«Вот батька мой в горах мед и пряности заливал добрым алкоголем и настаивал, пока крышка из теста не лопнет. Вот уж у него-то  напиток был такой, что за один присест бочонок выпьешь и глазом не моргнешь, а в этих помоях даже  и прополоскать рот противно», – подумал Лудо, нахваливая варенуху соперника. 
– Ох, хорошо то, как… Ах, как вдарило. До кишок пробрало, аж тама и забродило, забулькало. Сейчас, того и гляди, в задворки побегу. С чего ты ее варил, с опилок что ли?
Светловолосый такамайец высоко поднял подбородок, скрутил жиденькие усики в одну волосинку и посмотрел так, как все они смотрят - высокомерно и снисходительно. Такамайцев Лудо никогда не любил – хитрожопые, как саламанши – огненные ящерицы. С маршайцами братаются, культуру их перенимают. С этими лизоблюдами и сквалыгами!  Даже скъёры ничего общего не хотели иметь с ними, а такамайцы… Тьфу, все-то у них наперекосяк, даже варенуха. 
– Так я тебе и сказал. Рецепт не одно столетие передавался от отца, сыну…
–  Ага… Поди, вместе с варенухой?  Аж песок на зубах скрипит, – пробурчал Лудо. 
–  Что?
–  Я  говорю – вкусно. Вкусно, ага. Говорю…С сором… С соком дыни, ага, – пробормотал Лудо, бултыхая остатки в кружке. Такамайец пренебрежительно фыркнул, схватил фартук и принялся натирать краник бочки, бурча под нос: 
– Невежа с гор. Еще и нос воротит. Чтоб тебя. 
Кто-то подпихнул Лудо в спину, он и не заметил, что у прилавка собралась приличная очередь. Посторонился и угрюмо поглядел на соседний. Статуэтки из глины уже покрылись слоем пыли. Никому они не нужны, людям лишь бы глотку промочить, да пузо набить. А ведь народу на торговой площади было не протолкнуться. И все крутились в дальних рядах, где слышно было, как плещется вода и гремят деревянные кадки. Ташары привезли воды для продажи, а раньше она была бесплатной. Что-что а воды скъёры не жадничали, падлами были хорошими, но воды не жадничали, и было ей столько что хватало даже портки простирнуть. А теперь трясешься за каждую кружку. Грабители, сволочи… Управы на них нет. 
А еще это пекло: чудовищное, удушающие. В нескольких днях пути от Такамайского царства лежала пустыня, ветер дул оттуда раскаленный, злой, будто солнце высушило из него не только влагу, но что-то человеческое. 
Пока Лудо предавался меланхолии к его прилавку подошел худущий паренек, в мешковатой куртке, он, придерживая за силок серебристую ящерку. Передние лапы она поджимала к себе и шла на задних, точно человек. Быстроходка, поди. Дорогущая, поди, – подумал Лудо, а ноги уже несли его к прилавку. 
Парнишка согнулся над статуэтками, крутил головой из стороны  в сторону, будто чертил невидимые линии острым носом, или вынюхивал что-то. Из-за наброшенного на голову капюшона, Лудо почти не видел его лица.
– Чего изволите, мил человек? – осторожно спросил Лудо, боясь спугнуть редкого покупателя. Хотя, и не надеялся, что тот хоть что-то купит. Потыкается этим острым, как карандаш носом и пойдет по делам. Но мало ли…
Юноша замер, Лудо услышал шорох, и вдруг из заплечного мешка паренька  выпрыгнуло нечто лысое и запищало. Лудо отшатнулся, и чуть было не вскрикнул, но разглядел крысу, злобно сплюнул, и вытер рукавом вспотевший лоб.   Ловко вскарабкавшись на плечо парнишки, крыса уставилась на Лудо большими, чернющими глазами, пошевелила носом, точно принюхивалась. Крыса была примерзкая. Одна из тех, что живут в душном зное пустыни, покрытая как ящерица гладкой кожей. Зубы длинные, желтые, противные.  Два хвоста воинственно мотались из стороны в стороны,  Лудо вспомнил россказни, что твари эти могут ночью в рот заползти и кишки прогрызть, и отступил еще на шаг. 
– Чего она у тебя таращится?
Паренек повернулся, придержал крысу плече. Маленькая ладонь загородила голову, а пальцы обняли шею крысы.  Длинные и худые, как лапки… Почему-то подумал Лудо. 
– Это он…– ответил парнишка. На вид парнишке не было и семнадцати. Его глаза были скрыты повязкой. Кажется, раньше она была  чьей-то рубахой, сейчас тряпкой в засохшей серых пятна крови и грязи. Чуб цвета сухой ковыли, падал на половину повязки. Он постоянно облизывал губы и морщил нос, кого-то напоминая Лудо. 
– Эээ… показать… эээ что-нибудь?
– Можно подержать? – юноша взял одну из статуэток. 
– Ну да. 
– Спасибо. 
– Не за что, – Лудо вытащил из  кармана платок и обтер потную шею. Мысли теснились в голове, чутье торговца ликовало. Мальчишка – слепой! Такая удача была редкостью. – Ты только не урони. 
Длинные пальцы быстро потрогали каждый изгиб, погладили каждую неровность, с поражающей воображение ловкостью, они будто жили. Лудо сделалось не по себе. 
– Чего хотел? Может подсказать?
Паренек как-то съёжился весь, голову к плечу прижал.
– Фляжку, – ответил он.  
– А… фляжку… Глиняную? Деревянную? Может металлическую, маршайскую? Которая и тепло и холод держит. У меня всякие есть….
– А что дешевле?
– Эээ… ну… Глиняная, пацан. Вот, держи, – Лудо облизнул губы, подал первую, что попала под руку, колотую, битую фляжку, в трещинах.
Парнишка взял, пальцы мгновенно заплясали на ней, побежали по стенкам, кажется, прощупывая каждую вмятину и царапину. Лудо мгновенно вспотел. Парнишка поднес ее к лицу, покрутил, крыса с его плеча тоже потянулась, понюхала, парнишка вздрогнул и резко отшвырнул флягу. На прилавок она не упала, не долетела всего чуть-чуть, но и этого хватило. Звякнула на булыжники под ногами, прыснула глиняной крошкой. Лудо от такого поворота событий не сразу нашел что сказать, задышал тяжело, щеки раздул, выдохнул, обливаясь потом, закричал:
– Ты чего творишь, засранец?! 
– Она битая была, – паренек спрятал руки за спину, и носком сапога принялся загребать осколки.
– Целая она была! А теперь, да - одни куски! Ты мне вещь испортил, гаденыш! Сорок серебряников! 
– Сколько? – лицо  юноши вытянулось.
– Так и  скажи обормот, что у тебя ни шиша нет. Чего подошел, а? Чего ты тут вынюхивал? Я сейчас, стражников позову. Чтоб тебе и крысе твоей, шею намылили. Притворщик! Стража! Стража!
Парнишка резко выпрямился, вздернул подбородок, так что светлая челка стегнула по повязке, а острый нос будто кольнул воздух. 
– Не надо.
– Надо! Ишь ты, еще и командует! Стража!
Люди стали оборачиваться, таращиться на них. Парнишка скрипнул зубами, по-крысиному. Шагнул вдруг вперед и прошипел.
– Ни мне, ни тебе это ни к чему. Ты ведь не хочешь товар запачкать?
Лудо успел заметить, как в рукаве парня что-то блеснуло. 
– Что ты…? – договорить не успел, бок кольнуло что-то острое. 
– Тшш! – длинный палец парнишки перечеркнул губы, которые растянулись в жестокой улыбке. Нехорошей такой улыбочке беспризорника. За свою долгую жизнь Лудо научился узнавать беспризорников по взрослым улыбкам на детских лицах. И вдруг понял, убьет и не дрогнет. Как пить дать, кишки выпустит. – Я возьму?
Паренек поднял с прилавка кожаную баклагу. Добротно сшитую, за место крышечки пробка из дерева, аккуратная, в виде фигурки – шахматного коня.  
– Да. Но она семьдесят два серебряника…  – нажатие укола подстегнуло к сговорчивости. – Но ты конечно… Ты можешь… можешь взять, бесплатно.
– Спасибо, спасибо, господин. Вы так щедры, господин, – ухмыльнулся парнишка  и улыбнулся, но уже по-детски беззаботно, обозначив на щеках ямочки, будто радовался произошедшему, как какой-то удачной шутке или проказе, – Ну,  я пойду. А вам не хворать. 
И поклонившись преувеличено вежливо, двинулся вдоль прилавка, ящерица шла впереди, и, кажется, вела его.
– Стража! Стража! Вор! – закричал Лудо, сбросив оцепенение.
Стражники бросились за пареньком, тот мгновенно вскочил на спину ящерицы, и та петляя как мышь, юркнула сквозь толпу, вскарабкалась на один из прилавков, с него прыгнула на крышу какой-то хижины, только хвост мелькнул. Стражники уцепились за край настила, пытаясь подтянуться. Лудо сплюнул. Удрал… Удрал!
Вот крысёныш. Точно. Он напомнил ему крысёныша.