорь еще раз смотрит на меня, потом на забор, прыгает и перелезает на ту сторону, а я уже проделываю то же самое, и вот мы уже стоим рядом с Лиловым. Втроем, гуськом, один за одним, мы крадемся к складским воротам. Пока все тихо, сторожа не видно. И слышно только, как где-то внутри грохочет сердечная мышца, прокачивая литр за литром. От волнения становится чуть-чуть труднее дышать. Но это приятное чувство опасности, почувствовав его однажды, снова и снова будешь искать новой возможности его повторить.

     Вот мы уже возле ворот. Я аккуратно отвожу одну створку, и в воротах образуется достаточно большая щель, в которую может пролезть подросток средней комплекции. Пацаны ныряют в темноту, а я посматриваю в сторону сторожки.

     Держать ворота, оказывается, не так уж и просто, руки затекают, холодный металл срывается из рук, створка с грохотом закрывается. В тишине кажется, что звук удара услышал весь город. Я замер, чувство страха как будто накрыло меня. Мне перехватило дыхание, и единственное, что я могу сейчас сделать – это бросить взгляд в сторону сторожки. Нет, там по-прежнему все тихо. Я перевел дыхание, вновь ухватился за створку ворот, снова отвожу ее в сторону. Отвожу точно так же, как и в первый раз, но тишину вдруг разрывает крик сигнализации.

     От неожиданности я подпрыгнул. Пот выступил у меня на лбу, грудь и спина уже мокрые. Волнение – не то слово, мандраж – не то слово. Я даже не знаю, как назвать это чувство, когда колени дрожат, и дрожь от них передается по всему телу. Ноги как ватные, я не понимаю, как еще стою, зубы начинают стучать, в голове проносятся миллионы мыслей. Я не соображаю, что делать. Все мышцы сжимаются до спазмов, пока боль не чувствуется по всему телу. Проходит не меньше полторы минуты, пока я не осознаю, что пацаны внутри, и что они взаперти. Но способность мыслить вернулась ко мне только тогда, когда я услышал стук в ворота изнутри и Денин крик:

      - Открывай, придурок, мы сами не вылезем, - и стук вновь повторяется и отдает эхом у меня в голове, - Быстрее, дебил, быстрее.

     Я снова хватаю створку ворот, уже в третий раз, отвожу и вдруг чувствую, что меня кто-то хватает за руку. Снова грохот, только теперь я еще и ударил воротами Игоря по голове. Я оборачиваю голову и вижу гневное лицо сторожа, приговаривающего как заклинание: «Ну, я вам покажу, я вам полажу по складам».

     Он явно сильнее меня, я не могу вырвать руку, которая уже загибается мне за спину. Только чувствую тупую боль в плече. Взгляд судорожно рыскает по воротам, я осматриваюсь вокруг, пытаясь найти хоть какое-нибудь средство к спасению. Пытаюсь ухватиться взглядом хоть за какой-нибудь предмет, который бы мне помог освободиться. На глаза мне попадается труба, которой, наверное, подпирают открытые ворота, и свободная рука уже тянется к ней. Последняя  надежда, но мне не хватает пару сантиметров. Я делаю рывок, боль в плече становится почти невыносимой, но труба у меня в руке. Замах, разворот, удар. Я слышу только гулкий звон трубы, слышу хруст костей, моя рука освобождается, и я, уже развернувшись, вижу, как тело медленно падает неживой грудой на землю. Последнее, что я заметил, это недоумевающие глаза. Они смотрят на меня, и одновременно куда-то мимо, вдаль. В них и удивление, и неожиданность, и непонимание, что произошло. Я никогда раньше не видел таких глаз.

     Я остервенело бросаюсь с криками «Сука!» к трупу, глухой удар, звон трубы, сука, снова удар, сука, и так раз за разом, снова и снова. Пот, звон, брызги, кусочки кожи. Труба уже не звенит так громко, слышен только чавкающий звук, и я чувствую, что бью по чему-то мягкому. Когда я снова прихожу в себя, то вижу только кровавую кашу там, где у человека должно быть лицо, а под размозженной головой лужа крови, мозгов, перемешанных с грязью. Прямо как у того мальчика, которого сбила машина. Только еще страшнее, еще уродливее. Труба медленно выскальзывает из руки, со звоном падает на асфальт, вся измазанная в этой каше.

     Ворота гремят, пацаны орут, не понимают, что происходит. Я и сам не понимаю. В горле ком. Руки дрожат. Время для меня останавливается, я не знаю, сколько минут уже прошло. Просто стою и смотрю на то, что натворил. Потом словно тумблер щелкает в моей голове. Я вспоминаю об остальных. Отвожу створку. Выпускаю пацанов, они с ужасом смотрят сначала на меня, потом на труп, стали как вкопанные. Они уже не кричат на меня, они уже не ругаются, они уже все поняли. Им уже не нужно ничего объяснять, они все видят своими словами. И все это, под страшный аккомпанемент сигнализации. Игорек бледнеет, его рвет прямо рядом с телом. Он стоит и в истерика плачет, спрашивая: «Что ты наделал?». Голос его все громче и громче, и он уже трясет меня за плечи и кричит: «Шаман! Что же ты наделал?!

     Я бы заплакал и сам, только слезы не идут, просто какое-то тупое спокойствие. Я как будто не в этом мире. Я бью Игоря по лицу, потом еще, но не очень сильно, и он потихоньку приходит в себя.

      - Валим, быстро! – короткие слова вырываются у Дени, - а мы с Игорем стоим на месте. Деня снова кричит, настолько громко, что нам доходит, наконец, смысл его слов:

      - Бежим, дебилы, быстрее!

     Мы подбегаем к забору, прыгаем, бежим. Мы пытаемся убежать от всего ужаса, который сами натворили, который сами видели. Но от воспоминаний не скрыться уже никогда. Я бегу, а перед глазами у меня та кровавая каша, а в ушах у меня тот хлюпающий звук, и сигнализация на фоне. Этот противный режущий звук преследует меня. Как мы оказались на другой стороне города, у дамбы, я не помню. Мы остановились, а в голове у меня продолжает гудеть сигнализация. Все как в тумане. Я стою на коленях и черпаю руками воду, умываю лицо и вижу в свете луны, которая на миг выбилась из облаков, что руки мои почти по локоть в крови. Смотрю на одежду, она вся в темных пятнах. Она насквозь промокла кровью. Что-то поднимается во мне снизу вверх. Глотаю слюну. Меня тошнит, меня начинает рвать. Рвет долго, пока не заканчивается даже желудочный сок. В воде плавает вся эта мерзость. Домой, мелькает в голове, как можно скорее домой. Ничего никому не говоря, поворачиваюсь, ухожу, почти бегу домой. Я ухожу, но Денис меня догоняет, разворачивает и говорит:

      - Сегодня ночью мы были у телок! Света, Настя и Марина, запомнил? Сняли на районе, пошли к ним, напился, где живут, не помнишь, помнишь только, что где-то на "Северном". Ты понял?

      - Понял.

      - Повтори!

      - Были на "Северном" у телок. Настя, Света и Марина, адрес не помню, пьяный был.

      - Умничка, с телками я потом вопрос решу, а теперь по домам.

13.

     Просыпаюсь от того, что свет из окна бьет мне прямо в лицо. Я проспал почти до обеда. Может то, что было вчера, мне просто приснилось. Может, это просто кошмар, который я забуду через несколько дней.  Голова тяжелая ото сна. Немного пошевелился и застыл от боли в плече. Она тупая, она проходит очень медленно. Осматриваюсь, в квартире никого, тишину нарушает только стук больших настенных часов. Заглядываю под кровать, гора грязной одежды, вынимаю, кровь, и к горлу снова подступает блевотный ком, запихиваю одежду обратно, еле сдерживаюсь, чтобы не оставить содержимое желудка прямо на ковре. Но на глазах слезу, я не могу остановиться. Просто плачу. Пора бы уже свыкнуться с этой мыслью. Как же легко это говорить. Забудь. Всего шесть букв в слове. Но как трудно его осуществить. Было бы очень удобно, если бы мозг можно было отформатировать. Достаешь, чистишь память, вставляешь обратно. Все проблемы решены, и можно спокойно жить дальше.

     У отца всегда на полке сигареты лежат. Беру одну, выхожу на балкон, затягиваюсь. Чуть-чуть легче. А что дальше? Что будет дальше, я смотрю на руки, в ногтях у меня еще видна застывшая кровь. Снова ком подступает к горлу, но я снова сдерживаюсь. Иду мыться. До исступления тру руки мылом, пытаюсь смыть с себя это преступление. Хлюпаю носом, а слезу все текут и текут. Я – убийца. Эта мысль не дает мне покоя. В голове она прокручивается снова и снова. Я – убийца. Наконец остановился. Беру еще одну сигарету, возвращаюсь на балкон. Еще затяжка. Скоро за мной придут, и все, не будет больше жизни, не будет больше мамы с папой. Не будет больше дома. Я лишусь всего из-за одного алкогольного проклятья, которое еще течет у меня по венам вместе с кровью.

     Весь день, как в тумане, никуда не выхожу, ни с кем не разговариваю. Весь день в своей комнате. Так происходит потому, что мне страшно. Я боюсь, что меня заберут прямо на улице, у всех на глазах. Дома в этом плане как-то спокойней. Дом охраняет от огласки. Все узнают потом, по слухам, но не будут видеть это своими глазами.

     Я не знаю, что будет дальше. Почти все время сижу на кровати, туплю в стену и думаю, думаю, думаю. Вечером сгребаю одежду из-под кровати в пакет, беру спички на кухне, выхожу к мусорке. Ничего не отвечаю маме, папе, просто игнорирую.  

     Зажигаю, огонь, хоть ты сам в него бросайся. Как все забыть? Забыть уже нельзя. Этот ужас останется в моей голове навсегда.

     И так идет день за днем. Родители начинают волноваться. Они знают что-то об истории со сторожем, но они и представить себе не могут, что это мог сделать их сын. Вижу по лицам, что они волнуются, что они не знают, что именно происходит со мной. Шепчутся, переглядываются, и на их шепот я отвечаю, что все хорошо, просто нездоровится немного. Три дня, как в тумане, почти ничего не ем, родители на работе, сижу в тишине. Только тиканье часов. Отбивает в голове. Как будто отстукивает минуты свободы. Но самое страшное, что я почти не сплю. Как только закрываю глаза, вижу весь ужас той ночи. Так лежу всю ночь с открытыми глазами. А если и засыпаю, то это мне еще и снится.

     Вдруг звонок. Передергивает, вскакиваю, подхожу. Звонок бьет по ушам, бьет по голове, руки дрожат. Не хочу снимать, но тогда это будет слишком подозрительно выглядеть. Да и ОМОН не будет звонить по телефону перед тем, как ворваться в квартиру:

      - Алло, – голос охрип от постоянного молчания, прокашливаюсь и снова говорю, - Алло. Голос как будто не мой, он какой-то чужой. И как-то он странно действует на меня, мой собственный голос.

      - Алло, Дима? Это Мария Сергеевна. Тут такое дело, у нас недавно сторожа на оптовой базе убили, там поблизости кто-то подростков видел, нужно прийти в школу завтра к девяти, милиционеры возьмут отпечатки пальцев. Простая формальность.

      - Хорошо.

     Бросаю трубку, ноги подкашиваются, пол поплыл под ногами, ноги меня не слушаются, и я сажусь на пол. Прихожу в себя и понимаю, что я сижу весь мокрый от пота. Переодеваюсь и думаю, думаю, думаю. Нужно что-то делать.

     Иду в комнату, открываю шкафы, беру сумку. Бежать. Куда, не знаю, но нужно бежать из города, куда глаза глядят, лишь бы подальше. Собираю вещи, просто грудой сваливаю в сумку, судорожно бегаю по дому, ищу паспорт. Нашел, слава Богу. К отцу в заначку, деньги, немного, но на первое время хватит. Страна большая, куда-нибудь поселюсь. Теплые вещи не помешают, домой я больше не вернусь. Никогда.

……………………………………………………………………………………………………………………

     «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция…». Куда везет меня эта электричка, я пока не знаю. Что мне предначертано дальше, я пока не знаю. Смогу ли я дальше жить, я пока не знаю. Родители до завтрашнего вечера даже не заметят, что их сын пропал. Будут думать, что я и дальше сижу в комнате и туплю в стену. Записку я не оставлял, да и не знаю, что там написать. Все равно такое понять невозможно. Сын - убийца. Пускай лучше думают, что я просто сорванец, сбежавший из дома. Пускай до конца обманывают себя. Так проще, и им, и мне. Даже когда все выяснится, когда органы точно будут знать суть дела, пускай верят в то, что я не мог этого сделать. Иначе как им жить? Они не смогут.  

     Стучат колеса, покачивается вагон, мужской голос объявляет станции. Станция «Новая жизнь». Улыбаюсь, как дурачок, как сумасшедший. То, что мне надо. Пожалуй, тут я и сойду.

     На этой станции я вышел из поезда один. Вокруг – никого. Неприглядная остановка, и вокруг – ни души. Перехожу через пути, выхожу в поле. Улыбаюсь. Бегу. Свобода. Ветер. Новая жизнь.

Послесловие

     Я оглядываюсь и вижу перед собой только пустую комнату. Обшарпанные стены, некрашеный пол, грязный стол и покосившееся кресло, раскладушка с ржавыми пружинами. На полу лежит старый диктофон и, шипя, наматывает магнитную пленку на барабан. Мне сверху все отлично видно. Почему сверху? Потому что стою я на табуретке, и до конца мне остается всего лишь сделать один шаг. Петля плотно облегает шею, веревка плотно привязана к отопительной трубе.

     Чего я добился в своей жизни? Ничего. И оправдать я никак себя уже не могу. Ровно год прошел, когда я вступил в новую жизнь, только она не избавила меня от старых кошмаров. Каждую ночь я просыпался со сжатым кулаком, и мне казалось, что я сжимаю трубу в руке. Каждую ночь я видел размозженную голову, как будто это было вчера. И каждую ночь я просыпался, а в ушах звенела дикая режущая сигнализация. Каждый раз, когда я слышал ее, я в ужасе оборачивался, в голове у меня всплывал по секундам тот роковой вечер. Не было такого дня, чтобы я не страдал, не мучился от него. Я пытался залить память водкой, но в пьяном угаре просыпаться от этого кошмара было еще хуже. По-пьяни я думал, что это происходит со мной снова. У меня начинался бред, я начинал метаться, буянить, пока не разбивал себе что-нибудь. Только боль помогала мне вернуться в реальность.

     Шаг вперед, и все, я свободен. Станция «Новая жизнь» была обманом. Ирония судьбы, ее издевательский плевок мне в лицо. Один шаг, и я никогда больше не вспомню тот ужас.

     Я шагаю. Боль, резкая боль в горле, дышать нечем, глазницы болят. И никакого страха, как будто я делал это каждый день. Но потом… Потом кадры, как в перемотке в кино, кадры моей собственной жизни проносятся у меня перед глазами. Детство, юность, радости, счастье, смех. И последним кадром всплывает та ночь. Она навсегда осталась со мной, только она меня уже не страшит. Она уже потеряла свой ужас, потеряла весь свой смысл. Потому что нет больше меня, а значит, нет больше ужаса. И это действительно единственный счастливый конец. И больше ничего, только темнота.

     Шипение диктофона заканчивается, автоматически срабатывает кнопка выключения. Закончилась кассета, закончилась история, закончилась жизнь.

Конец.