- Небо голубое как апельсин, - хмуро заявил Кэби, развалившись на влажной после дождя траве и заложив руки за голову. Вокруг что-то летало, кружилось как маленькие вишенки в сиропе, а он сердито сдувал это, впрочем, без особого эффекта.
Рядом сидела семилетняя девчушка в непомерно огромном платье, которое постоянно спадало с плеч, и методично рвала стебелек одуванчика на тоненькие полоски.
- Нет, оно красное, как яблоко, - сказала она.
- Ты ничего не понимаешь в небе.
- Почему это?
- Потому что оно апельсиновое. Голубое.
- Ты дурак! – нахмурилась девчонка, встала, подобрав длиннющую юбку и, пыхтя и пытаясь удержать спадающие с ее худеньких плеч рукава, побрела к дому.
- А мне снятся шоколадные сны, - сказал Кэби сам себе. – И утром мне очень сладко.

***
Спокойствие и тихое умиротворение вечера нарушил едва слышный шорох подошв по траве и тяжелое дыхание уставшего человека. Кэби соскочил с ветки дерева, где сидел последние полчаса, шмыгнул в кусты и, уперевшись в землю кистями рук, прислушался.
На холм, где стоял их маленький домик, взобрался человек в сером плаще, взмокший, взъерошенный, хрипло откашлялся и сглотнул, тыльной стороной ладони вытерев пот со лба. Кэби из своего убежища зорко следил за каждым его движением, слыша даже, как еле живой ветерок треплет сальные волосы на его голове. Незнакомец огляделся вокруг с таким видом, будто не понимает, где находится, раскрыл рот, нахмурился, закрыл рот и встал истуканом.
Позади него прошмыгнула белая тень. Кэби ухмыльнулся. Уже смеркалось, и заходящее солнце щекотало верхушки деревьев, хитро сверкая рыжим глазом. Человек пробормотал что-то и снова неуверенно покосился на дом, в котором черными провалами зияли окна с выбитыми стеклами.
Тень за его спиной сдвинулась чуть ближе, неслышно обогнула куст и внезапно выскочила в лучи солнца прямо перед носом незнакомца, напугав беднягу до полусмерти. Он глухо вскрикнул, попятился, споткнулся и, взмахнув руками как птенец, учащийся летать, повалился назад, хрипло подвывая.
- Я вас напугала, сэр? – невинно спросила растрепанная длинноволосая девочка в огромном платье.
- А… эээы… ыаы… - пролепетал мужчина. Кэби даже с расстояния в пять метров слышал его бешено колотящееся сердце. Его можно было понять – совсем еще юная и устрашающе странная Вега могла напугать кого угодно.
- Простите, пожалуйста, - огорченно продолжила она. – Я не думала, что вы здесь пройдете, правда-правда!
- Аыы… хы, - вероятно, мужчина почувствовал себя по меньшей мере глупо, рассудил Кэби, тихонько вылезая из своего укрытия. – Кхм… ничего… страшного… - пробормотал незнакомец, судорожно дыша и стараясь незаметно отползти подальше.
Но там на его пути возникла чья-то нога, уперевшись в которую, он застыл, моргнул пару раз и очень медленно повернулся, тихонько вскрикнув скорее машинально, чем от неожиданности. Глядя сверху вниз, ему хищно ухмылялся высокий худой юноша с собранными в небольшой хвостик волосами.
- Да что же это, - чуть не плача, просипел мужчина. – Вы что делаете-то, звери! Я же… же… это…
- Что? – мило улыбнувшись, спросила Вега.
Незнакомец попытался ответить, но тут стены дома содрогнулись от нечеловеческого крика.
Это кричала Сальвадор.

***
Чудовищный, будто крошащий лезвием звук срывался с ее сухих потрескавшихся губ и расходился вибрирующими волнами. Она кричала, содрогаясь от собственного голоса, размахивала руками и металась по комнате, обжигая все вокруг безумным взглядом. Немногочисленная мебель отшатывалась от нее, разбредаясь по углам, дрожали и дребезжали тихонько старинные жестяные кубки для вина, а сидящий у окна дедок с седой всклокоченной бородой и блестящими глазками-жуками недовольно морщился.
- Да не вопи ты, - тихо сказал он, прикрывая ладонями пару белых мышей в коробке, и женщина тут же замолчала, тяжело переводя дух. – Всю живность мне распугаешь.
- Да какая это живность! – фыркнула она, небрежно откинув волосы назад. Левая часть волос была выкрашена в голубой цвет, правая в ярко-красный. Женщина устало прикрыла темные, разрисованные звездочками веки и присела на стул.
Снаружи кто-то глухо завопил, послышались возня и тихий смех Веги. Прошла буквально секунда и девочка появилась на пороге, почти утонувшая в своем огромном платье.
- Чего вы там устроили, детишки? – спросил дед, бережно укладывая мышей в коробку и накрывая крышкой с дырочками.
- Ничего, - ответила Вега, с трудом взгромоздившись на стул, и принялась расправлять складки платья. – Там был мужчина из деревни. Ты его напугала, - она повернулась к Сальвадор, - он назвал нас чокнутыми психами и убежал.
Женщина лишь приоткрыла один глаз, сверкнула на девчонку злостью и снова погрузилась в себя. Дед положил коробку на полку и, тихонько напевая, принялся застилать лежак у камина. Вега уныло плела из бахромы на платье косички, а день уже подошел к концу.
- Хочу себе усы, - вдруг сказала Сальвадор и бешено захохотала.
А оставшийся на улице Кэби лежал на траве, отмахиваясь от редких насекомых-вишенок и бездумно смотрел в густеющее чернотой небо, где бродили мрачные облака-великаны, и тщетно пытались пробиться сквозь них песчинки-звезды.
Налетевший внезапно ветер подхватил его, поставил на ноги и понес вниз с холма, к мерцающим огням деревни. Кэби побежал, легко-легко ступая по волнующейся траве, ему казалось, что стоит только оторвать ноги от земли, и он взлетит, и ярким всполохом распахнутся руки-крылья, а дыхание перехватит от бьющего в лицо свежего сочного воздуха, пропитанного зеленью травы и голубизной неба. Он бежал, задыхаясь от восторга, чувствуя только ветер, а перед глазами открывалось озерцо огня, в который он летел как мотылек.
Маленькие яркие точечки света притягивали, слепили глаза, мелькали и не давали оторваться, он бежал машинально, туда, вниз, к людям, пока под ноги не подвернулась какая-то коряга, и Кэби, тихонько вскрикнув, взлетел в воздух.

***
- Что это было? – Сальвадор подскочила на своем матрасе, разгладив несуществующие усы. – Этот звук… что это, старик, ты слышал?
- Я сплю, - невнятно пробурчал дед.
- Это Кэби, - высоким напряженным голосом ответила все еще сидящая на стуле, убаюканная складками своего платья Вега, и подняла голову. На ее лицо падал лунный свет, и две дорожки слез серебрились на щеках.
- Иди сюда, девочка, - помолчав, сказал старик.
Вега, жалобно глянув на него, всхлипнула и медленно спустилась, подбирая полы своего платья. Сальвадор, хмуро посмотрев на нее, достала что-то из-под матраса и, бурча себе под нос, перебралась на лежак старика.
- Ну, вот и хорошо, - пробормотал он, когда они обе улеглись рядом. Сальвадор, чуть приобняв девочку, принялась расчесывать ее длинные спутанные волосы, медленно, с кончиков, боясь сделать больно.
- Почему они не оставят нас в покое? – прошептала Вега, закрыв глаза руками. – Зачем они постоянно приходят, зачем они забирают Кэби?
- Они глупцы, - тихо отозвался дед. – Их выводит из себя одна мысль о том, что мы живем здесь и никого не трогаем, они не считают нормальной такую жизнь, они хотят убрать нас со своей территории, и это не закончится никогда. А Кэби… Кэби уходит сам. Что-то тянет его туда.
- Отсутствие мозгов его туда тянет, - проворчала женщина.
Под окном стрекотал сверчок. Если прислушаться, казалось, ничего кроме звука не существовало в эту теплую летную ночь, лишь только этот звонкий, щекочущий стрекот и сонное дыхание ветра в распахнутые окна.
Сальвадор рисовала руками горы – тенями на потолке, массивные, раскинувшиеся от края до края горы, покрытые снегами вершины и сияющее над ними солнце. Легкие взмахи тонких пальцев – птицы, широкий взмах ладонью – озеро, резкое движение внутрь – пещера. Нет, это не храп деда, это огромный великан, обитающий в пещере, пробуждается от многолетнего сна. А чуть дальше от него маленький дом на вершине холма, где живут прекрасные юноша и девушка, которые настолько красивы и милы, что великан не трогает их, он восхищается их красотой и молодостью.
- Но это же все неправда, - хихикнула Вега. – Ты ведь сама в это не веришь.
- Почему это? – Сальвадор кашлянула. – Я что, не могу позволить себе немного побыть романтичной?
- Можешь, - улыбнулась девочка. – Наверное. А когда вернется Кэби?
- Когда по морде получит.

***
Отплевываясь от лезущих в лицо травинок, Кэби с трудом поднялся, пошатываясь, и сдавил виски руками, пытаясь удержать улетающую куда-то голову. Вокруг все кружилось, и огоньки мелькали перед глазами почти невыносимо, болезненно мельтеша на веках. Морщась и сжимая руками ушибленную голову, Кэби осторожно побрел туда, к свету, маленькими неяркими квадратиками исчертившему ночное полотно.
Она тянула, гнала его туда с непреодолимой силой, дурманила, сводила с ума. Он помнил тепло ее кожи, ее нежность, бархатный изгиб шеи, он помнил ее запах – неуловимый, сладкий запах огня и корицы, пожухлой осенней листвы и березового сока. Он засыпал, и ему снились глубина ее карих глаз, тонкие очертания загорелых плеч и ниспадающая волна пшеничных волос. Она была так легка и грациозна! Он хотел рисовать ее, но боялся, что не сможет подобрать цветов, ему казалось, что она могла бы летать вместе с ним, но он боялся, что упадет, если они поднимутся в воздух, от нее шло такое сияние чистоты и молодости, что ему больно было смотреть, она – произведение искусства.
Каждую ночь ее образ, выжженный в сознании, тянул его в деревню – увидеть, еще раз увидеть, ощутить, прикоснуться… Кэби открыл глаза, глубоко вдохнул сладкий запах скошенной травы и неслышно побежал в сторону аккуратного домика, возле которого, благоухая, качались на ветру цветы.
В крохотном, занавешенном призрачной тканью окне, где-то в глубине комнаты трепетал огонек. Она кружилась в белой ночной рубашке, расплетая косы, разнося вокруг сияние, ослеплявшее не хуже солнца. Ее губы шевелились, она напевала что-то и тихонько смеялась, а Кэби, стоя у окна и глядя на нее сквозь туманность ткани, ловил каждый звук, каждое движение, мимолетные улыбки и взгляды.
Она внезапно остановилась и осторожно, на цыпочках, подошла к окну.
- Это опять ты?
Кэби глотнул губами воздуха, вглядываясь в ее лицо, пытаясь уловить настроение, боясь и мечтая, чтобы она отодвинула занавесь.
- Зачем ты здесь? Нельзя тебе сюда приходить, ты же знаешь, - прошептала девушка.
Он знал. Все знали, что обитателей дома на холме в деревне не очень-то жаловали, а некоторые и откровенно ненавидели – за странность, за нелюдимость, за это отщепленное, одинокое существование - не верили, что такие разные люди могут вместе жить и быть нормальными и порядочными. Особенно не любили дикую, неуправляемую, шокирующую Сальвадор, которая носилась всюду с разноцветными волосами, в цветастом балахоне и босиком, вопя и хохоча как безумная. Не любили они и Вегу – девочку в огромном кремовом платье, которое настолько велико ей, что просто не держится на худеньком теле – из-под него всегда выглядывала старая серая майка. Было время, когда деревенские женщины, ужаснувшись условиям жизни дома на холме, хотели забрать ребенка, но не смогли – девочка привязала себя к трубе на крыше, и никто так и не уговорил ее оттуда слезть. Старика не любили все мужчины – работник он был хороший, умел многое, но сидел там в своем доме на холме и преспокойно бездельничал, вместо того, чтобы помочь.
А Кэби в деревне боялись. Хоть он и был совсем молод, но в глазах полыхал ледяной огонь, или невыносимая тоска, или боль от утраченного, никто не понимал. А люди часто боятся того, чего не понимают.
Было что-то в глазах, в чистом, чуть заостренном лице, в молчании и нелюдимости. И девушку – идеал прекрасного – это что-то привлекало к нему не меньше, чем он сам тянулся к ее красоте.
- Ты сумасшедший… - прошептала она, откинув ткань и выглянув из окна. У Кэби перехватило дыхание от обрушившейся вдруг на него тишины. Казалось, замерло абсолютно все, и только она – она – осталась живой. Ее глаза говорили ему что-то, но глухие удары собственного сердца заглушали разум, не давали мыслить. Он хотел просто стоять и бесконечно смотреть на нее, впитать ее совершенство до последней капли.
- Я знаю… - ответил он, приподнявшись. Она чуть улыбнулась, наклонилась еще, протянула руку, рисуя кончиками пальцев солнце на его щеке, а ему казалось, что земли под ногами больше нет, что они летят, летят уже выше, в чистом, призрачном ночном воздухе, среди ароматов трав и трещания цикад. Едва лишь он почувствовал прикосновение ее прохладных губ, как вдруг его снесла волна тяжести, в голову ударил шквал криков и воплей, а девушка быстро отпрянула и спряталась за створкой.
- Уходи! Убегай же, ну!
Кэби медленно обернулся и провел по лицу рекой, будто снимая паутину. К нему в черном зареве ночи неслась целая вооруженная яростью и ружьями толпа, готовая растоптать его, если он сейчас же не…
Он побежал. Легко сорвавшись с места, полетел над травой, подхваченный ветром, он знал, что они не догонят, просто не смогут, а глазах так красно... Это был ее цвет, красный – цвет ее губ, цвет ее сердца и его жизни. Он помнил то первое мгновение, когда с дерева смотрел на праздник в деревне, и она, картина, скульптура, совершенство, в красном, танцевала перед.
Закончился воздух в легких, Кэби попытался глотнуть еще, но не смог – упал, обессилев, не заметив даже, как добрался до края леса. Далеко до дома. Невыносимо далеко.
Он лежал на холоднеющей земле, растрепанный, изможденный, смотрел в чистое, безоблачное небо и пытался выглядеть в этой темноте хоть что-то, хоть одну звезду, за которую уцепиться бы взглядом, но не видел ничего.
На одно это мгновение, когда мир померк перед глазами, Кэби впервые захотелось умереть.

***
Красные отсветы каминного огня раздражали и не давали уснуть. Дед растопил камин ночью, когда Вега начала дрожать и жаловаться на холод. Теперь они вдвоем тихонько спали, укрытые теплым пледом, а измученная, голодная и мечтающая уснуть Сальвадор сидела у стены, изредка рисуя на ней кривые линии и чьи-то странные, скошенные лица, а то и просто с яростью чиркая, чтобы отвлечься.
Огонь сводил ее с ума. Она и тянулась к тему, к теплу, но и боялась. В ее сознании он полыхал, разрастался в огромное, всепожирающее полотно, которое накрывало ее и сжигало в своих объятиях. Она не могла спать – красные блики врывались в ее голову сквозь звездочки на веках, сквозь поры, щекотали кожу и будоражили сознание. Она помнила дом, ярость, выворачивающие душу крики и тошнотворный, въедающийся в легкие запах горящего тела.
Красный, красный, красный…
Что-то тихо скрипнуло, и Сальвадор вырвалась из удушающих огненных лап, вскочила, шатаясь, и вышла на улицу, где шалун-ветер мягко тормошил сонные деревья.
- Так тихо, что умереть хочется, - прошептала женщина, зябко ежась, и вдруг, успев только глотнуть воздуха, дико закричала.
В лесу ухнула сова, заскрипели, заворчали старые деревья, зашелестели кронами, а в доме тихо вскрикнула Вега.
- Ты чего, озверела, что ли? – сзади с грохотом закрылась дверь, саданув по нервам. – Уже на луну воешь?
- Нет луны, старик, - едва слышно ответила Сальвадор, сдавив виски руками, и опустилась на холодную влажную траву. - Плохо мне, душно.
Дед еще минуту постоял, перебирая пальцами седую всклокоченную бороду, вздохнул и тяжело опустился рядом, недовольно глядя на запутавшиеся в бороде пальцы.
- Ну потушу я его, иди спи, - проворчал он.
- Да не могу. Душно мне.
- Эх, дети… - вздохнул старик, прищурившись, разглядывая заволоченное тягучей чернотой небо. – И что вам надо всем… Живем же тихо, никого не трогаем, и что вам неспокойно-то?
- Страшно мне, старик, - прошептала Сальвадор, в бессилии уронив голову на его узкое сухонькое плечо. Блестящие глаза-жучки смотрели внимательно из-под седых бровей, он покачал головой и пробормотал что-то себе под нос. – Забыть страшно, - продолжала она. - Отпустить страшно. И их я боюсь, этих, в деревне. Чего они к нам лезут? Мы же их не трогаем, зачем они…
Она замолчала, закрыв руками уши. Жужжало что-то невыносимо, крошилось внутри.
- Ты поплачь, поплачь, полегчает, - дед погладил ее по плечу.
- Я никогда не плачу! – свирепо ответила Сальвадор.
- Так потому и кричишь, что оно гложет, а ты… Все у нас хорошо, дети. Все правильно, - старик вздохнул и с улыбкой вгляделся в небо. – А они глупцы, в деревне-то, ничего они в жизни не понимают. Не понимают, как можно просто так жить, на том, что природа дала, тихо, спокойно и уединенно. Им менять все требуется, усовершенствовать, с ног на голову переворачивать.
- Почему они не оставят наш маленький мир в покое?..
Ветерок прошелестел мимо, играясь с сухим листочком.
- Не слышишь ты меня, - помолчав, вздохнул старик.
- Слышу, - напряженно ответила Сальвадор. – Дура просто, несу всякую чушь, чтобы не плакать.
- А зря.
- Да знаю.

***
Руки устали постоянно держать длинную, тяжелую полу платья. Но оно было дорого. Оно было мамино. Тонкие пальцы затекали от постоянного сжимания ткани, болели, но Вега упорно носила его, почти не снимая. Казалось, если снять надолго – пропадет, потеряется мамин дух, живущий в нем, а так нельзя, так неправильно. Не для того девочка так долго искала новый дом, чтобы снова остаться без мамы.
Занимался рассвет, наигравшись сухой листвой, ветерок швырял хрупкие листочки девочке в лицо, трепал ее длинные темные волосы, травинками щекотал босые ноги. В воздухе висел тяжелый, вязкий аромат скошенной травы, который Вега едва выносила – этот самый коварный ветерок принес его с собой из деревни.
Она рисовала прутиком линии на бледной щеке Сальвадор, пока та, свернувшись калачиком под пледом, крепко спала на траве.
- Она такая белая-белая, ты видишь, мамочка? - шептала девочка, оставляя тонкие светлые линии на ее шее. – Я нарисую здесь солнце… пусть оно ее греет. Она же не умерла, нет, не умерла? Такая холодная… Мы жили так хорошо, мамочка, так спокойно, пока не пришел тот человек. Мне страшно, - она всхлипнула, утерев лицо длинным рукавом. – Что-то случилось, мама, что-то случилось с Кэби. Они его убили, убили…
Внутри все закололо, закипело и вылилось солеными струями из-под опущенных ресниц. Ветерок обеспокоенно подлетал сухими травинками, касался заплаканных щек, будто спрашивая: «Все хорошо, все в порядке?», а Вега только плакала еще больше, а небо трепетало красным и волновалось тучами, то набегавшими, то отступающими.
Они убили его, наверняка убили. Они не могут простить им свободную жизнь, не верят, что так действительно хорошо, так правильно, так можно… Вега застыла статуей у красно-голубой макушки Сальвадор, а в голове роилось зарево заката и распростертое, кровоточащее тело Кэби с остекленевшим взглядом.
- Нет! – закричала она и вскочила. – Нет, нет, нет!
- Что? – проснулась Сальвадор. – Что случилось?!
Девочка упала на траву и заплакала навзрыд, закрывшись ото всех в ситцевой пещерке своего платья. Сальвадор смотрела на нее ошарашено, непроснувшаяся, напуганная, прижавшая руку к бешено колотящемуся сердцу.
- Вега, что случилось? – тихо спросила она.
Из горы ткани было видно только ее макушку, над которой женщина внезапно увидела серое пятно - будто облако выплывающее лицо возвращавшегося с рыбалки старика.
- Что такое? – подошел он, нахмурившись. – Девочка, что стряслось?
Вега помотала головой. Сальвадор, поколебавшись, подползла к ней и обняла, принявшись шептать какую-то чушь на ухо и то и дело поглядывая на старика, который становился все мрачнее и мрачнее. Внезапно его лицо изменилось: удивление, возмущение, ярость и, наконец, неприязнь – на холм поднимались трое мужчин.
- Вега, - прошептала Сальвадор, тормоша девочку. Ее руки дрожали. – Вега, вставай…
- Чем обязаны? – спокойно спросил старик, выйдя чуть вперед.
- Где он? – прорычал один из мужчин, полноватый, с дикими глазами. – Где этот паршивый ублюдок, я его собственными руками…
- Вы его убили! – закричала вдруг Вега так, что мужчина даже опешил, растеряв свою ярость. – Вы убили его, я видела!
- Что… - попытался возмутиться тот. – Да какого…
- Вы расцарапали его вилами и проткнули грудь! Он истек кровью на поляне у леса, вы загнали его туда и убили! – она вытерла мокрое от слез лицо и уткнулась в руки Сальвадор, дрожавшей так, что позвякивали амулеты на шее.
- Он сбежал… - недоуменно сказал второй мужчина. – Мы догнали его до леса, а…
- Заткнись! - шикнул первый. – Мы найдем этого гаденыша, где бы он ни был. Он испортил мне дочь, и он за это поплатится! А если я добьюсь от нее признания, то всех вас распотрошу к чертовой матери!
Он обвел их яростным взглядом и, развернувшись, пошел вниз, сапогами топча и вырывая целые клоки травы.
- Кэби… - прошептал старик, скручивая бороду. – Кэби, мальчик… глупый мальчик…
Он сорвался с места, проковылял в дом за трубкой и палкой и побрел вниз, на восток от деревни, на ту поляну, о которой говорила Вега.
А Сальвадор, только лишь он скрылся из виду, выдохнула и опустилась на землю вместе с притихшей девочкой, впервые за много лет отпустив на волю слезы.

***
Продираясь сквозь кусты, старик шел к поляне. Он мог рассчитывать только на чутье и уже жалел, что погорячился и пошел искать мальчишку вместо того, чтобы остаться с Сальвадор и Вегой на случай, если придет кто-то еще.
Повсюду что-то шевелилось, стрекотало, шелестело, впервые старик чувствовал угрозу со стороны своей вечной защитницы – природы. Она всегда оберегала его, может и сейчас? Может все эти ветви, цепляющиеся за одежду, мешающие продвижению вперед, пытаются уберечь его, защитить от опасности?
«Прости, - подумал старик, проведя морщинистой рукой по земле, - я знаю, ты хочешь помочь, но мне надо найти его, надо, иначе никак». Где-то в вышине ухали совы, наполняя сердце старика тревогой, он шел, опираясь на палку, по тоненькой тропинке и все смотрел, смотрел, пытаясь увидеть хоть малейший намек на недавнее пребывание человека.
Вдруг совсем далеко кто-то закричал, как камнем по лицу – так могла кричать только Сальвадор. Старик замер, сердце глыбой судорожно тряслось меж ребер, в ушах звенело, он разрывался между двумя беспомощными женщинами и возможно раненым мальчишкой, и он не смог, не смог, не смог – побежал, взвыв, обратно, криво, с трудом, но побежал на холм, к дому, успеть бы только, успеть…
Шаг в гору, еще шаг, еще. Сил едва хватало на то, чтобы дышать, а Сальвадор все кричала и кричала, разрывая ему сердце, заставляя чуть не рыдать оттого, что он не может идти быстрее. Он старался не думать о том, что там, наверху, сосредоточился только на быстрых, ровных, размеренных шагах, уже видя, как тут же ударит палкой первого, кто обидит женщину. Страх перемешался в нем с клокотавшей все это время яростью и чем ближе был дом, тем больше ему хотелось поскорее до…
Вдруг ведром ледяной воды пришло осознание, что кто-то идет по его следам. А Сальвадор закричала так, что внутри что-то оборвалось и ухнуло, подгибая колени, парализуя ноги, но вот, еще пара шагов, и все!
Старик взобрался на холм, и единственное, что он увидел, это красный ореол огня над домом, где метались два темных силуэта, а сквозь вырывающиеся из окон порывы пламени доносился вой, дикий отчаянный, последний вой. Не думая о том, почему он не заметил пламени раньше и не почувствовал запаха, старик доковылял до двери и, распахнув ее палкой, протиснулся внутрь, где привязанной к люку в полу, задыхаясь, кричала из последних сил Сальвадор, вокруг которой горело все.
- Да замолчи ж ты! – прикрикнул он, а женщина сморщилась, закашлявшись, и посмотрела на него сквозь слезящиеся от дыма глаза. Пытаясь разорвать веревки тупым ножом, который он всегда носил с собой, поранив ей руку, он наконец развязал ее и рывком поднял на ноги, удивляясь, как остались еще силы. – Где девочка? – крикнул он, подтолкнув Сальвадор к двери. – Девчонка где?!
Женщина лишь кашляла и закрывала лицо руками, и он вытолкнул ее на улицу, а сам пошел вглубь дома, стараясь не дышать, хоть и не чувствовал почему-то запаха. Вокруг была только ослепительная, уничтожающая все стихия, красный цвет выжигал старику глаза, ему казалось, что огонь проникает внутрь и сжигает все изнутри.
- Ее там нет! – донесся до него вдруг голос Кэби. – Ее там нет, старик, уходи!
Но палка выпала из рук, в голове взорвалось что-то, а легкие будто сжались и застыли мертвой тканью, отказавшись жить. Красная глотка распахнулась перед стариком и поглотила, не дав ему даже воздуха на последний вскрик.

***
Минуты шли слишком медленно, маленький черный муравьишко пытался утащить на себе слишком большую соломинку, уставал, спотыкался, но полз. Вега лежала на траве и наблюдала за ним, думая, что он похож на старика. Рядом сидела Сальвадор и безжизненно смотрела на угольные останки дома на холме, ощущая себя так, будто родилась заново. А на дереве сверху пристроился Кэби, разглядывая кору на ветке.
- И как мы теперь?.. – спросила девочка, пытаясь помочь муравьишке прутиком, но тот упрямо подбирал соломинку сам и пытался тащить.
- Как раньше, - хмуро ответил Кэби, проведя рукой по исцарапанному лицу. Он старался вообще не думать – съедало его чувство вины за свои необдуманные и глупые поступки, последствия которых чернели обломками в полусотне метров от него.
- Без старика? – девочка подняла вверх голову.
- Мы оставили этот мир в покое, - тихо сказала Сальвадор. – Когда-нибудь мы найдем место, где и мир оставит в покое нас.

Провода качнулись, предвещая утреннюю пробежку электрического тока. Маленький фонарщик соскользнул с лампочки и выглянул на улицу. В сотнях окон отражалась улыбка рассветного солнца. Там выкарабкался из домика и, подхватив корзину, ловко перебрался на толстый провод. Ток несся и на бегу кидал трескучие приветы всем обитателям улицы. Фонарщик кивнул ему и выхватил из хвоста тока искрящийся лоскуток. Бережно уложил его в корзинку и повесил на железную завитушку своего фонаря, где уже покачивался ряд таких же свертков. Там помахал тремя лапками улыбкам солнца, подбиравшимся уже к нижним этажам дома напротив.
У Тама был самый красивый фонарь в городе – высокий, с изящно вырезанными железными завитушками, узорами и шпилями; с лампочкой, окруженной стеклянными стенами. Он стоял на площади, над остановкой, где в далекие времена, уже и не помнит никто, толпились, смеялись, торопились, улыбались люди. Люди… их тоже уже никто не помнил, разве только дом, в окнах которого смеялось солнце, да старый трамвай. Но это место весь город украдкой называл «там». И фонарщик, поселившись, над остановкой взял себе это чудное и немного величественное имя - Там.
Каждое утро он ловил в корзину электрический ток, а потом убирал свой дом – протирал обрывком ткани стекла и выносил мертвого мотылька. Там заворачивал его в зеленый тополиный лист и спускал к подножию фонаря. Вечером мотылек вновь оживал и всю ночь бился о стеклянные стены, пока не расшибался до смерти. Там не понимал зачем, ведь лампочка давно уже не горела и не манила к себе неверным светом. Поэтому фонарщик и собирал каждое утро электричество – чтобы напоить им лампочку и зажечь свет. Так, ему казалось, он все изменит – дом с сотнями окон будет улыбаться даже ночью, мотылек, раз обожжется и перестанет расшибаться, а камни, зловеще шумевшие в темноте, перестанут пугать Тама. Он мечтал улучшить свой мирок. Но лампочка гореть так и не хотела, мотылек умирал каждую ночь, камни продолжали бродить среди ночи.
***
Данута мастерила крепость из ржавых банок – все утро девочка пробегала в их поисках. Она уже выстроила две круглые башни, крепостную стену, огородила внутренний двор тремя дощечками и приступила к сооружению ворот, когда по асфальту загрохотали тяжелые шаги, а затем появился и их обладатель. Невысокий, коренастый и весь какой-то квадратный, в растоптанных сапогах, он остановился возле двери и неторопливо, задумчиво мял кепку. Данута скосила на него глаза и продолжила заниматься своим делом.
- Эй, девчонка! – его голос глухой и тоже задумчивый. – Позови отца.
Девочка вскинула взгляд, поднялась и неспеша отправилась в дом. Но отец вышел на улицу сам.
- Ну что? Нашли? – он тоже отчего-то хрипел.
- Нашли. На улице Серой обители. Ночью взорвали вместе с двумя домами рядом, - произнес квадратный незнакомец, слова будто выдохнул.
На улице Серой обители жил Рич, один из немногих детей, оставшихся в городе. Он жил с бабушкой, родители умерли еще в самом начале революции на празднике Начала Лета, когда повстанцы взорвали колонны храмовой крыши. Тогда погибло много людей, и княжеская семья тоже. Данута часто бегала в квартал Рича, там они играли в прятки или догонялки до изнеможения, а потом бабушка кормила детей тушеными бобами. Это было чудесно.
Девочка с тревогой прислушалась к разговору взрослых.
- В тех домах был кто-нибудь? – голос отца звучал ровно и сухо, но Данута знала, что он переживает. Отец всегда ожесточенно спорил с повстанцами насчет взрывов в городе, а один раз даже подрался с Ириатом, правой рукой главы революционеров. Отец сломал ему руку, но и сам потом пролежал два дня в кровати со сломанным ребром – люди Ириата не стояли в сторонке и накинулись на него.
- Нам повезло – это очень малолюдный квартал. Так что радуйся, Сомер, жертв почти не было. Только сумасшедший старик-рыбак и старуха с внуком. Ну и сам проповедник, естественно. - Девочка чувствовала, что если бы квадратный посмел улыбнуться, папа его ударил бы.
Но в голосе гостя сквозило лишь безразличие, злорадствовать ему не было нужды.
Данута уткнулась взглядом в недостроенную крепость, рука отчего-то дрогнула, и банка, упав, покатилась по внутреннему двору, разрушив две башни и часть стены с пушками-щепками. Девочка даже не шевельнулась, чтобы остановить ее разрушительный путь.
- Сомер, вечером жди Красного.
- Опять дело? – в словах отца просвечивалась бесцветная усталость.
-Да. Причем особой важности. Красный решил лично к тебе явиться, даже Ириата не прислал, - тут незнакомец все же усмехнулся.
Отец рассеянно кивнул и задумался, кусая край седого уса. Квадратный еще недолго потоптался на месте и ушел, оставив на прощание затухающее эхо грохотавших тяжелых шагов.
Девочка до вечера бродила по городу среди опустевших домов. Некоторые были еще целы, другие стояли без окон, как покинутые всеми беспомощные слепцы, от третьих остались лишь скелеты нелепо торчащих стен. Люди покинули объятый революцией город, когда была возможность. Те, кто не успел сбежать, уже либо умерли, либо дни напролет прятались в своих жилищах, словно в норах. А по ночам они тайком стекались в Тополиную аллею и возносили молитвы сотнями голосов, желая кровавому бунту скорее захлебнуться и мечтая вернуть старые порядки. Такие родные, добрые и понятные.
Когда Данута ступила на улицу Серой обители и увидела зияющую брешь в непрерывной стене домов, она не посмела подойти ближе. Лишь куча почерневших обломков – незачем смотреть на них. Девочка поплелась обратно.
В окнах уже мерцал тусклый свет. Во дворе чернела полуразрушенная крепость из банок. Данута прокралась в дом, еле слышно скрипнув дверью, отец и Красный не обратили внимания. Они сидели друг против друга: Сомер с очень прямой спиной, сложив руки на коленях, изредка дергал себя за ус; Красный откинулся на спинку стула и не отрывал полуприкрытых черных глаз от лица собеседника. Данута не любила Красного, она видела его всего раза три, но он всегда вызывал у нее странное чувство – чужое неистовое существо, родившееся на свет лишь для того, чтобы ломать и крушить. Города, человеческие жизни, миры…
Девочка скинула башмачки и проскользнула в комнату, чтобы из-за занавески подслушать разговор.
- Сжечь Аллею? Ты сошел с ума. Ведь тополи… тополиная аллея – это… - отец запинался, не мог подобрать слов, и голос его стал резким и высоким.
- Символ веры и надежды всех люцерийцев. Символ власти правителей. Символ возращения богов. И прочая, прочая, прочая, - у Красного обладал необыкновенным голосом – глубокий и сильный. Данута даже заслушалась, но потом повертела головой, чтоб отогнать наваждение. – Видишь, Сомер, ты тоже веришь в эту чушь. Поэтому и надо сжечь проклятые деревья.
- Ты хоть представляешь, что тогда начнется в городе? Все, кто остался, каждую ночь собираются в аллее и молятся там. Они верят, что боги услышат их и передадут их мольбу Императору…
- Сомер, я все знаю. Они ждут великую освободительную армию. Как же они тупы! – безмятежность и сдержанность Красного уступила место чему-то иному, неистовому и горячему. – Мечтают о рабстве, идиоты! Мы должны сжечь эту дурацкую аллею, проклятый пережиток прошлого. Тогда им не останется другого пути, как жить своими силами, а не полагаться на милости правителей.
- Опять проповедь, Красный? – отец усмехнулся отчего-то, но совсем не весело. – Ты всегда умел подкупать. Только вот чем?
- Так что же, Сомер? – гость не дал отцу отойти от темы. – Разве ты забыл, как все начиналось? Как не ты первым рвался разорвать оковы рабства? А кто желал перевернуть этот прогнивший мир и начать строить новый? Что же теперь изменилось?
Отец встал и принялся мерить шагами комнату перед лицом Красного. Потом ответил:
- Ты помнишь древние наставления? «Только лишь сама семечка знает, когда ей становится тополем». Мы слишком поторопились. Люцернийцы не хотят свободы.
Дануте надоело слушать скучный и непонятный разговор. Она зажгла керосиновую лампу и подошла к окну, где на подоконнике в горшке расправил листики тоненький росток. Девочка хорошо помнила тот день, когда разрушили дворец Князя. Это было прошлым летом. Горели дворцовые ворота, усиливая и без того невыносимый зной. На белом камне, вымостившем тротуары, лежали люди в нелепых позах. Мертвые. Как куклы, надоевшие избалованному ребенку. Тихо журчали ручейки в фонтане. И тысячи семян-пушинок летели со стороны аллей и сгорали в жадном пламени. Данута поймала одно в ладошку, потом посадила его дома в горшок. Маленький тополь взошел через месяц.
Девочка села у окна и, поглаживая крохотные листья, стала ждать, когда Красный уйдет. Тогда Данута тихонько подойдет к отцу и спросит, когда все это закончится. А он не ответит. Девочка уже который раз скажет, что хватит, ей надоело, не надо ничего менять. А отец промолчит.
***
Камни перестукивались. Там догадывался, что они замышляли новое злодейство против трамвая. Ночью они выползали на рельсы и тянули за собой шлейф мелкого гравия, мечтая сломать стальные колеса. Старый трамвай утром крошил камни на мелкие кусочки, они рассыпались и умирали целыми семьями. Но с каждым разом это давалось трамваю все труднее и труднее, близился тот день, когда он больше не сможет их расталкивать, споткнется об очередной булыжник и сойдет с рельс.
Фонарщик гнал от себя эту невеселую мысль. Он и представить не мог своей жизни без кого-то из немногочисленных обитателей улицы. И особенно без молчаливого трамвая, задумчиво бежавшего по рельсам. Бодрый стук его колес ознаменовывал утро, а загоравшиеся в его вагоне лампы зажигал вечер. Там любовался их тусклым мягким светом, все еще не оставляя грез о возрождении своей лампочки. Ну и как? Как же можно было жить без трамвая?
Там придумал, как успокоить зловредные камни. В полночь, когда они караваном ползли к рельсам, фонарщик скидывал вниз корзинку, из которой, весело раскидывая искры, выбегал ток и пугал наглых вредителей. Так все запасы и кончились. Но зато трамвай продолжал бесконечный бег. А лампочка? Фонарщик проводил дни и ночи в раздумьях, как еще можно ее оживить.
***
Когда Данута проснулась, отец уже ушел. Девочка догадывалась, куда он мог отправиться – слишком уж вчера он хмурился, слишком уж грустили его глаза. Хоть Сомер ничего и не говорил дочери, она все знала.
- Ты знаешь, твоих родных сегодня сожгут, - оставшись одна, девочка часто разговаривала с маленьким тополем. – Всю аллею разом. Будут кормить огонь, и он разрастется, станет громадным-громадным. А потом он съест весь город. Точно-точно, я это знаю.
Данута осторожно поглаживала листочки и дальше рассказывала свою страшную сказку.
- Огонь превратится в дракона и съест весь мир. Потом он улетит искать другой. Там тоже обязательно найдутся люди, которые его накормят. Дракон съесть и их мир тоже.
Но все же любопытство все выше поднимало голову в душе Дануты, и девочка в конце концов решилась посмотреть на пожар. Попрощавшись с ростком, она отправилась на улицу на поиски рельс. Они всегда появлялись в разных местах и, чтобы их отыскать, сначала приходилось побродить по переулкам, тупикам, позаглядывать за дома. Странно, что кроме Дануты рельсы больше никто не видел. И не верил тоже. Откуда рельсам взяться посреди города? Ведь железную дорогу проложили совсем недавно, вокзал располагался на окраине. А Данута просто выдумщица и фантазерка. Взрослые пожимали плечами, а девочка знала, что эти рельсы непростые – стоит найти их и по шпалам можно добраться куда угодно. Они сами приведут к нужному месту, притом кратчайшей дорогой.
Вот и сейчас Дануте удалось отыскать волшебную дорогу за водонапорной башней. Думая о Тополиной аллее, девочка ступила на стальные ленты.
О пожаре первым объявил ветер, бросивший в лицо клочья дыма. Серого, с запахом грусти и безысходности. Данута ускорила шаг и вскоре выбежала на дорогу, тянувшуюся к аллее. Пламя яростно размахивало бесчисленными огненными хвостами-бичами, нещадно стегало ими обреченные деревья. Высокие серебристые свечки мерно раскачивались в объятиях ветра, который укачивал их, пел древнюю песню забвения и покоя. Серебряная кора чернела пятнами, листья скрючивались от жара и падали. Какая-то женщина рядом с Данутой тихонько выла, упав на колени и не смея оторвать взора от яростного пожара. Росчерки пламени отражались в ее глазах и разбивали их на тысячи осколков. Их не склеит ничто, женщина проживет жизнь с рассыпавшимся на тысячу частей взглядом и будет видеть мир таким же разбитым. И не успокоится, пока не сумеет перевернуть этот изменившийся мир. Она не оставит его в покое… И она тоже…
***
Там нашел на улице замечательную ржавую консервную банку. Небольшую и удобную к тому же. Поэтому сейчас он сидел на проводах и весело размахивал лапками, поглядывая время от времени на небо, где тучи сбивались в стаю.
Загрохотал небесный барабан, и фонарщик насторожился, сжал банку еще сильнее, чтобы не уронить ненароком. Золотая рогатая линия пронзила тучи, заставив их отпрянуть в испуге. Невидимый барабанщик усердствовал. Молния била все сильнее и уже скреблась в крыши домов, провода бились в истерике, Там еле удерживался на них. Вот она! Ближе, ближе! Фонарщик вскочил и понесся навстречу смертоносным разрядам. Он подставил банку на плоскую верхушку столба словно капкан. И в следующем же броске молния задела ее, оставив один коготь, неистово искрящийся. Там подхватил добычу и стремглав метнулся к фонарю. Он опрокинул банку на лампочку и отскочил, спрятавшись за стеклом. Лампочка вспыхнула вдруг, загорелась безумным светом и… взорвалась, разбрызгав осколки. Фонарщик чудом уклонился от них.
***
Уже прошло больше двух недель, а отец по-прежнему ходил потерянный и убитый. Данута иногда с ужасом думала, что огненный дракон сожрал ее папу тоже и взамен выплюнул его тень. Жители города изменились до неузнаваемости. Одни стали, как Сомер, превратившись в призраков с пустыми глазами, они больше ни во что не верили, им больше ничего не нужно было. Другие, напротив, озверели. Позабыв об осторожности, безумцы нападали на отряды Красного, патрулировавшие улицы. Убивали и умирали сами. Так погиб Ириат со своими людьми, квадратный мужчина, которого, как оказалось, звали Тир – Данута вместе с отцом ходила на похороны.
И в тот день девочка решилась. Ночью, незаметно выскользнув из дома, она отправилась к Аллее. Не одна – захватила с собой маленький тополь в горшке. С непонятным трепетом девочка прошествовала мимо ряда обгоревших безмолвных столбов и в самом конце аллеи посадила своего питомца. Погладив на прощание его листочки, Данута убежала домой.
Не прошло и трех дней, как в Люцеру вошла императорская армия, в миг разметавшая повстанцев по домам-норам. Потом эти дома взорвали.
***
Там больше не жил в стеклянном коробе самого красивого фонаря. Разбитая лампочка хищно скалилась осколками, норовя отрезать фонарщику лапку. Там с ужасом наблюдал, как зловеще блестел в темноте ее оскал, и голоса камней казались ему как никогда пугающими.
Фонарщик переехал вниз, но на земле было холодно и неуютно. Когда шел дождь, Там тоже плакал. Он, всегда такой умный и находчивый, не знал, что делать. Бродил одиноко вдоль железной дороги и жалел себя, не зная как спрятаться от камней, которые припомнят ему корзины с током и непременно задавят или изобьют до смерти.
Рельсы задрожали, и вдали мелькнул свет. Вечерний трамвай торопился домой. Там отскочил от дороги, чтобы не попасть под всесокрушающие стальные колеса. Но вагон, поравнявшись с фонарщиком, затормозил и распахнул двери, чего раньше никогда не случалось. Там удивился, позабыв обо всех своих страхах. Трамвая был полон света, теплого и мягкого, а на одной деревянной скамье сидела маленькая девочка. Человек – Там сразу это понял. Она улыбнулась ему, отчего на душе фонарщика стало светло и радостно. Он прыгнул на подножку и ловко вскарабкался в вагон, уселся рядом с девочкой, пожав е руку. Трамвай тронулся и продолжил свой вечный бег.

Второй

Больше ничего скзаать не могу. Точнее, мог бы, конечно, огрехи есть. Я попытался указать основные. Устал. извиняюсь.

Текст №2
Повторюсь: на дуэль я так не напишу. И вообще сомневаюсь, что напишу так, даже под ударным вдохновением. Несомненно сильные образы и описания. Умело использован язык. Красочности меньше, чем в прошлом произведении. там было прям буйство красочности, а тут такое сглаженное все, сероватое... Стимпанковское даже какое-то, не знаю, почему мне так подумалось. Но это отнюдь не минус текста, это его несомненно верная окраска.
Критика:
1. Слабоваты герои. то есть фонарщик Там - это нечто, я его вижу. А вот девочку, ее отца - нет. Какие-то они слабые. По сравнению с фонарщиком так даже очень.
2. Очень слабо ощущаю связь с темой. нет, может я не понял чего (скорее всего, так и есть наверное, чертова усталость). Я вижу какие-то незначительные связи и даже вполне весомые. но фундаментальной связи нет. Это не гут.
3. Сюжет также поделен между героями. Но тут более простой ход - герои не знают друг друга и вообще ведут разный образ жизни. Это проще, далеко не так сложно. И тут все хорошо. проблема в другом - ама связь этих двух сюжетных линий малость натянута, как мне показалось. Я не ощутил связи интуитивно, а значит уже плохо (ибо читатель должон ощутить это именно неосознанно, как мне думается), я ее ээ... увидел, прошвырнувшись по тексту пару раз в надбавку к первому прочтению.

Итог. не знаю. Сложно, правда. Тексты разные, но оба хорошие. Ыть...
Текст №2 За образ фонарщика и за стимпансковское настроение, которое у меня вдруг возникло.

Ох, долго думал над решением.Прочитал еще утром, вот уже вечер и я решился отдать голос одной из Вас - прекрасные и талантливые.

Первое произведение мне напомнило старенькие фантастические рассказики про необычную семейку с супер способностями и термоядерным реактором вместо домашней печки буржуйки. Ожидал чего-то подобного и здесь. Жду-жду, а ничего не происходит,экшен есть но какой-то вялый и неубедительный. Финал вообще разочаровал.

Второе немного "выбивало" вначале нестандартными образами, но потом всё встало на свои места. Два сюжета прекрасно свиты и дополняют друг-друга. Но вот "Идея" мне показалась "мелковатой" для писателя Вашего уровня. Обычная такая, можно сказать даже обыденная. Великолепные образы и финал меня порадовали. Хороший такой хэпиэндовский хэпиэнд. С нужной долькой философии.

Отдаю голос за второй рассказ. И приношу извинения автору первого.

Со счетом 5:0 во второй тур проходит Йожег