Ты можешь быть всем, всем тем, что тебе может быть удобно
Вертикальная линия стремительно скользнула вниз, проткнув безупречный горизонт. Я заметил момент проникновения, на мгновение опустив книгу. Поочередно, с уменьшающимися интервалами, зачастили вертикали. Скрип пробитого горизонта, нарастал, словно грозовая туча, тем самым предавая очертания вдруг растущим домам, заборам, деревьям. Звуки отскакивали от новых поверхностей, пробивая темноту, раскрывали новые элементы пейзажа. Стремительность вертикалей, горизонта и окружностей, делала невозможным попытки отследить каждое в частном порядке. И потеряв всякое уникальное право на первозданность, глазам открылся пейзаж утра в окне моей квартиры. Я старался изменить то, что происходило за подоконником, но силы были не равны и я чуял, что природа жульничает и применяет не знакомые мне приемы.
Я поднялся из ванной, в которой по видимости уснул, и подошел к раскрытому окну. Подо мной образовалась лужа, водянистые следы растекались по кафелю кухни. Когда-то мне захотелось лежа в ванной любоваться улицей. Я перетащил чугунную купель на кухню, прежде освободив ее от обеденного стола. Я снял двери и разнес проем. Я провел трубы и заполнил ванну до краев.
Кожа вмиг покрылась мурашками и вдыхая утреннюю свежесть я опорожнился на стену. Моча бурно стекла, впадая в мыльную воду на полу. Утро, подобно мокрой твари обтерлась об меня, защекотав промежности. Головка члена терлась о подоконник, передавая щекотку в недра слюнявого сознания, включив инстинкт размножения на полную катушку. Головка поднялась над подоконником, стремясь в открытое окно и тщетно призывая всю разбухшую плоть в полет. Я заложил руки за голову, и вертя тазом запустил свой член словно маятник, налево, достигнув предела, его потянуло назад к нулевой точке, но гонимый инерцией он двинулся вправо. И там достигнув своего инфинита, дернулся обратно к зеро, но уже по слабеющей кривой близкой к горизонту. Словно обиженный пес, он скрывается в коже, опадает, пульсирует вздутыми венами. Угасающий маячок вертикального продолжения. «А король то голый, да здравствует король, пусть и мертвый» срывается с моих губ, в зубах зажата сигарета. Я дымлю, город там во вне потягивается и шипит. Шесть утра, сообщает радио на холодильнике. Выходят дамы с собачками, дедушки с палками. На пустыре, перескакивая лужи, несется клубок дворовых псов. Прищуришься и вот покажется перекати-поле и барханы вместо машин и солнце белое, полусладкое или полусухое. Утром лучше полусухое, полусладкое горчит. Я допил из бокала на окне, весь букет уже испарился. Там в облаках он, прольется купаж на грязный газон двора. Мгновение и что-то пронеслось прям перед моим носом, я не совсем понял, какой из утренних эпизодов запоздал и сейчас на всех парах пролетел мимо моего окна. Высунувшись, я разглядел в гуще кустарника белеющее тело. Кто-то, явно решил шмякнуться сверху в этот славный утренний час. Он прервал мой ритуал и теперь мне надо идти на помощь страдальцу. Накинув халат я подошел снова к окну, два собачника уже пришли на помощь, так что мне особо волноваться не стоит. Я прилег на подоконник. Подошел участковый в усах, присел проверил пульс, накрыл курткой. Собачник слева, говорит что не видел ничего, собачник справа говорит что слышал шум. Потом все втроем посмотрели вверх, заметили меня, я махнул им рукой. Участковый жестом спросил о лежащем. Я жестом ответил что ничего не знаю. Он выкрутил и загнул свои руки так, что могло значить лишь одно, то что он зайдет ко мне. Я продолжил следить за ними, достал с холодильника бумагу и карандаш. Собачник слева, собачник справа, по центру, на равном отдалении от животноводов участковый. Равнобедренный треугольник, отметим, А участковый, B собачник слева, C собачник справа. Из угла А ведем биссектрису, которая делит на двое несчастную жертву. Две равные части. Соединяю а, бэ и цэ посредством круга. Центр круга это живот жертвы. Я отрываюсь от листка, собака из B лижет жертву в живот, пес из C, доселе спокойно лизавший яйца, бросается на первого. Их поводки спутываются и натягиваются, на мгновение является второй треугольник, с единым основанием, но разными бедрами. Идиллия нарушена, B несется в центр, так же и C предпринимает попытку разнять псов. А громко матерится и гонит их прочь от тела. За спортплощадкой проглядывается машина скорой помощи. Между тем, разбуженная жертва, дернулась в импульсе раздражения и перевернулась на спину, раздвинув ноги. Жертвой оказалась девушка, ее кожа еще поблескивала свежестью начала жизни. Бедра сходились у бугорочка, образуя вектор, единственно правильный, безошибочно ведущий к поглощению самостоятельности и независимости. Мои лимфатические ремни на шее натянулись, ноги стали ватными, в висках стучала кровь. Я переступал с ноги на ногу, словно жеребец в стойле. Не хватало заржать. Она, там внизу, погладила свой живот, словно гладила мой. Я чувствовал ее прикосновения, ногти царапали, с каждым разом все сильней. Одной рукой я взялся за член, возбуждение было предельным, вторая рука пыталась провести радиус в кругу. Определив примерные расстояния, я перевел их в миллиметры, и с масштабом один к ста решил рассчитать радиус. Радиус равен произведению одной второй длины основания на корень квадратный из разницы квадрата длины боковой стороны и основания разделенных на сумму квадрата длины стороны и длины основания. Таааааааак. Собачник слева и участковый это одна сторона, собачник справа и милиционер это другое бедро, они равны, их отношения тождественны. Основание касается собачников. Тут говорить не о чем, они трутся, они сбиваются, словно черви, в кишащий шар. От них половина. И корень удвоенный, удвоенной разницы сношения бедер и полного клубка собачников…Шар растет, материя трещит, вот вот лопнет. Жертва стрелкой часов неподвижно застыла. Шесть часов. Мне не решить, не найти радиус, до извержения, к тому же у второй окружности другой радиус и центр другой, низкий. Жертва, в центре, неопознанном неясном, все яростней пускает руки в землю, под корни трав. Ее влагалище переливается из алого в сиреневый, пульсирует, при каждом толчке, растет. И тянется ко мне, тянется маковым цветком, красный бутон на зеленном стебле, колебания не мешают наступлению. Бутон становится пастью, звериный оскал алеет, алчущее влагалище поглощает меня, я чувствую запах тепла и тлена, покой сумбуром заполняет меня. Поклоняясь, я достигаю пристанища богов, жрецы сгорают , уничтоженные моим стоном. Стены в пол слезятся , дворец заполняется слизью, скрюченный, застываю словно в лаве. Меня отлили, я в форме, остываю. Пасть становится серой, покрывается трещинами и исходит паром в небо жаб.
Дзинь, падает бокал с подоконника, я сажусь рядом. Все кругом мокрое и спокойное. Дзинь, дзинь, еще раз настойчиво дзинь, дзииинь. Палец за входной дверью жмет звонок, продолжением его является фигура в форме служителя правопорядка. Великие и мелкие жрецы. Придется впустить. Шаркаю в прихожую, запахиваю халат на ходу, открываю. С огненным венцом и псалтырем. Проходите, пожалуйста, в комнату, на кухне бардак. На кухне только что Атлантида пала в воды темные, в самую черную точку, в сфинктер старого извращенца Посейдона. Провожу полицейского в комнату, предлагаю сесть к столу. Участковый рассматривает стены, усеянные хаосом вертикалей, конусов, окружностей, пирамид и прочих геометрических идеалов, лишь на задней стене можно угадать очертания быка сидящего на троне. Подобие старика Молоха. Сестра нарисовала, чья то определенная сестра, не вспомнить точно. Жертвенник? Не совсем, не знаю, так для антуража. А это? Указывает на середину комнаты, где разместилось ложе, вместо ножек бычьи ноги. Да и само устройство схоже с усеченным тельцом. Это с работы, говорю, это недоделанное, такая кровать. Будет еще верх, крышка наподобие солярия или если вам угодно гроба. Получится что буду спать в бычке. Нет, нет, я не сектант, я художественный оформитель, вот мой пропуск. Усадив гостя к столу, сам сажусь напротив, спиной к окну. Так ему будет проще, смотреть сквозь меня в окно, мне сквозь него в исполосованную стену.
- Итак, господин Оформитель. Странная у вас квартирка, я заметил, что ванна у вас на кухне?
- Да, но там все исправно, я никого не заливаю. В ванной у меня гардероб, а тут кабинет и кухня и спальня и если можно так сказать обсерватория.
- Обсерватория?
- Линии и фигуры на стенах, копируют небесные тела. Их передвижения, коллизии, изменения текущие прошлые и будущие.
- Хаотично как то.
- А порядок не совсем уместен устройству жизненных механизмов. То есть их продолжению…
- Ну, для порядка есть специально обученные люди. Хех. Перейдем к делу. Где вы были сегодня, около шести утра?
- Я был на кухне, курил и смотрел в окно.
- Заметили что-нибудь странное?
- Да, мимо что то пролетело, как выяснилось девушка. Но в полной тишине, она была пьяна?
- Вроде нет. И шумов никаких не слышали?
- Нет, было кристально тихое утро, какими бывают выходные.
- Понятно. И все же, могу я осмотреть кухню?
- Я думаю, можете.
Скрипя полами, мы пошли на кухню, полы продолжали скрипеть и развивать занавеску. Занавеска гонимая выпорхнула в открытое окно. Участковый обошел ванну, осторожно ступая в лужи. Высунулся в окно, глянул наверх, держа рукой фуражку. Так-так, значит никакого шума? Ни звука. Странно. И я того же мнения… Он поднял мятый листок с нарисованными треугольниками, окружностями, формулой, доказательством, вычислением и еще какими-то каракулями, с минуту пристально вглядывался, шевелил сухими губами и морщился. На лбу среди морщин проступил пот. Тем не менее, с абсолютно спокойным видом, он положил листок в карман. Нагнувшись, взял с пола фрагмент бокала. Держа аккуратно, двумя пальцами за ножку он протянул его к окну, для лучшего освещения и стал пристально изучать. Поймав заблудившийся луч среди облачного неба, бокал заискрил, ослепив меня, полицейский ухмыльнулся. Видишь, я умудрился его поймать. Наверное единственного по недосмотру пропущенного. Я улыбнулся ему в ответ, но вымученно. Червь стал меня точить, сомнение и страх…Мои действа вне закона? Нет ну что вы, участковый покраснел, снял фуражку и стал ее вертеть в руках. Это просто так, так сказать сюрприз. Ах, вот оно что, этому учат в школах милиции? Давно уже нет таких. Могу я вымыть руки? Думаю, можете. Полисмен подошел к ванне, опустил руки в воду и стал их рьяно тереть. Краска не сходила с его лица. Он стал тереть лицо. Вам нехорошо? Мне нехорошо. Может быть вина? Было бы неплохо. Вина нет, есть водка, сказал я порывшись в холодильнике. Сойдет, сказал полицейский порывшись в карманах. Налил полный граненный стакан, участковый безучастно выпил его, занюхал фуражкой и полез в ванную. Как есть одетым полез и лег. Достав пистолет, сунул дуло в рот, снял с предохранителя, палец потянулся к курку. Я рванулся к нему, но тот ловко скрыл голову под водой, я дернул торчащую руку. Раздался выстрел, приглушенный водой и с потолка посыпалась штукатурка. Вода окрасилась красным, последовали пузыри и за ними вынырнул полисмен, орущий, с разорванной щекой. Невнятные звуки, исходящие из двух отверстий, я расценил как восторженный вопль счастья и призыв о помощи. Участковый продолжает барахтаться в краснопенной жидкости. Открываю навесной шкаф и из ряда склянок и коробочек достаю бинт и перекись. Поглядев на метавшегося, достал цыганскую иголку и капроновую нить. Вот они недра, раненный зверь в сетях, куб северного моря на моей кухне. Я спасу тебя, гарпун порвал часть тебя но не убил. Молящие красные глаза заволакивает пелена экстаза. Обморок, можно и без наркоза обойтись. Но все же, в сомнениях беру водку и осторожно раздвинув рот сую горлышко поближе к гортани. Жидкость в бутылке пузырится и исчезает. Воронкой стекает последнее. Через секунду фонтан из водорослей и прочего содержимого устремлено несется к окну, слегка зацепив мой локоть. Ошалелые глаза вперились в меня, но это ненадолго, и рука схватившая полы халата, слабеет. Беру опавшее тело, несу в комнату. Кладу на жертвенную кровать, утираю пот, поджигаю благовония. Сосредоточен. Движения плавны и решительны. Небо темнеет, свечи разгораются и коптят, игра теней в линиях Молоха, пробуждают его. Он дышит, жадно втягивая запахи. Я близок, планеты выстраиваются по убыванию и начинают маршировать. Частицы заряжены, совокупляются, в стенаниях и искрах рождается продолжение. Я близок, привязываю жертву к кровати. Голову ремнем притягиваю к изголовью. Готов. Наблюдатели притихли, заблудшая планета испарилась. Пауза. Надо выстоять паузу перед решением. Во главе разношерстного войска, верхом на боевом слоне, пальцы украшены печатями власти, впереди три земляных вала, глубокий ров и высокая крепостная стена. Рукой указываю на запад, потом на восток, вверх и вниз. Система координат. Последним, вытягиваю указующий перст, просто, как карту из гадальной колоды. Дама червей. Вперед! Команда волной проносится над головами воинов. Стремительный вектор обрастает градациями, лавина копий ринулась в атаку. Все будут отплачены, всем будет воздано по заслугам и каждому свое… Игла свободно проникает сквозь кожу, царапая зубы и застревая в деснах. Она тянет нить, оставляя неровный шов. Вспомнилась начальная школа, учительница, старая добрая фея, решила, что вышивать должны и мальчики и девочки. Пригодилось. Порядок не сложный, пропускаешь иглу, ловишь петлю, пропускаешь иглу, ловишь петлю… Получилось коряво, пришлось и угол рта прошить. По другому не выходило. Пролив рану перекисью, для уверенности я просыпал ее стрептоцидом и забинтовал, оставив лишь глаза и нос. Спит. Забылся и теперь, он снова там, гоняет бабочек на солнечной поляне. Я целую его лоб, засохшая кровь, трескается на складках его кожи. Он улыбается, обнимает меня. Мамочка! Он в восторге, теплое солнечное утро в его штопаном сознании. Укрываю его с головой.
Не сразу слышу входную дверь и когда выхожу в прихожую, она уже стоит там. Завернутая в простыню, на плечах куртка участкового.
- Извините, дверь была открыта. Я без спроса вошла. Но я звонила. Вы не слышали наверное.
- Я отсутствовал.
- Да? Ну да, вообще-то, если не слышали. А я вернулась к вам. Меня отпустили. Мне сказали, что я завишу от луны, когда есть луна я помню, а когда ее нет то не помню. Решили вернуть меня в обычные мне условия. Но я не смогла назвать ни одного условия. Я помнила только вас. Вы трогали меня, там, на окне. А я была на земле. Ведь вы помните?
-Я помню? Я помню многое из того что мне не осилить. Ладно, раз пришла, раздевайся, у меня тепло.
- Вы меня не прогоните? Я не хочу на улицу. Там много всякого. Слишком явного и до тошноты понятного. А я ведь ничего не помню и даже слов. Я не могу говорить. Я с трудом научилась ходить, избив все коленки. Вы не прогоните меня? Я и рыдать не могу. Сейчас я бы зарыдала, бросаясь вам на грудь, но я категорически не помню эмоций и их толкований и должных результатов.
Она сбросила на пол куртку, за ней последовала простыня. В полумраке прихожей дева сияла приглушенно, белея контуром и дрожа. Ее наливные груди терлись о мои руки твердеющими сосками. Она стала меня обнюхивать и тереться словно кошка. Я пригнулся и впустил свои пальцы в ее влагалище. Кошка на миг застыла и заурчала, мотая головой. Я терзал светлячка в прихожей. Я нарисую луну и засуну ее тебе в пизду. Нарисуйте, нарисуйте,… словно мое продолжение дева агонизировала на полу. Я был мастером кукольного театра. Петрушка у попа крадет пятак , как смеется Петрушка? Я провернул пальцы внутри девы, нащупав кость таза подтянул к себе куклу. Как смеется? Изогнувшись, потом выпрямившись, она поднесла свои тяжело дышащие губы к моему уху и захохотала переходя в крик, неистовый, клич ведьм на шабаш. В ее черных глазах я разглядел Землю, как на глобусе, с меридианами , подобно ожившим влагалищами, раскрывающие ядро. Лишь на миг приоткрывая тайну существа. Двадцать четыре влагалища и ни одной параллели… Я сломлен, кукла обмякла, сползла с руки и для отдыха уперлась о стену. Я встал и пошел на кухню, решив спустить воду, потянул за цепочку и с шумом в трубах, нечистая устремилась прочь. Для того чтобы где-нибудь, когда-нибудь, собраться в океан. Сел на край ванны слушая воду. Дева подошла и стояла упершись о косяк. Волоски на венерином бугорке, влажные и слипшиеся, безобразно рыжели на фоне ее белой кожи и серого дня за окном.
- Уберись тут. Тряпка в прихожей.
- Хорошо, я сейчас, я мигом.
Шлеп, шлеп, босые ноги по кафелю, туда обратно. Осторожно не порежься, тут стекла. Хорошо, я буду очень аккуратной. Дева присела на корточки, собирает осколки. Смотри что я нашла. Она протянула мне, в моей руке оказалась сплющенная пуля. Посмотрел на потолок, на белом полотне чернеет дырка. О небесный Анус, не принял ты подаяний. Со свистом утекла последняя вода из ванны, оставив грязный налет на дне и на пистолете, о котором я думать забыл. Поднял, вытер пистолет халатом. Тэтэшка заиграла в моей руке, предавая ей крепость. Зад девы вилял передо мной, открывая взгляду алое ущелье. Я снял с предохранителя и погрузил ствол в недра девицы. Она сомкнула ягодицы. Холодно так. Холодно? Я вытащил дуло. Сейчас будет горячо. Дева хихикнув продолжала натирать пол. Зажигалкой нагрев сплющенную пулю, я быстро воткнул ее в дыру заднего прохода. Вошла как по маслу. Дева визгнула и схватилась за ягодицы. А теперь? Горячо, горячо, аааа. Остынет, уменьшиться и выпадет. Она схватила меня за яйца и сжала. Богиня! Падаю ниц, корячусь, на полу. Тебе больно? Она садится рядом, пуля вываливается и я слышу как она бьется о кафель. Нет, мне не больно, богиня. Рассыпаюсь по полу, мой член пробирается к ее горлу, словно падальщик, корчится над моими чреслами. Ее кудри ниспадают и волнуют мою кожу. В волнах пшеницы на холме, две виселицы, Медея плачет, гладит, целует руки ноги сынов своих. Заботливо надевает петли на шеи, мальчики улыбаются, не замечая слез матери. Пшеница волнуется, вплетается в ее волосы и тянет к земле. С каждым разом все ритмичнее, она глотает его всего. Колодки из под ножек выбиты, нежные шеи прорезает петля, ручки царапают хватаются, высунутые язычки пытаются подавить хрипы. Хрипит все поле, вздымается, Медея ест землю из под окоченевших ножек. Богиня! Я заполняю ее всю, богиня хрипит глотает причмокивая.
В дверях показывается перебинтованная голова мумии, участковый мычит, из чего я понимаю что боль стихла и он чист как белый лист, от того безмерно рад и готов к новым свершениям. Он думает что уже помер. Каков глупец. Он просит покурить, я раздвигаю бинты и просовываю ему сигарету. Полисмен довольный пускает кольца, дева смотрит в ванну. Становится скучно. Я чувствую что скоро буду свергнут с престола. Иду в комнату ставлю пластинку с симфонией Гайдна. Зову своих гостей. Первым входит, покачиваясь, участковый, я его встречаю реверансом и провожаю к столу. Потом входит дева, ее я бережно подхватываю и кладу на кровать. Я целую ее шею, перехожу к холмам груди, очерчиваю их, оставляя, подобно улитке, мокрый след. В котором уже копошатся черви. Перехожу впалый живот и заканчиваю променад у лобка. Она дрожит, вожделея. О истерия, бьющая деву, как шторм о скалы воду разносит. Кивком показываю участковому на заряженный шприц. Став моим ассистентом, он подает мне его. Я раздвигаю ей ноги, массирую клитор. Резким, точным, на выдохе, движением я вкалываю в него два деления Жертвенного Яда. Гремучая смесь, дева исходит глухим воплем, ловит воздух как рыба. Напряжение сорок пятой симфонии недостаточно, я делаю знак ассистенту, тот ставит пластинку Малера. Вот оно. Из вожделенной промежности божественные звуки. Деву знобит, глаза закатываются, судороги выворачивают ее тело наизнанку. Она в полном покое, тело расслабленно, давление падает, глаза прикрыты. Тревожная торжественная растерянная мелодия пятой симфонии проносится над ее кожей, не касаясь, я втираю звуки в ее поры. Она источает тонкий аромат смерти, хрупкая грань, вдоль которой пропадают планеты. Оглядываю комнату, все пришло в бешенное движение, недвижима лишь дева. Ассистент подает мне скальпель, я делаю надрез ниже ребер. Аккуратный, глубокий, плоть раскрывается обнажая алые недра. Крови мало, подтереть не трудно. Струнные вступают внезапно, вздрагиваю. Любуюсь своим творением, премилая пизденка получилась. Ассистент, до этого мастурбирующий, подносит свой член к разрезу и медленно, с трудом, но уверенно вводит его в плоть. Вот и развязка. Я пошел к столу, ассистент ускоряясь трахает деву в бок. Музыка скучна. Волны приходят и уходит, приносят песок и укрывают. Я сажусь за стол и рисую Луну. Мне подается ее холодный цвет. От того она получается мертвецки яркой. Ассистент словно клоп имеет свою самку куда попало. Вожделение, бешенство. Исходит низким рыком, из надреза вытекает красное семя. Кончил. Зашей надрез и проваливай. Теперь ты будешь новым человеком. Молоточки извлекают, струны извлекают, я вовлекаю. Участковый взял деву на руки и не простившись вышел в окно. Я почесал затылок, который саднил, задул свечи и пошел на кухню, набрал полную ванну, взял книгу и погрузился в символы.
