Часть первая после предисловия. Само предисловие - http://for-writers.ru/publ/dve_minuty_do_beskonechnosti/84-1-0-25411

На тысячах островах в океане

Я видел тысячи людей, как я

Сотни  союзов под снегом

Рушатся рядом прямо в меня

Ночью будет тихо, куда ни брось взор

На тысячах островах в океане
Какой позор.

Я не знаю, с чего начать. События происходили так быстро, сменяя друг друга, что жизнь превратилась в одну сплошную размытую картинку. Я бы сравнил ее с какой-нибудь станцией метро. Шаболовская, например. Знаете, где из оформления только голые мраморные стены, да деревянные скамьи у их ног. И я сижу там, на этой станции, поезда приходят и уходят, проносятся мимо. И люди какое-то время стоят на платформе, друзья, близкие. А потом они садятся во вновь прибывший поезд и уезжают прочь. И через пару минут тебе уже не вспомнить их лица. На их место приходят новые, которые потом неизбежно отправятся вдаль. И вот ты сидишь на деревянной скамейке, сначала пытаешься считать, сколько уже ушло поездов, три , пять, десять. Что по настоящему хочется, так это остановить все поезда, собрать людей, стоящих на платформе, заглянуть в их лица, узнать то, чего не знал и не видел раньше. Но поезда уходят, уходят годы твоей жизни, и люди сменяют друг друга, а ты только и можешь, что стареть у мраморной стены. Кто знает, как скоро я сам сяду на последний поезд, после которого не будет ни людей, ни следующих составов, ни мраморных стен с деревянными скамейками у их ног на станции Шаболовская.

Пожалуй, лучше начать с самого простого.

Доска заполнена фигурами. Разные формы, размеры, узоры на их поверхности. И не найдешь  похожих, у каждой свое лицо, своя поза и одежда. Фигуры расставлены лицом друг к другу, неизвестно, кто из них начал, пошел первым. Кто первый упал на гладь доски, сраженный противником. Но игра началась, как начало чего-то большого и значительного. Того, что способно изменить людей и их судьбы.

Она протягивают свою руку к самой большой фигуре, стоящей в первом ряду. Берет ее кончиками пальцев и легким движением делает ход. Шах. Мое положение, шанс на победу в этой партии висят на волоске и с каждым мигом все убывают. Это не выглядит как неожиданность, лишь как закономерный исход неверных ходов неопытного игрока. Я хочу спрятать короля в глубине черных пешек, но не могу пошевелиться. Мои руки крепко связаны за спиной. Я пытаюсь, но ничего не выходит.  И чем сильнее мои старания, тем веселее ее глаза. Звонкий смех, от которого сердце замирает  в груди, лишь бы она не заговорила со мной.

- Твой ход, сделай его, - сквозь улыбку шепчет она.

Но я не могу пошевелиться, связанный и обессиленный. Эти фигуры, доска, теперь они смотрят только на меня, потешаясь моей беспомощностью. Как же это остановить? Я чувствую стыд и холод, пробегающий по голой спине.

- Ты проиграл.

История начнется, когда ты увидишь абсолют. Чем бы он ни являлся. И все, что было ДО и будет после, все, о чем ты напишешь на этих страницах, начнется именно с этого момента, а предисловие придется додумывать в своей голове, как прелюдию взрыва. Все помнят только вспышку и громкий хлопок несколько секунд спустя, но что было до? Что ему предшествовало? Когда двинулась первая белая фигура?

***

Я совершенно не выспался. В вагон метро зашла слабая тень человека двадцати лет и сразу затерялась среди толпы таких же теней. И их было много, они давили со всех сторон, каждый хотел урвать как можно больше пространства, но его едва хватало, чтобы сюда проходил кислород. Сжатые в один большой людской комок, с синхронным дыханием и лишь одним желанием - выжить. В такие моменты лучше всего осознаешь ценность свободы. Их пустые глаза смотрели в никуда, тени пять раз в неделю тратят пару часов своей жизни для перемещения тела из точки А в точку Б. Часы складываются в дни, дни в недели, месяцы в годы. Столетия жизни людей каждое утро покидают вагоны, через вентиляцию, канализацию, уносятся, смываются напрасно и безвозвратно. Но никто об этом даже не думает, никто не пытается считать. Тени пытаются выжить. Любой ценой.

И после такого путешествия я и сам был выжат. Тусклые лампы слепили глаза, мерцая в темноте туннеля. Двери открылись, я не знаю, что это за станция, но толпа выталкивает меня из вагона. Падая в русло, которое унесет тебя прочь, по железным ступеням эскалатора, по ногам с начищенными туфлями и плевкам на мраморной плитке. Оказываешься на поверхности, ощущая себя трупом кита, выброшенным океаном на серый берег.

Здесь поток людей делится на два русла. Большее уходит налево, в сторону рынков. Торгаши, нелегалы, ранние покупатели. Мне нужно направо. Пристраиваюсь за спиной какой-то тетки, проталкивающейся сквозь тела. Она умело работает локтями и языком, поливая тех, кому не посчастливилось оказаться у нее на пути злобными ругательствами. Я ныряю в трещины, пробитые ее мощной грудью. Она не замечает того, что ее используют, и я этому весьма рад. В какой-то момент мой ледокол резко тормозит, и я врезаюсь в его корму, но он этого даже не ощутил. Мы уперлись в непреодолимое препятствие, айсберг, еще больше того, что погубил Титаник. Перед нами застыла огромная туша, закутанная с ног до головы в какие-то тряпки, килограмм двести, не меньше. Моя тетка встретила достойного противника. Они начинают орать друг на друга. Я не слышу ни шума толпы, ни звука машин, только двух чудовищ, сошедшихся в смертельной схватке. Я пытаюсь проскочить сбоку от них, но толпа выталкивает меня прямо в середину поля битвы. Я оказываюсь под перекрестным огнем отборного мата и слюней вперемешку с пеной из их вонючих пастей. Через мгновение уже лечу в сторону от мощного пинка в задницу. Оставшуюся сотню метров я проковылял со жгучей болью между ягодиц. Или от удара, или от унижения.

Ровно через сто шагов я оказываюсь у металлической двери. Справа синяя табличка с золотистыми буквами “Городское Отделение Наркологической Экспертизы При Больнице № 17”. Дверь открывается мне навстречу. Из нее выходит мужчина и не поднимая глаз, удаляется прочь. Секунду я смотрю ему вслед и захожу внутрь. Несколько ступенек и я в маленьком холле. Двуцветные стены с потрескавшейся штукатуркой и ржавыми подтеками возле труб. Вверху они отбелены известкой, внизу – зеленая краска. И очень слабый свет от ламп на потолке, в котором едва можно хоть что-то разобрать. Я было направился к лестнице, ведущей на второй этаж, но…

- Куда это вы? – раздался голос из глубины холла. Там, в царстве полумрака, затаился охранник.  Женщина, средних лет, худая, с коротко стриженными светлыми волосами. Пару раз я видел ее на улице, пока она курила, поэтому так подробно разобрал ее образ – в свете тусклых ламп едва угадывались контуры. Она сидела там и ждала жертв, потерявших бдительность, как тролль под мостом в одной из детских сказок.

- У меня здесь занятия.

- Да, я знаю. Ваша фамилия, курс?

- Я хожу сюда уже вторую неделю.

- Да, я знаю вас. Фамилия?

Мой заторможенный мозг не может понять, что здесь происходит, что вообще она хочет от меня. В условиях темноты ее зрачки адаптировались, сузились. Она прекрасно меня видит, прекрасно помнит, на кой черт она ко мне пристала?

- Ваша фамилия? – будто пропела свой вопрос, но уже раздраженно.

Я называю свою фамилию и курс. Охранница медленно выводит закорючки в своей тетрадке и важным голосом говорит:

 - Я здесь не просто так сижу, если не будете соблюдать правила, я доложу, куда следует.

Я ставлю ногу на ступень и оборачиваюсь. Она все смотрит на меня. И в лице ее чувство превосходства. С каждым годом учебы в медицинском встречаешь все больше людей, которые хотят унизить тебя, чтобы почувствовать свою важность, свою власть. Все начинается с преподавателей в университете, потом санитарки, которым отдают твою душу в помощники, медсестры, охранники, пациенты, - все хотят оторвать кусочек твоей плоти, кусочек личности. Дело в том, что чем ничтожней человек, тем больше ему нужно признания своей важности среди других людей.  Гардеробщицы, подсобные рабочие, те же охранники, среди них найдется множество тщедушных сволочей. Дайте им только шанс, покажите, что хоть какая-либо мелочь зависит  от их решения и все. Их не остановить. Она не обязана записывать имена студентов, нет. Ее об этом никто не просит. Всем на это насрать. Она занимается этим, чтобы показать свою важность, свою власть, пусть и такую жалкую. Смотрите все, я здесь, я есть, и вам придется считаться со мной. Я сам слышал, как она втирала какой-то женщине про важность своей профессии. Почему носит брюки, а не юбку. Мол, в случае ЧП, ей необходимо быть наготове, в любой момент может случиться неприятность, на которую она обязана незамедлительно отреагировать, поэтому одежда должна быть свободной и не стеснять движений. И нет разницы: мужчина или женщина. Это такая работа, которая требует ото всех, независимо от пола, решительности и готовности. Как надувалась ее грудь, то ли от гордости, то ли от кубометров воздуха, которые она вдыхала, чтобы снова и снова изливать весь свой бред в открытый рот слушательницы. Что ты несешь? – хотел было я ее спросить. Тебе придется бежать лишь в том случае, если у тебя начнется понос, большего в этой дыре ждать не стоит. Но я уже поднялся слишком высоко.

 Еще три этажа, медленно иду, мне спешить некуда, я и так катастрофически опоздал. Если бы мои часы показывали правильно, можно было бы сказать на сколько. Освещение в пролетах гораздо лучше, чем в холле. Здесь большие окна и слышно, как ветер завывает между щелей. Вата, которой утепляли их на зиму, выбилась и теперь, при каждом дуновении, она болталась в воздухе. Под ними были чугунные батареи. Бежевая краска слетала с них, стоило провести по неровной поверхности рукой. Подоконник, батарея, стена кирпичного цвета, все они осыпались от одного твоего касания. Приятно, когда можешь разрушить что-то, прилагая так мало усилий.

Дверь в коридор отворяется с безумным скрипом. Здесь гораздо теплее.  Я ускоряю шаг, громко ступая по серому линолеуму. Кабинеты мелькают по сторонам. Сестра-хозяйка, уборочная, кладовая, кабинет четыреста два, кабинет заведующего кафедрой, кабинет четыреста четыре. Я пришел. Снимаю сумку с плеча, куртку, я не сдавал ее в гардеробе, лишь бы не увидеть еще одну высокомерную рожу, все в спешке, достаю из сумки халат, измятый и скомканный до чертиков. На воротнике желтые пятна от апельсинового сока они или от мочи, я уже не помню. Скорей надеть его и войти в комнату. Я слышу знакомые голоса, стучу в дверь.

- Войдите, – доносится оттуда.

Я нажимаю на ручку и делаю шаг внутрь. Голос преподавателя не прерывается. Она что-то увлеченно рассказывает, сидя у стены в дальнем конце комнаты. Я стою пару секунд, пока не понимаю, что ей нет до меня никого дела. Кабинет полон. Четырнадцать серых сугробов, совсем как за окном возле обочин,  внимательно ее слушают, записывая какие-то фразы в свои тетради. Единственное свободное место в первом ряду, с другой стороны от преподавателя. Я протискиваюсь между сугробиками, распихивая ногами тех, кто сам этого сделать не удосужился. Кто-то недовольно бурчит в ответ, но меня это не волнует. Я занимаю место, достаю ручку и тетрадь, но сил слушать, а тем более, записывать нет совсем. Я упираюсь глазами в ножку стула, стоящего впереди. Со мной часто так бывает, смотрю в какую-то точку, но не понимаю, что вижу. Мои мысли где-то глубоко и далеко. Совсем неловко получается, когда ты вот так засматриваешься на чей-нибудь член или грудь. Совершенно бессознательно, взгляд цепляется за неровности рельефа, четкие очертания. Но не важно, правда ли ты просто задумался или ты на самом деле грязный извращенец. Люди все равно подумают, что ты грязный извращенец.

Вдруг тишина исчезает, все начинают переговариваться между собой. Я поднимаю глаза, преподаватель встает и направляется к выходу. Ей так же приходится проталкиваться между стульями. Она выходит из кабинета. Сзади меня сидят две девочки, в общем-то вполне приличные. Я оборачиваюсь к одной из них.

- Надь, куда ушла Галина Олеговна? – она немного смущается и делает удивленное лицо.

- Она же пошла за этим своим интересным случаем.

- Что? Очередной торчок на коаксиле?

- Нет, она же сказала, какая-то молодая женщина с наркотической зависимостью в стадии ремиссии. Чем ты вообще слушал? – с улыбкой говорит она. Надя весьма воспитана, поэтому свое раздражение скрывает за улыбкой.

Я улыбаюсь в ответ, но мне глубоко плевать и на нее и на наркоманку, которую приведет с собой преподаватель. Я хочу спать. Я ужасно не выспался.

Они все шумят вокруг, мои одногруппники, которые за эти годы так и не научились вести себя тихо или хотя бы спокойно разговаривать. Они могут кричать, даже если собеседник стоит в метре от них. Такая вот привычка. Ровно, как и постоянно пытаться показать свои знания безудержными выкриками и цитированием учебника, перебивая при этом других. Но мне не в чем их упрекнуть, это умение еще ни раз пригодится им в жизни.

Молодые головы, светила медицины, как ласково зовут вас родители. Знали бы вы, в какой огонь вас бросят, на сожжение, растерзание всеми этими тварям, пред которыми вы будете беззащитны. Consumor aliis inserviendo, умри за ничтожеств. 

 Но это еще ничего, цветочки по сравнению с теми двумя суками справа от меня. Они тупые, по-настоящему тупые. Раньше, вроде бы, что-то учили, но потом забили на это, уступив место знаний в своих головах мыслям о личной жизни. Их больше заботит то, кому они будут сосать в следующем месяце, чем учеба. Так и ходят сдавать коллоквиумы и экзамены с микронаушником в своих отвисших ушах. Кажется, одна из них заметила, что я пялюсь на них. Боже, она пытается выразить гримасу отвращение на своем лице. Если бы только эта дура знала, что вызывает у меня отвращение и жуткую тошноту одним своим видом, могла бы и вовсе не стараться.

Вернулась Галина Олеговна, я слышу стук каблуков по линолеуму и, едва различимые, шаги интересного случая. Голова раскалывается, я растираю лоб и виски, но это не помогает. Кровь отчаянно пульсирует в черепе, голоса кругом лишь усугубляют мое положение. Еще немного и из ушей пойдет пар. Они никогда не заткнутся.

Преподаватель пропускает пациентку вперед, указывая ей на стул. Стул, стоящий прямо передо мной.  Я вижу происходящее только краем глаза, меня все это не волнует. Меня здесь нет, я остался задыхаться в метро или в толпе между двумя злобными бабками. Пациентка делает два шага, разворачивается на носках своих кед и усаживается на стул. Ее длинные темные волосы описывают дугу в воздухе. Это вовсе не женщина, она молода, как я, может быть моложе.  Я смотрю на нее, прямо в глаза, черные или темно карие?  Нет лица, тела, рта, только эти глаза. Большие и все увеличиваются, заполняя комнату и свет вокруг. Блеск в их уголках. Когда уже кажется, что ничего больше не придумать и не сказать об этих глазах, я замечаю маленькое коричневое пятнышко у ее левого зрачка. Прямо на белизне белка. Что это? Я пододвигаюсь ближе, чтобы рассмотреть. Быть может, невус? Ее глаза притягивают, поют песни, сирены бессильны против взмаха ее ресниц, зачарованные моряки разбивают корабли о рифы век. И я поневоле становлюсь одним из несчастных, плывя на ее зов.

- Пациент, Игошева Евгения Алексеевна, девятнадцать лет. Поступила на принудительное лечение в связи с наркотической зависимостью. Сопутствующее заболевание – невроз навязчивого состояния. На данный момент наблюдается у нас уже два месяца. Болезнь в стадии ремиссии, значительные улучшения общего состояния, самочувствия. Приступов психоза не наблюдается вот уже три недели. Девушка активно идет на поправку. Очень редко можно увидеть такой темп выздоровления. Можно связать это с молодым возрастом. Активный метаболизм способствует повышенной элиминации наркотических веществ из организма. Конечно, бесследно это не прошло. При УЗИ брюшной полости выявлен очаг воспаления в правой доли печени, функциональные нарушения проводимости и экскреции в желчных путях. Я отправлю вам на почту группы копию ее истории болезни, чтобы вы ознакомились с данными анализов и заключениями специалистов.

Наверно, можно даже сказать, что она красива, этот торчок на стуле напротив меня. Мне нравятся ее глаза и темные волосы, падающие на плечи и грудь. Грудь мне тоже нравится, большая, выпирает из под блузки. Не сказал бы, что я из тех фетишистов, у которых в голове одни мысли о сиськах, нет. Я даже больше по задницам. Красивая попа нравится мне куда больше, чем большая грудь. Жаль, я не успел рассмотреть ее зад, пока она садилась. Надеюсь, еще представится возможность.

Начинается опрос. Это что-то вроде любимого упражнения у нашего преподавателя. Она выбирает кого-нибудь из списка и тот должен задавать пациенту вопросы, проводить осмотр и все в этом духе. Честно говоря, ничего интересного или полезного. Далеко не все пациенты выглядят, как эта девушка. Часто это бывают грязные, вонючие, с толстой коркой на заднице, живые манекены, считающие, что я должен относиться к ним, с не меньшим, чем к королевским персонам, почтением только за то, что дают пощупать свою эмфизематозную грудную клетку. Но у меня нет к ним ненависти, я не брезгую, просто могли бы хоть раз в месяц помыться.

Галина Олеговна сдвигает очки на кончик носа и проводит ручкой по списку студентов. Все замерли в ожидании, особенно парни. Видно, что девушка понравилось не мне одному. У таких, как она, есть все, чтобы соблазнять и пользоваться этим. С нашими задротами проблем уж тем более не возникнет. Из семи парней в группе, считая меня, с девушкой были только трое. А один из этих троих видится со своей девушкой лишь раз в полгода. Это заметно по тому, как он сжимает свой член сквозь джинсы, смотря на наркоманку. Лучше бы я этого не видел.

Сам я пытаюсь думать о лучшем месте, делаю вид, что мне все равно, но это не так. Пару раз, я замечал, как она смотрит на меня. Кажется, ее карие глаза не могут понять, кто перед ней. И несколько раз останавливались на мне, чтобы внимательней рассмотреть. Я не хочу мешать, все равно ей не увидеть ничего нового, что не видели бы тысячи людей до нее. Те же темные волосы, маленькие карие глаза, большой нос и пухлые губы, я не считаю себя хоть сколько-нибудь симпатичным, в моем лице четко проявились гены неандертальцев.

- Так… - задумчиво протягивает Галина Олеговна, - у нас давно не отвечал Макаренко, он вообще тут? Она поднимает свои глаза и осматривается вокруг. Я чувствую на себе взгляды, шесть из них завистливо сверлят мой затылок.

- Да я здесь – поднимаю я свою руку. Девушка напротив вздрагивает от неожиданности.

- У тебя совсем мало оценок. Покажешь мне первичный осмотр, - она вновь поднялась со своего места, - пойдем в процедурную. Евгения Алексеевна, составите нам компанию?

- Хорошо, - раздался голос впереди меня. С легкой хриплостью, но довольно приятный. И мы встали втроем и вышли в коридор. Я шел последним.

- Пощупай ее за задницу, - сказал вслед один из парней.

- Отсоси.

Дверь захлопнулась за моей спиной.

***

Прости, мне кажется, я слишком увлекся, когда трогал твой живот. Я попросил тебя расстегнуть лифчик, слушая ровное дыхание. Этого совсем не требовалось, просто мне нужно было убедиться, что на ней нет шрамов, оставшихся там, где раньше были крылья. И их действительно не было, как не было и ничего такого, что могло бы заставить сердце биться чаще, но оно колотилось в своей клетке, вырываясь на свободу. Оно стремилось к гладкой поверхности твоей спины, желая просочиться меж лопаток, раствориться в легких, биться в такт дыханию и замереть однажды, когда это будет необходимо тебе.

Мне нужно было сказать это сразу, прямо в глаза, но кто-то помешал. Когда открылась дверь, ты все еще была полураздета и смущенно отвернулась к окну. А за окном были деревья, совсем голые. Листья, опавшие, казалось бы, совсем недавно к их ногам, стройным и крепким, шевелились при дуновении ветра. Я смотрел на твою спину, голую, как и деревья за окном, стройнее любого из них. Блузка, лежащая рядом, у твоих ног, твоя листва, сброшенная, чтобы открыть нежную кожу, как кора, покрывающая белое тело. Ребра, что проступают сквозь ее поверхность, почти зажившие следы уколов. Я долго смотрел на твою спину, вечность и еще немного, а когда поднял глаза вверх, на улице было уже темно. В окне, словно зеркале, отражалось все, что происходило в комнате. Когда я поднял глаза, то увидел твои, со страхом смотревшие на меня. Ты закусила нижнюю губу и почти не дышала. Когда я поднял глаза, то немного потерялся, но совсем ненадолго.

Преподаватель вышел, его кто-то позвал. Одевайся – сказали тебе напоследок. Я отвернулся и смотрел на стену, пока шуршала блузка, падая на плечи. Здесь нет ничего волнительно или прекрасного. Эта комната абсолютно пуста, место, где я впервые увидел тебя обнаженной. Гладкие стены, календарь, кушетка, на которую я сидел в ожидании. Уже завтра ничего из этого не вспомнится, кроме, пожалуй, что твоей спины.

Одевайся и уходи.

Я не остался там слушать подробности где, сколько, с кем. Мне опротивели детали и все, чем пичкают нас, умещаю прожитые жизни в скупой протокол. Точки делят годы, запятые сваливают все в один ком и начинает казаться, что человек высыхает у тебя на глазах, превращаясь в бесформенные факты. Она кололась, на руках – следы иглы, разбитые вены. Никто не увидит за буквами и знаками приятную нежную кожу. И не узнает, что в детстве она упала с велосипеда и разбила коленки. Правая зажила, а на левой остался маленький шрам. Это гораздо важнее того, что написано в истории болезни, но никто не обратит на это внимания. Я ушел оттуда, сбежал по лестнице, вниз по ступеням, мимо гоблина, что ждал меня под мостом. Он что-то крикнул,  разбуженный моим бегом, но я лишь харкнул ему под ноги. Я ушел и обещал себе никогда сюда не возвращаться.  Хотя бы, до следующей недели.

***

Кто-то однажды сказал, что наша жизнь состоит из переживаний о вещах, которые мы не сделали. О людях, которых мы потеряли и людях, которые любили нас, когда это не нужно было нам, но навсегда пропавших, когда их полюбили мы. Я шел домой и думал об этих словах, когда вдруг с неба начал падать снег. Сначала маленькие крупинки, кружились, садились на плечи и таяли. Метаморфозы снежинок в бесформенные капли. Снег все усиливался, уже похожий на настоящий снегопад, вихрь кружил белые песчинки, осыпая ими головы прохожих, бегущие машины, грязные улицы. Ноябрьский снег падал, в отчаянной попытке уничтожить следы осени, стереть ее белым цветом на долгие годы. Когда я вышел из метро, уже вся земля была усыпана тонким слоем хрустящих хлопьев. Лица, как всегда недовольные, прятались под капюшонами. Они выглядели совершенно обычными, усталыми и убитыми, кажется, еще впрошлой жизни. Но глубоко в складках мимических морщин люди радовались первому снегу. Я и сам был ему рад, но было и что-то еще. Как бы ни был красив этот первый снег, завтра, или пару дней спустя, он растает, превратится в грязь. Секунда и понимаешь, что ты сам и есть этот первый ноябрьский снег. Свежий, прекрасный, но со временем, люди растопчут тебя ногами, смешают с дерьмом и оставят таять среди вонючих обочин. Но пока, я еще падаю.

Комната была не заперта, я шагнул в темноту. Нащупав выключатель, зажег свет и стал раздеваться.

- Андрей! – никто не откликнулся. Стояла тишина, за окном все еще шел снег. Я пошел на кухню и налил себе стакан молока. На плите стояла кастрюлька, под ней горел газ, выкипала вода. Я услышал плеск воды из ванной. Постучался в дверь, но без ответа. Снова позвал, тишина. Я дернул ручку и вошел внутрь. Вода дошла до края ванны и переливалась через него. По полу текли красные дорожки, сливаясь в красную лужицу у порога. На раковине лежала бритва, вся испачканная красным, капли капали в слив. Я посмотрел на все это великолепие, на Андрея, который неподвижно лежал голый в этом красном месиве с закрытыми глазами. Он был высокого роста и полностью не помещался в ванную, его волосатые колени торчали из воды. Я подошел к белоснежному унитазу, поднял стульчак и помочился. Помыв руки, опустил крышку и уселся сверху.

- Знал бы ты, кого я сегодня видел. Ее, кстати, тоже Женей зовут. Классная задница, да и лицо ничего. Но теперь мне кажется, что со всеми Женями творится какая-то херня. Либо шлюхи, либо наркоманки, теперь мне хочется назвать свою дочь так же, а потом отдать ее в монастырь в четырнадцать лет и наблюдать за ее личностным диссонансом. Забавно, не находишь?

Андрей не отвечал.

- А если серьезно, ничего интересного. Но вот теперь немного жалею, что не успел с ней познакомиться. Она смотрела на меня, как на психа. Представь, как она дрожала, пока я ее трогал. Это бывает так приятно, когда чувствуешь женский страх. Знаешь, был один случай. Я поздно ночью шел тут недалеко дворами, там, где проход между стоянкой и забором круглого дома. А впереди шла женщина, метрах в двадцати. Ну, я иду себе спокойно, а она постоянно оборачивается, ускоряет свой шаг. Но я куда-то торопился и тоже шел быстро. Еще холодно было, капюшон на голову натянул и выглядел, прямо как маньяк. В общем, решил просто обогнать эту придурошную, пока она там со страха не умерла. А дорожка то узкая, я подошел почти вплотную. Она вся тряслась, смотрю, достает что-то из своей сумочки. А потом как ебанет мне перцовым спреем прямо в глаза и давай убегать.

- Ты сфотографировал историю болезни? – раздался его голос. В этой комнате, покрытой кафелем было ужасное эхо и обычный голос превращался в какой-то трубный протяжный звук.

- Да

- Тогда посмотри, там должен быть номер телефона и адрес.

- Она на принудительном, скорее всего, это номер ее родителей, - может быть, так и было на самом деле, но я больше боялся, что не найду, что сказать, когда заговорю с ней, как это было сегодня.

- Возможно, но попробовать-то стоит.

- Еще одна неудачная попытка?

- Да. Поможешь мне отмыть ванную? Извини, но я еще и твое полотенце испачкал, пока готовился.

- А что это вообще?

- Кровь. Кровь самого крепкого быка на ферме, полного мужского семени, так мне сказал продавец рынке.

- Никогда не видел, чтобы продавали кровь.

- Они и не продают, мне пришлось заплатить еще  мяснику, чтобы он сцедил баночку, пока тушу разделывал. Понимаешь, хотелось попробовать что-то новое.

- Дело твое, но отмывай сам. И купишь мне новое полотенце.