​​​​​​​«Дорогая моя Сесиль» — начал Ти́ран письмо, и тут же осёкся. Может ли вообще Сесиль быть «дорогой» или «его»? Допустим, подумал он, за долгие годы их знакомства Сесиль сделала достаточно хорошего, чтобы заслужить немало добрых слов в свой адрес: она любила детей и бродячих собак, могла подсесть на узкую парковую скамью к любому человеку и завести разговор на своем забавном языке, картавя на французский манер; Сесиль свободно чувствовала себя в любой компании — будь то тихие посиделки старушек в погожий день или вечерние сборы энергичной, шумной молодежи. Но может ли кому-то принадлежать простая бродячая кошка с трёхцветной шерстью? Ти́рану — могла.

Иногда Сесиль заходила в его подъезд, поднималась на последний этаж и забиралась на подоконник, а потом ждала до поздней ночи, и когда Ти́ран возвращался, она смотрела на него без тени укора в желтых глазах. Они проходили в квартиру, Ти́ран непременно пропускал Сесиль вперед, раскланиваясь, словно английский джентльмен, и снимал с головы простую зеленую кепку, она в ответ игриво виляла хвостом и щурила глаза, улыбаясь по-кошачьи. А дома они пили кофе из одной надколотой чашки — многие могут посчитать, что пить из одной чашки с уличным животным неразумно, но Сесиль не была простым уличным животным — Сесиль была личностью куда более интересной, чем простая кошка. Ти́ран читал ей стихи из пыльной книги, как когда-то это делал влюбленный лорд для своей леди, она прикрывала нос хвостом и — он слышал это своими ушами! — смеялась смущенно и тихо, как когда-то это делала нежная мадмуазель, а после они лежали на старой кровати и смотрели в открытое окно на звезды, которые на окраине города было довольно неплохо видно, и Сесиль до первой зари рассказывала ему о дальних странах, которые успела посетить в прошлых жизнях.

Сначала она была принцессой — нежной и хрупкой, с птицами она пела песни в придворных садах, ела сладкие розовые груши и спелые, напоенные солнцем вишни, а по воскресеньям верхом отправлялась в лес и наблюдала там за тонкорогими оленями и прекрасными быстрыми ланями, что обгоняли сам ветер. На одной из таких прогулок она и познакомилась с самым величественным существом, что ей доводилось видеть когда-либо в жизни — Драконом. Сначала он опасался её, а она опасалась его, но со временем страх ушёл, уступая место заинтересованности — все чаще Сесиль чувствовала, как смотрит он на неё из-за переплетенных ветвей золотыми глазами. Дракон был добр к ней, поздней осенью он разрешал ей греться в лучах солнца, сидя на его спине — так она была ближе к светилу и могла получить больше тепла; он приносил ей налитые гроздья винограда и красные яблоки, и слаще тех яблок Сесиль не пробовала никогда в жизни. Счастье Сесиль длилось недолго — стоило дню пойти на прибыль, старый король пожелал выдать замуж свою младшую дочь, и со всех окрестностей стали съезжаться принцы, герцоги и виконты, и каждый вез дары: один подносил пушнину, другой — холодные камни и золото, третий привёз резко пахнущие специи, претенденты в мужья принцессы всё прибывали, и их числу не было предела. К началу лета король определился с выбором жениха для дочери — им оказался немолодой герцог, владения которого простирались до самого моря. Ранним утром в день, когда она должна была стать женой, принцесса сбежала в лес и долго шла к драконьему логову через бурьян и бурелом, и узнав о её несчастье Дракон сделал подарок, в ценности превышающий любые меха, драгоценности и специи. Он отдал ей свою блестящую, как тысячи алмазов, шкуру. С восторгом в глазах Сесиль вспоминала, как за ее спиной развернулись могучие крылья, как ветер подхватил её и понёс в далёкие дали, и с грустью — глаза оставшегося в лесной чаще Дракона и как позже она, съедаемая одиночеством и тоской, грудью бросилась на острые скалы. Шли дни, недели, годы и века, горы стали равнинами и выросли вновь, реки высохли и разлились повторно, города из маленьких превратились в большие, люди воевали, подписывали мир, умирали и снова рождались, а Сесиль стала дубом — высоким и могучим, в ветвях которого жили белки и пели птицы, солнце грело её макушку, а корни уходили глубоко в землю, к холодным, свежим подземным источникам. Вскоре город подобрался совсем близко — и старый дуб спилили, а Сесиль стала кошкой — простой трехцветной кошкой, что грелась в лучах солнца и иногда — от скуки — охотилась на мышей.

«Как тебе там, в Париже?» — продолжал Ти́ран, выводя слова аккуратно, чтобы Сесиль, всегда считавшая его почерк ужасным, могла оценить его старания и похвалила его при встрече. — «Надеюсь, западные ветра не слишком тебе вредят?» — Ти́ран посмотрел на пыльное настенное зеркало и продолжил, мечтательно улыбаясь. — «Совсем скоро, милая Сесиль, я присоединюсь к тебе. Не скучай и побольше бывай на солнце».
Ти́ран поставил точку и отложил ручку, устремляя взгляд в догорающий за окном закат, поскреб спину длинными пальцами и с улыбкой дописал постскриптум: