Глава 22 
Весь следующий день я безуспешно пытался сосредоточиться. Мысли заволокло туманом. Как во сне, перед глазами возникла Надя, идущая по широкому, уходящему за  горизонт пляжу с ослепительно белым песком. Волны с грохотом разбивались где-то вдали и медленно крались к ее ступням широкими пенистыми языками. Время от времени им удавалось лизнуть тонкие щиколотки, но она шла не останавливаясь. Белое в горошек платье трепыхалось на ветру, и фигура Нади казалась призрачной. 
Под монотонный стрекот голоса математички, объясняющей новую тему, я понял, что со мной произошло. 
Все просто... И как я сразу не просек? 
Влюбился... не сегодня, и даже не вчера, а в тот момент, когда увидел ее в хлопьях снега в парке под фонарем. 
До сих пор я никого никогда не любил. Был уверен, что не способен. Злость, страх, печаль, радость, удовольствие — любые эмоции, но не эта. Ведь для меня любовь материальна. У нее есть вкус, запах, цвет и даже плотность. Любовь всегда теплая, иногда горячая, а, бывает, и обжигающая. Встречал таких влюбленных, что кипят, как гейзеры. Я никогда не думал о любви, как о чувстве, которое когда-нибудь смогу испытать. Хотя едой тоже не привык ее называть. Любовь для меня — источником физической силы и, конечно, острого удовольствия. 
И как проглядел? Будь я человеком, догадался бы сразу. Хотя с людьми все проще. Чуть в них зародилось чувство симпатии или самой малейшей влюбленности, начинают излучать энергию. Моя же энергия оставалась при мне. Уж я бы заметил утечку. 
И все-таки я влюблен... Уверен на все сто! Какая, к черту, математика, когда весь мир изменился! 
Математичке в конце концов надоел мой безучастный вид. Невнимание к предмету она никому не спускала. Со мной она осторожничала, все присматривалась, соображая, что я такое. Но сегодня моя наглость ее выбесила, Наталья Георгиевна сорвалась. 
Нет уж, этот номер не пройдет! 
Не успела паучиха подойти, я встал, иронично улыбнулся и пошел из класса. У одноклассников челюсти поотвисали. 
Из школы я направился прямиком в Никитский. Если воспиталка спросит, чего так рано явился, просто скажу, выгнали с урока. И ничего мне не сделают. 
Прошмыгнуть незаметно не получилось. Пересекая холл, столкнулся не с кем-нибудь, а с самим директором. Юрий Михайлович навис надо мной, как гора. 
— Что, Тимофей, так рано явился? Я тебя только к ночи ждал. Тут из школы звонили, говорят, ты довел учителя до нервного срыва, — ноздри директора вздрагивали. — Объяснитесь, молодой человек! 
Я вздохнул и принял самый благожелательный вид. 
— С урока выгнали. 
— Нет, ты ушел с урока. Тебя никто не отпускал. В чем дело? 
— Ну, дело в том, что математичке очень хочется, чтобы ее боялись… а я с крючка сорвался… В этом все дело. 
— Что значит, с крючка сорвался? 
— Ну, говорю же, ей надо, чтобы боялись, а я не боюсь. И она злится... 
— Вот оно что? Дерзим, значит! Думаешь, особенный, и у тебя здесь привилегированное положение? — Юрий Михайлович осекся. Его пушистые брови соединились на переносице. — Так вот, — продолжал он, еще больше раздражаясь, — ты наказан. Иди в свою комнату и занимайся математикой. Решишь все задачи к параграфу двадцать и двадцать один. Вечером лично приду проверить. А завтра в школе отдашь тетрадь с решениями Наталье Георгиевне. Отправляйся. 
Вот гадство! Какого рожна им всем надо? И когда решать эти поганые уравнения, если Надя обещала прийти? 
Я уныло кивнул и поплелся к себе. 
К счастью, в комнате было пусто. Я плюхнулся за рабочий стол, достал учебник алгебры и со всей дури хлестанул им о столешницу. Потом все-таки решил открыть параграф и взвесить кучу навоза, которой меня придавило. Оказалось, все даже хуже, чем думал. За параграфом номер двадцать шли пятнадцать задач, три из которых отмечены значком повышенной сложности. Параграф двадцать один поверг меня в ступор. Еще не пройденный материал на три страницы с заданием из семнадцати упражнений в конце. Я запустил пальцы в волосы и отчаянно поскреб затылок. Вундеркиндом я никогда не был, а потому решить все, что потребовала математичка, просто нереально, даже если начну прямо сейчас и просижу за уроками до утра. Стоит ли вообще браться? Ну, что они сделают? Переведут в другую школу? Зараза… 
Я достал ручку и уставился в учебник. 
Время тянулось мучительно долго. Мои потуги сосредоточиться на решении алгебраических уравнений неизменно заканчивались созерцанием дохлой мухи между оконными рамами. Она лежала в пыли кверху лапками, подрагивая, когда порывы ветра задували в щели. Этой твари совершенно наплевать на мои переживания, для нее все давно закончилось. 
Так тошно, хоть на стену лезь! 
Сколько бы не старался, результат вряд ли изменится. Я все равно не успею сделать эти чертовы задания, и проблем не избежать. 
Я записывал решение задачи номер десять, как вдруг почувствовал, за мной кто-то наблюдает. Повернувшись, встретился со своим отражением в зеркале, и тут только заметил Надю, уютно устроившуюся на соседнем стуле. Она с интересом заглядывала в мою тетрадь. 
— Давно ты тут? — я заулыбался, чувствуя себя счастливым болваном. 
— Да так, пару минут. Ты уроки делаешь? 
— Э... наказание отрабатываю, — я быстро поднялся и подошел к зеркалу почти вплотную. — Привет. — Рука машинально взметнулась в приветствии. Идиотская улыбка никак не сходила с губ, хоть я и старался придать физиономии непринужденный вид. И кто мне внушил эту чушь, что вампиры всегда неотразимы? Более нелепо никогда не выглядел. Но Надя, похоже, не замечала. 
— Привет, — хрустальными колокольчиком прозвучал голос, и она прикоснулась прохладными пальцами к моей ладони. 
А потом ее ресницы дрогнули, и взгляд поплыл в сторону. Наши руки разлучились. 
— Что за наказание? 
— А, неважно! — отмахнулся я. — Лучше расскажи, где сегодня была. 
— Гуляла. 
— Просто гуляла? 
— Да нет... Гуляла по Риму. Колизей видела! 
— Здорово! Неужели и там нашла зеркало? 
— Представь себе! — засмеялась она. 
— Если бы попал в Колизей, вышел бы на середину арены и заорал во все горло. 
— И ничего бы у тебя не вышло. 
— Это еще почему? Думаешь, я бы струсил? 
— Ну, для этого много смелости не надо, — ухмыльнулась она. — Все покрытие арены давно прогнило, и теперь его просто нет. Там внизу обломки каменных стен и перекрытий. Это все, что осталось от подсобных помещений, где содержали хищников и хранили декорации для гладиаторских боев. 
— Ммм... какое разочарование. 
— Нисколько! 
— У тебя интересная жизнь по ту сторону зеркала. 
— Ну, есть вещи, которых здесь не найти, — она игриво прищурилась. — Вещи, по которым я действительно скучаю. 
— Что, например? 
— Найдется лист бумаги и ручка? 
— А тебе зачем? 
На полке стояли школьные тетради. Я взял одну наугад, вырвал двойной лист. 
— Синяя ручка сгодится? 
— Да все равно, пусть будет синяя. 
— И что? — растерялся я. 
— Положи на стол. 
— Хорошо. Зачем тебе? — я сдвинул учебники в сторону и положил ручку с листком посередине стола. Вдруг ручка поднялась и зависла в воздухе. Листок слегка повернулся. 
— Сядь на стул. Там у окна. 
— Зачем? 
— Да что ты заладил, зачем да зачем! — в ее голосе звучало нетерпение. — Порисовать хочу — вот зачем. 
Я послушно придвинул стул к окну и сел. 
— И что мне делать теперь? — я неуютно заерзал на стуле. 
— Просто сиди и все, — ручка уже порхала над бумагой. 
Как бы не зашел кто... 
— Мне не двигаться? Или принять какую-то позу? 
— Нет, необязательно. Можешь шевелиться и говорить, это не мешает. Расскажи, как тебе живется в детском доме? 
— Да нормально живется, — пожал я плечами. — Обычно. 
— Просто... У вас тут все такое... убогое, — ручка вдруг замерла над столом. Надя, спохватившись, посмотрела на меня. 
— Да нет, ты права, — я оглядел комнату. Три железных кровати со скрипучими сетками вдоль стен. Кровать Кирилла настолько старая, что сетка провисала почти до пола. Пришлось подложить под нее старую деревянную дверь. Теперь кровать была жесткая, как нары. Но Кирилл, кажется, привык и любил рассуждать, как это полезно для позвоночника. Над кроватями на стенах висело несколько постеров: у Кирила — “Любэ” и “Иванушки”, у Игоря — “Алиса”, “Наутилус” и Цой. Цой презрительно смотрел в глаза клоуну на моей стене напротив. Постеры у нас разрешались. Чаще всего они закрывали дырки или трещины. Возле каждой кровати стояло по тумбочке. Моя почти сплошь облеплена вкладышами от жвачек.  Но она хотя бы нормально закрывалась. Игорю, чтобы закрыть или открыть свою, приходилось вытаскивать гвозди из боковых стенок. В этом имелась и практическая польза: стащить что-то у Игоря было весьма затруднительно. Он называл тумбочку “сейфом” и не желал с ней расставаться. Еще в комнате был письменный стол, такой же старый, как и остальная мебель. Недалеко разместились четыре ободранных стула. Слева и справа от входа в стены встроены два шкафа для верхней одежды и белья. На окне висели бордовые шторы, а широкий подоконник служил дополнительным столом. Мы бы его давно захламили, если бы не постоянные проверки воспитателей. 
— Комнаты в Никитском действительно убогие, но это не так важно. В Горянке все новое, только я бы остался здесь. 
— К тебе плохо относились? 
— Не хуже, чем к остальным, — ответил я, вспоминая, как пришлось ночевать на толчке, когда воспиталка застала ночью на обратном пути из туалета. В том детдоме шастать ночью по коридорам запрещалось, пусть даже по нужде. Я тогда чуть до смерти не замерз в одних трусах. Но уж, по крайней мере, меня не привязывали к кровати и не заставляли гадить под себя. — Карцера здесь нет, и то хорошо. 
Надя опять перестала рисовать и возмущенно посмотрела на меня. 
— Карцер? Это как? 
— Ну да… Каморка такая в подвале без света и отопления. Пары часов отсидки хватало, чтобы навсегда приучиться к порядку и заодно подцепить ангину. 
— Жуть! И тебя запирали? 
— Было пару раз. 
— А в Никитском тоже карцер есть? 
— Нет. Я же говорю, тут просто санаторий. Ребята неплохие, воспитатели вполне адекватные.  
— Почему у тебя клоун на стене? Он такой… жуткий, — спросила она неожиданно. 
— Это постер одной очень хорошей группы.  
— Я немного боюсь клоунов, но рисую их довольно часто. 
— Странная логика. 
— Возможно, — Надя забавно потерла нос ладонью. — Но так они как бы под моим контролем. Что хочу, то и сделаю с ними. 
— Ты знаешь, что ненормальная? — я не смог сдержать улыбку. 
— Ну, это же хорошо. 
Она нравилась мне все больше и больше. 
— А что за группа такая? Что вообще слушаешь? 
— Да много чего, — я пожал плечами. — Чаще всего, наверно, готик-рок, металл, симфонический металл и иногда классику, там где много струнных. 
— Ладно, металл знаю — это когда патлатый мужик страшно воет в микрофон. А симфонический металл, это как? 
— Ну, это примерно то же самое, только с оркестром и солисткой с оперным голосом. 
Надя рассмеялась. 
— Кошмар какой! Даже представить не могу. 
— Я бы поставил. Но у меня только плеер... А ты что-нибудь слушаешь? 
— Очень редко. И, наверное, ничего, что могло бы тебя заинтересовать. 
— Не любишь музыку? 
— Люблю… но она меня в ступор вгоняет. 
— Это как? 
— Не могу слушать фоном. Если я что-то слушаю, то ничего другого делать просто не могу. 
— Странно. Я вот все могу делать с музыкой. Даже задачки решать, — я бросил взгляд на свою тетрадь. — Не сегодня, правда… 
— А сам ты сочиняешь что-нибудь? 
— Ну как сказать... В голове постоянно возникают какие-то мелодии. Но таланта нет, иначе кто-нибудь давно бы заметил. 
Надя фыркнула. 
— С чего ты взял? Какая ерунда! Да мне каждый день твердят, что я чего-то там не могу. Несут какую-то пургу о моих способностях. Говорят так, словно видят насквозь. В их головах я стою на специальной полочке с биркой на шее, где подробно расписаны все мои характеристики, будто я кукла заводная. Да шли бы они лесом! Только тебе решать, талантлив ты или нет. 
Кажется, я наступил на больную мозоль. В глазах Нади читалось неподдельное возмущение, и даже злость. 
— Да, согласна, есть люди реально в чем-то талантливые. То есть где-то им изначально дано больше, чем остальным. Но разве они всегда умеют реализовать свой талант? Вот чтобы рисовать хорошо, надо не только уметь видеть и фантазировать, надо тупо научиться рисовать, овладеть разными техниками. Надо, чтобы руки тебя слушались. Понимаешь? Вот, скажем, нарисует талантливый человек кривую загогулину, и она ему не понравится. Ведь он талантливый, сразу увидит все недостатки этой уродливой загогулины. Ну не получилось у него, опыта нет. Талантливый человек расстроится, разочаруется, и больше никогда не попробует. А что сделает человек, у которого нет этого самого таланта? Он нарисует загогулину и скажет: “О! А мне понравилось рисовать, это интересно. И загогулина получилась нечего так себе...”. И он продолжит, будет учиться, стараться и, в конце концов, научится не только рисовать, но и видеть, и фантазировать... По-моему, талант — дело наживное. 
— А как же гении? Моцарт музыку уже в три года сочинял... 
— Да ну и флаг в руки Моцарту твоему! Ну, не Моцарт ты, и что теперь, крест на себе ставить? Слушать всяких идиотов, которые решают за тебя, что можешь или не можешь? Нравится что-то, вот и делай. 
— Это да… Но а как же признание? Буду я бездарным музыкантом, кому это надо? 
— А тут тебе решать… Все зависит от того, чего больше хочется: музыку сочинять, или чтобы везде узнавали и хвалили по тридцать раз на дню. Разницу чувствуешь? 
— А если и того, и другого, и можно без хлеба?.. 
— Реши, что для тебя главное, и двигайся к этому, я так считаю. 
— Тебе легко говорить... ты реально круто рисуешь. 
— Я рисую круто потому, что трачу на это по несколько часов каждый день... 
— Ну где мне музыкой заниматься? Я даже нот не знаю... 
— Ноты — это инструмент, а музыка рождается в голове, не на бумаге. Пойди в библиотеку, найди книжки... Или запишись в музыкальный кружок к Нонне Михайловне. 
— Ох... Нет! Только не это. Они там разучивают “Эх, дороги, пыль да туман”... Лучше пусть сразу пристрелят! 
Надя рассмеялась. 
— Да, согласна! Ну, не знаю... зато ноты разучишь. 
— Не, мой желудок этого не перенесет. 
— Ну вот, готово, — порхающая ручка опустилась на край стола. — Слушай, я тебя не отвлекаю? Ты вроде сказал, что наказан. 
— Да это все математичка, — я слез со стула и подошел к зеркалу. — Наорать пыталась, и теперь я должен решить все задачи из двух параграфов к завтрашнему дню, — я тяжело вздохнул. 
— Ой, так я пойду тогда! 
— Да нет, все нормально, — забывшись, я сделал шаг вперед и клюнул носом зеркало. — Не уходи пока. 
Она заулыбалась. 
— Тебе попадет. Завтра приду, договорились? Опять после уроков. 
Я нехотя согласился. 
— До завтра, — сказала она и растворилась в отражении. 
— Буду ждать, — сказал я одними губами и тоскливо поплелся обратно к квадратным трехчленам. Бррр… 
Надин рисунок лежал в самом центре стола, в углу стояли дата и время. Я взял листок и в очередной раз удивился ее мастерству. Я все время болтал, а на портрете получился задумчивым. Волосы темные, левый глаз скрыт челкой.  
Не может быть, чтобы я в таком виде ходил в школу. Должно быть, поменялся после того, как она пришла. Я обернулся, посмотрел в зеркало и вздрогнул. И зачем только придумал эти глаза? Теперь каждый раз, как в отражении появлялась Надя, они становились ярко-ультрамариновыми. Как появиться на люди с такими глазами? 
Я сосредоточился и, превозмогая боль, окрасил радужки в болотный цвет. Машинально укоротил челку и осветлил пряди волос. Пригляделся. А губы-то какие пухлые. Вот пижон! Я ухмыльнулся, хотя в этом не было ничего забавного.  
Именно так работает мой организм — делает все возможное, чтобы понравиться с первого взгляда и уже никогда не отпускать. Стоило лишь пожелать, и я мог примерить любую пару глаз и бровей, изменить форму носа, ширину скул и цвет волос. Цвет кожи,  ширина плеч, запах фиалок — все что угодно, дамы и господа. Я мог быть идеальным, а если нужно, полным ничтожеством. 
Кем угодно... 
Хищником... 
И даже сейчас мой голодный организм в поисках пищи, хоть и не может достать Надю с той стороны... Стоп! 
Меня словно током прошибло. Точно! Ведь это правда! Пока она там, в зазеркалье, я не могу навредить, не могу тянуть из нее энергию, как бы она ко мне ни относилась... Что бы ни чувствовала ко мне… 
Я даже подпрыгнул от радости. 
— Да!!! — заорал я, как ненормальный, размахивая своим портретом. 
Легкое прикосновение вдруг обожгло щеку. И шепот прямо над ухом: 
— Ищи меня в отражении. 
Я замер, в одной руке сжимая листок, а другой придерживая пылающую щеку. Но очарование испарилось, как только в комнату вошел Кирилл. 
— Здорóво, — сказал он, бросая сумку с учебниками возле порога и снимая куртку. 
— Привет, — буркнул я и вернулся к столу. Притянул назад учебник, и начал вспоминать решение задачи номер десять.

Официальный сайт книги - http://gusareva.wixsite.com/books