Жизнь – это баланс. Баланс дня и ночи, зимы и лета, дождя и солнца или – более банально – добра и зла. Я бы даже сказал, что жизнь – это совокупность всяких разных балансов, которые мы без особых усилий можем вышить на жизненной канве. Но это, собственно, не то, о чём я собрался сегодня говорить. Меня больше интересуют средства, которыми люди достигают этого состояния равновесия, этой минутной гармонии, которая лихорадочно шатается то вправо, то влево, расплескивая то, что мы так неистово стараемся сохранить: оставшиеся года, романтические чувства, материальные блага и прочие аспекты наших существований, которые определенные люди в определенные моменты признают для себя краеугольными. 

Возьму для примера себя. За свои 19 лет я выработал пару стратегий того, как можно выкрутиться из штормовых жизненных ситуаций и создать себе комфортное пространство, на котором будет не просто сносно, но вполне уютно жить. 19 лет кажутся не таким уж большим и бородатым сроком, но если задуматься, то это достижение лежит в промежутке от трети до четверти среднестатистической продолжительности жизни человека на Земле, а для меня: что треть, что четверть - обе звучат внушительно. 

В прошлом году я взял себе в привычку говорить по телефону с друзьями на большом каменном постаменте перед главным входом в наш универ. Знаете, вот на въезде во многие российские города они ставят такие массивные постаменты с отличительными надписями «Волгоград», «Тюмень», «Пермь» и так далее. Такого плана каменная глыба стояла и рядом с моей Альма-матер. Ничего информативного она собой не представляла: какие-то короткие сводки об учреждении и схема местности, явно не предназначающиеся для учащихся, знавших всё кругом, но возможно нацеленные на гостей и туристов, которых, впрочем, в наших краях замечают редко. Использовал я это место для телефонных разговоров потому, что это была самая высокая точка на всей территории учебного корпуса, и, что логично предположить следом, там был сигнал, позволяющий держать связь с внешним миром. Не то, чтобы сигнал был особо сильный, но он там хотя бы был. Вся остальная часть серых учебных зданий с отслаивающеюся штукатуркой была погружена в атмосферу времен, когда люди писали друг другу письма и обменивались новостями вербально во дворе, что, со слов главы нашего заведения, было сделано не из-за нехватки средств (или разбазаривания их на безвкусные клумбы перед административным блоком), а с целью повышения социализации среди молодёжи. Не особо вписываясь в контекст идеального студента, я проводил часы перед входом, болтая с моими немногочисленными знакомыми и любимым человеком. 

Стоит отдать должное месту моих уединенных конфессий и упомянуть ещё пару слов о том, где я встречал солнечные дни и охлаждал пыл после пар под столбом ледяной воды, падающей с беспардонного неба. Постамент был, говоря откровенно, старым. И каменным. Причём первое его свойство подчеркивало второе. Из-за десятков прошедших лет он сильно потрескался, и из трещин росли побеги прытких сорняков. Когда-то бывшие гладкими стороны обросли лишайниками, которые создавали впечатление грязно-размытых луж и, казалось, навсегда въелись в мёртвенно-холодную поверхность, сделав её грубо-шершавой. То, что я это всё сейчас помню – явление интересное. Вы когда-нибудь замечали, как все ваши чувства концентрируются на обстановке вокруг, когда вам приходится долго чего-то ждать, или куда-то ехать, или беспрерывно находиться в статичном положении? Вы запоминаете всю цветовую гамму паласа под ногами, считаете, сколько ромбиков в узоре на потолке или даже прикидываете приблизительную длину ногтей у соседа справа. Так же было и у меня. За часы разговоров я ходил по упомянутому пьедесталу моих надежд, радостей и горестей бесчисленное количество раз. Туда-сюда. Вправо и влево. Лицом вперёд и назад. Мой взгляд всегда был опущен вниз, и я внимательно изучал всё, что окружало меня на этой высоте. Иногда я неверно рассчитывал свои возможности или слышал по телефону что-то такое, что никак не было ожидаемо, и падал с метровой высоты вниз лишь для того, чтобы через секунды отряхнуть застиранные джинсы и вновь взобраться к своей маленькой и приятной цивилизации. Так проходили мои дни: неспешно, с ватно-приятным чувством стабильности и вкравшейся в мой голос хрипотой от вечного променада по местам моей юности, открытым всем возможным ветрам. 

Так дни проходили, и как-то так они взяли и закончились. Нет, я не умер, что вы! Я же вам теперь пишу. Просто был какой-то переломный момент. Была точка перегрузки, что-то пошатнулось, треснуло, обвалилось, спряталось, и я не мог этому никак помочь. Так иногда бывает. Вот ты стоишь, позади тебя падают самолёты, рушатся здания, погибают люди, творится несправедливость, и в тот самый момент ты не можешь ничего поделать, кроме того, чтобы с опущенными плечами принять это и как-то решиться жить дальше. Так вышло и у меня. Я потерял любимого человека. Неожиданно для себя, наши, как мне тогда казалось, крепкие отношения, бесконечное доверие и моя наивная вера в лучшее будущее расплавились, протекли сквозь пальцы, что я не смог ничего удержать – так быстро это произошло, а после растворились в лужах да разнеслись ветрами, что беспощадно обдували меня. В замедленном разборе событий по прошествии всё кажется более детальным и понятным. Но когда ты там: когда ты живешь, думаешь, ощущаешь, все действия сжимаются с возрастающим давлением событий и вмещаются все разом в неимоверно маленькое временное пространство, которое ощущается как мгновение. Вот постамент, которому ты посвятил если не лучшие, то очень хорошие часы своей жизни; вот твои однокурсники, пробегающие мимо; а вот и ты, молодой, с разбитым сердцем и поблекшими мечтами, что теперь делать? А ничего – жить.

То, что я вам описал, случилось в октябре прошедшего года. Остается вопрос: «А зачем я вам это описал?». Всё потому, что в тот момент баланс моего жизненного спокойствия и благополучия нарушился, сбился, и я очень больно упал с постамента моих жизненных позиций; на тот раз встать и оправиться оказалось в разы тяжелее. Сейчас, впоследствии, мне куда проще как-то отдаленно и где-то даже беспристрастно об этом говорить, но тогда сомкнувшиеся над головой тучи – казалось – обосновались навсегда. И самой естественной реакцией в данной ситуации оказалось бегство. Это инстинктивная, заложенная в глубинах наших хромосом черта спасаться от невзгод посредством избегания всех возможных последствий и эффектов помогла и мне. В пару-тройку последующих недель моей учёбы я сломя голову пробегал часто уже упомянутый в этом тексте постамент так, чтобы избежать любого попадания его вида в моё поле зрения, что могло повлечь за собой жестокую цепочку воспоминаний, приводящих к грусти и унынию. Мне хотелось стереть это место с кампуса, чтобы оно не напоминало мне о дружеском предательстве, на которое я наткнулся вскоре после развязки в моей романтической трагедии. Жизнь пыталась пугать меня, выскакивая из-за углов на поворотах, а я старался жить с закрытыми глазами. Первое время помогало.

Затем я приспособился. На моей стороне было время. Оно помогло мне реабилитироваться и вернуть весы улыбок и хмуростей в состояние баланса, к которому жизнь каждого, думаю, стремиться по инерции с самого рождения. Я перестал бояться знаков прошлого. Я научился их игнорировать. Я выработал приём мёртвых зон. Вот есть жизнь, а в ней – мёртвые пространства, территории, которые как-либо связаны с чем-то неприятным в прошлом, а значит – недоступные для меня в настоящем. Постамент, где я впервые сказал своё «я тебя люблю» и где от радости потянул своё несчастное сухожилие, всё так же физически присутствовал там же, где я его оставил в октябре, но в моём существовании он являлся мёртвой зоной, пространством, в которое я больше никогда не заходил и которое автоматически просматривалось насквозь. 

Такую тактику я принял на борт довольно охотно. Вырезать избранные места на фотографиях из старого альбома, присваивать авторство писем другим людям, сочинять и верить в новые истории, переключаться на новые знакомства и разрешать себе случайные вечера с алкоголем в комфортных незнакомых местах, - все эти средства со временем подействовали на ура, и стали спасительной панацеей, разрешившей вернуть необходимый статус-кво моей жизненной гармонии, так сильно необходимой для счастливого продолжения моего земного пути.

Вся эта небольшая и где-то даже глупая история натолкнула меня на размышления о том, как каждый переживает свои трудные времена. Недавно я, забывшись, совершенно случайно запрыгнул со своими друзьями на старый постамент, от которого я однажды отрекся на веки вечные. Осознав произошедшее, я ничего не почувствовал. Мне было безразлично, и это удивило меня больше всего. Получается, что все наши неприятные ассоциации и воспоминания работают как условные рефлексы, то есть со временем без подтверждения извне они угасают. Наслаиваясь на теле жизни гнилым эпидермисом омертвелых клеток, все наши неудачи и несчастья в итоге отваливаются и больше не уродуют наш образ полных жизни, амбиций и добрых впечатлений созданий. 

Какие бы средства люди ни использовали, чтобы анестезировать свои неприятные ощущения – у всего горя есть свой период полного распада. Да, возможно, в исключительных случаях он превышает количество лет, оставшихся человеку в жизни, но это скорее исключение, чем правило. Нам очень свойственно преувеличивать степень запущенности ситуации и не брать во внимание то, что время пойдет только на пользу. Люди живы мгновением, которое есть всё для них, которое вмещает столько, что – кажется – это не пронести сквозь жизнь. Однако с каждым новым днём от сердца отлегает, а тучи расслаиваются, уступая место солнцу. 

Я уверен, что мы далеко не самые сильные из всех живых существ на Земле. Но в то же время мы одарены способностью перешагивать барьеры, которые кажутся нам непреодолимыми. У нас всегда есть выбор. Это наша природа.