Глава 2

  В доме Некрасовых было полно народу. Гости ожидали молодых с гулянья, коротая время за разговорами в гостиной.  Дом купца стоял на Набережной и выходил окнами на реку. Кама широко раскинула свои воды, покачивая на своих волнах большие корабли и маленькие лодки. В этот вечерний час воскресного дня вдоль реки гуляли люди, проносились коляски, ехали нагруженные телеги. Дамы прикрывались ажурными зонтиками от золотых лучей заходящего солнца. А внизу, у самой кромки воды, вовсю кипела жизнь. Пристани и причалы, заваленные тюками и бревнами, углем, рабочие, снующие по сходням, грузчики, матросы - все это жило своей жизнью, шевелилось и двигалось. Вдоль реки сверкали новенькие рельсы только что проложенной железной дороги, а по ней, выпуская черные клубы дыма, проползали паровозы.

  Гости любопытно выглядывали из окон и шумно общались, обсуждая последние городские  новости. Среди них были купцы с женами - дородными, как кровь с молоком. Их дочери имели весьма здоровый и цветущий вид и были обвешаны серьгами и булавками, словно новогодние елки. Купеческие сыновья были крепки,  глаза их горели молодостью и довольствием жизнью. Присутствующие чиновники держались сторонкой, вели себя сдержанно и чопорно. Дамы, их сопровождающие,  едва могли дышать в своих модных корсетах, и уж, конечно, не могли себе позволить есть сколько угодно. Они с отчаянно скрываемой завистью смотрели на представительниц купеческих и мещанских сословий, которые с отменным аппетитом уплетали пельмени, закусывая при этом грибными пирогами и запивая хмельной сливовой наливкой.

  Хозяин дома Алексей Михайлович Некрасов, развалившись в кресле и закинув ногу за ногу, разговаривал со сватом - старостой церкви Лошкиным Андреем Матвеевичем, сидевшим с прямой спиной в соседнем кресле. Андрей Матвеевич был из мещан, имел деревянный дом в один этаж на Монастырской и отличался большой набожностью. Сыновья его - Павел и Иван, стояли тут же. Оба они окончили духовную семинарию, по окончании которой Павел был женат, служил псаломщиком и собирался стать священником, а Иван видел себя в области медицины и проходил двухгодичные курсы при Александровской больнице. Мать их не дожила до свадьбы единственной дочери.

-Ну, что скажете, батенька, хорошую свадьбу я нашим детям устроил? - спросил Алексей Михайлович, самодовольно улыбаясь.

Андрей Матвеевич сухо отвечал:

-Свадьба-то хороша, да только невестой красна, как известно, а? Я рад за дочь. Любит она Петра твоего. Надеюсь, и он её не обидит.

-Да мой Петруша так влюблен, что и дышит с трудом подле неё. Ай, да хороша невестка, ничего не скажу! Дай им Бог! Жалко, жена так и скончалась в родах, не увидев сына. Материнской ласки-то он не знал, вот и взяла его за душу твоя Антонина добротой и нежностью.

-Едут! Едут! - раздалось у окна.

  Все засуетились, забегали. Гости, толкаясь, прильнули к окнам - смотреть на то, как родители будут молодых встречать, а Алексей Михайлович и Андрей Матвеевич поднялись со своих мест разом и заспешили вниз, во двор. По дороге тучный Алексей Михайлович кричал:

-Дуся! Где ты делась со своим караваем, баба непутевая! Бегом ко мне!

 Снизу отвечал женский голос:

-Тута я, батюшка Алексей Михайлыч! Ужо все готово, зачем ругаться?

  Дуся оказалась женщиной в расцвете и вела себя смело и по-хозяйски. За простым крестьянским платьем и кухарским белым фартуком скрывалась женская привлекательность. В полных формах её не было ничего вульгарного, присущего современной прислуге. Налившись спелостью к своим тридцати пяти годам, она умудрялось соединять в себе женское тепло и силу характера не дюжего мужчины. Алексей Михайловичу нравилась её расторопность и дерзость - он точно знал, что у такой женщины дом всегда будет в порядке. Дуся стояла у лестницы, а из-за её спины выглядывала девочка лет пяти и с любопытством разглядывала гостей. То была дочь кухарки Аннушка. Купец улыбнулся ей, потрепал по голове, потом шлепнул Дусю по мягкому бедру со словами: "У, баба!",   взял из рук её блюдо с хлебом-солью и вышел за ворота. Следом с иконой в руках вышел и Андрей Матвеевич.

  Конюх Ефим помогал молодой барыне сойти, когда Петр увидел выходящих из ворот отцов. Они были так не похожи друг на друга, что разница эта никак не допускала мысли о родстве между ними. Один - довольный жизнью купец, живущий на широкую ногу и получающий от жизни все возможные удовольствия. Другой - строгий и скромный мещанин, по-книжному блюдущий Закон Божий, на лбу которого сразу же пролегала недовольная морщина, стоило ему стать свидетелем какого нарушения и беспорядка.

  Молодые поклонились в ноги, поцеловали икону и принялись кусать хлеб. Первым откусил Петр. Затем Антонина. От каравая пахло овсом и солодом, запах этот напомнил Антонине детство и то поле за городом, где она вместе с младшим братом играла в жмурки. Она зажмурилась и легонько куснула то место, где губы Петра только что обнажили свежую мякоть. В окнах громко зашептались:

-Смотри-ка, смотри! Петр-то больший кусок себе отхватил! Жить ему значит дольше!

-И правда! Невеста совсем ничего в рот не взяла! Ох, останется наш Петруша вдовым, не приведи Господь!

  Приметам в Перми верили строго. Хоть и изрубил некогда святой Стефан Великопермский березу, коей покланялись язычники-пермяки, а не изжились древние обычаи - они незаметно вплелись, как лента в девичью косу, в православный быт коренного населения. Андрей Матвеевич виду не подал, что слышал, как гости обсуждают жениха с невестой. Только глубокая морщина недовольства рассекла высокий лоб надвое и исчезла. Молодых повели в дом. Наверху уже пели свадебные песни. Петра и Антонину усадили в красном углу под иконами. И началось веселье.

Гулянье еще продолжалось, когда родители отправили молодых в спальню, благословив их и пожелав многочадия. Едва закрылась за женихом и невестой дверь, как часть приглашенных повалила во двор и на улицу, с громкими частушками и припевками. Но Петру и Антонине уже не было до них дела - они жадно прильнули друг к другу устами и стук их бьющихся сердец заполонил собой всю комнату. Петр давно был влюблен в старостину дочку, ради неё не попускал ни единой службы в церкви - лишь бы только увидеть её краем глаза. Отец пенял ему на то, что постоянно задирает голову кверху, туда, где на хорах под куполом храма, пела его голубка. Сын купца, он был завидным женихом для многих знатных семей, но душа его была отдана красавице Антонине, так что когда было объявлено об их помолвке, то пересуды просто захлестнули город. Преуспевающий в своем деле купец-пароходчик позволил Петру заключить этот неравный в глазах других брак. И Антонина, становясь в ту ночь его женой, знала, что будет любить его до гроба.

 А в ту же самую майскую ночь за городом в поселке Мотовилиха, что раскинулся у старого пушечного завода, в одном из домов тоже не спали. В комнате тускло горела керосиновая лампа, а над столом склонились два молодых человека. Они раскладывали по стопкам листы, пахнущие типографской краской, и шепотом разговаривали между собой. Первому из них было на вид лет восемнадцать, не больше. Его огромные карие глаза походили на два темных пруда, по краям которого густо растут острые ели.  Но в этой необычной красоте была юношеская отвага и какая-то жесткость. Второй был постарше выглядел лет на двадцать пять. Рябое лицо его, испещренное следами от ветрянки, и мясистый нос не делали его привлекательным. Он говорил:

-Послушай, Алёша, эти листовки надо завтра же раздать рабочим на заводе. Только, чур, незаметно! А то главный инженер сталелитейного цеха уже и так косо на нас поглядывает. Если увидишь, что он наблюдает за тобой, скидывай все, как будто не твое, понял?

-Да понял, понял. Только уж скорее я себе руку откушу, чем от листовок бездарно избавлюсь! Они нам таким трудом достаются! Товарищи по ночам да в полной темноте работают, что бы разбудить в рабочих русский дух!

-Ты тут не горячись, пацан ещё! - рыкнул вполголоса старший, - себя не жалеешь, так и лезь на рожон, а товарищей подставлять не смей! Молод, да горяч, как погляжу. Такие нашему делу и нужны - это хорошо, что горяч, но голову в холоде держи, а то толку не будет.

-А я если что, в лес убегу - к товарищу Лбову! - не унимался Алеша. За что получил щелчка от товарища по лбу.

-Вот те, Лбов, дурья ты башка! А в городах кто рабочих поддерживать будет? Мужики деревенские малограмотные? Кто прокламации составлять заместо тебя будет? Партия нуждается в людях образованных, вроде тебя, а ты - в лес! У тебя сколько классов семинарии было?

  Алексей поморщился, вспоминая:

-С шестого класса отчислили, изверги. Вот ты мне скажи, Степан, разве это справедливо?

  Степан прищурил свои маленькие бегающие глаза и, успокаивающе, положил руку на плечо бывшему семинаристу. Он знал, что не только отчисление из училища беспокоит его товарища.

-Ну, полно, не заводись, разбудишь весь дом. Давай-ка спать. Время за полночь, а завтра на работу, на завод.

   Степан зевнул, обнажив свои некрасивые ржавого цвета зубы, и отправился в комнату, за льняной занавеской, под бочок посапывающей жены. Алексей растянулся на лавке и заложил свои тонкие руки за голову. Он смотрел в грубый дощатый потолок и ему вспоминался дом и матушка с сестрой.