Знаете, как это обычно показывают в кино:
Главный герой уже не первый час лежит на высоте. Где-то далеко-далеко снизу двигается процессия хаммеров. Бурые они мелькают между кубических восточных домиков. Высится столб пыли. Герой поднимает снайперскую винтовку. Он осторожно наводит прицел на открытое окно, за которым слабо проглядывается усатая физиономия какого-то шейха. Торчит рука, блестят перстни. Но герой не торопится. Второго выстрела у него не будет. Он ждёт, пока по рации придёт подтверждение. Машины останавливаются. Голова шейха дёргается и замирает. Герой делает глубокий вдох. Дрожит на спуске указательный палец. И вдруг проём окна темнеет, в глубине машины мгновенно появляется что-то блестящее, металлическое, удлинённое… Оттуда стреляют. Оба выстрела идут одновременно. Пули с обеих сторон летят друг в друга и пролетают, вращаясь, в считанных сантиметрах, лишь чудом не столкнувшись. Герой не сразу понимает, что сейчас произойдёт. Полсекунды он всматривается в прицел, и тут его глаза широко раскрываются. Он понял.
Но поздно! Прицел разносит в клочки. Героя отбрасывает назад. А из глаза у него через всю комнату бьёт красивый блестящий поток крови.
Потом он конечно вскочит, схватится за нож, выбежит мстить и раздаст всем по заслугам.

В реальности всё было иначе.
Снайперская винтовка Ника стояла, прислонённая к камням деревенского колодца. Он сам стоял рядом, тупо разглядывая мелкую иракскую монетку в двадцать пять динаров, и размышлял, подобрать её или нет. «Полковник», - по рации уже битый час картинно ныл Джерри. – «Я не хочу умирать, полковник! Что же мне делать?»
Ник не ответил. Ответ не требовался. В такие часы Джерри постоянно забивал эфир цитатами из разнообразных мыльных опер. Это запрещалось уставом, и, по идее, Ник должен был остановить подчинённого, но он знал, что таким образом Джерри успокаивает себе нервы. Фактически, это был выбор, кого лучше заставить нервничать – бюрократов из командования или сапёра его отряда? Ответ был для Ника совершенно очевидным.
«Что скажете, полковник? У меня получается всё лучше и лучше, правда?» - спросил Джерри.
Ник вздохнул, копнул носком ботинка песок рядом с монетой и свалился с простреленной головой.

Потом прозвучал голос доктора.
Доктор сказал, что пуля вошла в правый глаз, срикошетила от черепа, прошла под кожей и вылетела рядом с левым ухом, там, где ещё не болит, но очень скоро будет болеть. Там, где нельзя чесать, ни в коем случае. Он сказал, что от давления выбило и второй глаз, и если услышанное вызывает у Ника ужас, то это правильная здоровая реакция, потому что теперь Ника будут сверлить.
И после этого его сверлили.

Прошло какое-то время, дни, наверное. И появился ещё один человек с мягким уверенным голосом. Он назвал себя доктором, однако больше походил на психолога. Он сказал, что это совершенно нормально для человека, потерявшего зрение, чувствовать себя «выпавшим» из мира, что это пройдёт и сейчас Нику главное понять, что он в безопасности. По его словам, через несколько дней должен прилететь самолёт, и тогда всё это кончится, и «Большой Брат» позаботится о Нике. Его ждёт крупная пенсия по инвалидности, льготы и всё будет хорошо.
Ник, как всегда, не отвечал. Он вообще не любил говорить без необходимости. По голосу доктора было понятно, что молчание пациента начинает его беспокоить. Доктор спросил, есть ли какие-то просьбы, вопросы? И тогда Ник попросил принести ему тёмные очки.
Доктор будто бы даже обрадовался. Он сказал, что ослепшие люди поначалу часто стыдятся своей инвалидности. Он сказал, что скоро это пройдёт, что обычно начинают обостряться другие чувства, и слепой открывает вокруг себя огромный новый мир. Он передал очки Нику и, уходя, порекомендовал тому пока что не торопиться, привыкать к палате, и когда-нибудь, возможно уже через неделю, можно будет делать первые шаги.

Когда доктор скрылся, Ник встал. Никакие чувства у него не обострялись, и это было очень плохо, потому что недели у него не было. Он отлично знал, где находится: звук утреннего аята, собирающего людей на молитву, отличался во всех крупных мусульманских селениях. Недавно он здесь стоял со своим отрядом целых два месяца. А там, где они стояли больше недели – Ник знал наизусть каждый закоулок, потому что в этом была его работа, как командующего спецподразделением.

Он одел очки и быстро нащупал форму. Никакого стыда он не испытывал, очки нужны были ему, чтобы не выдать свою слепоту. Их отряд отозвали из этого госпиталя не больше недели назад. И это было сделано зря. Не было во всём регионе места опаснее.
Ник застегнул форму и быстрыми шагами вышел из палаты. Главное, чего он боялся, это что на дороге окажется какая-нибудь мелкая тележка, или ведро. К счастью, порядок в таких местах держали идеальный, и Нику просто оставалось вообразить, что он как обычно проходит с проверками посты, не глядя по сторонам, и увлечённо читая сводки новостей. Только распечатка на этот раз была чёрного цвета и занимала всё пространство. А так, ничего необычного.
Ник без происшествий дошёл до первого часового и остановился, делая вид, что рассматривает пол, дожидаясь, пока тот посмотрит на его погоны и спросит: «Сэр?» По голосу он понял, где солдат находится, где встать и в какую сторону смотреть. Но этого было мало – Ник попросил закурить и с отвращением затянулся (последний и единственный раз до этого он курил в колледже). Протягивая сигарету, солдат бросил ещё пару фраз, по которым стало понятно – с Ником он был не знаком. Это могло означать только одно: обычный отряд сняли. Когда? День назад, два? Скорее всего. И теперь госпиталь охраняли новички. Моджахеды конечно заметили смену.
Нужно командование. Плохо. Всё плохо.

Но это было ещё не плохо.
Невдалеке взорвалось. Затрещали автоматные очереди. Вот теперь всё было плохо.
Нику показалось, будто его засунули с головой под воду. Чёрный проваливающийся мир вдруг стал плотным, тягучим и вязким. Ник отошёл в сторону, делая вид, что кого-то ждёт. А вокруг бегали какие-то люди, везде кричали, везде стреляли, и, что хуже всего – это звучало не как бой. Это звучало как паника.
И Ник вдруг с удивлением почувствовал, что всё это ему знакомо, и что нарастающий хаос заставлял его забыть об отсутствии зрения. Потому что в хаос никогда не было смысла всматриваться. Хаос нужно нюхать. И Ник умел это, как никто другой.

Он вдруг вышел вперёд и привычным движение повёл головой по сторонам. Он знал, что в такой ситуации не нужно ничего говорить, достаточно просто знать, кто ты и где ты. Ник чувствовал себя олицетворением порядка, и одного его присутствия было достаточно, чтобы вокруг него одновременно с нескольких сторон остановились в ожидании приказаний люди.
И Ник принялся приказывать, наговаривая команды одну за другой. И это было легко, даже легче чем раньше, легче чем в той жизни, чудовищно прошлой и другой. Казалось, что он отдавал ей последнюю память, понимая, что больше весь его опыт и знания толком не понадобятся никому.
Ник приказывал отойти и перегруппироваться, позволив отработать артиллерии, чтобы тут же контратаковать с удобных позиций. Подбегающие со сводками солдаты позволяли точно угадывать правильный путь, так что Ник просто шёл и приказывал. И приказывал, и шёл.

И когда он довёл людей до развалин древнего храма, он вдруг почувствовал, будто этим доказал всему миру что-то невероятно важное, что-то чего он сам по-хорошему не понимает. С неба уже доносился нарастающий гул снарядов, но время, чтобы скрыться в катакомбах – оставалось. Ник ободряюще обернулся назад, на следующих людей, и улыбнулся. «Спускаемся вниз», - приказал он.
Там задвигались, подошли, засуетились. И переспросили. Ник, начиная беспокоиться, уточнил, что все должны спускать по ступенькам. Вокруг замолкли. И тогда, почти шестым чувством из каких-то обрывков междометий и движений, Ник понял – что никаких ступенек нет. И развалин – нет.
Он потребовал отчёт о положении отряда и узнал, что привёл людей на ровное поле будущей стройплощадки. Эти новые солдаты – были строительным отрядом. Их перевели, чтобы пристроить к военному госпиталю новый корпус.
И значит - Ник привёл их на смерть.

Можно было ещё что-то кричать, ещё что-то делать, пытаться. Но это было уже не важно. Мир взорвался, и Нику показалось, что он в воронке взрыва, в центре смерча, падает в водоворот. Песок забивал ему рот, и он уже ничего не чувствовал и не слышал. Он шёл через бурю, не зная куда идёт и зачем идёт, и есть ли он вообще.
И там он встретил ребёнка, подростка. Ловкий человечек подставил Нику плечо, а рядом шли тёплые груды кожи и шерсти – коровы. Юный пастух вёл Ника через бурю, и это никак не прекращалось, и они шли, казалось уже часы, дни, месяцы, пока Ник вдруг не осознал себя сидящим на траве, привалившись спиной к одному из животных. И вокруг стояла оглушающая тишина.
«Хочешь поиграть?» - спросил рядом звонкий детский голос.
И Ник вдруг почувствовал, насколько нереально всё происходящее, насколько оно наполняется каким-то новым иррациональным смыслом. Он почувствовал, будто всё это время участвовал в какой-то глобальной игре, и мир бросал его, как фишку, как кубик, с любопытством и доброй радостью смотря, на какую грань он свалится.
И повинуясь этому ощущению - Ник понял, что если так, то он больше не хочет быть этим кубиком. Если так, то он хочет играть с миром на равных.
И он сказал: «Да».

И тогда через кроны деревьев разом ударили мириады лучей солнца. Зашумел лес, кинулись друг за другом светлые зайчики, и Ник рассматривал, как они яркими точками запрыгивают ему на ладонь, и не было в мире ничего красивее.
На горизонте пестрели изящные башенки вычурных дворцов. Между стволов, соблюдая какую-то внеземную иерархию, стояли крошечные статуи странных существ. У ног упал свежий плод, и Ник поднял его, чётко осознавая, что ничего подобного на Земле не существует. И не может существовать.
Эта мысль даже почти перебила собой другую, более чёткую, очевидную, поразительную и ясную:
Ник снова видел.