|
|
|
Проза. ФИНАЛ
|
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1080
Замечания : 0%
Итааак, это финальчик прозы, йес! Добрались до него
Изморозь и Nomer23Сроки написания до 15-го ноября включительноРаботы присылать на почту: Alina.Karn21@yandex.ru Тема: мой миф. Погнали! И удачи авторам, ждём щедевров, дада. :D Штрафа за объём тут нет.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1080
Замечания : 0%
В общем, по полутихническим причинам срок сдачи работ отодвигается либо до дня субботы (17 число), либо до вечера той же субботы...
|
Группа: АДМИНИСТРАТОР
Сообщений: 613
Замечания : 0%
Да пора уже конец этого турнира к началу следующего дотянуть. Уроборосом.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1080
Замечания : 0%
Посвящается МК
т о ч к а с п о к о й с т в и я
друг, извини, у меня никаких новостей.
мне, увы, больше нечем с тобою делиться.
я погас, как и сотни тысяч других свечей.
я болею, друг мой, и не знаю, как мне лечиться.
-1-
о т р и ц а н и е
Люди способны на все, только бы не признать, что их жизни лишены смысла.
Надежды нет — удручающий факт. Да, мне известно, кто я, где нахожусь, какой сегодня месяц и день. Такова быстрая проверка — я не псих. Здравый рассудок — это бесценный дар, и я коплю его, как другие копят деньги или воду. Можно сказать, экономлю, чтобы быть во всеоружии, когда придет время.
Оно приходит. Оно никогда не задерживается. Людей всегда подводит неподготовленность, но так как это моя невыдуманная история, значит, финал в моей власти. Он мне известен. Выходит, будет финал этой истории, а за ним — настоящая жизнь. И поставив точку, я продолжу там, где остановился. Сейчас я вынужден сделать паузу, оглянуться на свой путь, внимательно рассмотреть опустевшие комнаты и улицы, прислушаться к голосам отпущенных друзей, уже почти незнакомых и ненужных. Я вынужден пройти мимо разрушенных зданий, тех, где я никогда не был, и хочу ощутить, как пепел истлевших рукописей собирается в комочки в моих влажных кулаках.
Я напуган, ведь я не вижу солнца.
По правде говоря, его никто не видит. Но все будто смирились с этим непозволительным упущением. Это не мой путь, я исправлю свой порок. Я практически пересек финишную прямую жизни, ту, по которой великие оценивают свершившуюся судьбу в подвигах и утратах. Я чувствую ее, она как лезвие бритвы, как наказующая стрела, вонзается в самую суть, уменьшаясь до размера атома, концентрируясь до неосязаемой точки.
Но я спокоен. Я там, где должен быть. Я там, где обрету примирение. Я сделаю все на свете, только бы моя судьба не была бессмысленной. То есть — бесполезной. Бессюжетной. Я уже сделал достаточно. Но еще не все.
Формула всегда работает — Давид, 27 лет, фрилансер, сегодня 15 ноября 2018, борт рейса Москва — Минеральные воды SU 1506, время 03:12, пролетаем где-то над Ростовом. Да, я в своем уме. И это моя невыдуманная история.
* * *
Фотокарточки в мобильнике никогда не тлеют. Они навсегда остаются яркими, время не имеет над ними власти. Плевать, что они лишены милой атрибутики пленок — здесь нет зернышек, дефектов объектива, ничего из того, за что мы с упоительной нежностью заглядываемся на снимки из пыльных семейных альбомов. Но именно они — самые ценные для меня. Эти кадры подарила судьба, и это моменты, которые оживают передо мной, когда я закрываю глаза.
Если бы вы увидели сейчас эти кадры, то отметили бы их чарующую притягательность, осознали бы неповторимость момента, неуловимую цельность красок и эмоций. Это необычные фотографии, и вы бы согласились со мной. Они не такие как все, и они прекрасны. Даже мой хмурый сосед, на вид черствый пятидесятилетний мужчина в старомодных очках-бочонках, уже не первый раз задерживает на снимках пристальный взгляд, полный неподдельного изумления.
Я хочу разделить с ним радость, которая меня переполняет, и осторожно, будто невзначай, поворачиваю экран в его сторону. Пусть смотрит внимательнее. Я горжусь тем, что имею, но даю себе отчет, что не каждый способен принять такой предмет гордости. Очевидно, требуются пояснения. И я всегда готов их дать. В конце концов, все мы разучились видеть солнце, и только такие разъяснения рано или поздно обращают нас к свету.
— Это Museum für Naturkunde, — говорю я, не отрывая взгляда от фотокарточки, — музей естествознания в Берлине.
Сосед увлеченно присматривается — на сером лице появляется застенчивый румянец.
— Помню, как мы с Вадимом часами гуляли по зоологическим секциям, бродили среди исполинских окаменелостей динозавров, экспозиций папоротников и великолепных геологических инсталляций. Но совершенно случайно попали в неприметный, на первый взгляд, лекторий, напоминающий искрящуюся в темноте библиотеку. Видите? За нами переливаются бесчисленные капсулы, вот здесь? Это колбы с заспиртованными животными. Они заполняли стеллажи от пола до потолка и как будто навечно вобрали в себя самое лучшее, что было создано богом. В точности, как мои фотографии.
Мужчина в очках-бочонках разглядывал снимок еще несколько секунд. Я как будто покорно ожидал разрешения смахнуть фото, чтобы поскорее показать следующее.
Но люди не видят солнца. Не видят! Румянец исчез, и хмурый сосед отвернулся от меня без слов. В голове зазвучала набившая оскомину формула.
* * *
Самолет с жужжанием выпустил шасси, стремительным толчком коснулся земли и побежал, подпрыгивая, по бетонной полосе. Судно еще даже не сбавило скорость, а в салоне уже послышались назойливые аплодисменты.
В черном иллюминаторе искрились огни аэропорта, вдалеке угадывалось движение перронных автобусов. Мой сосед достал пальто из верхнего отделения и, нарочито стараясь не встречаться со мной взглядом, поспешил к выходу. Бортпроводники любезно провожали пассажиров к трапу, а я все сидел на неудобном кресле и ждал, пока толпа поредеет. Я не хотел выходить — меня ждала важная встреча, возможно, самая важная на моей памяти, но я трусил и мечтал лишь о том, чтобы вмиг оказаться снова в Москве. Сердце бешено колотилось, я хватал ртом воздух, как будто боялся, что вся жизнь вот-вот оборвется.
Я знал, это будет нелегко, это всегда нелегко. Я как будто стоял посреди заполненной людьми комнаты и вопил во все горло, но никто не слышал меня. На что я обрекаю себя? Во имя чего? Ответ был там, по ту сторону чернеющего иллюминатора. Меня поддерживала только уверенность — я на правильном пути.
Накинув куртку, я покинул борт самолета и направился навстречу судьбе.
* * *
Мы никогда с ней не виделись. Я знал, какая она, только по рассказам Вадима. Круглолицая, миловидная, с каштановыми волосами, всегда собранными в плотный хвост. Ее нельзя было не заметить — Лизонька отрешенно разглядывала табло, рассеяно сверяя часы со временем прилета.
Она была одна. У меня в груди как будто что-то надломилось. Я до последнего момента верил и надеялся, что все будет иначе. Но нет. Не теперь. Я поддался соблазну и представил, что мой друг, тот, ради которого я оказался здесь этим промозглым утром, в тысячах миль от дома, спрятался где-то в толпе, нарочно затерялся, чтобы неожиданно выскочить и сделать мне сюрприз.
Лизонька увидела меня. И ее грустные, будто стеклянные глаза окончательно убедили меня в том, что сюрприза не будет. Я остановился в нескольких метрах от нее, не решаясь подойти ближе, хотя меня обуревало сильное желание обнять Лизоньку, как родную, как близкую подругу, которую я знал много лет. Вадим любит ее, а значит, должен любить и я. Это было бы правильно. Но скорее всего, Лизонька не испытывала похожие чувства, и мы так и остались стоять посреди терминала в нескольких шагах друг от друга.
— Привет, — коротко поздоровался я, пытаясь выдавить улыбку.
— Здравствуйте, Давид, — ответила она.
— Спасибо, что ты приехала за мной. Я мог бы, конечно, воспользоваться такси, но я рад, что ты здесь.
— Пойдемте, машина припаркована недалеко. Вы без багажа?
— Налегке, — сказал я, стараясь звучать обыденно. — Раз уж ты приехала одна, то я думаю, что много вещей мне не потребуется. Вернусь в Москву как можно скорее.
Лизонька посмотрела на меня очень внимательно, как будто пыталась найти на моем лице ответ на вопрос, который ей не давал покоя. Она натянуто улыбнулась, приглашая отправиться в путь, и вскоре мы вышли из аэропорта Минвод в морозную ночь.
* * *
Остывший мотор автомобиля жадно загудел. Я расположился на переднем сидении, несмотря на то, что спутница всем своим видом давала понять, что мне стоит сесть сзади. Пожалуй, так и нужно было поступить — Лизонька вцепилась в руль и практически не двигалась. Со стороны она походила на натянутую струну, которая могла вот-вот лопнуть. Я не понимал такой реакции. Это было выше мое осознания. Поймав на мгновение чувство вины, которые совершенно мне не свойственно, я прокрутил в голове знакомую формулу и нарушил затянувшуюся паузу:
— Нам предстоит долгий путь?
— Давид, напомните, пожалуйста, в какой гостинице вы забронировали номер?
— Пятигорский нарзан, — сообщил я.
— Это великолепное место, — подтвердила Лизонька, не сводя глаз с дороги, — у подножья горы Машук. Вы бывали там прежде?
— Нет, не довелось. Я, может, и раньше бы приехал, но Вадим пригласил только сейчас.
— Недалеко от гостиницы место дуэли Лермонтова. Сходите, думаю, вам понравится. Можно и на вершину подняться. Работает фуникулер.
— Надеюсь, будет время и желание, — без энтузиазма сообщил я.
Наш разговор не клеился. Я физически ощущал неприязнь, которую испускала Лизонька своим неприступным видом и деловитым тоном. Она разговаривала со мной не потому, что хотела, а потому, что так было принято. За вычурными отрепетированными фразами пряталось необъяснимое презрение — меня раздражало то, что она выдумала на мой счет какую-то нелепую историю, навесила ярлык и не планировала сказать, что думает на самом деле.
В обычной жизни, вдалеке от морозных улиц Пятигорска, я держу таких людей подальше от себя. Если Вадим и испытывает к Лизоньке нежные чувства, не уверен теперь, что это значит, что и я должен ее любить. Мне хотелось этого, я даже был к этому готов, но любые мои попытки подружиться с ней разбились вдребезги — я был ненавистным насекомым, опасным и мерзким, которое Лизонька хотела поскорее раздавить. Даже тот факт, что она приехала в аэропорт столь ранним утром, теперь казался гнусным одолжением, которое было сделано исподтишка, только лишь бы меня обидеть.
За окном проносились ветхие пятиэтажки и ухоженные, но неуютные скверы, а блеклые фонари мелькали как размазанные пятна. В чернеющей дали виднелись очертания пяти хребтов Биштау, шапки которых уже покрылись снегом. Вскоре машина свернула с шоссе, горная цепь осталась позади, и мы направились в сторону одинокого Машука, практически слившегося с черным небосводом.
— Я считаю, что вы неправильно сделали, что приехали, — призналась Лизонька.
— В самом деле?
— Послушайте, я не знаю, что произошло между вами с Вадимом. Я не в курсе ваших отношений и никогда не пыталась это выяснить.
— Что ты имеешь в виду? Какие могут быть отношения? Мы друзья, вот и все.
— Меня это больше не касается.
— Да брось ты, он любит тебя до беспамятства. Это все, что имеет сейчас значение.
— Любит? Давид, вы можете сколько угодно играть в свои маленькие игры, только прошу вас, не приплетайте сюда меня. Любит, чушь какая.
— Лиза, что ты хочешь услышать? Что мне жаль? Он говорил это, и я лишь повторяю его слова.
— А что он говорил вам? Конкретно вам. Вас он тоже любил до беспамятства?
— Это просто смешно! Вы считаете, что между нами что-то есть? Вы в своем уме?
— А что тут уникального, он неотразим, не так ли? Но Вадим изменился, когда появились вы. Может быть, вы и думаете, что вы не пара, но вы можете с уверенностью сказать, что так же думал и он?
— Мне плевать, что он там думал.
— Да, плевать, судя по вашим фотографиям особенно плевать вам было в Берлине.
— Я сделал для друга то, что считал нужным.
— Как и он.
* * *
Стойка рецепции пустовала. Я нервно звякнул в настольный звонок, и через секунду за столешницей материализовалась миловидная администратор отеля «Пятигорский нарзан».
Заполняя регистрационную карту, я никак не мог отделаться от мысли, что поступаю неверно. «Я считаю, что вы неправильно сделали, что приехали», — крутился в голове надменный голос Лизоньки. Я был в смятении, если не сказать, в бешенстве. Я отказывался верить, что самое светлое чувство, которое когда-либо меня наполняло, можно так легко втоптать в грязь. Переиначить. Выдумать совершенно новый безумный смысл.
Отрицание — бессмысленный инструмент. Ты тратишь гораздо больше сил на то, чтобы ничего не знать об угрозе, чем на ее ликвидацию. Поэтому жертв много, а выживших – нет. Можно долго спорить на сей счет, но я уверен лишь в том, что главный недостаток отрицания – оно закрывает от нас реальность, которую видят другие.
Что я сделал не так? Мог ли я ненароком все испортить? Давал ли я какие-то намеки, которые мой друг мог истолковать неверно? «А что тут уникального, он неотразим, не так ли?» — не умолкала Лизонька. Пожалуй, нельзя исключать полностью такую возможность, но ведь нет способа залезть человеку в голову и понять, что он там выдумал. Особенно, если он никогда об этом не говорил прямо. Даже если это и правда, хоть на сотую долю процента, чья это ответственность, на самом-то деле?
Не существует ничего безрассуднее неполноценного сомнения, ведь одна сторона глупости смехотворна, а другая точно увеличивается и все больше изворачивается и лжёт. Моя жизнь разделена на «до» и «после». Я проговариваю про себя формулу, но впервые в жизни она дает сбой, надламывается и доказывает обратное.
— Ваш номер 23, — сонно пропела администратор отеля, вручая мне электронную карту от комнаты. — Приятного отдыха. Если вам захочется утром отправиться на экскурсию…
— Если меня будет искать товарищ, сообщите ему, где я.
— Конечно. Подскажите, как его зовут?
— Вадим. Я уверен, вы сразу его узнаете. Лизонька, например, считает, что он неотразим. Хотите взглянуть на фотографию?
-2-
г н е в
Напольные ковры впитывали звуки, как губки. Я брел по коридорам отеля, словно призрак. Ничто не подтверждало моего существования — я будто истлевшее дерево, беззвучно падающее в лесу. Существую ли я, если в округе нет никого, кто мог бы это услышать? Электронный замок едва щелкнул, но даже это мельчайшее проявление реальности мгновенно растворилось в тошнотворной тишине.
В номере горел свет. Я не торопясь обогнул разбросанные полотенца, перешагнул через оставленный на полу поднос с чашкой и очерствевшими багетами, приметил полуоткрытую дверцу гардероба, из которой предательски торчал рукав серого пальто, и осторожно вошел в комнату.
На кровати, среди подушек и одеял, сидел парень, увлеченно читающий новости на ноутбуке. Он укутался в белый махровый халат, волосы — мокрые и взъерошенные.
— Вадим?
Друг не отрывал взгляда от монитора. Ни единый мускул не дрогнул на его румяном, распаренном лице.
— Привет, — сухо сказал он.
— Как ты тут очутился? Давно ты здесь?
— Только пришел, — отрапортовал товарищ.
— Почему ты не приехал в аэропорт? Я рассчитывал, что ты встретишь меня.
— Ты сам позвал Лизоньку. Зачем мне мешать?
— Я позвал ее, потому что один я не справлюсь с проблемой. С проблемой, которую ты устроил.
— Это я виноват, так ты считаешь? — Вадим глядел в монитор, но его глаза не двигались, он был сконцентрирован, как паук, готовый вот-вот наброситься на свою жертву.
— Плевать, что я считаю. Она думает, что мы пара! Твою мать, Вадим, гребаная пара. Я полагал, ты в беде. В настоящей беде, черт бы тебя побрал. Я думал, что тебе нужна помощь. А ты грязный ублюдок, который не смог вовремя сказать мне правду.
Впервые Вадим посмотрел на меня — по телу пронеслась волна импульса, она как удар электрическим током, вонзилась в кончики пальцев и распространилась по венам. Я остолбенел.
— А ты приехал сюда не в поисках своей правды? Ну и что ты смотришь на меня, как на привидение? Думал, будет легко? И не надо делать вид, что это для тебя новость. Если тебе трудно это осознать, давай спокойно все обсудим. Заходи, это все-таки твой номер. Может, чаю? Там на полу остался багет с сыром.
— Так это правда?
— Что, правда?
— Ты сам знаешь.
— Ну и пускай. Что с того?
— Почему ты не сказал мне раньше? С какой стати Лизонька знает обо всем, а я нет?
— Помяни Шекспира. Когда о худшем слышать не хотите, — оно на вас обрушится неслышно. Я думал, что ты все поймешь из того сообщения, что я отправлял тебе до нашей поездки в Берлин, но ты не смог. А Лизонька смогла, она каким-то образом прочла сообщение, рылась в моем аккаунте или вроде того. Вот настырная, но стоит отдать должное ее проницательности.
— Я ездил в Берлин с другом, а не любовником. Я думал, что это правильно, я хотел поддержать тебя. А ты все испортил, Вадим. Ты разрушил все!
— И что теперь? Ты убьешь меня?
В глазах потемнело. Я попал в сети демонов, и они завладели мной. Руки обмякли, а ноги подкосились от наливной тяжести. Я как марионетка, манипулируемая невидимыми нитями, схватил с подноса на полу чашку, замахнулся и швырнул ее в Вадима. Он увернулся, осколки разлетелись в стороны. Не знаю, как я пересек комнату, но мои руки уже сжимали тонкую шею друга, который как паук хищно глядел на меня, не сопротивляясь удушью. Его лицо побагровело.
— Псих, — заорал я, расслабляя хватку.
— Псих, — подтвердил Вадим, прокашлявшись. — Полегчало?
* * *
Клубы дыма заполнили номер. Все приняло неясные очертания и практически растворилось в дымке. Вытащив батарейки из потолочной пожарной сигнализации, мы распахнули окна, и морозный воздух ворвался в комнату, закрутив дурман вихрями и завитками.
Я выкурил не одну сигарету, прежде чем нашел себя, сидящим у зеркальной створки гардероба. Я глядел на отражение, в котором мелькала искажённая фигура Вадима, собирающего осколки.
— Как это произошло?
— Не помню, — отозвался он. — Почему-то все думают, что такие события врезаются в память, но я с трудом могу припомнить тот момент, когда впервые стал думать об этом.
— Ты считаешь, это моя вина?
— Глупости, — отмахнулся Вадим, бросив горсть белых осколков на поднос.
— И как мне теперь с этим жить?
— Ты вполне справляешься, — он устало рухнул рядом и бесцеремонно отобрал у меня сигарету, сладостно затянувшись.
В дверь постучали. Я поднялся с пола, пока Вадим томно затягивался.
— Кто? — спросил я.
Ответа не последовало.
— Выбрось сигарету в окно, — негромко приказал я другу и щелкнул замком.
Я не успел повернуть ручку, как дверь распахнулась, и в комнату ворвался рослый мужчина. Мне не удалось его рассмотреть — массивный кулак ударил меня по лицу, от чего фиолетовые пятна застыли перед глазами. Мое непослушное тело глухо обрушилось на пол. Я старался защититься, но не смог сделать ни единого движения.
— Приперся, да, ублюдок?
Сжав волосы в кулаке, он бил меня головой о дверной проем, а я практически ощущал, как череп раскалывается пополам. Кажется, я отключился, по крайней мере, боль исчезла так же внезапно, как и появился этот незнакомец.
Я позволил моим венам покрыться льдом, превращая яростный гнев изувера в свое ледяное спокойствие. Мое тело странно подергивалось, и только через несколько секунда я понял, что он продолжал бить меня по животу — увесистое голенище ботинок нередко соскакивало, попадая мне в подбородок.
— Хорошо отдохнул в Берлине, сукин ты сын?
Он схватил с пола поднос и замахнулся. За секунду до удара я отключился.
* * *
Вадим помог мне подняться. Головокружение усилилось, когда кровь прилила к набухшим синякам и ссадинам, а тошнота подкатила изнутри. Меня словно вывернуло наизнанку, тело дрожало от острой боли.
— Кажется, у тебя сотрясение.
— Неужели? Кто это был?
— Брат. Андрей.
— Скажи, все твои родственники такие доброжелательные?
— Полагаю, что Лизонька показала ему то сообщение, что отправлял тебе. Мне жаль, что он обо всем узнал. Я позвоню в скорую. Тебе необходима помощь.
— Нет, я в норме. Просто хочу умыться.
— Пошли, нужно хотя бы промыть раны.
Я с трудом снял куртку, стянул свитер и уселся в ванную. Вадим открыл кран, смочил полотенце и бережно омыл мне лицо, от чего вода тут же окрасилась алым.
— Почему ты не остановил его?
— Давид, а что я мог?
— Ты даже не сделал попытки. Ты просто стоял там, у окна, и смотрел, как он избивает меня. Ты всегда трусил, и я только начинаю это понимать. А я, вместо того, чтобы счастливо проводить время в обществе лучшего друга, как это было раньше, теперь сижу в ледяной ванне, избитый за то, в чем я даже не виноват.
— Ты действительно не чувствуешь вины?
— Я чувствую боль, которая, как мне кажется, теперь никогда не утихнет. Я в гневе, потому что ты врал мне, даже не допустив мысли, что все могло бы быть иначе.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Тебе стоило признаться. Мы бы нашли решение. Всегда находили. Но теперь я не уверен, что знаю, чего хочу. Все круто изменилось, и это вводит меня в ступор. Я взбешен, потому что ни на секунду не мог представить, что ты так слаб. Что я так слаб. Я боялся и не хотел искать объяснения, ведь мог найти за иллюзией дружбы нечто больше, чем просто влечение. Я подумал — пускай все идет своим чередом. Мы же совсем не чужие люди, мы ближе, чем можно представить. Даже то, о чем ты умалчивал, поверь мне, я мог принять.
Вадим выжимал полотенце, и ледяная вода омывала мое лицо, пылающее от боли. Он выглядел напуганным, даже поломанным, но я не мог не заметить его удовольствия. Я представил, как соблазнительны людские слабости. Злоба, боязнь, стыд, сожаление — они доказательство искренности. У нас всегда есть выбор, что делать: упорно доказывать своё или смириться — дотронуться до очерствевшего сердца постороннего человека, испытать на себе его боль, попытаться понять её причины. Мы живые, в каждом человеке есть черная частица, и поверьте, стоит относиться к ней с благодарностью. Мы уязвимы друг перед другом. Без этой благодарности всякая жизнь – наполовину. Я смирился. Поддался чарам этих преисполненных любовью глаз, и все вокруг словно преобразилось.
Вадим посмотрел на меня очень пристально. Не знаю, пытался ли он в тот момент понять, что именно творилось в моей голове, но точного ответа не знал даже я сам. Мне хотелось кричать, рыдать и рушить все вокруг, но я не мог сопротивляться другому чувству. Новому. Внезапному. Оно затмило собою все, что до этого существовало.
Вадим нерешительно развязал халат, перешагнул через край ванны и опустился в холодную воду рядом со мной.
-3-
т о р г
Мы сидели за столом, друг напротив друга, и смотрели, как монетка судорожно вращается, перебирая бесчисленное множество вариантов, которые может нам подарить. В своем танце она как будто просматривала все формы будущего, искала наилучший способ решить ситуацию, в которой мы оказались. Мы доверились ей, как всезнающему учителю, Богу, если хотите, и ждали, что он скажет.
Говорят, что «орел или решка» не дают верного ответа, а лишь помогают нам самим понять, чего мы хотим. Говорят, что мы уже знаем, на что надеемся. Но надежды не было. Она угасла давным-давно, не оставив даже отблеска в вечно вращающемся потоке вариантов. Комнату снова заполнил едкий сигаретный дым, пепел непроизвольно летел вниз и разбивался о поверхность стола, как и наши жизни, как огарки и тлен всего, во что мы верили.
Вадим умолял меня не делать этого. Но был всего один выход, ведь наши судьбы спутались, переплелись в странный узел ненависти и блаженства — решить все другим способом теперь было не в наших силах. Мое непринятие достигло пика, я словно в мертвой петле чувствовал, как замерло сердце. Безысходность и отвращение сменялись радостью и вожделением, но затем и они угасали, уступая дорогу страху и бессилию. Я сказал — доверимся жребию: аверс — и мы все оставим, как есть. Ничего не станем менять. Пусть вернется озлобленный Андрей и убьет меня — плевать, зато честность и желание быть теми, кто мы есть, останется до последнего.
Реверс — и все будет кончено. Боль и безумие мы похороним вместе с воспоминаниями, законсервируем в склянках, сделаем из них экспонаты и поставим на стеллажи, чтобы забыть навсегда.
— Ты боишься, — сказал Вадим, не спуская глаз с вращающегося рубля. — И я боялся, но именно этот страх свел нас сегодня. Давай остановим это.
Друг протянул руку к монетке, но я не позволил ему что-либо сделать с ней. Выбор — уникальная штука. Я не понимал — если мы сами выдумаем другие пути, отыщем новые обстоятельства и смыслы, изменится ли финал? Да, мы сможем очутиться в других городах, найдем вдохновение в новых друзьях и любовниках, но в душе мы будем все теми же неудачниками, которые построили вместе нечто отвратительное и в то же время прекрасное. Мы сможем пойти еще более тернистой тропинкой, не предполагая, что был иной путь, наши истинные желания будут закопаны в самую глубь, но не исчезнут совсем. Даже вместо добрых дел мы можем совершать ужасные, но наша совесть останется той же.
Вадим утверждал, что сейчас просто не время выбирать, и как бы мы не старались ускорить развитие событий, мы должны сами понять, как быть дальше. Я соглашался, что разные люди находят любовь в самых разных немыслимых ситуациях и каким-то чудом становятся счастливее благодаря этому. Но среди всех есть и те, кто в потоке бесчисленных вариантов рано или поздно сделают тот же самый выбор, их вновь потянет к таким же или даже тем же людям, и в конечном итоге их накроет старая страсть, законсервированная многие годы назад.
— Если ты не хочешь, чтобы об этом знали, — не унимался он, — я сделаю все на свете, только бы это сработало. Мы сбежим, слышишь? Вспомни, как мы вдвоем бродили по зоологическому музею, и нам было безразлично, как это выглядело со стороны. Ты же хотел этого. Ну признай! Давид, я обещаю, что ты не пожалеешь.
Слишком часто всё идёт не так, как мы запланировали. Воля случая сильна, и поэтому я никогда не даю обещаний. Почему же он так легко говорит мне о том, чего не знает, в чем не уверен? Не спорю, от нас самих зависит очень многое. Когда мы стараемся что-то сделать, воплотить, мы прикладываем огромные силы, надеясь, что это повысит вероятность успеха. Но эта вероятность не бывает абсолютной. Даже если мы всё сделаем как надо, обязательно появится некая мелочь, из-за которой всё пойдёт наперекосяк. Дьявол, а ведь те, кто утверждал, что мы заранее жаждем увидеть определённую сторону монетки, так правы. Обещания не казались мне гарантией, я хотел бы найти компромисс, но именно его необходимость убеждала меня — я оступился, это не та цель, которую я преследовал.
Это были мучительные переговоры. Даже слова Вадима, его боль и понятные желания сейчас не имели никакого значения. Я доваривался с самим собой. Я словно был один в этой комнате среди клубов сигаретного дыма и смотрел на вращающуюся передо мной точку. Я спросил:
— Ты различаешь грань между выбором и судьбой?
— Половина людей согласилась бы, что то, чем мы сейчас занимаемся, это выбор, а другие сказали бы, что это — судьба. Но мы же не виноваты. Это противоречит всему, что мы знали и чему нас учили, но верный и неверный ответ существуют. И от того, что мы не знаем верного ответа (а порою узнать его невозможно), наш ответ не станет верным или допустимым. Все проще. Ответ будет неверным. Важно только то, что думаешь именно ты.
Рубль остановился на ребре. Он покачнулся, дрогнул и безапелляционно упал на стол. Бог, а может и сам дьявол, сделал выбор за меня, и мне лишь оставалось последовать его воли.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1080
Замечания : 0%
-4-
у п а д о к
Вадим ничего не хотел слышать, да я и не пытался что-либо сказать. У меня не находилось объяснений или оправданий. Я как будто наткнулся на грандиозное открытие, оно поразило меня и освободило. Но не его.
Друг выбежал из номера, разъяренно захлопнув за собой дверь. Мне не удалось его остановить — тело все еще ныло от побоев, скованное, оно будто сопротивлялось моим попыткам что-либо исправить. Опираясь о стены и мебель, я доковылял до коридора, но Вадима уже не было видно. Преодолев мучительные холлы и издевательские лестничные пролеты, я прошел мимо пустующей стойки рецепции, толкнул массивную дверь и вышел на мороз.
Подножье Машука пустовало. Небо все еще чернело низко над головой, а назойливые фонари освещали унылые клочки Пятигорских улиц. Вадим сбежал. Я не знал, где он и как его найти. Я снова потерял его.
* * *
Я вернулся в Минеральные воды, к уступам Кинжала, в тихое местечко среди сосен, где располагался его дом. Я знал адрес, так как нередко отправлял сюда подарки из столицы — книги, пластинки, все, чем я хотел поделиться с близким мне человеком.
Я не мог позволить себе уехать в Москву сразу же. Люди в отчаянии способны совершить немыслимые поступки, а Вадим был разбит, полностью подавлен, и я знал, что он до последнего надеялся, что сможет убедить меня довериться его желаниям и разделить их. Но мне это не было нужно. Я просто хотел иметь рядом товарища, того, которого знал раньше, которого уважал и ценил за его преданность. Я считал, что мы были родственными душами, и, пожалуй, ими и остались, не смотря ни на что. Сейчас покинуть Кавказ я был не в праве, поэтому я набрался храбрости и постучал в дверь.
Долгое время никто не открывал. Неудивительно, ведь еще даже не начало светать, и когда я уже планировал развернуться и уйти, тонкая полоска желтого света показалась в пороге. Мне открыла усталая женщина, укутанная в шерстяные платки, она щурилась, пытаясь рассмотреть нежданного гостя, и когда ее впалые черные глаза округлились, я понял — она узнала меня.
— Давид?
— Здравствуйте.
Женщина нерешительно отступила в сторону, предлагая мне войти в дом. Я очутился в теплой прихожей, в воздухе которой витал сладковатый запах его обитателей. Он не был мне знаком, но казался родным, словно я бывал здесь прежде.
— Что случилось? — спросила она, разглядывая синяки и кровавые подтеки на моем лице. — Это сделал Андрей?
— Простите, но мне нужна ваша помощь.
— Я говорила ему, чтобы он не трогал тебя, — продолжила женщина, неодобрительно качнув головой. — Почему они прицепились? За что? Мой мальчик, пойдем, пойдем.
Она настойчиво взяла меня за руку и повела вглубь дома. Я старался глядеть под ноги, чтобы выглядеть учтиво, но не мог упустить из вида уютные, но скромно обставленные комнаты, через которые мы шли. Здесь было чисто, укромно и тихо. Мы миновали квадратный зал с небольшой кушеткой, аккуратно заправленной цветастой дивандекой, прошли через кабинет со старомодным сервантом и узким, истоптанным ковром на полу, обогнули причудливый, выступающий эркер ванной комнаты и очутились, наконец, в крошечной столовой.
В низких, квадратных окнах уже просыпался рассвет. Он рассеивался в белоснежных тюлях и наполнял синевой коллекцию сувенирных тарелок, развешенных на стене. Под кухонным гарнитуром ожидал небольшой круглый стол, покрытый полиэтиленовой скатертью с подсолнухами. За ним мы и сели.
К своему стыду, я не знал, как ее зовут. Вадим неоднократно упоминал о своей матери, когда мы ночами напролет говорили о детстве, рассказывали истории из давно минувшего прошлого, но почему-то ее имя вылетело из головы, и я чувствовал себя неловко. Она не спускала с меня глаз, даже поставив чайник на плиту, женщина зажгла газ, не отрывая от меня взгляда.
— Я рада, что ты приехал, — призналась она.
Эта фраза должна была подействовать на меня исцеляюще, но нет — почему-то ее голос прозвучал так, как будто перед ней десятилетний мальчишка, которого застали за воровством садовых яблок. Пожалуй, мать не пыталась скрыть своего гнева, но я верил ее словам.
— Пускай другие болтают, что хотят, мы оба знаем, что ты не виноват. То, что ты сделал, уже после случившегося, восхищает меня.
— Поверьте мне, я ничего не знал.
— Я верю, — кивнула мать.
— Я боюсь, что запутался не меньше. Я не знаю, где он. А вы знаете?
— Солнце встает, — отрешенно проговорила она, подойдя к окну и глядя в ледяную даль. — Но мы не видим его. Мы больше не видим солнца, мой мальчик.
Чайник запыхтел. Мать спешно поднесла к столу лукошко с хлебом, подала чашки и, надев прихватку, вернулась к плите, чтобы разлить кипятка. Наблюдая за тем, как она суетится по кухне, я представил, что совсем недавно в этой скромной квартире переливался смех, собирались торжества и накрывались семейные ужины. Здесь Вадим много лет назад признался маме о вырванных страницах из дневника, на которых красовались двойки, а в кабинете, возможно, он рассказал о своей любви к Лизоньке. В других комнатах, которые были заперты этим утром, братья боролись за право слушать любимую музыку, а там, за окном, они когда-то катались на велосипедах. Здесь была жизнь, счастливая и настоящая, со всеми ее тайнами и историями. С горестями и утратами.
Говорил ли он когда-то обо мне? Звучало ли мое имя среди этих ровных, белых стен? Интересно, отпечатался ли его голос в зеркалах, которых больше нет в этом доме? И помнят ли скрипучие половицы быстрые шаги мальчишки, который когда-то здесь жил.
— Мы больше не видим солнце, — повторила мать. — Но ты — видишь. Я не думаю о причинах и не вспоминаю о последствиях. Я радуюсь, хоть и скрытно, что ты оказался сильнее, чем любой из нас. Я благодарю тебя, что ты поступил отважно.
Мать налила в кружки чай и присела рядом со мной. В какой-то момент я ощутил, как морозный воздух просачивается сквозь оконные щели и обдувает мое лицо. Я поежился — уютная комнатушка сделалась промозглым склепом, в котором больше не осталось места для живых.
— Наша боль несоизмерима, мальчик. И как бы я не хотела, чтобы ты помог мне, чтобы ты продолжил то, что начал, я попрошу тебя остановиться. Слышишь? Давид, ты должен остановиться. Одна жизнь другой не стоит. Не вини себя, и прими судьбу с достоинством и храбростью, как ты это делал все это время.
— Я не знаю, где он.
— Я отведу тебя. Вот только выпьем вместе чаю и после отправимся. Тут недалеко.
-5-
п р и н я т и е
Первый снег бесшумно кружился в низком небе, пышные белые хлопья цеплялись друг за друга и оседали на макушках сосен и пихт, на оградках и памятниках. Вечно спящее Кумагорское кладбище сегодня будто дышало холодным ноябрьским воздухом.
Я не знал дороги, но невидимая сила тянула меня вперед, словно под руку. Оставляя черные следы на поземке, я прошел по узким тропам, пока со стороны на меня глядели сотни, если не тысячи, ледяных глаз из гранита и мрамора.
Я блуждал недолго.
Его могила еще не осела. К весне, на годовщину, родные обязательно заменят этот покренившийся крест белым памятником, посадят красивые цветы вместо блеклых пластиковых ветвей сирени. А эту узкую лавочку никто не тронет — ее обязательно оставят, ведь именно на ней томными часами мать сидела около своего сына и говорила с ним, как с живым.
На ней присел и я.
Удивительно, но я с трудом могу припомнить, как мы познакомились. Это было случайно и практически мимолетно. Обычная переписка в сети, где все друг другу незнакомцы, в одной из групп, которых тысячи, на тему, которых миллион. Но именно эти незначительные мелочи рано или поздно определяют нашу жизнь, наш путь и нас самих.
Мы сходились во всем. Наша музыка была прекрасной и играла только для нас. Наши фильмы были смешными и запоминающимися. Наши истории всегда были похожи. Как будто мы проживали одну и ту же жизнь, находясь в тысячах миль друг от друга. Я рассказывал о девчонках, а он с интересом выслушивал и осторожно ухмылялся. Он рассказывал о своих хобби, а я всегда искал слова, чтобы его поддержать.
Пока однажды я не получил сообщение, смысл которого я понял неверно. Это был первый и единственный раз, когда наши мысли не совпали. Он говорил, что болен, а я, дурак, подумал, что он просто огорчен. Речь не шла о реальной болезни, и только это меня успокаивало. Я даже не мог представить, как сильно я заблуждался.
Мы никогда не виделись. Мой друг, пожалуй, самый близкий друг, был человеком, которого на деле я не знал.
— Привет, Вадим, — сказал я.
Почему все так обернулось с нами? Почему я был выбран? За что? Все эти вещи не волновали меня больше. Все в мире не имело абсолютно никакого значения, но мне не давал покоя только один вопрос:
— Почему ты сделал это?
Лизонька позвонила мне, когда я ехал домой в электричке. Это был четверг, поздний вечер. Она что-то сказала про несчастье. Лепетала про горе. Кричала, что его больше нет.
— Почему ты сделал это?!
Я потерял все в тот момент. Я знал, что друзья рано или поздно уходят, но не знал, что это бывает таким образом. Мне не были известны причины, мне было плевать на все причины в мире, я просто хотел, чтобы мой друг был жив.
И тогда я выдумал его. Я сделал так, чтобы Вадим жил.
Он появился внезапно, как будто ничего и не было. Я подумал, а может, это был страшный сон? Мне нужно было подтверждение, иначе я бы сошел с ума. Мы договорились, что наша первая встреча пройдет в незабываемом месте, ведь вся наша дружба была невообразимой. Тогда я купил билет и отправился в Берлин, где меня уже ждал он. Мы встретились в аэропорту Шёнефельд, радостно пожали друг другу руки, обнялись и, словно это было не первый раз, отправились бродить по плацам и штрассам.
— Это было весело, — вспоминал я.
Шмыгнув носом, я достал свой мобильный телефон и показал своему другу фотографии, которые были для меня ценнее всего, что я имел. На фоне перламутровых склянок зоологического лектория в странной позе стоял я, будто обнимающий невидимую никому фигуру.
Там был только я, и больше никого.
— Тебе бы понравилось, дружище.
Конечно, теперь я понимаю, почему люди глядели на нас тогда с удивлением. Почему сторонились меня. Почему никто не сумел разделить со мной ту радость, которой я делился в своем профиле в интернете. Именно эти фотографии и огорчили, наверно, несчастную Лизоньку, которая не могла понять меня. Она пыталась, я уверен, что она честно пыталась осознать, что я создал, но не смогла. Я не сужу ее, ведь наша боль несоизмерима. Она потеряла смысл жизни, а я нет.
— Я просто хотел, чтобы ты жил.
Помните, я говорил, что люди сделают все на свете, только бы не признавать, что их жизни бессмысленны. То есть — бесполезны. Я сделал все, что смог, я выдумал свой собственный миф и сделал его реальностью, ведь иначе и моя жизнь потеряла бы всякий смысл.
Вот, я практически пересек финишную прямую жизни, ту, по которой великие оценивают свершившуюся судьбу в подвигах и утратах. Я чувствую ее, она как лезвие бритвы, как наказующая стрела, вонзается в самую суть, уменьшаясь до размера атома, концентрируясь до неосязаемой точки. Моей точки спокойствия.
Я рассказываю правдивую историю, а значит, финал мне подвластен. Финал здесь, среди угрюмых надгробий Краснокумского кладбища, где я рядом с другом, которого больше нет. Которого на деле я никогда не видел. Значит, будет финал этой истории, а за ним – взаправдашняя жизнь.
И я продолжу там, где остановился.
-1-
о т р и ц а н и е
Тележка звонко брякнула около моего сиденья. Мы были на полпути до Москвы, когда стюардесса предлагала напитки.
— Два бокала вина, пожалуйста, — вежливо попросил я.
— Простите, но каждому полагается только один напиток, — любезно отказала бортпроводница.
— Так нас двое, — пояснил я, радостно обнимая сидящего рядом друга, неотразимого и живого. Вадима, которого больше никто, кроме меня, в самолете не видел.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1080
Замечания : 0%
Один вечер, один миф и одно сердце, понявшее, что для него важно.
Последний вечер бабьего лета тревожными лапами тянулся от вековых ясеней к одинокой сторожке у ворот музея-усадьбы «На Рытах». В вершинах крон догорали угольки заката. Вдоль аллеи оживали фонари. И не было в округе ни единой живой души, ни одной душонки, которую не переполняла бы в этот миг стократно умноженное трепетание перед теряющей цвета природой.
- Срала она там! – рявкнул Тимофей Аркадьевич, повторив то, что не расслышал стоящий на страже молоденький гвардеец. Но, оглядевшись и успокаивающе похлопав по плечу вздрогнувшего Андрейку, тут же перешел на привычный шепот: - Вот ты не веришь мне, а я своими глазами видел, как Макаровна присела в топольках в дальнем парке, подол задрала и на-сра-ла, а потом на планерке и заявила: «Кто это там гадит у тебя, Тимофей? Никак из бригады садовников кто? Смотри у меня, рублем накажу!»
Аркадьевич уселся на лавку, покряхтел, взор его затуманился. Понимая, что у Андрея нет курева, он пожевал губы, вспоминая вкус табака. В свои потрепанные шестьдесят пять мужчина с завистью поглядывал на двадцатилетнего паренька, одетого в ладную гвардейскую форму. Вытерев руки о штанину служебного комбинезона, Аркадьевич поглядел на лицо паренька и снова попытался прочесть в ясных, зажженных молодостью глазах хоть что-то из своего прошлого. И не сказать, что в них обустроилась пустота вспаханного поля, - нет, напротив, там жила некая тайна, некий секрет возвращения в утерянные навсегда луга, где нескошенная трава колола голые икры и щекотала ноздри горечью утра…
- Ты вот всего-то месяца три у нас, так? – Тимофей Аркадьевич встряхнул головой. – А скажи, заметил, что Макаровне под восемьдесят, а она на балах скачет, как молодуха? Да и любую экскурсию расскажет на зубок и стихи все знает. Это-то так. Но возраст-то не обманешь. Маразм-то крепчает. Зимой тропку к мельнице чистить запрещает, слышь че говорит: натоптанной быть должна, а по весне ругает, что там лед дольше всех не тает. Мало того, заставляла дворников снег из оврага разбрасывать по лужайкам, на которых он уже сошел – затосковала барыня по снегу. А летом водоросли в пруду косили!
- Это я видел, - подтвердил Андрюха. – Как косили…
- А меня премии лишали каждый год за то, - не унимался главный садовник, - что клён у конторы первым листву сбрасывал по осени. Будто я его не поливаю, не ухаживаю за ним. Нет, ты понял, а? Хорошо, наш компьютерщик подмог и нарыл в интернете этом вашем: породы он такой, что от листвы раньше других избавляется. Распечатал, ткнул ей эту бумажку в лицо, и только тогда отстала. Одним словом – барыня, а мы под ней – холопы.
- Да ну, - Андрейка отодвинулся подальше – от собеседника разило крепким запахом табака, - скажете тоже, она просто помешана на той эпохе, когда жил поэт. Фанатик, одним словом. Она же музей из руин восстановила, считает его своим домом.
- Фанатичка. А я о чём тебе судачу? – Тимофей осмотрелся, будто собирался в дальний путь, и звонко хлопнул по коленям, обозначая окончание беседы. Поднялся с лавки и добавил: - Я тебе вот еще что скажу, да только ты особо не трепись об этом. Коли работа к душе. – Садовник навис над охранником, стараясь говорить как можно тише: - Вчерась я рано утром на территорию пришёл, хотел покосить, пока никто не мешает. Иду к беседке, круглой той, что у нового сада и слышу вдруг… вой нечеловеческий. Даже не вой – стон, но как бы в рев переходящий. А потом крик женский. Ну… так бабы орут, когда с ума от безделья сходят. Я-то было на голос побежал, да у кустов притих, выглядываю и вижу такую картинку: стоит Макаровна, голая, дуб вековой обхватила и орет, что есть мочи. Меня аж затрясло, испуг – не испуг, но, вот те крест, - больше я утром в парк ни ногой.
Андрейка внутренне напрягся – не впервой ему приходилось слышать россказни о директрисе музея, но верить во всё, что людям почудится, он не хотел, считая это проявлением слабости. А ведь устроившись работать, он собирался доказать родителям, да и себе самому, что чего-то да стоит. Но вот только никто и не подозревал, насколько тяжко эта затея поддавалась реализации. Однажды на уроке труда ему пришлось вкладывать стальную скобу в форму, не подходящую по размеру. Теперь же он делает подобное каждый день. Только с собой. И при каждой попытке испытывает дискомфорт, а то и страх сломаться, вернувшись домой, страх перед тем, что ненавистное “изделие” никогда не встанет в пазы.
- Чего это? – Тимофей прищурился, разглядывая приближающуюся сгорбленную фигуру. – Степан, ты что ли?
- Он самый, - отозвался влажный прокуренный бас, а под свет фонаря из сумерек вывалился пожилой, лет шестидесяти с хвостиком, мужик в изношенном пиджаке и протертых на коленях брюках. На голове, сдвинутая набок всклоченным рыжим вихром, красовалась клетчатая кепка. Зажатая в гнилых зубах, нервно подергивалась спичка.
- Так-с, кто это у нас сегодня дежурит? – Он морщился чересчур усердно. – А-а-а, мажорчик!
Слух о том, что Андрей оказался в охране музея сосланным богатенькими родителями якобы за раздолбайство, прочно закрепился в топе тем для сплетен в первый же его рабочий день. Убедить в обратном получалось лишь при личном присутствии, а за глаза «маменькин сыночек» и «мажор» оставался вписанным в первоначально созданный типаж. Как там оно было на самом деле, никого не интересовало.
- Я не мажорчик, - процедил обиженно Андрей.
- Ладно-ладно, - ухмыльнулся Степан Ильич. – Не кипятись. Но ты ж знаешь: я до истины докопаюсь. – И вдруг, изменившись в лице, яростно погрозил пальцем в темноту заповедной территории, сопровождая столь резкий жест, злобным проклятием: - Я вас всех на чистую воду выведу!
- Чего тебе, Степка, неймется? – спросил Тимофей дружбана-собутыльника, снова присев.
- Да знамо чего! – резко отмахнулся тот. – Надоело, Тимох, вот уже где, в печенках у меня! – А сам рубанул ребром ладони по горлу. – В печенках! Ну ты понимаешь!
Остыл он так же внезапно, как и разгорелся. Примостившись рядом на лавочке, осмотрелся по сторонам, смерил презрительным взглядом гвардейца, но все же видимо решив, что тот, как представитель силовых структур, человек надежный, вздохнул и начал свой рассказ:
- Вон Андрюха, наверно, еще не в курсе… Я ж всю молодость просидел на заднем месте… Ну ты-то знаешь... И что мне теперь осталось? Дети внучку сбагрили и уехали в город, а мне вокруг нее прыгать приходится - то на танцы, то к логопеду. Так и пенсия мимо пролетит: танцы, логопед… логопед, танцы…
– А на кого ж ты ее сейчас оставил?
– Забрали на выходные. А я без дела-то не сижу, и тут задумал директрису нашу фактами поприжать!
При словах этих Андрейка насторожился и стал прислушиваться.
- И вообще, - продолжил Степан, - очищением организма решил заняться. А то каждый идиот по телевизору свою лечебную систему придумывает, вот и я придумал!
- Погодь, - прервал Тимофей. - Так с Макаровной то что?
- Надоело мне соседничать с этой ведьмой! - Рассказчик аж сплюнул в сердцах. – Дочь ее полудурошная то песни орет целый день, то кричит: «Оставьте меня в покое!», а то и «Не убивайте меня!». И как это терпеть? И ведь не заявишь! Толку-то! Она ж, эта дура, сама прошлую пятницу в скорую звонила с криками, что рожает. Те приехали, а она на тазик с тряпками показывает и говорит: «Вот, смотрите, воды отошли». И что? Развернулись и уехали! У Макаровны же крыша! – Степан ткнул указательным пальцем в небо. – Она ж кажинный год в Министерство возит битком набитую Газельку: уток, мед, бочку капусты квашеной… Чего только нет! И ей все контракт продлевают и продлевают. Ну что ж эт такое, ей богу?! О чем они там думают в столице? – ей же почти девяносто лет! Она «брехунью» местную выписала, так потом полгода с Почтой судилась, что не она это, что подпись подделали… И ведь победила! А все потому, что вхожа к самому пре-зи-ден-ту! Но я-то на нее управу найду...
Тут он достал из кармана штанов маленькую штуковину размером с компьютерную флешку и грозно ею потряс, словно владел самым важным доказательством.
- Чего это? – Тимофей протянул к предмету руку.
- А ну, прочь! – отпрянул Степан и показал издалека. – Это... хреновина такая… Она запоминает усе, что вокруг происходит! Я ее Макаровне под окно запихнул на ночь. Все-все записал!
Андрей не выдержал и подал голос:
- Ну и что там?
- Все! Тока некогда было послушать, - промямлил Степан.
- Некогда? Или боязно? – ухмыльнувшись, подмигнул Тимофей.
- А что, давайте сейчас и послушаем! – с готовностью предложил Андрей. – Интересно все-таки.
Включили диктофон, поставили его на скамейку и скучковались вокруг, словно это был последний огонек в угасающем мире. Минут пять они слышали только треск да жуткие помехи, будто кто-то невидимый через бурелом продирался. Потом стали слышны неразборчивые голоса. Женский и мужской. У Макаровны был муж, музейский художник, который числился в штате, но на работе его уже давно никто не видел, хотя расписки в получении зарплаты в ведомости появлялись регулярно. Возмущаться по этому поводу смелости тоже ни у кого не хватало. Только в задворках шушукались. Внезапно раздался громкий собачий лай. Все трое вздрогнули. «Закрой пасть!» - то был голос Макаровны. Еще какое-то время доносились лишь звуки поскрипывания половиц и хлопанья дверей. Андрейку охватила неведомая пелена и сковала, превратив в слепого подслушивающего, затаившегося в шкафу. Он не смел даже шелохнуться. Хлопнула калитка. Протяжное мычание коровы или бычка. «Не подходи к нему!» - крик директрисы. «Не нужны мне эти ваши женихи!» - визжал другой женский голос. Быстрые, тяжелые шаги. Наверное, кто-то подошел к окну. Сердце Андрюхи забилось чаще. Из диктофона сквозь шипение и шуршание заднего фона отчетливо слышалось тяжелое дыхание. Имя, которое Андрейка услышал далее, выстрелило убийственным холодом, будто было его собственным. «Нюрка. Ненастная. Она…» И тут хлопнули ставни, треск и скрежет закружили неразборчивое бормотание и осели в душе Андрея тягостным предчувствием.
- Чего это ты? – Тимофей заметил, как побледнел гвардеец.
Степан схватил диктофон и, пшикнув на коллег по подслушке, приложил к уху.
- Так Нюрка… - пробормотал Андрей. – Мы как бы…
- Ты к ней клинья подбиваешь что ли? – Тимофей удивленно округлил глаза. – Слышь, Ильич, он к дочке Ненастного похаживает!
- Да ну на… - Степан на мгновение даже отвлекся от своего шпионского прибора. – И живой еще? Ты ее отца то видел?
- Вот сегодня в девять меняюсь и пойду на чай к ним, может и познакомлюсь.
Оба гостя сторожки заржали одновременно. Андрей отошел от них и брезгливо вытер с лица следы несдержанного, совершенно грубого гоготания.
- Ну-ну, - выдавил сквозь хохот Тимофей. – Только следи за его руками…
Похоже, что диктофон после захлопнувшихся ставней свалился в траву и не записал больше ничего важного, поэтому оставшееся до смены время два товарища обсуждали очищение организма по новому методу Ильича. Иногда они, в сопровождении идиотских насмешек, возвращали внимание доморощенному ухажеру, чем вгоняли того снова и снова в неловкое смущение, причины которого он так и не смог понять.
После душа и смены повседневной рабочей формы на такую же, но чистую, уже по пути на чаепитие, Андрей зашел к бабе Тане, та пекла на заказ торты. За сладостями приезжали даже с города. Он попросил ее к пол десятому завернуть эклеров с начинкой «молочная девочка», уж больно этот вкус ему понравился, когда баб Таня на фестивале пугал угощала сельчан и гостей выпечкой.
Всю дорогу он думал об Анюте. О своем к ней туманном отношении. Нет, она ему, безусловно, нравилась, даже очень. Миловидная девчушка с веснушками и тугой косой что-то будила в коматозном сердце отвергнутого семьей юноши. Но чувства, размягчающие характер, он привык держать в узде, за что не раз слышал от матери упреки в черствости. Страхи о том, что поддавшись чувствам, он выставит напоказ свои слабости, обуревали его и толкали наперекор воли родителей. Он не соглашался с учителями в школе, спорил с репетиторами, дополнительные занятия с которыми оплачивал отец. Спорил с отцом. Хотя часто просто убегал к себе, крикнув что-то резкое, он понимал, что в конфликте с кормящей рукой лучше по ней не бить сгоряча. Андрей встревал даже в обсуждение тем, в которых не разбирался ни капли, потому что считал, что постоянное движение против течения закаляет волю и характер всякого человека.
Но когда он видел Аню, или когда просто думал о ней, ему хотелось отпустить себя, расслабиться и забыться. Хотелось, но что-то настораживало. Возможно, девушка хочет с его помощью перебраться в город, а там упорхнет и поминай, как звали. Такая вероятность существовала во вселенной, где Андрея ежеминутно проверяли на прочность и смеялись за спиной над неудачами. В мире, где ему предстояло доказать всем, что он своими силами способен достичь положения. Единственное, что выбивало из колеи по дороге к становлению запланированным Андреем Сергеевичем, - это зияющая пропасть между настоящим и будущим. Ведь до сих пор нет ни одного мостика, ни единого «КАК» на пути к тому человеку, которым он мечтает вернуться домой и без сомнения и стыда посмотреть в глаза отца и матери.
Сухие «у меня все нормально», отправленные эсэмэсками маме в ответ на пропущенные вызовы – это единственная связь, которую он поддерживал. И не потому, что был черствым, как думала мама, а потому, что боялся расплакаться, услышав родной голос.
Продолжала тревожить и запись с диктофона. Зачем Аня понадобилась директрисе? Может и волноваться-то не из-за чего. Вдруг что-то по работе? В штате музея около двухсот человек, Макаровна частенько увольняла одних и принимала других.
А вот и калитка у стальных ворот дома Ненастных. Андрей позвонил Ане метров за сто пятьдесят, как только заприметил желтоватый фонарь у крыльца.
Она была в легком цветастом платье на бретельках и наброшенной на голые плечи шали-паутинке. На ногах – вязаные полусапожки. Андрей старался не задерживать липкий взгляд на прелестных изгибах фигуры девушки, но получалось неубедительно. Где-то с месяц назад, на втором свидании, они уже поцеловались, и все это время он пытался исследовать руками аппетитные формы горячего в минуты близости тела, но Аня каждый раз нежно, но уверенно пресекала любые поползновения. Андрею это даже нравилось. Он не настаивал, но попыток не прекращал.
Аня крепко взяла руку юноши и повела в дом. Ее беспокойство передалось мгновенно - через нервные сжимания ладони, рассеянный взгляд и плотно сжатые губы. Андрей стал лихорадочно выискивать в памяти обрывки разговоров, касающихся ее отца. Так, что он знал? – работал тот в совете, входил в сельский актив. Значит, любит покомандовать. Рано потерял жену. Мать Ани умерла, когда той было всего пять. Болезнь иссушила полную жизни молодую женщину за несколько дней. Удар? – несомненно. Повышенное чувство ответственности за единственную дочь?.. Очень может быть.
Они поднялись по ступенькам крыльца. В коридоре их встретил приятный запах дезодоранта. Андрей разулся, накинул на ноги тапочки и, все также ведомый за руку, прошел за Аней в гостиную.
Длинный стол посередине комнаты. Белая скатерть. Ваза с фруктами и плетеная корзинка с сушками. Вдоль одной из стен сервант, забитый сервизами. В углу кинескопный телевизор. Рядом старое пианино, а на нем несколько вышитых салфеток. Три окна занавешены темными золотистыми шторами. Убогая люстра, раскинувшая корявые кованые плети, дарила скудное желтоватое освещение.
За короткой стороной стола, прямо напротив входа в комнату, лицом к гостю сидел отец Ани – мужчина плотного телосложения, с жестким волевым лицом и густой черной бородой. Руки опущены под стол. Андрей тут же вспомнил о полушуточном предупреждении Тимофея и невольно представил металлические протезы, похожие на конечности робота из будущего, или же отмороженные суровой зимой сморщенные культи. Андрея пронзила волна отторжения жуткой картинки.
Мужчина поднял тяжелый взгляд и пригвоздил им Андрейку, вывернув наизнанку и безжалостно выпотрошив. Ноги у парня подкосились, но он удержался, как бы невзначай оперевшись о спинку стула.
- Папа, это Андрей, - представила спокойным голосом Аня. – Я тебе рассказывала. Андрей, это папа - Захар Петрович.
Что-то удержало молодого гвардейца от необдуманного выпада с рукопожатием, он ограничился коротким кивком, стараясь не смотреть главе семейства прямо в глаза. Андрей присел за противоположный край стола. Пакет с пирожными предательски зашелестел. Мелькнула мысль поставить его на стол, но тут же смущенно скукожилась, прикрывшись транспарантом о порицании невоспитанности. Андрей почесал коленку, чтобы отвлечься. И очень зря. В следующий миг зачесалось за ухом, в пояснице, вспотели ладони, и заскрипел правый глаз. Он всегда так делал при нервном напряжении. Например, перед первым сексом с тридцатилетней соседкой. Вот только сейчас Андрей ощущал себя объектом немого, бесконтактного насилия. Оказалось, что есть и такое.
- Ну, я пойду, налью чайку, - нарушила Аня тишину, которая уже начала материализоваться и заполнять пространство между гостем и хозяином дома. – А вы тут сами пока…
Не договорила и ушла, приглушив вздох волнения.
Андрей все же пристроил пакет на полу, а руки запихал в глубокие карманы служебных брюк и обхватил ими холодные бедра. Поглядывая по сторонам, он принялся кусать губу. Да так сильно, что мысленно стал ругать себя и себе же отвечать на упреки. Силуэт Захара Петровича в бежевой рубахе постоянно маячил в фокусе бокового зрения. Неподвижный, громоздкий, мощный.
- Андрюш! – крикнула из соседней комнаты Аня. – Тебе с сахаром?
На короткое мгновение юноша застопорился, вычисляя все варианты ответов и то, как на них может отреагировать безмолвная гора, состоящая с его девушкой в родственной связи.
- Не, спасибо! – «Только короткие фразы, только короткие… а то голос дрогнет». – Я же тут… как их… - С этими словами Андрей поднял пакет на колени, достал десерт и стал выкладывать его на стол. – Пироженки принес!
Тут отец Ани, не отпуская взглядом женишка, достал из-под стола руки… огромные, просто нечеловеческого размера, как минимум с голову Андрея, сжал их в кулаки и медленно опустил на стол.
Голоса он не напрягал, и прозвучал тот медленно, рассудительно, да так громко, что гостю почудился звон хрусталя в шкафу:
- Обидишь Нюрку – убью.
И Андрей поверил каждому слову. Да что там слову – каждому звуку сказанной фразы. Он не спускал глаз с кулаков Захара Петровича, будто это они говорили с ним. Ручищи смотрели прямо в съежившуюся душу.
Вошла Аня, поставила пузатые бокалы с ароматным чаем на стол, настойчиво попросила папу «не пугать Андрея», а самого ухажера одарила извиняющимся взглядом.
И это подействовало! Парень стал успокаиваться, даже отхлебнул приятный на вкус чай, кажется, травяной. Сковавший все органы мандраж потихоньку отступал. После того как Аня подала бокал и отцу, она присела рядом с Андреем, положив руку ему на колено.
Захар Петрович пил чай, громко всасывая горячую жидкость, а после каждого глотка причмокивал от удовольствия. Чашка в его ручищах казалась крохотной и ненастоящей.
Андрей изо всех сил помогал Ане успокаивать себя: «Что ж, могло быть и хуже. Познакомились, пьем чай. Правда, единственное, что сказал папаня, было угрозой убийства, но это ничего. Он же не со зла. Вот только почему никто не есть пироженки? Нет, не думай о них, а то будешь такой же слащавый. Думай о чем-то мужском, грубом и деревенском». И Андрей стал представлять, как рубит дрова. Он посчитал, что этот мысленный прием позволит и ему выглядеть немного брутальным. Вот он без устали машет топором, упиваясь своей силой и неуступчивостью. Пот стекает в три ручья. Аня, в старинном русском платье до земли, подходит к нему с кувшином молока и заботливо напоминает о передышке.
- И какие у тебя намерения? – прервал идиллию Захар Петрович, тщательно пережевывая бублик. Челюсти его двигались как тяжелые мельничные жернова.
Андрей не успел испугаться и ответил:
- Самые серьезные.
Отец Ани не раздумывал ни секунды.
- Вот не верю я ни единому из двух слов, что ты промяукал, дружок. Без дела нет и веры. – И пристукнул легонько по столу, отчего стоящие на нем приборы беспокойно вздрогнули.
То ли чай так подействовал, то ли Андрей привык уже к противостоящей ему обстановке, но он без труда обнаружил в себе решимость и уверенность.
- Могу и доказать! Только скажите как?
Теплая удовлетворенность от недрогнувшего голоса разлилась по всему телу гвардейца.
Захар Петрович задумался, подперев кулаком подбородок. Он будто перебирал в уме сотни вариантов в поисках самого заковыристого и непосильного.
- Папа! – Аня протестующе нахмурилась. – Не надо, папа!
- Погодь, доча. Есть один способ. – Отец Ани прищурился. Так делали все в деревне, когда задумывались о какой-то гадости или хитрили. – Но ты не потянешь… Некоторые пытались, но ничего не вышло…- Андрей благоразумно решил не вмешиваться в растягивающийся монолог о судьбоносном испытании, а Захар между тем продолжал: - Хотя вот девяностолетняя старуха и зимой и летом справляется, но ты… ты - вряд ли. – После еще одного короткого раздумья, сопровождаемого странным шевелением бороды, он поведал следующее: - У нас верят… это легенда, если, конечно, веришь в легенды, миф, что на заброшенной усадьбе Шереметьевых Упалихе есть место в реке, называют его омутом утопленников. Трава там растет, на берегу. Отвар из нее помогает обрести то, что утеряно. То, чего не хватает. Мне вот здоровья не хватает, я бы заварил. А тебе что?
Вот тут-то Андрейка и растерялся. Не нашелся, что ответить. И не то, чтобы он никогда не задумывался о том, чего ему не хватает. Скорее даже наоборот: слишком часто и очень многого. Но вот только он и предположить не мог, чтобы кто-то верил, что добиться всего можно простым… ну ладно, не простым, а таинственным настоем травы. Это как же нужно облениться? На водичку перекладывать решение проблемы… Не похоже на сурового мужика, которым представляется Захар. Подвох на лицо.
- Папа! – снова вступилась Аня.
Захар Петрович поднялся, а Андрею вдруг стало тесно. Все предметы мебели в комнате стали меньше и напирали с боков. Кроме серванта за спиной отца. Тот изогнулся по краям и нависал вместе с хозяином над сильно укоротившимся столом. Пианино продавливало тревожную дребезжащую ноту.
- Больше не приводи хлюпиков вроде этого!
И тут в Андрее что-то сломалось. Заслонка, которой он огораживался, сдерживал свой вечный страх стать не тем, кем его хотят видеть. Негодование закипело в долю секунды, превратившись в бурлящий водоворот протеста. Андрей вскочил и выплеснул:
- Да принесу я эту гребаную траву!
Не дожидаясь реакции Захара, он выбежал в коридор, а оттуда сразу во двор. Лицо пылало, ноги дрожали, да и всего самого изрядно потряхивало. Следом выпорхнула и Аня.
Андрей, не останавливаясь, шел к воротам. То, что он забыл переобуться и сбежал прямо в тапках, дошло, когда под ногами захрустел мелкий щебень, больно впиваясь в ступню. Но возвращаться и не подумал.
Аня нагнала его у самых ворот и схватила за рукав.
- Даже не думай! – Она тяжело дышала, будто пробежала дистанцию. – Он просто берет тебя на слабо!
- И что? – Андрея немного попустило, но злость, теперь уже на себя, не давала рассуждать здраво. – Принесу я ему эту траву, может успокоится, да и мне спокойнее станет… Или этот его миф просто выдумка?
- Да это мой миф! – вдруг выкрикнула Аня, но тут же взяла себя в руки, поправила волосы и спокойно пояснила: - Мой. Я в детстве любила, когда мне папа читал греческие мифы про героев, и сочинила свой. Про траву, которая дает людям то, чего им не хватает. Мне мамы не хватало. Вот и рассказала отцу по глупости.
Ее глаза блестели, отражая свет уличного фонаря. Темнота спустившейся на землю ночи выжидала где-то там, за воротами, прислушиваясь и осторожно шурша осенними листьями. Андрей тоже слушал, но для себя уже решил: что бы Аня ни сказала, как бы ни отговаривала, он сходит на реку. Вот первый шаг по той тропе, которую он ищет.
- А потом слухи пошли, что директриса купается в омуте и потому такая бодрая, несмотря на старость, - продолжала Аня. – И трое утопли там в разное время. Их так и не нашли. Дно очень илистое. Берег слабый. Ты не ходи, пожалуйста. Если тебе надо, скажи ему, что ходил и не нашел, но лучше ничего не приноси. Он же на травах помешанный и любую с закрытыми глазами узнает. Вот втемяшил себе в голову, что растет она у омута и все.
- Я надеюсь, не он посылал этих утопленников за травой?
- Ну что ты, нет...
- А сам чего не сходит?
Аня виновато опустила голову и пробормотала:
- Я придумала, что трава не помогает тому, кто ее нашел и целебна, если только сорвать ночью.
Андрей вдруг осознал себя уставшим зверем, торопящимся в свою нору по короткой дороге, усеянной капканами. По обходному пути он не дойдет, а тут…
- Ладно, я пойду.
- Домой? - с надеждой в голосе спросила Аня.
- Посмотрим, - буркнул в ответ и вышел за ворота в ночь.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1080
Замечания : 0%
Темнота облепила и проглотила Андрея. В деревне, кроме как возле сельсовета и больницы, не работал ни один фонарь, лишь у некоторых домов самодельные «светлячки», одиноко мерцая, подмигивали изредка гуляющей молодежи.
Через некоторое время он оказался у развилки: протоптанная среди лопухов тропка вела к музейскому дому, где Андрею предоставили комнату, а дорога – на выезд из деревни. Там, если срезать через овраг, можно выйти на другую дорогу – к Упалихе, что располагалась километрах в четырех от деревни.
Интуиция подсказывала бежать, не оглядываясь, домой: «умыться, подмыться и в койку завалиться», - как любили поговаривать местные. «Все время следуя голосу разума, можно лишь пятиться назад. Без необдуманных поступков не раскачать жизнь на рывок вперед», - так подумал Андрей и свернул в сторону от дома. Сердце екнуло и заиграло на расстроенной гитаре знакомый мотивчик о глупости обреченных.
Когда он вышел на дорогу из укатанного щебня, то понял: сильнее всего пугает не что-то, что ты можешь себе представить, каким бы жутким это не было, а то, что может прятаться в непроглядной тьме безлунной ночи. Да, это ЧТОУГОДНО! В зарослях высохших ив, в ложбинках по обе стороны дороги может затаиться кто угодно: маньяк, изнасиловавший шесть девушек и до сих пор не пойманный; потерявшаяся корова или стая спящих воробьев; да хоть срущая Макаровна – все они могут одинаково сильно напугать, потому что ты не знаешь, кто из них будет причиной треснувшей ветки.
Ворчливая тишина обступила со всех сторон. Звуки федеральной трассы сюда уже не долетали. Андрей быстро шел вперед. В начале пути мелькнула мысль достать мобильник и посветить им, но он отказался от очевидной затеи, посчитав, что так тьма станет еще осязаемее и еще злее в своем желании поглотить кусочек земли, освещенный перед ногами. Не надо тревожить тьму. И, может быть тогда, тьма передумает тревожить тебя.
Чтобы хоть как-то отвлечься и скоротать путь, Андрей стал представлять, что идет с Аней, что они просто гуляют и общаются.
«Говоришь: не ходи, дно илистое, берег слабый… да тут все вокруг сгнило и обветшало! Все! Особенно люди!
Родители хотели, чтобы я учился на юриста, хотя я им сто раз твердил, что не мое это. «Тогда иди работать!» - говорят. Я уехал, хоть и знал, что останусь без поддержки! А ведь предки воспитывали меня так, чтобы я ни в чем не нуждался. Себя ограничивали, все мне… Ах, да, ты тоже думаешь, что я мажор? Вынужден тебя огорчить: папа – водитель цементовоза, а мама – кухарка в больнице. Жизнь в кредит, все деньги в сына. Чтобы я не повторял их съехавшей под откос жизни. А что же я? Приехал в богом забытую деревню, где все срут друг другу на головы, а некоторые еще и в саду кучи накладывают. Где на полях сторожат горы свеклы, и не потому, что кто-то может стащить эту самую свеклу, - нет! Охраняют брезент, которым ее накрывают! А свекла никому не нужна, потому что ни у кого и скотины-то нет. Это в деревне? Я приехал в медленно умирающий мир, спивающийся и разлагающийся. Зачем? Чтобы вызреть морально? А я ведь уехал от упругих, свежих, без гнили, людей, которые суетятся себе, планируют…
И ты планируешь, представляешь: как и что это будет, для чего? Изыскиваешь мотивы и стимулы, откладываешь деньги, пытаешься расписывать жизнь, но потом что-то просто происходит, и все твои планы щемятся коту под хвост. Это ПРОСТО ПРОИСХОДИТ! И ты такой: и у кого же это гребаное перо с чернилами, если я не могу написать ни строчки своей жалкой жизни? Наверное, думаешь: что за ересь я несу? Никто в здравом уме не едет работать из города в деревню! Кроме пятидесятилетних…
- Может быть, ты пока еще не знаешь, чего хочешь, что для тебя важно? – спрашивает воображаемая Аня. Да, она именно так и спросила бы.
Может и так… или я действительно слабовольная никчемность.
- Ты просто боишься перемен.
Перемен? Я вообще не представляю, как вы тут выживаете? В среду бобры на затоне отгрызли ногу какому-то алкашу из соседней Дубровки. Бобры! Я вообще думал, что они травоядные! Точат себе там веточки, складывают и вздрагивают от каждого шороха. А мужики на них с ружьями ходили! Тимофей-то еще и припугивал: мол, да он тебе одним хвостом хребет сломает! Ань, это не нормально!
Ты как-то водила меня на кладбище к маме и рассказывала о покойниках: этот утонул, этот повесился, эти на мотоцикле разбились, - и все молодые! Тут мрут, Ань! Это умирающая земля…
Слезы. Да, Анька пустит слезу, она легко раскисает. Чуть эмоции внахлест и сразу глаза на мокром месте.
Прости…
- А помнишь, на Мае ты обратил внимание на девушку, одетую не по-летнему в больших очках? Она была укутана с головы до ног: в длинном, ниже колен, платье, кофточке под горло. – Анька непременно вернется к тому дню, когда мы купались, бесились, и я глазел на странную женщину. – А потом я рассказала тебе ее историю. Это случилось три года назад. Оля, так ее зовут, с младшей сестрой Галей, моей одноклассницей, и другими девчонками возвращались ночью с клуба. Было холодно, но куртки нараспашку, голову задрали – песни орут звездам, пьяные. Оля стала на дороге тормозить мотоциклиста с люлькой. Подруги ее держали за рукава, она и вывалилась. Прямо под колеса… Водитель – местный, сразу остановился. Погрузили ее и в больничку сельскую. А там дежурная медсестра осмотрела ее, пощупала пульс и даже не стала врача вызывать, говорит: «Переломана страшно. Вся. Не жилец». Да вот только сестричка не поверила ей. «Как же так? – кричит. - Вот только что мы танцевали на дискотеке, она мне секрет про Сашку рассказывала, а сейчас – не жилец? Быть этого не может! Вызывайте скорую, везите в город!» Медсестра ей: «А смысл? Пульс не прощупывается, она умирает – смиритесь». Но упрямая Галя стала визжать и махать кулаками, она вытолкала дежурную к телефону и заставила позвонить в городское отделение. Скорая приехала, забрала Олю. Та выжила. Перенесла кучу операций, полгода, а то и больше, провалялась дома. А потом встала, вышла замуж за парня, с которым познакомилась в больнице, родила от него двух дочек. Сама. Устроилась на работу. Живет! Но тело все в шрамах, искалечено, поэтому ходит, укутавшись и пряча от всех следы ран.
Я помолчу немного, вспоминая тот день, когда Аня поведала мне про Олю. Сам был впечатлен, а уж у нее – ручьи слез и губы соленые. Не оторваться!
А мне еще рассказывали про вашего учителя истории. У него же нет обеих рук. Оказывается, он потерял их, когда прыгнул на высоковольтные провода после ссоры с родителями в одиннадцатом классе из-за оценок. А теперь что? – преподает! Ставит оценки, зажав ручку в зубах.
И откуда у вас эти самородки берутся? По идее тут все поголовно – спившееся отрепье должны быть, но… Как?
- Просто «так происходит». Ты это сказал. Люди, они как… пакетики, в котором ты принес сладости, - мягкие, бесформенные, принимают в себя любые невзгоды, какими бы большими и тяжелыми те не были. Но есть прочные пакеты, а есть те, что рвутся в клочья даже от несущественного груза, не выдерживают.
Цена?..
Анька, будучи отличницей, любила поучать любого, кто попадет под руку, и, конечно же, объяснит так, словно отвечает по зазубренному конспекту:
- Внешняя оценка человека – параметр не определяющий. Важно качество материала, из чего ты сделан. А тесто заквашивается в семье. Среда – сусеки.
В семье…»
Немой монолог прервал громкий чих, раздавшийся в кустах. Андрей вздрогнул и остановился. Сердце сжалось в комок, но он заставил его расслабиться. Удалось на удивление легко.
- Будь здоров! – крикнул во тьму Андрей и напряг слух.
Через несколько секунд тьма нерешительно, полувопросом ответила:
- Спасибо…
Андрей продолжил путь. Дорога шла через поле, засеянное озимой пшеницей. Горизонт чернел полоской леса. Небо едва отличалось от земли, а порывистый осенний ветер так и норовил свалить Андрея с насыпи.
«А что, если я упаду, - подумал он, - а когда встану, перепутаю небо с землей и буду идти по засеянному небу?» Потом тряхнул головой и согласился с мыслью, что пил в гостях явно не обычный чай.
Заброшенная усадьба Шереметьевых представляла собой парковую зону, ухоженную, но мало посещаемую. От самой постройки остался лишь фундамент.
Громоздкое тело Упалихи, укутанное вековыми кронами, покоилось на холме. Оно дышало, и ветер щекотал его, теребя подсохшие листья.
Как только Андрей ступил на выложенную кирпичом дорожку, парк притих, принимая и обнюхивая незваного гостя. Гвардеец замедлил шаг и свернул на тропу, уходящую вниз, краем парка, к реке. Он старался смотреть лишь вперед и не споткнуться, попав ногой в сточный желоб. Деревья сомкнули над головой густой лабиринт сплетающихся веток. Все время мерещились белые цветочки под ногами. Андрей пару раз даже сходил с тропы и разгребал листву в месте показавшихся полянок, но все тщетно: цветы пропадали, а пелена отчаяния, припухшая от осознания человеческой глупости, окутывала и давила на плечи.
Впервые белое покрывало мелькнуло, когда Андрей спускался по тропе мимо аккуратно сложенных напиленных поленьев. Мелькнуло со стороны речки. Андрей остановился и присел. Напряг глаза. Да, что-то определенно белое лежало на берегу. Будто кто-то оставил простыню.
Успокаивающе погладив трясущиеся лодыжки и подавив последние сомнения, он решил выяснить что это. И срезал путь, свернув в крутой овражек. Спускаться старался тихо, цепляясь за стволы деревьев и торчащие из земли корни. Белесый материал то исчезал, то снова появлялся в зоне видимости. Пока Андрей не услышал всплеск воды. От этого звука он инстинктивно прижался к земле, сев на корточки, а потом и вовсе распластался на пожухлой траве. Затаил дыхание и прислушался. Снова всплеск. Рыба? Андрей приподнялся на локтях. Нет, не видно. Нужно подползти. Тихо. Зацепился за колючку, задрав китель, рубаху, и расцарапав бок. Сжал зубы.
Еще усилие, еще... Вот и тропа. От нее до берега должно быть несколько метров пологого спуска. Медленно и глубоко вдохнув, Андрей замер. Осторожно приподнялся. И увидел следующее: у самой воды, черная гладь которой отражала склонившиеся ивы, спиной к наблюдателю лежала женщина в белой ночной рубахе. Длинные седые космы развевались на холодном покорном ветру, ноги спущены в воду и раздвинуты в позе роженицы. Она лежала, оперевшись на локти и постанывала.
Андрея охватил озноб. Коротко стриженые волосы вдруг ожили и зашушукались покалываниями в голове. «Макаровна», - родилась догадка.
Края ночнушки полоскались в воде. Руки женщины сжимали по охапке травы, будто она держалась за них. Мелкие, как у кашицы, бледные цветочки копошились на берегу. «Те самые», - понял Андрей.
Страх, попытавшийся подчинить разум Андрея, нехотя отступил и растворился в убаюканном сознании. Он решительно не понимал, что творится с ним и что происходит на берегу, но ему определенно нравилось то, что это непонимание не пугает.
Поверхность воды в одном месте вдруг стала надуваться. Андрею почудилось, что это утопленник, вот голова приподнялась и… лопнула пузырем воздуха. Стон старухи теребил нервы, то срываясь в протяжный скрип, то уходя в подвальное уныние.
Надо было что-то делать, и вариантов представлялось только два. Либо стать частью причудливой картины тихого безумства, и постараться незаметно нарвать заветной травы, либо внести свой размашистый мазок и прервать прибрежный экстаз директрисы. Исполнить ни разу не озвученную мечту каждого работника музея-усадьбы в этот вечер Андрей не планировал, поэтому, надеясь на то, что Макаровна занята и не будет обращать внимания на неприметный шелест позади, стал подбираться ближе.
Ветер гуще зашумел листвой. С реки повеяло промозглой сыростью, да так, что резью пробило нос. Макаровна, еще секунду назад извивавшаяся в экзальтационном танце, вдруг замерла и медленно повернула голову к Андрею.
Не удивлена, не испугана, будто ждала – улыбнулась, растянув сморщенные, тонкие губы и прошипела:
- Что? Знатного чифирку тебе наварил Захар?
И как вскинула длинные руки, обвила лентами рукав гвардейского кителя и, набросив распахнувшийся подол, потянула в воду. А та с жадность приняла его, пронзив миллионом хищных игл потустороннего мрака. Андрей закричал, и потоки обжигающей черной лавы ринулись в легкие. Ноги свело судорогой, их обхватило вязкое дно. Он дернул руками, но те онемели, скованные холодом. Все тело сжалось, словно испугавшись смыкающихся стен. На мгновение слух пробило шумом воды и безумным криком Макаровны:
- Он родился!
Корявые руки утопленников вытягивали Андрея из чрева директрисы, один бобер перегрызал пуповину, другой настегивал хвостом по щекам рожденного. Сознание то взрывалось сверхновой, то искрилось угасающими конвульсиями. И вдруг все исчезло и стало необычайно тихо.
Однажды зимой, лет десять назад, они с папой поехали на строящийся объект. Андрей тогда закрыл глаза, а низкое солнце мельтешило за посадками и заливало его желтым, дрожащим теплом. Он повернулся к отцу и, не открывая глаз, попробовал представить его сосредоточенное лицо, нахмуренные брови, нос с горбинкой и черные ерошащиеся усы.
- Где ты сейчас? – услышал он знакомый голос.
Кто-то схватил его за руку, за волосы и выдернул из уютного зимнего дня.
Грудь сжимали колючие кольца холода, ноги гудели и наливались свинцом, голова кружилась в вихре обрывков воспоминаний. Андрея рвало водой.
Минут пять пляска в голове и перед глазами не успокаивалась, а потом красные линии и светлые пятна начали таять, картинка постепенно восстанавливалась. Немного подождав, пока каждая часть тела не отозвалась на призыв мозга обозначить свое состояние, Андрей открыл глаза и увидел склонившуюся над ним Аню. Та испуганно таращилась и гладила его по щеке, голове и плечам. Ее лицо, такое прекрасное и чистое, освещал фонарь, лежащий тут же, в траве. Неподалеку сидел Захар Петрович, недовольно фырчал и огромными ручищами выжимал рубаху.
Неожиданно Андрею стало тепло. Эмоциональное марево разливалось по конечностям и переполняло сердце. Он понял, что продлиться это недолго, что вот-вот и холод вернется, чтобы завладеть вновь телом, и тогда Андрей приподнял руку, разжал кулак и показал Ане намокшую и лежащую в ладони траву.
- Вот, - с трудом разлепил Андрей окоченевшие губы. – Теперь поедем знакомиться с моими родителями…
Аня не смогла сдержаться и разревелась.
|
Группа: АДМИНИСТРАТОР
Сообщений: 613
Замечания : 0%
Последний текст обрезан. Традиция, однако.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1080
Замечания : 0%
volcano, не традиция, а сраный юкоз. ) щас исправлю.
|
Группа: Удаленные
Сообщений:
Замечания : 0%
Сусляо, до которого числа голосование?
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1080
Замечания : 0%
Голосование открыто до 2-го декабря включительно.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 646
Замечания : 0%
Ну здрасьте, господа финалисты. Значит, читаем )
Чтиво первое
Вот сразу вначале тягомотина. В киношках под такие монологи обычно красивые виды показывают, а у нас не киношка, у нас же литература. Кроме как словечками никак. Стало быть, чтиво закрываем. Да ладно, шучу (или нет?).
Лизонька? В прозе Льва Николаевича было бы норм, и Катенька бы прижилась. Но в мире смартфонов - Лиза, Эльза, Лилу её подери. Или герой из 19 века? Ну и правило помним, да - чем слово короче, тем лучше (или не помним?). Имени тоже касается.
Цитата Даже тот факт, что она приехала в аэропорт столь ранним утром, теперь казался гнусным одолжением, которое было сделано исподтишка, только лишь бы меня обидеть.
Цитата Если Вадим и испытывает к Лизоньке нежные чувства
Цитата я будто истлевшее дерево, беззвучно падающее в лесу.
Косяк со сравнением. Дерево падает очень громко, можно при желании в штаны написать. Короче, я смутился от такого оборота.
Цитата Пошли, нужно хотя бы промыть раны.
Дочитал таки. Выскажусь. Первые придирки связаны со смешением эпох, кмк. Автор видимо классики начитался. Дело важное и нужное, не спорю. Но. Все эти лизоньки и вообще некая пышность, раздутость прозы - как в самих словах, оборотах, так и в переживаемых героем чувствах - устаревшее, и смотрится как минимум странно, а по честному - так просто скучно.
Второе - стержень истории. Классические отношения м и ж вызывают больше чувств, переживаний и сопереживаний, чем отношения м и м. Почему? Да потому что иначе мы бы вымерли. Если уж так хотелось поднять эту тему, стоило это учесть, и лучше продумать историю, персонажей. Финал всё-таки. Здесь нельзя писать, что хочется и как хочется, не? А так, трогает лишь момент перед финалом, настоящая потеря друга, а завязка такая, что до финала и не дочитал в других обстоятельствах. Сам же финал отвратительный. Эмоция от потери близкого человека убита его дешёвым и фальшивым воскрешением. Драма (ну допустим она здесь была) превратилась в сериал для домохозяек.
Что я могу в итоге сказать. Работой я не доволен и где-то на 150% не дочитал бы её, не будь это важным условием голосования. Со слогом, речью автор вроде бы дружит, изъясняется понятно и доступно. Но всё остальное - через шредер в корзину с керосином.
Пойду там гляну что у оппонента.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 646
Замечания : 0%
Чтиво второе
Интересный рассказец вышел, даже придираться не хочется. И слог понравился, и описания, и даже сюжетная завязка. Финал простенький, конечно. И слегка "недосказанный" - не хватило мне приключений с поисками травы, слишком уж быстро всё разрешилось. И не хватило героев. Если с Андреем всё понятно, он тут ради девки и бежит от серой жизни, то Аня вскользь показана, Захар Петрович так вообще никак (хотя персонаж запомнился). Но с другой стороны, если уж развивать всё как мне думается, выйдет повесть с названием "жизнь в деревне" и это явно не для финала задумка. Так что в итоге не считаю это за недостатки, это уже мои прихоти в стиле "хорошо, но мало".
Что ж, выбор очевиден. Автор первого проигрывает по всем параметрам (главный из которых интерес к истории), голос за №2.
|
Группа: Удаленные
Сообщений:
Замечания : 0%
1. Нет. Философия это явно не ваше, оставьте ее Кроатоану, у него хоть иногда получается.
А какие у меня ощущения после прочтения? Да будто жевал безвкусную резину. И жевал и жевал и... сам не зная когда же ее наконец выплюну. Что же Вы так нудно, что же вы так долго? Я не дочитал. Извините.
Итого:
Учитывая что это финал - это провал.
2. Да. Юмор это ваше.
Цитата - Срала она там! – рявкнул Тимофей Аркадьевич
И почему когда дело доходит до мыслей и внутреннего мира Вы(и те и эти) так избито скрипите? Еще некоторое время я силился, читал, пока зарожденный поначалу интерес не выветрился и вовсе.
Итого:
Голос - Вам. Чисто из-за начала рассказа, потому как далее/по крайней мере то, на сколько меня хватило/ - шлак.
Да, и не поленились бы, вычитали, у Вас там местами французский.
Что финал? Не финал.
|
Группа: Удаленные
Сообщений:
Замечания : 0%
таакс. первый текст. размышлизмов туча, минус, намеки на педерастию минус. ну и коекак высоссанный из пальца миф. не верю я гг, потому что успешный молодой человек, а давид имено такой раз летает самолетами, когда захочет в берлин и селится в лучших отелях, не может дружить с выдуманным чуваком. ну не то состояние духа. что бы зарабатывать в москве сантименты не помогут. отрешенная мать и судя по тому как его отметелил, андрей он бы никуда не дошел. он бы тупо лежал сутки на полу и дрожал. и никакого исхода и итога.
второй. оо несомненно лучше. люблю такие вот деревенские мифы и почти что в каждой деревне жила колдунья. слог отличный динамика все на месте. достойный финала экземплярчик. если это снова измор, то мои авансы вернулись сполна чему я очень радый. ну и голос второму тексту. порадовал
|
|
|
