|
|
|
1 Тур, проза: Limonio - Volchek
|
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 797
Замечания : 0%
Проза. Жанр: на усмотрение участников Объём: свободный Тема: Октябрьское колдовство Срок: 10 дней (до 10 октября вкл.) Свои работы присылайте мне на почту, обязательно указывайте ник. chew.tur@gmail.com
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 797
Замечания : 0%
[1]
Словарик
Аве – «здравствуй», финикийское приветствие, позднее заимствованное римлянами.
Астарта – финикийская богиня плодородия и войны. Отождествлялась с вавилонской Иштар, египетской Хатхор, греческой Артемидой и этрусской Уни (римской Юноной).
Баал-Магоним – «Владыка щитов», финикийский бог войны, священным животным которого считался конь. Отождествлялся с греческим Аресом и римским Марсом.
Баал-Хаммон – «Владыка жара», верховный бог карфагенского пантеона, сын Эла. Бог солнца и подземного мира, «милосердный Старец», плодоносный родитель. Отождествлялся римлянами с Сатурном. Его символ – хлебный колос.
Баал-Шамим – финикийский бог неба и погоды. Дословно его имя значит «Владыка небес». Иногда его называли просто Шамим («Небо»).
Дагон – финикийский бог-покровитель урожая и рыбалки.
Карт-Хадашт – «Город Новый», самоназвание Карфагена. Основан (по версии Тимея из Тавромения) в 814 году до нашей эры.
Ливия – древнее название всей Африки, не считая Египта.
Милькарт – у коренных финикийцев Мелькарт, «Хозяин Города». Один из главнейших богов карфагенского пантеона. Отождествлялся с греческим Гераклом и римским Геркулесом.
Решеф – древнейший финикийский бог, сын Эла, брат Баал-Хаммона. Бог войны и эпидемий, но так же и целитель. Хранитель клятв и договоров. Его имя значит «пламя», «молния», «искра». Его символ – лук и стрелы. Отождествлялся с греческим Аполлоном.
Софер – писец.
Тиннит – верховная богиня карфагенского пантеона, дочь Астарты, супруга Баал-Хаммона, «украшение Баала», «гений (дух) Карфагена». Богиня луны, подземного царства и плодородия мужчин и земли (о чём свидетельствует термин «материнская»). Отождествлялась с египетской Изидой, а у римлян с небесной Юноной (Целестис).
Шадрапа – бог-исцелитель, бог умирающей и оживающей природы, охоты и рыболовства, царствовавший над людьми и животными и лечивший не только тела, но и души в загробном мире. Покровительствовал виноделию. Отождествлялся с греческим Дионисом, римским Либером и египетским Шедом.
Шекель – денежная единица Карфагена, равная 9,5 грамма серебра (то есть, приблизительно две серебряные драхмы).
Эл – «Бог», прародитель богов, Творец Вселенной. Отождествлялся с Кроном.
Этаним – первый месяц финикийского календаря, начинавшийся в конце сентября и заканчивавшийся во второй половине октября. Возможно, название произошло от «адоним» (творящие земные силы) или от имени мифологического персонажа Адониса (у финикийцев Адон) – юного воскресающего бога весны, возлюбленного Афродиты, олицетворяющего умирание и оживление природы. Хотя корень «эт» означает «эпоха», «период» и говорит о начале определённого сезона.
Эшмун – бог-врачеватель, отождествлявшийся с греческим Асклепием и римским Эскулапом. Его имя означает «масло» (растительное), а в широком смысле «бальзам». По одной версии богом его сделала Астарта. По другим он был сыном Решефа или восьмым из Кабиров («Могущественных»).
Одарение.
Справа налево, сверху вниз, строчка за строчкой ложились старинные речи на тонкий, выскобленный почти до белизны кожаный пергамент. Окуналась костяная кисть в чернильницу и вновь принималась порхать в руке мастера, перенося мудрость веков с одного свитка на другой. Мысли, чужие и древние, как и превратившиеся в пыль их творцы, поднимались с одного пергамента, на краткое мгновение оживали в голове софера и снова принимали плоское воплощение.
День за днём продолжалась однообразная работа. Тысячи чужих слов прошли через голову одного человека.
Писец прервался, отложил кусточку и блаженно вытянулся, вознеся руки над головой. Предательски заныла онемевшая поясница. Неприятно болели уставшие глаза.
Ему уже стукнуло тридцать, но семьёй так до сих пор не обзавёлся. Высокий, стройный. Гладко выбритый подбородок, по-хищному горбатый нос, волосы заплетены в короткую косу, загибающуюся кверху как корма корабля. Его звали Бодастарт, что значило «раб Астарты», и он был не из тех, кто привык жаловаться на судьбу. Но крепчающее с годами ощущение какой-то утраты подобно морю разрушало одинокий утёс его воли.
Бодастарт протёр пальцами веки и посмотрел в сторону жреца-надзирателя. Тот дремал, прислонившись к теневой стороне храмовой стены, опустив бородатую голову на грудь. Всего писцов в открытом зале было девять, и каждый угнетённо смотрел только на собственный стол. Больше половины мест пустовало.
Меж колоннами пронёсся освежающий ветерок, принеся с собой запах свежего хлеба. В животе заурчало.
– Мой брат как всегда прилежен и трудолюбив, – послышался вдруг за спиной насмешливый негромкий голос.
Бодастарт обернулся и увидел в раскрытых настежь воротах своего брата Магона.
– Аве, брат мой. Да хранит твой очаг тепло. Ты пришёл по делу?
– Аве, – ответил Магон, усаживаясь на свободное тростниковое креслице. – Я пришёл по поручению жреца Суниатона, хорошо тебе знакомого. Он приглашён на виллу Гискона сына Ганнона Великого для свершения обряда освящения урожая. Меня он по просьбе Гискона нанял в помощь работникам виллы собирать виноград, ибо мы лучшие в этом деле. А для закрепления клятвы ритуала ему требуется софер. И он вспомнил, что мой брат работает писцом в Храме Милькарта.
– А если я откажусь? – не слишком обрадовался Бодастарт.
– Потеряешь возможность заработать за неделю полсотни шекелей.
– Полсотни? – Бодастарт не поверил своим ушам. За неделю труда получить двухмесячное жалование – это казалось невероятным. И в то же время заманчивым. Но он осадил себя, заставив не выказывать особой радости. – Старый Суниатон – скряга, каких поискать! Да и опротивела мне уже эта работа.
– Эй-эй, не забывай, здесь ты имеешь приличный доход, хорошее положение. Твой труд повсеместно уважаем.
– Разве это то, к чему я всегда стремился? – Бодастарт развернулся в кресле, отчего то неприятно скрипнуло, и наклонился вперёд. Его взгляд стал проникновенным. – Мне уже тридцать лет. Девять из них я отдал этому храму, переписывая старые рукописи. Я не спорю, это очень полезное и, наверное, очень нужное для кого-то дело. Но Шамим свидетель, всему же есть предел!
– Я не понимаю, – вздохнул Магон.
– Иногда я спрашиваю себя, что я здесь делаю? Зачем я здесь? Кому нужна эта пыльная рухлядь? Ведь я бы мог заниматься чем-то другим! Понимаешь? Я не вижу в этом души! Где в этом душа?..
– Тише-тише, дедушку разбудишь, – кивнул в сторону надзирателя Магон. И, глядя на остывающего брата, он миролюбиво похлопал его по ладони. – Ты устал, такое со всеми случается. И труд порой кажется бесполезным. Но вот и хороший повод прогуляться! Насытишься новыми впечатлениями и воспоминаниями. Выпьешь хорошего вина, и столько, сколько захочешь сам. А что до Суниатона… Можешь и потерпеть недельку, ничего страшного он с тобой не сделает. Ну как? По рукам?
– Ничего-то ты не понял, – с досадой сказал Бодастарт. – А впрочем, ладно. Я согласен.
– И отлично! Жду тебя завтра у храма Решефа в начале второй четверти. Не опаздывай!
Писарь махнул рукой удаляющемуся брату и повернулся к подзабытому пергаменту. Ненавидяще осмотрел составленные заумным языком строки и покосился на спящего надзирателя. Тот, словно почувствовав взгляд, негромко всхрапнул.
Бодастарт смело поднялся и обратился к коллегам:
– Если старик спросит, когда я ушёл, скажете, что за минуту до его пробуждения.
И под весёлые напутствия покинул зал.
Храм Милькарта стоял на высоком холме Бирса, и с его крыльца открывалась красочная панорама Города. За финиковой аллеей и каменной оградой вниз уходила широкая лестница, по обочине которой тянулись колеи для повозок. Лестница плавно превращалась в улицу, по обеим сторонам которой высились шестиэтажные многоквартирные дома. Далее начиналась обширная площадь, и где-то там стоял храм Решефа. На площади толпился народ, хотя торговые ряды находились только по её краям. От этой главной площади Нижнего Города расходились три улицы: одна вела в порт, где теснились круглобокие торговые корабли и вытянутые боевые суда; другая упиралась в рыбный рынок, где продавали не только рыбу, но и разнообразный товар из заморских стран; третья уходила в сторону, упираясь в высокую стену и продолжаясь уже в Мегаре – квартале богачей. Обрамляла Город величественная защитная стена, на эллинский манер покрытая белой штукатуркой. А уже за ней начиналось море, переливающееся мириадами бликов и таящее внутри себя зеленовато-жёлтую муть под девственно ясной поверхностью.
Вдохнув поглубже умеренно-тёплый осенний воздух, Бодастарт бодро зашагал вниз. Светлая не подпоясанная льняная туника на нём свисала до самых ступней. На голове разместилась круглая красная шапочка в форме усечённого конуса. Он широко размахивал руками, как всегда это делал при спешке, хотя сейчас, казалось, торопиться некуда. Просто хотелось поскорее отойти подальше от этого места, опостылевшего своим величием до унылой обыденности.
Чем ниже он спускался в тесные кварталы Нижнего Города, тем больше людей встречалось на пути. Ремесленники, торговцы, служанки спешили по своим делам, звуки их шагов сливались в напряжённо-оглушительный шорох, и тысячи голосов утопали в море гомона. Оглянулся – над стенами Бирсы высились остроконечные крыши храмов, разукрашенные геометрическими рисунками.
Не останавливаться, вперёд!
Повсюду кипела жизнь. Здесь царили движение и хаос. По главной площади сновали торговцы и покупатели. Здесь можно было встретить стражников, колдунов, рабов. Повозки в столь огромном, казалось бы, пространстве, не могли разъехаться из-за массивного столпотворения. Под навесами и от лотков слышались призывные окрики менял и торговцев, здесь кипели страсти и переплетались судьбы. Сотни запахов смешивались здесь в плывущее зыбкое облако ароматов: специи, цветы, фрукты, лекарства.
Но человеку привычному это зрелище не доставляло забавы. Бодастарт купил себе немного ячменной муки, взял яиц, хлеба, молока и сыра, выторговал себе небольшую, но прочную корзинку, в которую сложил покупки. Недолго постоял перед птичьим базаром, разглядывая томившихся в клетках летунов. Бойкий продавец живописно расписывал какому-то доверчивому покупателю все опасности, которые подстерегали ловчих людей при охоте на этих птиц. Как-то покойный отец Бодастарта рассказал сыновьям, как на самом деле ловят птиц. И делают это на удивление просто: устанавливается на ветку чашка с зерном, а ветка смазывается особым не сильным клеем. Любопытные птицы прилипали к ветке, и поймать их не составляло труда.
Усмехнувшись подслушанному рассказу продавца, писец двинулся дальше. Он вдруг почувствовал, словно земля под ногами легонько толкает ступни. Оглядевшись, он увидел идущего через площадь большого слона. Этого слона звали Камеа («Талисман»), и его знал весь город. Его хозяином был как раз Гискон сын Ганнона, на виллу которого завтра предстояло ехать. Слон этот ходил в город без хозяина. В хоботе он нёс корзинку, в которой под цветным покрывалом желали деньги. Он подходил всегда к одним и тем же лавкам, и посвящённые торговцы сами забирали деньги и складывали в корзину нужный товар. Ни разу ещё никто не попытался обмануть слона: с его хозяином, хоть тот и был благоразумен, шутить всё-таки не стоило. А чтобы юркие воришки не пытались стащить денег из корзины, Камеа поднимал хобот над головами прохожих.
Говорят, Гискон даже брал своего слона в поход на Сикелию (Сицилию), и тот прошёл вместе с армией весь славный путь. Даже военачальник эллинов, старый коринтянин Тимолеон, после подписания мирного договора попросил прокатиться на слоне, и Гискон не отказал ему.
Всегда хорошо, когда город имеет свои забавные истории. И когда эти истории сами ходят по улицам города. Как это делает тяжеловесный Камеа, размахивая широкими ушами, разукрашенными оранжевыми завитками на манер солнечного жара.
Дома Бодастарт уложил покупки в большой комнате, принял терракотовую ванну и упал на низкое удобное ложе. Он жил на четвёртом этаже многоквартирного дома, и из его окна можно было видеть то, что происходит в доме напротив, благо тот стоял близко. Иногда он даже обменивался приветствиями с соседями по дому, но сегодня он закрыл все окна ставнями – подальше от посторонних глаз.
Вообще, он мог бы жить в большом особняке с матерью в Мегаре или с братом на вилле в Тунете, но предпочитал семейной суете покой и уединение. Во всяком случае, ему было, куда податься в случае, если такая жизнь ему окончательно приестся. После смерти отца Магон взвалил на себя обязанности главы рода, но младший брат ему не подчинялся. Что ж, и к такому положению вещей можно привыкнуть, особенно, если все довольны. Мать о младшем сыне почти не вспоминала, брат навещал время от времени, а больше одинокий писарь был никому не нужен.
Конечно, временами у него появлялись подруги. Но он… «не чувствовал в этих отношениях души». Ему хотелось романтики, но как правило сталкивался с расчётом родителей выдать за уважаемого писаря свою неприкаянную дочь. Такие отношения он рвал без всяких сожалений.
Незаметно наступил вечер, и писец разжёг по углам большой комнаты маленькие светильники, установленные на высоких бронзовых подставках. Сел за стол, развернул нетронутый пока пергамент и задумался, чем бы замарать его чистоту.
Да, ему хотелось писать что-то своё. Не переписывать чьи-то сочинения, а начать творить самому. Но каждый вечер, сидя за этим столом, он не мог придумать ни строчки. Разум, вобравший в себя многие чужие мысли, не мог совладать с собственным мироощущением. То он порывался, как некоторые авторы, писать историю своего народа или великих деятелей, того же Гискона, например. То ему хотелось придумать повесть с вымышленными персонажами, где каждый герой будет повиноваться кисти автора, плавно двигающейся за окончательной и завершённой идеей. Порой он начинал писать стихи, но дальше третьей строки никогда не продвигался.
«А может, я бездарен?» – начинал вопрошать он себя после бесплодных потуг, но, пристыженный самолюбием, отрекался от этой нехорошей мысли.
И так в мольбах и воззваниях к музам заканчивался очередной день.
***
Утро пятнадцатого этанима 475 года от основания Карт-Хадашта выдалось прохладным и сырым. Бог-солнце Баал-Хаммон заканчивал своё путешествие через подземный океан, чтобы вернуться в океан небесный и вновь подняться над миром. Воздушный свод над Городом быстро светлел, и утреннюю белизну тревожили лишь редкие тёмно-фиолетовые тучи.
Бодастарт чувствовал себя бодрым и взволнованным. Он хорошо выспался сегодня, хотя на улицу выходил без особого желания. У храма огненострелого Решефа его уже поджидали четыре повозки, запряжённые мулами, в одной из которых, нахохлившись, сидел Магон. Рядом с ним сидел высокий и худой Суниатон, явно недовольный вынужденным ожиданием.
– Аве, брат мой, – поздоровался с Магоном Бодастарт. – Аве, мудрый миким Илим («воскреситель божества»), – уделил он внимание жрецу. – Простите, что заставил вас ждать.
– Аве, – сказал Магон. – Не волнуйся, ожидание было недолгим и скрашено интересной беседой.
Суниатон молчаливо кивнул, обделив Бодастарта приветствием. Писарь особо и не настаивал. Пожав плечами, он забрался в повозку, потеплее закутался в плащ и погрузился в размышления.
Караван двинулся. Рабы и слуги зазря не понукали послушных мулов, привычных к дальним переходам. Противно и немелодично заскрипели колёса, зацокали по каменной мостовой копыта.
Взгляд Бодастарта упёрся в лысый затылок старого жреца, отчего тот нервно заёрзал на месте. Согласно правилам обета безбрачия, Суниатон тщательно брил подбородок и голову, используя широкую бронзовую бритву – прикосновение к железу считалось осквернением волос. Жрец носил льняную тунику без пояса, украшенную вышитым орнаментом, и всегда ходил босиком, а потому считался закалённым и устойчивым к болезням. Впрочем, он не так уж часто покидал тёплые покои храма, так что теперь ему приходилось во время ходьбы стоически терпеть холод земли. Хорошего настроения, понятно, это ему не прибавляло.
– Заедем навестить вашу матушку, добрый Магон, – хрипуче сказал он, прекрасно зная, что это может задержать караван. Но ощущение, что он недобрал утреннего тепла просторных залов, было сильнее долга. Хоть на час, но хотелось ощутить уют обжитого жилища.
– Как скажешь, мудрейший, – тихо и, как показалось, растерянно ответил Магон. Бодастарт его понимал. Рано постаревшая мать – постаревшая не от непосильного труда, а от затворничества и поста – всё чаще проявляла странности характера, как бывает с людьми, долго остающимися без общения с миром. Если повезёт, она молча подаст гостям какой-нибудь наспех разогретой снеди и тихо посидит в уголке, пока мужчины утоляют утренний голод. А может быть и иначе – она призовёт сыновей к себе и заведёт старую песню: «Вот уже восемьсот дней нет вашего отца. Чужая земля вобрала его тело. А помните, как бывало когда-то…». И поток воспоминаний, захлёстывая слабый рассудок, вырвется вместе со слезами, что окончательно испортит гостям предвкушение предстоящего праздника.
Но не случилось ни того, ни другого. Магон сделал вид, что ошибся с поворотом, и направил головную повозку к выезду из Города. На удивлённое недовольство жреца он ответил извинениями и сказал, что обязательно навестит старый отчий дом на обратном пути. И это воистину было мудро, подумал Бодастарт.
Путь предстоял не очень долгий: вилла Гискона стояла в пригороде Сикилибры – небольшого посёлка в полутора сотнях стадиев от Карт-Хадашта. Сразу за городской стеной поднялись холмы, на которых раскинулись виноградники и оливковые рощи. Караван проезжал мимо пасек и мельниц, огородов и пастбищ. Цветущий, благословлённый богами край пестрел своими дарами, добытыми трудом сотен тысяч рабочих и рабов. Однажды путь каравану преградило стадо коров. В следующий раз повозки остановились из-за солдат, шествовавших по дороге в Утику.
Ненадолго остановились в Тунете, где находилась вилла Магона. Здесь к каравану присоединилось ещё четыре повозки, на которых сгрудились наёмные рабочие и слуги. Шустрый мальчишка-раб пробежался вдоль колонны, раздавая путникам яблоки из глубокой корзины. Бодастарт поблагодарил юнца и утолил проснувшийся голод.
Постепенно становилось теплее. Баал-Хаммон вознёсся выше небесного океана и занял космический трон, наблюдая за суетой людей и слушая их молитвы. Оставшийся позади Карт-Хадашт тоже постепенно оживал. Люди готовились к празднику сбора урожая. Процессии хористов и музыкантов вели жрецы, приносившие богам дарственные жертвы.
Суниатон мог бы тоже быть среди городских воспевателей мудрости господней, но алчность, тайно проклинаемая и в то же время лелеемая, заставляла ехать к Гискону, чьё богатство было сопоставимо лишь с богатством персидских царей. Обряд обрядом, но и деньги лишними не бывают. И лучше неделю потерпеть в провинции, чем скучать под сводами благодатного храма.
После полудня путники остановились у ручья, развели костры и занялись приготовлением обеда. За можжевеловой рощей слуги обнаружили миндаль, тут же отправленный к общему столу. По другую сторону дороги поднимались могучие дубы с выпуклыми стволами и обширными дуплами. Под ногами то и дело попадались упавшие жёлуди без шляпок и пробковые шляпки без желудей. Одна такая маленькая шляпка стояла на утоптанном грунте, направив в небо короткую ножку и отбрасывая тонкую тень. Крошечные солнечные часы, чудом не погибшие под ногами суетящихся людей.
Бодастарт поднял дубовую шляпку и коснулся кончиком пальца внутренней пустоты, всё ещё хранившей прохладу земли. Выпускать маленькое чудо природы почему-то не хотелось, и писец взял его с собой. Настроение было благодушным.
Пообедав кашей с творогом, мёдом и яйцом, люди запрягли пасущихся мулов в повозки и двинулись дальше. Вскоре путники имели радость наблюдать, как на лугу под одинокой финиковой пальмой кормился могучий и добрый Камеа. Старому слону было уже за семьдесят, и он ещё помнил рождение своего нынешнего хозяина. Толстая серая шкура сморщилась, казалась грубо ошкуренной. В ногах не было прежней силы. Спина низко прогнулась. Но Камеа по-прежнему любил дальние прогулки и с удовольствием ходил из Сикилибры в Карт-Хадашт и обратно. Ему нравилось, что люди здороваются с ним, называют по имени. Вот и сейчас, услышав, как с проезжающих мимо повозок донеслось его имя, он приветливо вскинул хобот и издал негромкий радостный рёв. Его корзинка лежала в траве поодаль.
Наконец, когда уже подходила к концу третья четверть дня, проехав множество маленьких деревень, караван достиг Сикилибры, окружённой обширными пятнами виноградников. Повсеместно стояли двухэтажные большие дома, к стенам которых иногда делались пристройки для слуг, вольноотпущенников и небогатых жителей, приехавших на заработки. Во дворах частенько встречались большие чаны, в которых женщины и дети давили ногами виноград. Кое-где на открытых площадях видны были понукаемые мулы, мерно двигавшиеся по уложенным большим кругом колосьям пшеницы. Зерно под копытами отделялось от стеблей, а ветер сдувал шелуху. Специальные работники собирали размолотые остатки и просеивали через большие сита.
А сразу за городком начинались владения Гискона. Кипарисовые и можжевельниковые рощи чередовались здесь с хлебными нивами и виноградниками, огороды и луга с огородами и ивняком, пасеки и масличные сады с подлеском и фруктовыми садами. И повсюду работали люди.
Повозки остановились у хозяйственных построек. Ближайшее здание походило на вытянутый ангар с двумя воротами. Во внутреннем сумраке можно было разглядеть прессы для выжимания оливкового масла. Обмотанные толстыми канатами кожаные цилиндрические чехлы были накрыты круглыми деревянными крышками, на которые давили брёвна с утяжелителями на конце. Слуги вращали брёвна подобно вёслам. Выливавшееся снизу масло заполняло одну за другой пузатые амфоры. И амфор, стоявших вдоль стен, здесь были десятки, если не сотни. Огромное богатство!
– Давайте разгружаться, – приказал Магон, обернувшись к своим помощникам. Суниатон неловко соскочил с повозки, с достоинством выпрямился, причмокнув старческими губами, и полуобернулся к Бодастарту.
– Бери пергамент и следуй за мной.
– Да исполнится ваша воля, – без особой радости ответил писец, навешивая на себя немногочисленные принадлежности.
Вместе со жрецом они прошли мимо каменных хозяйственных построек, попетляли по тенистой дорожке, бегущей среди сливовой рощи, и вышли к вилле хозяина. Попутно Бодастарт успел сорвать пару слив, оторвавшихся вместе с плотными тёмными листочками, и съел их, выбросив косточки в траву. Жрец этого, кажется, не заметил.
Вилла представляла собой трехэтажное обширное строение с белыми стенами и кричаще-красной черепичной крышей. У входа, подражая эллинским обычаям, стояла небольшая статуя Милькарта, вольготно перекинувшего через плечо львиную шкуру, а другой рукой опираясь на длинную палицу. Мраморный бог улыбался сквозь бороду всем гостям особняка.
Жрец вытянул сухую руку, взялся за бронзовое кольцо на дверях и дважды стукнул. Почти тут же двери распахнулись, и привратник впустил долгожданных гостей под свод жилища. Их попросили разуться, и хоть просьба была обращена к обоим, но формально относилась только к Бодастарту. Наспех сняв башмаки, он поспешил за неторопливо удаляющейся фигурой Суниатона.
Полы дома и некоторые стены были отделаны мозаикой. Кое-где висели расписные ковры и великолепные картины. По углам и в центре комнат стояли статуи, демонстрирующие нагую красоту человеческого тела. Различные вазы ханаанейских, эллинских и тирренских мастеров стояли на надёжных дубовых полках. Большие залы разделяли колоннады, и сверху лился мирный солнечный свет из маленьких незаметных окошек.
Хозяин нашёлся на втором этаже сидящим в кресле перед открытым полукруглым балконом. Помещение было украшено не роскошью, а оружием. На стенах висели мечи, копья и щиты. Стояли на подставках льняные и железные доспехи с рельефным рисунком. На полках блестели шлемы с высокими плюмажами.
Услышав позади себя шаги, Гискон грузно поднялся с кресла и обернулся к гостям. Привратник подобострастно склонился в поклоне и, пятясь, покинул зал.
Хозяину дома было пятьдесят пять, и годы не пощадили его. Он обрёл обременительную тучность, замедляющую движения. На правой щеке, прячась одним концом в бороде, пролегал тонкий шрам – напоминание о едва избегнутой смерти. Старый полководец был по-прежнему силён и могуч, но никогда не кичился этим, предпочитая выглядеть неторопливым и скованным. И постепенно показное стало неотделимо от реального. Порой он спрашивал себя, а сможет ли он вступить в бой, если завтра начнётся война? И уговаривал себя, что сможет. Но это не приносило успокоения.
– Аве, друзья мои. Я рад вас приветствовать, – приятным, немного гудящим голосом обратился Гискон к гостям. – Давно вас жду.
– Аве, великий владыка, – поклонился Суниатон. Бодастарт сделал то же самое. – Я и мой софер готовы к исполнению твоего поручения…
– Да погодите! Отдохните с дороги! – рассмеялся Гискон, похлопав щуплого жреца по плечам. – Очень хорошо, что вы не утратили рвения в пути, но сейчас в доме почти никого! Для кого же устраивать представление?
– Для богов, – не то пошутил, не то серьёзно ответил жрец, но хозяин понял его по-своему и рассмеялся.
– Боги видят каждый наш шаг, им некуда торопиться. Усаживайся, развлеки меня беседой. И ты, софер, тоже садись. Как твоё имя?
– Бодастарт сын Гимилькона, владыка, – ответил писарь, скромно усевшись на краешек кресла.
– Да ты не стесняйся! – сказал ему Гискон. – Будет ещё время привыкнуть, осмотреться, подружиться с кем-нибудь. Здесь много интересных людей.
Он вдруг замолчал, по-новому взглянув на двух посетителей, и с лица его слетели всякие следы эмоций. Только холодная отстранённость, открывшаяся за пронзительным взглядом внимательных глаз. Гости невольно поёжились, отведя глаза и почувствовав вдруг себя неуютно.
Да, этот богатый человек, военачальник, наместник центральных районов республики был отнюдь не так прост, как порой пытался казаться. Ему многое пришлось пережить в жизни, но он редко показывал своё истинное лицо посторонним людям.
Несколько лет назад, когда началась война с Тимолеоном, отец Гискона Ганнон Великий попытался захватить власть в Карт-Хадаште, пригласив всех влиятельнейших лиц Города на свадьбу своей дочери и попытавшись их всех убить. Но из этой затеи ничего не вышло. Тогда Ганнон уехал в своё загородное имение и вооружил двадцать тысяч рабов, вознамерившись поднять восстание по всей Ливии, но эта попытка была быстро и жестоко пресечена. Ганнон был приглашён ко двору царя мавров, где гостил и царёк афров, якобы для переговоров о союзе. Но прямо во время беседы с царями, Ганнон был схвачен солдатами и под надзором перевезён в Карт-Хадашт, где ему выкололи глаза, сломали руки и ноги и убили на глазах у народа. Мёртвое тело полководца было распято на главной площади Города. Многие богатства разграблены. Вся родня, что была в Ливии, убита. Когда сыновья Ганнона, Гимилькон и Гискон, вернулись из Сикелии, их тут же обвинили в стремлении к царской власти. Гимилькон был убит, а Гискон бежал, отправившись в изгнание. И только поражение от Тимолеона на реке Кримис внушило жителям Карт-Хадашта такой ужас, что они слёзно начали умолять Гискона вернуться и возглавить армию.
Натерпевшийся горя и унижений, полководец услышал просьбы народа и вернулся в родной город. Тех, кто был причастен к смерти его отца и остальной семьи, бросили Гискону связанными, чтобы тот наказал их по своему усмотрению. В присутствии народа Гискон приказал им лечь на животы и легонько трижды наступил каждому на шею, объявив, что это является достаточным наказанием. Его слова, приведшие народ в восторг, долго ещё ходили по городу: «Я не воздам злом на зло, но добром на зло». И далее начался знаменитый и славный поход, который хоть и не закончился окончательной победой – Тимолеона так никто и не смог победить, – но, разгромив несколько армий эллинов, Гискону удалость склонить их к миру на условиях статус-кво.
И вот теперь он, богатый и уважаемый, проживал на своей вилле вдали от большой политики и подковёрных интриг. И был этому весьма рад. Хотя ко всяким гостям относился с подозрением, пусть и не показывал этого внешне.
– Я надеюсь, мои гости не откажутся разделить со мной скромную трапезу? – заговорил, наконец, полководец, вновь принимая благодушный вид. И, не успев даже выслушать ответ, тут же направился в соседний зал. – Вот и прекрасно! Идёмте, идёмте, друзья! Вас ждёт незабываемый сюрприз! Уверен, такого вы ещё не пробовали!..
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 797
Замечания : 0%
***
Бодастарт постепенно приходил в себя. Когда караван только шёл в Сикилибру, он погрузился в праздные раздумья и отстранился от реальности, наблюдая за собственными действиями со стороны, как во сне. Роскошные покои виллы Гискона проплывали перед сознанием ярким хороводом, ничем не цепляя внимание. Но стоило только войти в зал, где отдыхал хозяин дома, как тут же пришло понимание, что обратного пути нет. Он оказался в доме одного из величайших людей своей эпохи. Человека сильного, властного, могущественного, способного изменить судьбу любого, на кого укажет его перст.
И от внимательного взгляда полководца молодого писца едва не бросило в дрожь. Кто знает, что у всемогущего владыки на уме? От его прихоти не спасут и боги, захоти они вмешаться. А прихоти, в этом Бодастарт был уверен, не заставят себя ждать.
И вот Гискон уже тянет своих гостей куда-то в недра своего обширного жилища. Куда он ведёт их? Что их там ждёт? Что увидят они в закромах дома человека, испытавшего ужас едва избегнутой гибели, позорное и опустошающее изгнание, очерняющее душу, и триумфальное возвращение, принесшее безграничную власть?
Они спустились на первый этаж, прошли через просторный внутренний двор, окружённый колоннадой, и оказались в дальнем крыле здания.
И в итоге…
Ярко освещённый зал, наполненный запахами яств и звуками голосов. На низких постеленных яркими покрывалами ложах лежали богатые гости, съехавшиеся со всей республики отметить старинный праздник в доме богатейшего жителя Средиземноморья. Ложа образовывали П-образные фигуры, оставляя пространство в центре для треногих столиков с яствами и проход для слуг, менявших блюда. Всего таких недорисованных прямоугольников было двенадцать, и только один был свободен от гостей.
Как только в зале появился Гискон, разговоры смолкли, остановились слуги, даже свет ламп, казалось, замерцал под невидимыми порывами несуществующего ветра. Властелин осмотрел зал. Его взгляд ни на ком не задержался, прошёлся поверхностно, но каждый почувствовал себя немного смущённым – словно влажной тряпкой протёрли пыль. О чём думал в этот момент Гискон, глядя на лица тех, кто, вполне вероятно, участвовал в расправе над его семьёй? Они любят деньги. Любят силу. Любят прикасаться к чужой власти. Но и от них иногда бывает польза.
– Аве, друзья! Простите, что не уделил каждому внимания, на которое всякий из вас рассчитывал. – Гискон говорил негромко, но его слышал каждый. – У нас впереди ещё целая неделя, так что, думаю, никто не уйдёт обделённым. А сейчас ешьте, наслаждайтесь праздником! Сегодня у нас тирренская кухня! Недаром эллины считают тирренцев чревоугодниками – их блюда поистине стоят всех мыслимых удовольствий!
Он сделал повелительный взгляд рукой, велев продолжать прерванное застолье, и направился к пустующим ложам. Оба его спутника покрылись испариной от одной только мысли, что они – именно они, не кто-нибудь! – удостоились чести пировать в компании Гискона.
Первым на своё ложе возлёг хозяин. Справа от него разместился Суниатон. Бодастарт, как и подобает человеку его статуса, лёг последним и справа от Суниатона, замкнув линию. Письменные принадлежности он сложил у изголовья.
Писарь огляделся. Прямо перед ним стоял небольшой столик из тёмного дерева, на котором стояли чаши с вином и водой, а рядом лежал мягкий хлеб, который предстояло обмакивать в вине.
Не все ложа в зале были одного размера. На некоторых больших располагались по двое или даже по трое человек, и в центре соединённых лежанок стояли большие общие столы. Музыканты в центре зала играли на флейтах, свирелях и лирах. Обнажённые слуги с прекрасными стройными телами подавали еду и подливали вина. Некоторые гости приехали с гетерами, и теперь наслаждались беседами о прекрасном. Жарко горели расставленные очаги, временами подкармливаемые сухими поленцами.
Лица гостей тоже показались интересными. Тут были и ханаанеи, и эллины, и тирренцы, и романцы, и кельты, и кампанцы, и ливийцы, и мавры, и нумидийцы. Даже был один эфиоп, неподвижно восседавший на своём ложе, игнорируя угощения и весёлые оклики соседей.
Тёплый пол зала украшали мозаичные рисунки огромных лучистых звёзд. По стене расстелено прекрасное полотно работы известного художника, изображающее гавань, прибрежные кварталы Карт-Хадашта и одинокий огонёк маяка над вечерним морем. Над порталом входа традиционно выведен осеняющий знак луноликой Тиннит.
Покрывало, на котором сидел Бодастарт, было украшено рисунком цветущего сада с небольшим озером, вокруг которого гуляли вразвалочку утки.
Принесли несколько мясных блюд. Гордо возвысилась над столом тяжёлая фаза с фруктами. Приблизились музыканты, игравшие что-то мелодичное, но не вакхическое, а вполне даже приятное, содержащее гармонию и дрёму.
Юный виночерпий, у которого из одежды была лишь лента в волосах, наполнил кубок Гискона и, потупив взор и пряча красные щёки, отступил от властелина.
– Не слишком ли это? – говорил между тем Суниатон, и Бодастарт, наконец, сосредоточился на своих обязанностях – слушать и запоминать, чтобы потом записать. Жрец продолжал: – В праздник сбора урожая люди должны есть очистительную пищу и поститься.
– Не волнуйся, – успокоил его Гискон. – Сегодня первый день. Всё ещё наверстаем. Сегодня мои люди работали в полсилы и сделали не так, чтобы очень уж мало, но недостаточно. Пусть входят в дело постепенно. Полдня работы, отдых, обильная пища. Да и гостей хорошо бы угостить – многие по два месяца добирались сюда.
– Не все из них ханаанеи. Пожалуй, им простительно такое ястволюбство.
– И ты, и ты ешь! – рассмеялся Гискон. – Нас ждёт большая работа, но от большого труда не будет прока, если не умилостивить богов. Поэтому – угощайся.
Перечить и отказываться жрец не посмел. Хозяин тем временем повернул голову и обратился к Бодастарту.
– Скажи мне, достойный мастер, перенял ли ты своё искусство от отца или же им тебя наделили боги?
– Я учился в храме Милькарта, – подумав, ответил писец. – Мой отец был воином и командовал сотней.
– Вот как? – оживился Гискон. – А почему командовал? Его звезда погасла для этого мира?
– Он погиб, – кивнул Бодастарт. – Он пал на берегах реки Кримис два года назад.
– Кримис, – задумчиво повторил Гискон. Он прекрасно знал подробности поражения воинства Карт-Хадашта. Десять тысяч пало. Пятнадцать тысяч попали в плен. Из тридцати тысяч раненых больше половины умерло в последующие несколько дней. Эллины могли гордиться своим успехом. Но и для Гискона это поражение открыло путь на Родину, оцепеневшую от ужаса. Ханаанеи призывали полководца, чтобы он спас их от гибельного несчастья. И он спас их. Гискон ненадолго обрёл хмурость, не глядя на собеседников. – Кримис – проклятье и боль для Карт-Хадашта. Сами боги помогали эллинам. Но наши соотечественники сражались достойно и погибли с оружием в руках. Выпьем, Бодастарт. Помянем память павших. За твоего отца.
Гискон первым осушил свой кубок и остановил взглядом придвинувшегося было виночерпия. Бодастарт немного помедлил и, прежде чем глотнуть напиток радости, тихо сказал:
– За твоего отца, Гискон. За Ганнона Великого, победителя Дионисия Старшего.
И осушая кубок, он услышал, как судорожно выдохнул Суниатон, уже посчитавший своего непутёвого помощника покойником. Бодастарт закрыл глаза, допил вино и выпрямился, наслаждаясь приятным послевкусием. Он был рад своей выходке, так как видел в своём поступке душу. Отец вряд ли бы обрадовался, если бы его сын лебезил перед власть имущими.
– Ты либо храбрец, либо дурак, – медленно проговорил Гискон, и писец открыл глаза. – Хотя порой это две стороны одного шекеля. – Он тоже выпрямился, посмотрев на Бодастарта как на равного, отчего тому сразу же сделалось не по себе. – Наши отцы были воинами. Они достойны славы. Мне нравится твоя преданность славе нашего Отечества и людям, боровшихся за эту славу. Возьми.
Он снял с пальца толстое золотое кольцо и через слугу передал собеседнику.
– Мой скромный дар одержимости юности, – улыбнулся хозяин.
– Благодарю, господин – промямлил растерявшийся писарь, попытавшись примерить подарок и обнаружив, что кольцо великовато для всех пальцев.
– Прекрасное вино и отличное угощение! – подал голос Суниатон, решив перевести внимание хозяина на себя. – Всё организовано блестяще. И дом твой полон благ, и слуги ловки и послушны.
Гискон повернулся к жрецу.
– Ты ещё не видел представлений, что я подготовил для церемонии! – интригующе заявил он. – А послушание… Скажи человеку быть серьёзным, и он рассмеётся. Всё постигается через мудрость и доброту. – Он опустил ноги с ложа и медленно поднялся, по-солдатски выпрямив спину. – А сейчас, друзья мои, самое время начать собирать людей для первой церемонии! Когда придёт привратник, поднимай гостей, Суниатон, и веди во двор. Праздник только начинается!
И, сопровождаемый взглядами всех собравшихся, владыка неторопливо вышел из зала.
***
В обширном внутреннем дворе собрались толпы гостей и рабочих. В дальнем от выхода конце высился каменный алтарь, перед которым в молитвенной позе застыл Суниатон. Временами он вскидывал руку и начинал громко возносить молитвы богам, выпрашивая добрый урожай.
Уже стемнело, и небо засеяли звёзды. Выглянул из-за зыбкого облака серп милосердной Тиннит. Огни факелов и масляных ламп осветили двор. Слуги попросили людей расступиться, и в центре началось представление. Под помпезную и грозную музыку выплыли девушки в лёгких полупрозрачных голубых накидках, кружась и развевая полы своих одеяний.
– Хаос, живущий в пучине океана, правил безлюдной вселенной! – громко прокомментировал танец девушек Суниатон. Стоявший неподалёку Бодастарт перенёс его слова на пергамент.
Внезапно девушки расступились, музыка грянула, и в середину величественно вышел человек в маске старика. Актёр изображал бога Эла, вступившего в борьбу с хаосом. Девушки закружились вокруг него, накрывая дрожащими тканями, попытались опутать, притянуть к земле, но бог стоял как скала. Он взмахнул зажатым в руке коротким копьём, и хаос смирился, бессильно опав под восхищённые переливы лир.
Публика зарукоплескала. Несколько сильных рабов вывели во двор быка, заранее вымытого, вычищенного, увешанного гирляндами и раскрашенного ритуальными знаками. Священного зверя провели мимо «Эла» и подвели к алтарю. Зверь был доверчив и вял: за час до представления его напоили успокоительным зельем.
Вынесли и другие подношения богу. Суниатон громко прочёл благодарственную молитву Элу и умелым движением пустил животному кровь, почти безболезненно проткнув шею тонким длинным кинжалом. Бык всхлипнул, покачнулся, вращая мутными глазами, и опустился на передние колени.
– Прими, о, Эл, эту плоть и кровь и воздай нам за верность!
– Прими! – вторила жрецу толпа.
Испустившему дух животному отрезали голову и положили её на алтарь. Нижнюю часть шеи ритуально сожгли в очаге, а остальную тушу вывезли на тележке со двора: её планировали съесть за вторым ужином, где, как и настаивал Суниатон, будут вкушать только очищенную пищу.
Представление продолжилось. Появилась прекрасная дева с коротким боевым луком. Её сопровождали служанки.
– Астарта, благослови нас! – воспел жрец, и несколько голосов подхватили его молитву.
«Астарта» гуляла, о чём-то переговариваясь со своими спутницами, когда вдруг увидела прекрасного юношу. Отбросив оружие, он протянула к нему руки, но тот сделал решительный жест, означавший отказ.
Бодастарт, искоса поглядывая на происходящее поверх уложенного на тонкий деревянный планшет пергамента, вспомнил легенду об Астарте и юном Эшмуне. Богиня, охваченная страстью, захотела соединиться с юношей, но тот отверг её любовь и бросился бежать. Астарта не приняла отказа и бросилась следом. Тогда, видя, что ему не скрыться, Эшмун оскопил себя и умер от потери крови. Богиня, опомнившись, усмирила свою страсть, оживила Эшмуна и сделала его бессмертным. С тех пор бог Эшмун отдавал целительную силу оживления всей природе, одаривая людей урожаем.
Актёр, игравший роль Эшмуна, конечно, лишать себя детородного органа не стал. Был лишь секущий жест кинжалом. Выплеск алой ткани, символизировавшей пролитую кровь. Падение. Астарта склонилась над телом, вытянула руки и влила в тело любимого живительную силу.
Некоторым гостям не очень понравилась эта часть представления. Слуги уже несли подношения Астарте и Эшмуну. Помимо первого собранного урожая в жертву также собирались принести двух белых барашков.
Чтобы гости не томились, рабы разносили вино и раздавали сладкие булки. Старательно пели хористы. Без всякой фальши играли свирели, лиры, флейты, тамбурины, цимбалы, цитры. Актёры, изображавшие богов, идеально вживались в роли.
Всё самое лучшее, хозяин не поскупился, устраивая праздничные представления.
Принесли жертву грозному Решефу. Не обошли вниманием могучего Милькарта. Вспомнили даже маленького и весёлого бога виноделия Шадрапу, которого играл не такой уж и маленький, но подвижный и весёлый актёр в улыбающейся терракотовой маске. Он прыгал и скакал, отпуская весёлые шутки в сторону гостей, отчего те становились как бы участниками представления. А затем начал дарить гостям чистое недавно приготовленное вино.
Закончилась очередная молитва, и в центр вышли господин Баал-Хаммон и его украшение Тиннит. Они закружились в солнцетворящем танце, одетые в усыпанные серебристыми блёстками одежды. Кое-кто из гостей даже начал пританцовывать – настолько лиричной и душевной стала музыка.
Но резкий гром прервал танец, и перед божественной парой появилась тёмная и жуткая фигура в чёрном плаще. Это Мот, бог-смерть, дыхание хаоса, протягивающий холодные костлявые пальцы в сторону озарённого солнечным светом мира. На закрашенном чёрной краской лице выделялись белки немигающих глаз. Позади него встали воины в масках, играющие существ Прожорливых и Разрушающих. Снова закружились девы в жёлтых накидках, изображая движение песков смертоносной пустыни – обиталища Мота. А за спиной божественной пары встало другое воинство – это звёзды, все в позолоченных доспехах.
Публика заметно оживилась, предвкушая боевую постановку, и их ожидания оправдались. Битва получилась эпичной, войско Баала сокрушило демонов пустыни и заставило Мота бежать восвояси. «Павшие» демоны ещё немного полежали, а затем, укрытые танцующими девушками, освободили двор для очередного жертвоприношения. Как и предыдущие боги, Тиннит и Баал-Хаммон получили по барашку.
Бодастарт услышал рядом разговор двух эллинов. Он хорошо знал их язык, постигнутый в своё время под сводами храма Милькарта.
– Интересно, – рассуждал один в типично эллинской манере, – много ли барашков увидят завтрашний рассвет?
– Думаю, наш гостеприимный хозяин не заметит убытка, – усмехнулся второй.
– Зато боги заметят явный прибыток в своих небесных стадах!
– Хотел бы я знать, много ли богов сегодня вспомнит жрец?
– Не знаю. Но представление ещё отнюдь не закончено. И после игр нас ждут увеселения в объятьях жриц Астарты, – было сказано в предвкушении прекрасного.
– Именно их я и жду, друг мой, – улыбнулся второй собеседник.
Писец занёс на пергамент перечень даров и снова посмотрел на творящееся в центре двора действо. А там Дагон, бог-покровитель урожая и рыбалки, неспешно шёл над песками, широким взмахом руки рассеивая зерно, от которого «пустыня» начала покрываться зеленью.
Вдруг Бодастарт ощутил чьё-то внимание. Он повернул голову и увидел рядом актёра, игравшего Шадрапу. Бог виноделия смотрел сквозь прорези в улыбающейся маске через плечо софера, внимательно изучая сделанные им надписи.
– У тебя красивый почерк, – сказал Шадрапа вроде и уважительно, а вроде и насмешливо. Он был выше Бодастарта, и от присутствия его тёмной одетой в фиолетовый плащ фигуры софер чувствовал себя неуютно.
– Жрецы Милькарта посчитали моё мастерство безупречным. Но и похвалой дарящего радость бога я вполне удовлетворён, – произнёс Бодастарт, почувствовав, что оставлять собеседника без ответа будет неправильно.
– Вот как? – усмехнулся Шадрапа. – Вижу, ты умнее, чем большинство из здесь собравшихся. Язык у тебя подвешен как надо. И дело своё знаешь. Но спорим, что я смогу и не хуже?
Писарь молчал, не зная, что на это можно сказать. Похоже, это какой-то розыгрыш.
– Пусть каждый занимается своим делом… – начал он, но Шадрапа его перебил.
– Не веришь? Дай-ка! – Он выхватил кисточку из рук софера, окунул в приделанную к планшету чернильницу и аккуратно вывел на пергаменте:
«Господину Дагону от Гискона и народа Карт-Хадашта через миким Илим Суниатона подношение первого урожая…»
Бодастарт поразился изящности букв и идеальной ровности строк.
– Кто научил тебя искусству письма, весёлый бог? – удивлённо спросил он.
– Жизнь научила, – изменившимся голосом ответил Шадрапа и приподнял маску. Бодастарт чуть не выронил планшет: бога виноделия изображал сам Гискон! Хозяин снова опустил маску, взял из ослабевших рук писца планшет и тихо сказал: – Я вижу, ты устал. Прогуляйся, а я займу твоё место. И не волнуйся, я всё сделаю, как и положено. И замолвлю слово перед Суниатоном.
– Но… Я…
– Иди, иди.
И Бодастарт покинул своё место, удивлённый и растерянный. А ведь знал же, что будут причуды. Кто их поймёт, богатых и влиятельных? Он отошёл в сторону, досмотрел выступление «Дагона» и бросил взгляд на Суниатона. Но жрец был полностью поглощён своей работой и не заметил исчезновения ассистента.
У Бодастарта возникло чувство, что его словно рыбу выдернули из реки. Он столько лет работал софером, что просто не знал другого занятия и даже досуг посвящал этому делу. Теперь же…
Выхваченный из потока, до того несомый течением Бодастарт просто не знал, что ему делать. Ему вдруг открылось, что мир огромен, а он мал и бесполезен вне своего места. Странная свобода решений пугала и будоражила одновременно.
Мысли постепенно начали обретать стройность. Ведь не вечно же будет Гискон играть чужую роль? Значит, впереди только ночь. Целая ночь, и можно делать всё, что вздумается. Но чем бы заняться?
В поисках дела Бодастарт вышел из дома и направился бродить по фруктовым садам и лознякам. Здесь тоже были люди, и довольно много. Они отмечали праздник по-своему, без кровавых жертв и помпезных представлений. Их подношения богам плодородия отличались скромностью. Домашние алтари уставлялись чашами с виноградом и хлебом. На камень лилось вино. Громко читались молитвы.
Между деревьев петляли мощёные дорожки, временами вливавшиеся в круглые площадки со скамейками и фонтанами. В темноте кто-то предавался молитвам, кто-то отдавался любви. Издалека слышался задорный смех. Одиноко заревел где-то за парком вернувшийся из Города Камеа, удивлённый, что его никто не встречает.
Бодастарт продолжал блуждать, пока не набрёл на площадку, сперва показавшуюся пустой. Но, обойдя чашу фонтана, писец понял, что он тут не один.
На самом краешке чаши сидела юная дева в лёгкой белой тунике до колен. Её кожа была чуть светлее, чем у жительниц Карт-Хадашта, и лицо не такое округлое. Каштановые волосы. Тонкие штрихи бровей. Карие большие глаза невидяще смотрели сквозь пространство. Одна рука опущена в воду, и тонкие красивые пальцы легонько двигались, ощущая текучую прохладу. На босых ногах блеснули золотые браслеты.
Света было мало, и шёл он в основном от недалёкой виллы, невидимой из-за лозняка. Девушка почувствовала на себе взгляд и обернулась к Бодастарту.
– Кто здесь? – спросила она громко и требовательно. Писарь приблизился.
– Не бойся, – сказал он. – Я не хотел тревожить тебя.
Лицо девушки поскучнело. Она быстро потеряла интерес к незнакомцу.
– Тогда иди и веселись с остальными.
– Мне претят забавы в этот праздник. Я шёл без цели. И нашёл тебя.
Она какое-то время обдумывала его слова. Потом почти ласково спросила:
– Какова твоя профессия, незнакомец?
– Я софер.
– Это чувствуется, – покачала она головой. – И почему ты не занят своим делом?
– Так вышло, что сегодня я остался без дела.
– Значит, – заключила она, – ты никто. Как и я.
Бодастарт ощутил странную дрожь от смеси любопытства и непонимания.
– Каково же твоё умение? – настал его черёд спрашивать.
– Имматаштарт («служанка Астарты»), – тихо ответила она. При этом она украдкой посмотрела на собеседника, оценивая его реакцию. Оттолкнёт ли его или заинтересует её профессия? Писец же вспомнил разговор двух эллинов и решил, что перед ним одна из тех жриц Астарты, кто должна участвовать в священных оргиях на открытых полях, передавая природе дар плодородия.
– И почему же ты не с другими жрицами?
– Мне претят забавы в этот праздник, – ответила жрица словами Бодастарта и мило улыбнулась. – Я появляюсь и исчезаю когда захочу.
– Как зовут тебя?
– Элика.
– А меня Бодастарт.
Улыбка девушки стала искренней. Она почувствовала искреннюю симпатию к молодому соферу, да и он, кажется, не остался безразличным.
– А раб Астарты выполнит для меня одно желание?
– Если только оно будет исходить от души, – улыбнулся софер, верно поняв намёк.
Девушка поднялась и прильнула к мужчине, обвив его шею руками. Их губы встретились в осторожном поцелуе. Бодастарт обнял её за талию и нежно провёл рукой по спине. Волна возбуждения начала расти в нём, захлёстывая всё его естество. Он не знал, что кроется за тем доверием, которым он вдруг преисполнился к своей новой знакомой. Да и она, похоже, боролась с угасающим сомнением. Только странный огонёк чего-то нового, открывающегося, дарящего надежду появился в глубине их одиноких душ.
– Надеюсь, ты не оскопишь себя, как Эшмун перед ликом Её? – шутливо прошептала Элика.
– Нет, – прошептал он, снова соединяясь с ней поцелуем.
И Астарта одарила его любовью.
***
Они проспали под сенью благоухающего лозняка не больше трёх часов, но чувствовали себя бодрыми и полными энергии. Баал-Хаммон уже вытянул огненные руки из глубин подземного океана, уцепившись за твердь, и начал неумолимый подъём к космическому трону, прорываясь сквозь принесённый духами ночи холод. В воздухе стояла влага, и двое влюблённых словно бы плыли, неторопливо покидая приютивший их сад. Арочный портал был оплетён стеблями винограда, звёздочки-листья которого покрыли капельки росы.
Элика протянула руку и сорвала две тёмно-фиолетовые ягоды, покрытые мутноватым восковым налётом. Надкусила одну и втянула сладкий пьянящий сок. Вторую ягоду, плотную и холодную, она вложила в рот необычно послушного Бодастарта, ещё находившегося под впечатлением сказочной ночи.
Софер открыл для себя неожиданную истину. Оказывается, ему была свойственна телесная чувственность, граничащая с осязанием нематериального естества. Он словно бы находился внутри большого кожаного пузыря, помещённого в теплый речной поток. Ладони касались прозрачных стенок. По пальцам проходила щекотная и приятная дрожь. Тепло передавалось по рукам остальному телу, достигая сердца.
Такие сравнения приходили ему в голову, когда он пытался осознать обретённое знание. Ещё никогда он не чувствовал столь явно женское тело, не понимал каждого движения, не стремился продолжить любое начинание. Многое ему приходилось читать о единении тел и душ, но до этой ночи он считал это выдумкой, не имеющей ничего общего с реальностью. Тем сильнее был шок от познания великой и прекрасной тайны.
Божественный, святой и сказочный огонь любви разгорался в душе, и не важно, что он ничего не знал о своей возлюбленной. Лишь её имя. На самом деле он мог бы рассказать о ней то, чего не знала даже она сама. Он видел её радость, её счастье, сомнения, любопытство, решительность, нежность. Видел неподдельные чувства, ставшие для неё самой откровением.
Это стоило дороже, чем ласки всех жриц любви храма Астарты.
Сходные чувства испытывала и девушка, потерянно блуждавшая в поисках настоящего чувства, и обретшая истину в объятьях первого встреченного мужчины, не побоявшегося открыть перед нею душу. Это было странно, но в то же время необъяснимо приятно, будто сама судьба подтолкнула их в объятья друг к другу. Сколько было раньше лживых, похотливых, уродливых не столько телом, сколько душой людей. Сколько было разочарования, обиды, отвращения, что казалось немыслимым найти в океане греха настоящего, искреннего, принципиального и одухотворённого человека.
И тут…
Нет, так не бывает, это сон, нереальность, фантазия. Верить ли?.. Энигма, сказка, мистерия. Бывает ли так?..
Но вот же он, рядом, идёт, улыбаясь и, видимо, вспоминает прошедшую ночь. Настолько полную ощущений ночь, что простое объятие кажется естественным и даже обязательным движением, противиться которому не только неправильно, но и преступно. И пусть говорят, что нельзя любить того, кого не знаешь. Нет, есть что-то ещё помимо прожитых жизней, что связывает сердца прочной нитью.
Боги открыли эту истину двум одиноким сердцам.
Бодастарт и Элика за руку вышли из сада и оказались перед фасадом виллы. Было удивительно тихо и безлюдно. Наверное, все ещё спали после красочного праздника и ночного пира.
– Не будем их беспокоить, – решил Бодастарт, и девушка согласно кивнула. Заходить в душные залы, в которых царила нагота и смешанные ароматы выдохшегося вина, увядшей за ночь еды и взмокших от духоты тел, не было никакого желания.
С другой стороны хотелось есть. Да и чем заняться дальше влюблённые решительно не представляли.
Положение спас Гискон, появившийся верхом на Камеа откуда-то со стороны дороги.
«Интересно, он вообще спал?» – подумал писец, рассматривая приближающегося полководца. Слон под седоком ступал аккуратно и неторопливо, но земля всё равно принимала его шаги словно студень, вибрируя на грани осязания.
– Ранние пташки, – улыбнулся хозяин и махнул парочке рукой. – Проголодались, небось?
– Немного, – смутившись, признался Бодастарт. Элика прильнула к его руке и коротко кивнула, соглашаясь.
– А не хотите ли проехаться со мной на реку? Это здесь недалеко, хорошее место. Там и утолите голод. Что скажете?
Влюблённые переглянулись, – вариант казался почти идеальным, – и радостно кивнули.
– Прекрасно! – сказал не ожидавший иного ответа Гискон. – Камеа, прокатим наших друзей? Помоги им.
Слон послушно припал на колени, а затем и вовсе лёг на живот, приглашающе повернув голову и посмотрев на людей доброжелательными глазами. Бодастарт помог подруге подняться на спину животного, затем залез сам и устроился позади девушки, обняв её для надёжности. Гискон опустился к шее любимца и что-то тихо ему сказал. Камеа качнул высоким куполом макушки и без усилий поднялся на ноги. Бодастарту показалось, что под ковровой накидкой, покрывавшей спину животного, заходили каменные буруны. Седоков ощутимо качнуло, резко отстранившаяся земля показалась вдруг далёкой, хотя до того слон не казался таким уж высоким. Элика вздрогнула, и Бодастарт крепче сжал её в объятьях.
– Не бойтесь, наш путь будет недолгим! – обернулся хитро улыбающийся Гискон. Он ласково погладил слона по голове и вежливо попросил его идти к реке. Камеа послушно двинулся по выбранному хозяином маршруту.
К удивлению Бодастарта, Гискон даже не пытался направлять слона, словно тот всегда выбирал идеальную дорогу к цели. Хозяин и зверь прекрасно понимали друг друга, связанные десятилетиями дружбы. Это было и умилительно, и странно, ведь не так уж часто можно было видеть столь преданного и хорошо обученного слона.
Мимо проплыли хозяйственные постройки и жилые домики Сикилибры, уступив место ровным прямоугольникам посевных полей. Этим полям ещё только предстояло наполниться людьми, трудящимися и весёлыми. Предстояло проделать бесконечно большую работу, не забыв при этом о богах и душе.
За холмами, ограждавшими хозяйственные угодья с севера, открылась пологая покрытая зеленью равнина, спускавшаяся к реке с удивительно синей водой. Река была медлительной и сравнительно широкой – не меньше ста-ста двадцати локтей. При этом довольно мелководной. Она носила имя Баград и брала начало в далёких нумидийских землях.
Побережье усеяли кустарники и лиственные деревья, и по-прежнему не было видно никого из людей. Камеа приблизился к кромке воды, остановился и приник к земле, позволяя людям покинуть его спину. Гискон снял с него тёплое покрывало и добродушно похлопал по боку.
– Иди, искупайся, друг.
Уговаривать слона не пришлось. Он любил воду и с радостью ринулся вперёд, с брызгами и плеском добравшись до середины реки, где остались видны только его голова и спина. Камеа радостно поливал себя прохладной водой из хобота. За ним от берега тянулась полоса поднятой со дна мути.
– Тут есть недалеко хижина пастуха. Уверен, у него найдётся что-нибудь съестное для нас, – обернулся полководец к своим спутникам. – Я быстро вернусь, а вы пока развлекайтесь.
И он медленно побрёл вдоль берега, скоро скрывшись за ближайшей чащей. Влюблённые проводили его взглядами, затем переглянулись и, быстро освободившись от одежд, кинулись в реку.
Вода оказалась холодной, но молодых людей это не смутило. Наоборот, только раззадорило. Элика, по-девичьи взвизгнув, нырнула с головой и поплыла, умело перебирая руками. Бодастарт поспешил за ней, но оказалось, что он не слишком ловкий пловец.
Дно Баграда, плотное у берега, ближе к середине становилось зыбким. Отплыв на полсотни локтей, Бодастарт остановился и выпрямился. Вода достигала ему до груди. Элика весело резвилась, то приближаясь к застывшему мужчине, то в последний момент ныряя в сторону. Ему хотелось прикоснуться к ней, обнять и притянуть к себе, но каждый раз она ускользала, дразня его и маня. Наконец, она устала, и Бодастарт решительным рывком настиг девушку, исполнив своё желание.
Они засмеялись, глядя друг другу в глаза, счастливые и беззаботные. Желание стало овладевать обоими, но они немного смущались слона, который с любопытством наблюдал за их ласками. Так ни на что и не решившись, люди перебрались поближе в берегу. Бодастарт улёгся на мелководье, а Элика искала на дне красивые камушки.
Мужчина залюбовался её обнажённым, светящимся от влаги телом, округлыми плечами, стройной талией, поднимающейся и опускающейся в свободном дыхании грудью, изящной шеей, красивым и милым лицом. Сколько же ей лет? Наверное, не больше двадцати.
Закончив поиски, Элика прилегла рядом с Бодастартом, продемонстрировав собранную коллекцию из пяти пятнистых камней округлой формы.
Волны ласкали их тела. Солнце поднималось всё выше, одаряя мир теплом.
– Ты необычная, – сказал писец, начиная разговор. – Кем были твои предки?
Элика задумчиво посмотрела на его лицо, понимая, на что он намекает. Она не похожа на обычных ханаанейских девушек – слишком светлая кожа и более чёткий овал лица.
– Среди моих предков были эллины, – ответила она после короткого раздумья. – Моя прабабушка жила в Мотии, когда на город напала армия Дионисия. Мотия стояла на острове. С сушей её соединял длинный мост, который был разрушен самими жителями. Но Дионисий построил мол и по нему подвёл к стенам башни. А дальше эллины ворвались в город и стали убивать, грабить и насиловать. – Элика на мгновенье прервалась, её голос стал едва различимым. – И от одного из тех солдат родилась моя бабушка. Мотия была разрушена, а уцелевших жителей переселили в новый город, строившийся в Сикелии недалеко от Мотии. Город назвали Лилибей. Там родились мои родители. Потом они переехали в Карт-Хадашт.
– Сколько тебе лет?
– Восемнадцать. А тебе?
– Мне уже тридцать, – сказал Бодастарт. Он нежно провёл ладонью по её щеке. – Прости, если заставил тебя говорить о неприятных для тебя вещах.
– Ничего, – не обиделась Элика. – Расскажи мне о своей семье.
– Да особо рассказывать нечего, – замялся писец. – Мой род всегда жил в Карт-Хадаште. Прадед был мореплавателем, привозил из дальних стран удивительные вещи. Его сын, мой дед, был художником. Писал картины и укладывал мозаики. Он продал корабль своего отца и купил дом в Керкуане. Сейчас там живёт моя сестра с мужем. Мой отец пошёл стезёй военного. Он не мог позволить себе амуницию всадника, поэтому стал гоплитом. Довольно быстро он дослужился до командира десятка, а затем и до командира сотни. Мне и моему брату он передал накопленное за годы состояние и наказал, чтобы мы не шли по его стопам. Моего брата, Магона, он выгодно женил на хорошей женщине, и согласно обычаю Магон переехал жить к семье жены. Тесть Магона уже стар, и он очень уважает своего зятя. Он передал ему в управление свою виллу в Тунете. А меня женить отец не успел. Погиб на войне.
– Извини, – виновато шепнула Элика.
– Нет, я горжусь своим отцом. Он погиб в бою с оружием в руках, придя на помощь своим товарищам. Это случилось два года назад на реке Кримис в Сикелии. Полководец эллинов Тимолеон атаковал нашу армию, разделённую переправой. Он смял наши ряды, его воины сталкивали наших солдат в воду, топили и убивали. Мой отец первым пришёл на помощь. Он поднял свою сотню, переправился на другой берег и отбросил врага, укрепил линию, организовал контрнаступление. За ним подтянулись и другие сотни и тысячи. Но тут какой-то гоплит ударил копьём моего отца в шею, и тот мгновенно погиб. Это рассказали уцелевшие воины из той сотни, которой командовал отец. Немного их осталось…
– Как же мы могли проиграть? – недоумённо спросила девушка.
– Сами боги захотели, чтобы Тимолеон остался непобедимым, – послышался вдруг за их спинами голос Гискона. Влюблённые обернулись, застигнутые врасплох. Полководец сидел на покрывале и смотрел куда-то вдаль, не замечая обращённых на него взглядов. У его ног лежала небольшая корзина, накрытая циновкой. – Я не видел этого, но наслышан. Когда наша армия большей частью переправилась на восточный берег Кримиса, Тимолеон отступил на обширный холм и занял оборону. Тут же сгустились тучи, загудел ураган, кущи небесные провалились водопадом. Запылали молнии. Осыпался град. Наши воины поднимались на склон, им в лицо бил ветер с градом, под ногами расползалась земля. Те, кто упал, уже не мог подняться под тяжестью железного доспеха. Эллины стояли зыбкой линией, но у нашего воинства не хватало сил, чтобы пробить её. К вершине всякие порядки расстраивались, и эллины разили всех. Кто-то оскальзывался, падал, скатывался вниз. А затем Тимолеон повёл своих людей в новую атаку и смёл наши ряды как прибой, стирающий лик берега. – Гискон повернулся к внимательно слушавшим его людям и криво усмехнулся. – Смешно! Старику было уже семьдесят, а он отважно нападал даже на превосходящие силы противника. И всегда выходил победителем. Я так ни разу и не встретился с ним в бою. Я не боялся его, но глуп тот, кто не принимает во внимание волю судьбы. Тимолеон должен был остаться непобедимым, так хотели боги. Но один человек не может быть повсеместно, и я громил отдельные его отряды, разбросанные по всей Сикелии. И склонил его к миру. Вон, Камеа помнит! Он не даст соврать. Эллин был слабым, щуплым, почти слепым. Но какова была его воля! Аскеза укрепила его дух, подпитанный безграничной верой в собственное дело. Таких полководцев невозможно победить.
Камеа, услышавший своё имя, начал приближаться к берегу. Набрав в хобот воды, он окатил ею лежавших на мелководье влюблённых. Те рассмеялись, и тут же отступило куда-то тягостное ощущение непреклонности судьбы. День был солнечным, река ласковой, а люди живыми и здоровыми. И не стоит в такую минуту думать о плохом.
Только на лице Гискона осталась угасающая тень смятения перед тем смертельным ужасом, что всё чаще овладевал им по ночам, заставляя ощупывать перехваченное болью горло и дышать, дышать так, словно жить осталось считанные мгновения. Но с истинно солдатской решимостью он отбросил эти мысли прочь.
– Ну, кто тут голоден? – как ни в чём не бывало, спросил радушный хозяин и откинул циновку с корзинки.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 797
Замечания : 0%
***
Как оказалось, Гискон прекрасно справился с обязанностями Бодастарта. Писец был приятно удивлён, изучив записи в пергаменте. Здесь были и слова молитв, и порядок ритуалов, и, конечно, перечень пожертвований, часть которых должна была отойти жрецу. Разбавив затвердевшие чернила водой, софер приступил к подсчётам итоговых сумм, когда в его комнату на третьем этаже хозяйского дома вошёл Суниатон.
Жрец постоял в дверях, бросил взгляд на открытое окно, и, наконец, заговорил.
– Ты хорошо работаешь, Бодастарт, но не позволяй кому-либо выполнять за тебя твои обязанности. Это может сказаться на твоём заработке.
– Простите, миким Илим, я постараюсь быть более упорным и трудолюбивым.
Жрец недовольно скривил рот.
– Не забывай, – напомнил он, – что сегодня вечером начнутся подношения эллинским Богиням. Ты должен отложить все прочие дела и явиться вовремя.
– Я помню, мудрейший. Я не подведу вас.
– Надеюсь, – бросил Суниатон и покинул комнату софера. Он был недоволен излишней чопорностью и официальностью формулировок, которыми сыпал писец. Хотя чего ещё ждать от человека, который на протяжении многих лет переписывал храмовые документы? Этот Бодастарт…
Тихий, необщительный человек. Пока он молчит, он незаметен. На вопросы отвечает прямо и вежливо. Но стоит проявить к нему больше внимания, как тот начинает вести себя непредсказуемым образом, как человек, долгие годы ограниченный свободой и, наконец, эту свободу получивший.
Ещё больше Суниатон был недоволен Гисконом. Он презирал бессмысленную солидарность полководца всем тем, чья судьба хоть как-то касалась войны. Никто не знал, чего ожидать от этого человека. Сейчас он добрый и радушный, но что будет через год, два, три? Когда в нём выкипит омут терпения, и он нанесёт удар? Ведь он же ничего не забыл. И наверняка не простил. Не может человек простить других за смерть своей семьи, за порушенную жизнь, за пережитый позор и ужас. Не бывает так! Значит, когда-нибудь он сделает ход. Праздник – чем не повод собрать в одном месте друзей и предателей? И не важно, что не все из гостей причастны к несчастным поворотам судьбы полководца. Всё-таки, Гискону уже пятьдесят пять, а в этом возрасте вполне может проявиться маниакальное безразличие.
Жрец был старше Гискона и судил о других по себе. Нет, сам бы он никого не простил. И обязательно использовал возникшую возможность.
От таких мыслей становилось страшно, но от всякого страха есть хорошее лекарство – молитва.
Чем Суниатон и поспешил заняться, уединившись в отведённых ему покоях.
***
Бодастарт не мог дождаться окончания представления. Как и вчера, перед гостями выступали актёры и актрисы, изображавшие богов. Особое внимание было уделено мифам Эллады, рассказывающим о Персефоне и её дочери Коре.
Культ этих богинь был введён в 417 году от основания Города после неудачной кампании Гимилькона сына Ганнона в Сикелии. Солдаты Гимилькона разрушили храм Богинь, и те наслали мор на его армию и наказали земли Карт-Хадашта страшной засухой. Сам Гимилькон с остатками армии вернулся в Ливию, и здесь эпидемия распространилась среди населения. Тогда в Карт-Хадаште по эллинскому образцу возвели храм для Богинь, чтобы усмирить их гнев, и это помогло. Эпидемия закончилась, а урожай на следующий год собрали больше ожидаемого.
Сам же Гимилькон, всеми презираемый, покончил с собой. По одной версии он уморил себя голодом. По другой – бросился на меч. Как бы то ни было, но теперь две эллинские богини плодородия и возрождения природы почитались в Ливии почти повсеместно.
Актриса, игравшая Персефону, со скорбным ликом стояла над толпой, держа в руке багровое яблоко граната. Она искала потерянную дочь и спрашивала гостей, не видели ли они её. Гости, разумеется, ничем не могли помочь несчастной богине. Далее шли некоторые вольности трактовки мифа, что вызвало лёгкий ропот среди присутствовавших на празднике эллинов. Впрочем, Бодастарта, стоявшего за спиной жреца, это мало волновало. Сегодняшнее представление продлится до поздней ночи, но все жертвоприношения будут принесены ещё до того, как над миром сомкнётся темнота.
Писец пылал нетерпением, ожидая мига, когда снова увидит Элику, ожидающую его на том же месте, где они встретились прошлой ночью.
Взгляд Бодастарта стал отстранённым, когда в его сторону хмуро обернулся Суниатон. В руках жрец держал длинный посох, украшенный драгоценностями – подарок Гискона.
Подарок несколько успокоил Суниатона. Раз полководец дарит такие вещи, то точно не задумал никакого зла. По крайней мере, не в этом году. Да и Бодастарт пока никуда не сбежал, прилежно стоит и записывает. Вот и хорошо.
Удовлетворённый, Суниатон вернулся к просмотру представления.
***
Нет лучшего занятия для человека, чем работа в поле. Знания, опыт и умения, накопленные за тысячи лет, позволяли нынешнему поколению стать властелинами природы, приручить растения, заставить урожай всходить в нужный человеку срок. Труд в поле возвышал человека над миром животных. Общее дело обогащало его духовно. Коллективные усилия, а не усилия одиночек, удерживали цивилизацию в постоянном балансе со всеми аспектами жизни.
Жнецы без устали срезали серпами колосья злаков. Орудовали короткими ножами сборщики винограда, срезая целые гроздья и складывая их в большие высокие корзины. Ветки оливковых деревьев сотрясались палками, и божественные ягоды падали на землю, собираемые детьми, активно помогавшими взрослым.
В посёлке давили вино и масло. Мололи зерно. Фрукты собирали в тележки, отвозимые к холодным подземным складам рабами. Широкие поля разрезали оросительные каналы с перекинутыми через них мостиками, по которым туда и сюда сновали работники. На пастбищах пастухи следили за стадами овец, коров и лошадей. И всюду чувствовался надзор опытного организатора.
В этот день Бодастарту не нашлось работы на вилле, и он отправился искать Магона, чтобы хотя бы он избавил его от вынужденного безделья. Но вместо брата софер повстречал Элику, сидевшую в тени одинокого раскидистого кедра у обочины пыльной дороги. Увидев писца, девушка вскочила и радостно кинулась ему навстречу.
Они обнялись, словно не виделись целый год.
– Ты шёл по какому-то делу? – спросила она, когда они обменялись приветствиями и поцелуями.
– Искал брата, – пояснил Бодастарт. – Надеялся, он найдёт для меня интересное занятие.
– Возможно, я смогу предложить что-то лучшее, чем копание в земле на солнцепёке? – Элика интригующе взглянула на любовника и улыбнулась одними краешками прекрасных коварных губ.
– И что же ты задумала? – Бодастарт притянул девушку к себе и требовательно посмотрел в глаза. Та игриво попыталась высвободиться, но мужчина держал крепко.
– Пойдём, и узнаешь, – весело сказала она. Уговаривать Бодастарта не пришлось. Наедине с Эликой он был послушнее верного пса.
Девушка повела его в сторону реки, и Бодастарт сперва решил, что она хочет искупаться. Но вскоре он понял, что ошибся: в прошлый раз они отклонились в сторону от дороги, чтобы выйти к укрытому от ветра берегу. Теперь же они вышли по дороге к низкому деревянному мосту и перешли на другую сторону реки. И только тут повернули налево, прошли через финиковую чащу и вышли к грубым скалистым возвышенностям, покрытым кривенькими деревцами с торчащими наружу корнями, стелющимися над камнем.
У подножия скалистого склона стоял небольшой постамент, на котором было написано краткое и малопонятное предупреждение.
Элика уверенно тянула своего спутника дальше. Они поднялись по едва различимой тропе и тут увидели тёмный проём пещеры. Было видно, что здесь иногда останавливались люди: у входа осталось почерневшее от разжигавшихся костров место, вокруг которого стояли ровным кругом камни, удобные для сидения на них.
– Это священный грот Астарты, – пояснила девушка, когда они вошли в пещеру. – Здесь покоятся останки дракона, которого сокрушила Богиня в битве с Океаном.
– Я читал об этом, – хмуро сказал Бодастарт. – И, по-моему, битва с драконом состоялась в Ханаане, где таких гротов штук девять, а не в Ливии.
– Не хочешь, не верь, – надулась Элика. – Ты сейчас сам всё увидишь.
– Что увижу?
Света, шедшего от входного проёма, едва хватало, чтобы не споткнуться. Но вот молодые люди повернули в уходящий в сторону туннель и почти тут же оказались в обширном хорошо освещённом гроте. В каменном своде зияли прорехи. Стены исписаны надписями людей, побывавших здесь до этого. В самом же центре, источая пар, разлилось горячее озеро, а прямо за ним в теле отвесной скалы был отчётливо различим белый вмурованный скелет огромного змея. Бесчисленные позвонки изгибались волнистой линией, местами накрытой костями лопаток и таза, от которых начинались вытянутые и странные конечности. Голова змея оказалась маленькой, но не лишённой острых зубов.
– Не может быть! – ахнул Бодастарт, восхищённый доказательством мифа и в то же время испуганный своим прежним богохульством. Он внимательней оглядел скалу, в которую был вмурован мёртвый гигант, и решил, что она похожа на огромный застывший гребень волны. Пар, поднимавшийся от озера, немного искажал очертания змея, и казалось, что тот даже немного шевелится.
Элика была довольна тем, что увидела на лице Бодастарта.
– Рада, что тебе нравится. Но это ещё не всё. Говорят, всякий, кто искупается в этом источнике, исполнит свою мечту и обретёт счастье. – Она отступила, игриво опустив голову, и медленными движениями освободила себя от туники. – Попробуем? – томно спросила она.
– Да, – неслышно, одними губами произнёс Бодастарт.
Раздевшись, он поспешил за подругой. С некоторой опаской они окунулись в воду: писцу она показалась горячеватой, а жрице показалась в самый раз. Немного привыкнув к воде, они рискнули сплавать на середину. Каменное и угловатое на ощупь дно ближе к середине резко проваливалось в черноту, и даже прекрасно плававшая Элика не решилась нырнуть в неизвестность.
Они сплавали к змею и снова вернулись к ближнему от выхода берегу. Тут, усевшись на подводных камнях, Бодастарт усадил себе на колени Элику, лаская её спину и грудь ладонями и покрывая поцелуями шею и лицо. Девушка погрузила пальцы в его волосы, выпрямившиеся от воды, и сладко выдохнула.
Висел закованный в вечности змей. Поднимались туманной дымкой струи горячего пара. Рождались в колоннах льющегося света недолговечные, как бабочки, радуги.
В этом гроте чувствовалось присутствие Богини, ведь священное место снова посетила любовь. И стихии – вода и воздух, земля и огонь – сплелись здесь страстной и тесной связью, как сплелись воедино хрупкие человеческие тела.
***
Некоторая часть обширного внешнего двора виллы была поделена на одинаковые прямоугольники невысоким кирпичным забором, выкрашенным в белый цвет. В каждом отделе была устроена постройка для определённого рода занятий. Где-то мололи зерно, где-то стояли конусовидные деревянные ульи для пчёл, где-то давили на прессе оливковое масло.
Бодастарт облюбовал для себя отдел, который для себя назвал птичьей фермой. У забора высилась небольшая крытая циновкой хибара – как заметил писарь, пустая. Маленький дворик фермы был поделён плетнем пополам, и по одну сторону важно ходили куры, по другую за ними наблюдали любопытные и смешные утки. Софер сел на низкую скамейку в тени стоявшей в углу дворика невысокой круглой башенки с множеством крошечных окошек. Голубятня. Почти из каждого окошка выглядывали сизо-синие птицы, привычные к человеческому присутствию. Не всем из них посчастливится пережить зиму – кто-то попадёт на стол хозяину, если не будет достаточно сметлив и проворен.
Бодастарт развернул пергамент и в который уже раз приступил к изучению собственных записей. Смешно вспомнить: ему обещали за эту работу полсотни шекелей. Ха! Суниатон положит в свой сундук не меньше тысячи! Впрочем, у него и работа непростая и выматывающая не только физически, но и духовно.
По привычке писец не глядя развёл чернила водой. Затем с недовольством оценил получившуюся жижу и решил, что сегодня обойдётся восковыми табличками, для которых чернила не нужны.
Наглые прожорливые утки закрякали на Бодастарта, и тот, уступая их требованиям, разорвал принесённую с собой большую хлебную лепёшку на мелкие клочки и стал разбрасывать их над территорией «голодающих». Завистливые курицы тут же возмущённо закудахтали, но жертвовать им вторую и последнюю лепёшку писарь не стал. Вместо этого он прошёлся к хибаре и вынес небольшое лукошко с зерном. Вновь усевшись на место, он временами стал подкармливать птиц, не забывая делать расчёты.
За этим занятием его и застукала Элика.
– Ты знаешь, это женская работа, – сказала она, усаживаясь рядом с Бодастартом.
– Хочешь принять участие? – он протянул ей лукошко.
– Нет! У тебя прекрасно получается! – Её явно забавляло зрелище, как писец подбрасывает птицам зерно.
– Как ты нашла меня? Я думал, что спрятался ото всех.
– Мне уйти? – невинно спросила девушка.
– Нет, останься. Мне в твоём присутствии спокойно.
– А от кого же ты прятался? – полюбопытствовала она.
После короткой паузы Бодастарт ответил:
– Да так. От суеты. И праздности.
Элика чмокнула мужчину в щёку и тихонько сказала:
– Я не буду тебе мешать. Просто буду сидеть и смотреть на тебя.
– По-моему, эти птицы – гораздо более занимательное зрелище, чем я, – усмехнулся Бодастарт.
– А хочешь, я тебе сыграю на флейте?
Писарь удивлённо взглянул на девушку, не подозревая, что за ней водится ещё и любовь к музыке, и согласно кивнул. Элика извлекла из кожаного чехла на поясе короткую флейту, несколько раз глубоко вздохнула и, облизнув губы, приложилась к инструменту.
Первый звук был приятен и длился дольше последующего, словно бы девушка проверяла силу флейты. Затем постепенно тональности стали сменять друг друга от низкой к высокой и обратно, пока, наконец, не стали переплетаться в постепенно усложняющийся мотив. Музыка полилась гимном, передавая бодрость и восходящий восторг. Затем мотив сменился, зазвучал тоньше, надрывисто, и голос флейты стал напоминать голос души. У Бодастарта сжалось сердце. И вновь – непредсказуемый перелив звуков – мелодия сменилась. Теперь это была музыка настроения. Всё было в ней: солнечный свет, весёлый бег по траве, пьянящий воздух и наслаждение жизнью. Но постепенно сгустились тучи, и флейта загрустила об ушедшей радости. Но за тучами снова выглянуло солнце…
Элика отстранила флейту и устало прислонилась к плечу любимого. Тот нежно обнял её, благодаря не словами, а взглядом. Так они и сидели, обнявшись и думая о том, что всё прекрасное когда-нибудь уйдёт, оставив по себе только тоску и воспоминания. Затихли и птицы, внимательно слушавшие мелодию и тоже, казалось, находившиеся под впечатлением.
Сколько длилась эта тишина, сказать трудно, но через какое-то время за забором послышались приближающиеся голоса. Люди явно шли мимо. Шли неспешным шагом, предаваясь беседе. Одним из них был Гискон. Голос второго оказался незнакомым.
– …А я говорю тебе, наступают времена перемен, – уверенно доказывал что-то Гискон. – Филипп Македонский – мой друг, и я более чем уверен, что он добьётся своей цели.
– Говори что хочешь, – настаивал его собеседник, – но Эллада ему не по зубам. Многие пытались. Дарий. Ксеркс. Если эллины объединятся, никто против них не устоит. Они помнят заветы Ификрата, Эпаминонда, Леонида. Их не сломить.
– Вот как? – усмехнулся полководец. – Но ведь и Филипп не прост! Он великий стратег и тактик. Македония сильна как никогда. Ныне это богатое царство с сильной армией и опытными командирами. И я готов поставить своё положение: через год, максимум два, Филипп станет повелителем Эллады.
– Даже если и так, – неохотно согласился собеседник, – то что это даёт нам?
– Не понимаешь? Когда Филипп завоюет Элладу, тотчас же наберут вес эллинские колонии в Сикелии и Италии. Пока Тимолеон сидит в Сиракусе, нам Сикелию не захватить. Но старику уже недолго осталось. И час нашего триумфа близок. Эллины будут окончательно повержены, и наша республика обретёт небывалую, непредставимую до сей поры мощь! Я верю в это!..
– Кто же поведёт наши армии? Думаешь, тебе позволят…
Голоса отдалились и стали неразборчивыми. Бодастарта отчего-то не на шутку обеспокоили услышанные слова. Грядут перемены. Грядут новые войны. И новые беды. Пусть Гискон и считает, что Карт-Хадашт возвысится до небес, но это великое счастье будет построено на крови и несчастье тысяч и тысяч мирных людей.
Какое-то время назад писец начал ловить себя на мысли, что симпатизирует немолодому уже полководцу. Теперь же ему открылось другое его лицо: идущего вперёд колосса, сметающего всех, кто стоит на пути к заветной и желанной цели. И горе тому, кто этого не понимает. Можно выказывать недовольство, можно даже открыто не соглашаться с мнением Гискона – он всё стерпит и только улыбнётся. Но на каждое враждебное действие он незамедлительно ответит противодействием, причём с троекратной силой.
Страшен человек, верящий в непогрешимость собственного пути.
Бодастарт повернул голову, желая узнать мнение Элики, но обнаружил, что его юная пассия сладко заснула у него на плече.
***
– Любишь, говоришь? Вы сколько дней знакомы? Четыре? Пять? – Магон поднялся из-за стола и, уперев руки в бока, медленно прошёлся по комнате. – Ну не бывает так! Ты понимаешь? А что ты будешь делать, когда праздник закончится? С собой её увезёшь?
– Ты ведь её не знаешь, а уже судишь, – изо всех сил пытаясь сохранить хладнокровие, проговорил Бодастарт.
– Так познакомь. Я с ней поговорю. Узнаю, что она за человек. Пригляжусь.
– Это ничего не изменит, – настаивал софер. – Сам же говоришь, мы знакомы недолго. Вот давай и подождём со знакомствами. Пройдёт время, я сам определюсь.
– Боишься, что я её спугну? – усмехнулся Магон и устало сел в кресло. – А о семье ты вообще думаешь? Что у неё есть? Что есть у тебя? Как жить будете? Не маленький ведь мальчик, должен это понимать.
– Положим, кое-какие сбережения у меня есть, – возразил Бодастарт. – У меня хорошая работа, приличный заработок, квартира…
– Ладно-ладно. Сам же говорил, что работа тебе не по душе. Делай, как знаешь. – Старший брат махнул рукой и задумчиво уставился в пол. Повисла неудобная пауза. В комнатушке, где они сидели, было тихо и тепло. Это дом местного крестьянина, приютившего у себя бригаду Магона. Дом стоял возле виноградников, и отсюда удобно было быстро переносить собранный виноград и здесь же, во дворе, делать вино. Десятки амфор с виноградным соком уже стояли в ангаре, и ещё почти столько же предстояло наполнить за оставшуюся пару дней. Магон искоса глянул на брата. – Спасибо хоть зашёл. Я уж думал, так и не проведаешь меня.
– Работы много…
– Ну, да, работы, – усмехнулся Магон. – А хотя… Что там с твоими записями?
– Да пока справляюсь. Второй свиток уже начал, – поделился Бодастарт, и его брат уважительно присвистнул: в одном свитке пергамента могла целая книга уместиться. – Празднования хоть интересные были?
– А как ты думаешь? Гискон воистину богатейший из людей.
– Ты с ним поосторожнее, – заговорил тише старший брат, наклоняясь чуть вперёд. – Тут про него всякое говорят.
– Например?
– Например, что он тайно приносит человеческие жертвы Баал-Магониму, пьёт человеческую кровь и практикуется в колдовстве. Что он пригласил к себе нескольких египетских мистиков и даже какого-то колдуна из Индии и тайно у них обучается.
– Вздор, – не поверил Бодастарт. – Он, конечно, не вполне обычный человек, но не до такой же степени! Он вполне добр, отзывчив, интересен. Его больше увлекает политика, чем какие-то чары.
– Может быть, – не стал спорить Магон. – Люди разное говорят.
– Да вот он мне ещё перстень подарил. – Писец продемонстрировал висящее на тонкой верёвке кольцо, вытянув его из-под ворота.
– Ты с его подарками поосторожней будь. Кольцо это лучше никому не показывай. Домой приедешь, спрячь понадёжней.
– Всё это пустое, брат. Я не верю во всю эту чепуху.
Магон молча разлил по двум глиняным стаканам вино из пузатой бутылки и первым приложился к напитку.
– Дело твоё, – со вздохом сказал он. – Но не говори потом, что я тебя не предупреждал…
***
Вечером двадцать первого этанима Суниатон провёл завершительную церемонию и объявил, что праздник сбора винограда закончен. Это сообщение было встречено бурной радостью, хотя не все работы ещё были завершены. Бригада Магона со своей задачей справилась как раз к утру, так что задерживаться больше на вилле Гискона винодел не видел никакого смысла. Так же, как и приехали, восемь повозок теперь отправлялись в обратный путь. Жрец сидел в первой повозке рядом с Магоном. Бодастарт лежал позади них на тёплых покрывалах. Он вспоминал прощание с Эликой и её обещание скоро разыскать его. Софер сказал ей свой адрес, но не знал, запомнила ли она. В крайнем случае, она могла вызнать его в храме Милькарта.
Как ни приятны были мысли об Элике и как ни горьки были раздумья о расставании, но постепенно писца сморило, и он проспал почти всю дорогу к Городу.
Очнулся он только когда уже подъезжали к воротам Мегары. Повозок уже осталось четыре вместо восьми. Небо заметно потемнело, и в непроницаемом полотне воздушного океана загорались огни звёздного воинства.
В Мегаре от них отделились ещё три повозки, и до храма Решефа ехали уже в одиночестве. К матери Магон так и не свернул, хоть и обещал. Это была трудная неделя, и в данный момент хотелось только покоя вдали от семейной суеты. Из храма вышли молодые жрецы, помогавшие разгружать повозку. Суниатон отсчитал пятьдесят шекелей и вручил их Бодастарту. Софер спрятал деньги в кошель, тревожно оценил темноту городских улиц и, попрощавшись, отправился домой.
К счастью, до своей квартиры он добрался без приключений. Зажёг одну лампу в большой комнате. Скинул одежды и упал на мягкое ложе, устало прикрыв глаза ладонью.
Нет, завтра он не вернётся в храм. И послезавтра тоже. Вообще, всю следующую неделю хорошо бы посвятить отдыху. Как и обещал Магон, Бодастарт набрался свежих впечатлений от поездки, некоторые из которых, как казалось, стали незабываемыми.
Элика…
Где она сейчас? Думает ли она о нём?
Бодастарт почти не выспался в трясучей повозке, его глаза сами закрылись, и весь окружающий мир быстро растворился в матовом свете одинокой лампы.
Проснулся он уже только после полудня. Неторопливо сходил на рынок, почти не глядя по сторонам. Всё казалось ему нереальным и каким-то затёртым, выцветшим. Давно привычное не вызывало радости, и возвращение не приносило веселья. Хотелось обратно, туда, где в объятьях Элики вокруг них вращался весь мир. А здесь… Всё лживое, ненастоящее, суетное.
Прошёл один день. За ним второй, дальше третий.
Съедаемый тоской, Бодастарт начал постепенно отчаиваться. Всё потеряло смысл. Ощущение такое, будто от жизни оторвали целый кусок, без которого дальнейшее существование просто теряет всякий смысл.
Но вечером четвёртого дня Астарта сжалилась над своим рабом, и стук в дверь огласил о визите долгожданной гостьи.
Бодастарт едва успел накинуть на себя тунику и помчался открывать.
– Элика!
– Аве, любимый, – ласково сказала девушка, но тут же приглушённо ахнула, сдавленная объятьями Бодастарта.
Он целовал её лицо, шептал признания, говорил о своей тоске и её бессердечности, но тут же извинялся, и снова начинались признания. Она не перебивала его, приятно удивлённая его пылом и отчаянной искренностью. Едва захлопнув входную дверь, они отдались любви, отдались без остатка, так, словно встретились после многолетней разлуки. Да так оно и было, по мнению софера. Они открыли свои чувства, соединились в потоке нежности и растворились в бешеном стуке сердец.
Очнулись только поздней ночью, когда на улицах города уже царила тьма, осеняемая сиянием Тиннит. Они лежали на ложе, обнявшись и наслаждаясь теплом друг друга. Покрывала и подушки были разбросаны по комнате. Единственная зажжённая лампа почти не давала света, мерцая оранжевым пятном у стены.
Под протестующее мычание Бодастарта, Элика поднялась, разожгла другую лампу и собрала покрывала и подушки на другом ложе. Затем сходила к двери и подобрала оставленную там небольшую сумку, которую принесла с собой, после чего вернулась к любимому. Писец следил за её действиями, наслаждаясь видом её обнажённого тела, её походкой и по-смешному деловым выражением юного лица.
– Что там у тебя? – придвинувшись к усевшейся на краешек ложа девушке, спросил Бодастарт.
– Ты так быстро затащил меня в комнату, что я даже не успела показать тебе, – улыбнувшись, произнесла Элика и извлекла на свет небольшую цитру с тремя десятками струн, натянутых над деревянным корпусом неправильной формы. – Хочу сыграть тебе. Ты не против?..
– Я весь внимание, – заинтригованно сказал Бодастарт.
И жрица коснулась струн. Пробежалась кончиками пальцев, ловя притаившиеся отзвуки, повела руки в другую сторону. Комната наполнилась мелодичными переливами, которые вдруг, по велению рук, разошлись словно волны под носом боевого корабля. И полетела, ожила пленительная тайна странствий, бегства от обыденности, надежды и веры в будущее. Что-то новое шевельнулось в душе по велению мудрых струн. Заколотилось сильнее сердце.
Музыка звала в путь. В ней слышались хлопанье паруса, пытающегося усмирить непокорный ветер, и методичный плеск вёсел, толкавших корабль вперёд, и крик отстающих птиц, боявшихся далеко отлетать от берега. Бодастарт закрыл глаза и легко представил, как стоит на носу резво бегущей триеры. Ветер развевает его волосы и плащ. Солёные брызги взмывают над волнами. И тянет, тянет куда-то вдаль тоскливая и робкая песнь души, жажда перемен, желание увидеть что-то новое и восхитительное.
Музыка изменила тональность, замедлилась, стала величественней. Перед внутренним взором тут же предстал последний рассвет странствия. Медленно и величаво поднималось солнце над кромкой мира. И всё чётче обрисовывался вдали стоящий на берегу красивый и пёстрый город. Где-то там жила тайна. Хотелось поскорее туда, окунуться в лабиринт незнакомых улиц, ощутить незнакомые запахи, отведать незнакомых фруктов. Поговорить с людьми, живущими без тени в душе. И встретить девушку, прекрасную и чистую, которая сможет унять огонь одиночества.
Волшебный мир звал переливами струн, рождаемый тонкими пальцами юной жрицы.
Когда мелодия закончилась, Бодастарт открыл глаза и взглянул на Элику немного по-новому. Она пыталась ему что-то сказать этой музыкой и надеялась, что он её поймёт.
– Тебе понравилось? – спросила она, когда пауза немного затянулась.
– Очень.
Она всё ещё чего-то ждала. Даже открыла рот, чтобы сказать о чём-то серьёзном, но вместо этого спросила другое:
– А у тебя есть какое-нибудь увлечение?
Бодастарт ответил с неохотой.
– Да как сказать. Я хотел бы написать какую-нибудь историю, но так не написал пока ни строчки. Иногда берусь писать стихи, но мысль быстро покидает меня. А большего я ничего не умею.
– Тогда, может, попробуем вместе? Я буду играть тебе, а ты попробуешь творить.
Писец посомневался, но всё-таки кивнул, решив, что не дело смущаться своих поступков в присутствии той, без кого жизнь не имела смысла. Он взял из ларца чистый пергамент, развёл чернила водой и приготовился писать. Вот только о чём? Он вопросительно взглянул на девушку, и та, не отпуская его взгляда, начала играть.
На этот раз струны запели совсем о другом. Представилось движение, полёт. Проносились мимо леса, поля, реки. Взгляд уносился всё дальше, выискивая что-то или кого-то. В этом был какой-то таинственный, пока ещё неясный смысл.
Эту мысль Бодастарт и попробовал записать.
«И в полутьме таинственных лесов,
И над колосьями равнин бескрайних
Разносит ветер зов заветных слов,
Неведомых, загадочных и тайных…»
Элика остановила игру и наклонилась посмотреть, что же вышло у её возлюбленного. Бодастарт сидел камнем, не дыша и не шевелясь, не зная, куда деться. Это было ново и непривычно.
– А что, очень даже неплохо, – оценила девушка минутный труд писца. – Попробуем что-нибудь посложнее? В прозе?
– Давай, только я не знаю, о чём писать.
– Глупый, – мило улыбнулась Элика, – пиши всё, о чём думаешь.
– Ладно, – решился Бодастарт. – Попробую.
Снова заиграла музыка. Снова воображение встрепенулось, пробуждаясь от многолетнего сна, и стало рисовать одну картину за другой. Бодастарт записал слово. Затем ещё одно, ничем, вроде, не связанное с предыдущим. Затем, уже смелее, на пергаменте появились целые словосочетания, которые постепенно стали сливаться в связный текст.
К утру свиток был исписан до самого конца. Бодастарт обнял любимую, подумав, что они дополняют друг друга как две половинки. Хотя, быть может, он просто шёл за её звездой, зависимый и бездарный. Пользовался частицей её таланта, на деле же выплёскивая на пергамент бессмысленный набор слов. В любом случае, перечитывать написанное в данный момент не хотелось. Не хотелось возвращаться к пройденному. Писец ощущал готовность идти вперёд без оглядки.
Но утро принесло новое разочарование: Элика засобиралась к себе. Бодастарт попросил её адрес, но вместо ответа она предложила встретиться ближе к вечеру у фонтана на центральной площади в начале третьей четверти дня.
И, конечно, Бодастарт согласился.
***
Он стал замечать за собой слабость ещё в последние дни на вилле Гискона. И в повозке, когда ехали в Карт-Хадашт, Бодастарту тоже стало нехорошо. Но он не думал, что это может иметь последствия.
Выйдя из дома, он направился по проспекту в сторону главной площади, когда вдруг почувствовал сильное головокружение. Покачнувшись, он упёрся рукой в стену ближайшего здания, пытаясь отдышаться. Перед глазами всё стремительно расплывалось. Воздуха решительно не хватало. Писец сделал над собой усилие и выпрямился, преодолевая накатившую слабость, но ноги подкосились, и он без сознания упал на мостовую.
Сколько он так пролежал, он не мог сказать. Когда он пришёл в себя, то обнаружил, что двое человек ведут его под руки вверх по проспекту в сторону Бирсы.
– Куда? – выдохнул он сиплым шёпотом.
– Тебе нужен врач, приятель, – доверительно сказал один из добросердечных прохожих.
Бодастарт запротивился, освободился от их рук и, поблагодарив за помощь, поспешил обратно к площади. Он почти не чувствовал ослабевших ног, но не боялся упасть. Туника и так уже испачкалась, пока он лежал на мостовой. Хуже уже и быть не может.
Но оказалось, что может. У фонтана никого не было. Элика ушла, не дождавшись.
Может, она пошла к нему на квартиру? Что делать – идти домой или ждать здесь? Подумав, Бодастарт остался у фонтана, устало присев на краешек широкой каменной чаши.
Стемнело. Тысячи лиц прошли мимо, оставшись в памяти размытыми тенями. Небо заволокли тучи, стал накрапывать холодный дождик. Бодастарту стало хуже. Он обнял себя за плечи и нахохлился, когда вдруг обнаружил, что кольцо Гискона, висевшее на шее, куда-то пропало. Он ощупал грудь. Затем развернул тунику, но кольца не нашёл. Неужели его кто-то снял, пока писец лежал без сознания на проспекте? Те двое? Да нет, они же хотели помочь. Тогда кто? Сколько же он там пролежал?..
Расстроенный этой досадной несправедливостью, он отправился домой.
Ночь прошла в беспокойных метаниях. У софера начался жар. Он перекатился через плечо, упал с ложа на пол и там свернулся калачиком, отбросив путавшееся в ногах одеяло. Беззвучные слёзы катились по его лицу. Дыхание стало судорожным. Жизнь стремительно теряла свою ценность.
Едва рассвело, Бодастарт поспешил в храм Астарты и спросил там о молодой жрице по имени Элика, но в ответ наткнулся лишь на растерянность и удивление. Оказалось, в храме Астарты никогда не было жрицы с таким именем.
Может, она служила Богине в храме другого города? Что же делать? Где её искать? Или она сама придёт, взволнованная, почему он не явился на встречу?
«Я появляюсь и исчезаю когда захочу» – так она говорила?
Потеряв надежду, Бодастарт заперся в квартире и стал ждать. Так прошёл ещё один день и ещё одна бессонная ночь, а спасительного стука в дверь всё не было. За это время Бодастарт понял, что человеку, чтобы отчаяться, достаточно и четверти суток. Что-то громко кричало в нём: она не придёт! Не жди! Ты её больше не увидишь!
На второй день из его страха начало возрастать безумие. Он уже не понимал, где реальность, а где вымысел.
Всё мираж, колдовство, наваждение.
А было ли это? Может, он всё придумал? И не было никогда девушки по имени Элика? Любившая безлюдные места, всегда умевшая найти своего любимого там, где, как ему казалось, его никто не станет искать. Воплощение его представлений об идеальной девушке. Наверное, он ждал её всю жизнь, вот и придумал её…
«Я появляюсь и исчезаю когда захочу».
Бодастарт так и не познакомил её с братом. Не видел её и жрец. С ней не разговаривал ни один человек, кроме него.
Хотя нет, стой! Гискон видел её! Он отвёз их на слоне к берегам Баграда, развлёк их беседой, угостил вкусной и простой крестьянской пищей. Может, он что-то знает о жрице Астарты, отмечавшей праздник сбора урожая в Сикилибре?
Гискон…
«Он тайно приносит человеческие жертвы Баал-Магониму, пьёт человеческую кровь и практикуется в колдовстве».
А что, если?..
Что там Магон говорил о кольце? А ведь, если так подумать, Элика появилась в жизни писца в тот же день, когда Гискон подарил ему перстень. Дар, настоящий дар – не кольцо, а осуществившаяся мечта. И вот кольцо потеряно, и Элика таинственным образом пропала из этого мира…
Да нет, вздор! Не может такого быть! Не бывает так.
И всё же Бодастарт полдня пробегал по ювелирным лавкам и ломбардам, выискивая то самое кольцо.
Найду его и снова обрету… её!
Он окончательно утратил чувство реальности. Кольца, разумеется, он так и не нашёл. Вернувшись домой, он сгорбился в углу и перечитывал строки, написанные под музыку Элики. В порыве отчаянного ужаса утраты он разорвал надвое пергамент, но тут же опомнился и провозился ещё час, склеивая половинки.
Светозарная корона Баал-Хаммона скрылась за горизонтом, но Бодастарт не мог думать об отдыхе и сне. Сила отринутого безверия вынесла его из дома и погнала по улице в поисках торговцев лошадьми.
Время было позднее, но торговец видел, что клиент куда-то очень торопится, и, посочувствовав несчастному, не торгуясь, отдал неплохого скакуна за двадцать пять шекелей.
Снова зарядил дождь, тьма накрыла город. Бодастарт, пустивший коня галопом по улицам, вынужденно замедлился. Его путь лежал в сторону виллы Гискона. Он должен развеять собственные страхи и сомнения. Развеять или подтвердить.
Быстро закончились старинные кварталы с шестиэтажными небоскрёбами. Проплыли мимо роскошные особняки Мегары. Во дворах отчаянно лаяли собаки – днём их держали взаперти, чтобы ночью они были злее и бдительнее. Стражники у выезда из Города, сидевшие под деревянным навесом, не стали останавливать одинокого всадника, сорвавшегося на ночь глядя куда-то по своим делам.
Между тем дорогу изрядно затопило, и копыта скакуна с чавканьем вырывались из чёрной топи. Стало заметно холодней. Вокруг сгустилась тьма, озаряемая редкими вспышками далёких молний. Очертания холмов, мимо которых ехал Бодастарт, напоминали огромные морские валы. Приближалась гроза, усиливались дождь и ветер.
И тут, прямо как тогда на улице, всё расплылось перед глазами. Внутренности стянулись в тугой узел боли. Сила покинула тело. Бодастарт вяло склонился вперёд, упёршись лбом в шею коня, и соскользнул вниз, навстречу чёрной холодной грязи…
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 797
Замечания : 0%
***
Ему снилась Элика, радостная и любящая.
– Аве, любимый мой!
– О, Шамим, как же ты прекрасна!
Они обнимались под дождём, стоя на берегу Баграда. Это то самое место, куда их отвёз Гискон на второй день праздничной недели. Сердце билось так громко, что эхо прошлось по небесам.
– Не оставь меня, судьба моя, жизнь моя! – громко шептал софер, всё крепче прижимая к себе любимую.
Она хотела ответить, но чудовищный грохот заглушил слова. Космическая вспышка сотрясла небесный свод. Мужчина упал, оторванный от единственного человека на свете, и закричал, но не услышал своего голоса.
Наконец, зрение стало возвращаться к нему, и он поднялся с влажной неустойчивой земли. Темно. Откуда-то вокруг взялись толпы людей. Солдаты. Двое из них тянули Элику в воду. Девушка безуспешно отбивалась.
– Бодастарт! – донеслись до него её слова. Он бросился в реку. Жидкий холод поглотил его. Заревел одичавший ветер. Первая же волна опрокинула софера, но он продолжил рваться вперёд. В руке неведомым образом появилось копьё. Голову накрыл шлем. Вода захлёстывала человека с головой. Бодастарт пытался вздохнуть, захлёбывался, бессильно кашлял, но шёл через холодный и низкий брод. И вышел на измятый следами берег. Но это был уже берег не Баграда, а реки Кримис.
В полутьме двигались десятки тысяч солдат, снующим муравьиным воинством взбирающиеся вверх к исполинской вершине, где стоял Враг. Частые молнии озаряли клубящееся разорванное небо. Град грохотал по шлемам и щитам. Ветер поднимал белёсые паруса из сорванных с земли и со спин капель воды, и те призрачными дымками ходили над головами.
– Вперёд! Кто остановится – погибнет! – прокричал чей-то знакомый голос. Бодастарт обернулся и увидел сидящего на боевом коне Гискона в тёмно-фиолетовом плаще и с маской Шадрапы на лице. Полководец выхватил меч и указал под небеса – прямо на вершину увала. И в тот же миг шипящая молния ударила в острие меча, отчего всадник моментально вспыхнул огнём и повалился на влажную землю, полыхая и воя от боли.
Вперёд! – билась в висках мысль. Бодастарт бросился на склон. Не останавливаться! Грязь разъезжалась под ногами. Он то и дело спотыкался о тела павших товарищей. Преисподняя разверзлась над местом битвы. Десятки тысяч безликих и одинаковых людей ползли к вершине, откуда их сбрасывали беспощадные эллины.
Бодастарт снова начал задыхаться и кашлять. Дождевая вода текла по шлему, впитывалась в тунику, хлестала по глазам. Он едва не упал, но успел схватиться за локоть идущего рядом воина. До вершины оставалось всё меньше. Всё ближе и ближе осенённый светом мистический гребень, на котором стоит горстка храбрецов. И уже слышится отсюда их издевательский смех.
После бесконечного восхождения Бодастарт оказался в первом ряду и, наконец, увидел своего Врага. Тимолеон – софер не сомневался, что это он, хоть никогда и не видел его – стоял к нему спиной и вдохновлял своих воинов на новый подвиг.
– Герои! – кричал он. – Боги смотрят на вас!
Бодастарт кинулся на полководца с копьём наперевес, но тут Враг обернулся, и вмиг парализованный Бодастарт увидел лицо своего отца.
– Нет! – только и успел выкрикнуть он, а Враг уже нанёс сокрушительный удар…
Боль отразилась в плече, и Бодастарт полетел вниз, ударяясь о спины, плечи и щиты безликих товарищей, которым ещё только предстоит умереть. Его тело коснулось холодной земли. Грязь забилась в прорези шлема. Тяжёлый железный доспех не давал сдвинуться. Он словно черепаха лежал на спине, не в силах встать, и на него наступали чьи-то ноги, об него спотыкались идущие на смерть.
Держись, держись, человек, только держись…
Чья-то рука опустилась на плечо Бодастарта и с нечеловеческой силой потащила к берегу, подальше от страшного боя. Писарь попытался обернуться, но увидел лишь длинное пятнистое тело, толстой лианой тянущееся по плечам и спинам остановившихся внизу людей. Безголовый змей выпустил плечо софера и обвил его грудь, туго, до сдавленного выдоха сжав кольцо, после чего осторожно приподнял его тело над землёй и понёс над головами людей к бушующей кромке реки.
В этот момент Бодастарт проснулся и открыл глаза. Его качало на весу, он долго щурился в темноте, пытаясь хоть что-то разобрать, но дождевая вода предательски заставляла жмуриться. Наконец, где-то рядом ярко вспыхнула молния, и он увидел над собой чёрно-серую каменную тушу и два сверкнувших глаза, разумный взгляд которых выражал сочувствие и жалость.
– Камеа! – узнал своего спасителя Бодастарт.
Слон монотонно нёс его куда-то, обхватив хоботом и устало сопя.
– Спасибо, друг. Спасибо тебе, – тихо простонал софер, слепо дотронувшись до едва различимой в темноте головы зверя. А спереди, куда не мог повернуться Бодастарт, уже слышались голоса людей, спешивших на помощь. Оттуда шли неясные огни какого-то города.
– Люди, – сипло позвал писец, безжизненной куклой повиснув в сильной хватке слона.
– Бодастарт! – услышал он сквозь шум дождя бешеный вопль Магона.
«Значит, Тунет. Я в Тунете. Спасён…»
И снова, избитый стихией и горем, Бодастарт обмяк, лишаясь последнего огонька сознания.
***
Жена Магона, маленькая подвижная женщина по имени Аришат, уложила на лоб больному Бодастарту смоченную холодной водой повязку и умчалась в очередной раз возносить молитвы перед алтарём Эшмуна. С её уходом писец перестал чувствовать себя ребёнком и по-серьёзному взглянул на старшего брата. Больше в просторной и хорошо освещённой комнате никого не было.
– Коня нашли? – тихо спросил писец. Горло болело, но если не шевелиться, можно нормально говорить.
– Конь твой первым и нашёлся, – рассказал Магон. – Прискакал, напуганный чем-то. Стал метаться от дома к дому. Хоть и дождь на улице, а народ всё равно высыпал. Сразу поняли, беда какая-то приключилась.
– Он, наверное, вокруг меня бродил, когда я упал. А потом увидел Камеа. Ты же знаешь, лошади боятся слонов.
– Ты мне скажи, куда тебя понесло в такую грозу? Да ещё и в таком состоянии!
Бодастарт не спешил с ответом. Не потому, что не хотел признаваться, нет. От брата у него не было секретов. Просто не знал, с чего начать свою историю и как обо всём поведать, чтобы при этом не быть высмеянным.
– Я направлялся к Гискону.
– Зачем?
И снова молчание. Как рассказать? Как объяснить ему, чтобы он понял?
– Я и сам не знаю, – с горечью в голосе признался Бодастарт. – Элика исчезла. Я не видел её несколько дней. А он единственный, кто знал её, кроме меня.
– И ты решил, что он тебе поможет? – Магон скептически покачал головой. – Говоришь, исчезла? А, может, это и к лучшему?
Софер сжал кулаки, но ничего на это не ответил. Вместо рвавшихся с губ проклятий были сказаны другие слова.
– А где Камеа? Он ушёл?
– Нет, – поняв настроение брата, проговорил Магон. – Уходить он не захотел. И от еды тоже отказался. Так и стоит, наверное, у забора. Тебя ждёт.
Бодастарт начал медленно подниматься с кровати. Напряжение и боль исказили его лицо. Старший брат попытался помешать ему, но тот только отмахнулся.
– Я должен его увидеть, – настаивал Бодастарт. – Он мне жизнь спас.
– У тебя жар. Тебе нельзя вставать.
– Успокойся, не помру. Лучше дай руку.
Ничего не оставалось, кроме как помочь ему встать и одеться, а потом сопроводить вниз и вывести во двор. Писец был совсем слаб, но взгляд полон решимости. Магон понял, что его брат давно перешёл какую-то грань, за которой стирается жалость к собственному телу. Страдания плоти не имели ровным счётом никакого значения.
На улице оказалось довольно прохладно. Светало. Гроза давно прошла, но слабый утренний дождь продолжал накрапывать, быстро промочив одежду мужчин. Над невысоким забором была видна спина старого слона.
Братья подошли к воротам, Бодастарт остановился, прислонившись к стене, пока Магон открывал створки. Затем они вместе вышли со двора. Но то, что они увидели, потрясло обоих.
Камеа был мёртв. Он лежал на животе, подогнув под себя ноги, и глаза его невидяще смотрели сквозь застывших людей. Бока не вздымались в мощном дыхании. Хобот потонул в зыбкой луже. И веяло от неподвижного великана холодом смерти.
Магон немедленно помчался поднимать слуг, седлать коня, послать вестника Гискону. А Бодастарт упал на колени перед животным и протянул к нему ослабшие бледные руки. Он вдруг ощутил безграничную тяжесть мира. Огромная и вечная тяжесть, давившая на мириады крохотных судеб. Что сделал он за всю свою жизнь? Ничего не знал он, кроме работы писца в храме Милькарта. Годы наставлений, тысячи прочитанных свитков, бессчётное количество потерянных дней. Серая, нерастворимая однообразность, которая когда-нибудь должна была прерваться с последним вздохом.
Так и этот слон, увезённый далеко от своих родных мест, всю жизнь проведший в служении людям. Он пытался скрасить последние годы прогулками по свободным краям, но что ещё он видел в жизни, кроме этих повторяющихся холмов и одинаковых домиков? Смерть пожалела его, прервав затянувшуюся муку. Единственное, что ему было позволено – совершить последний достойный поступок, и он, чистый душой и помыслами, не стал отказываться, не прошёл мимо, а поднял утопающего в грязи человека и отнёс к свету и теплу. Нёс изо всех сил, понимая, что на большее он уже не способен. И каждый шаг, отдававшийся тяжкой болью, был в то же время и освобождением.
– Прости меня, друг, – тихий шёпот сливается с дождём. Ладони гладят большую шершавую голову. – Спасибо тебе.
Прибежавший Магон поднял брата с колен и, приобняв за плечи, помог дойти до дома.
А дождь всё продолжал идти…
***
– Ты хотел меня видеть?
Гискон встал у окна, отвернувшись от лежавшего на постели Бодастарта, и начал разглядывать облака. Он заметно постарел, осунулся и ссутулился. Весть о смерти Камеа больно ударила по этому человеку. Он, легко рассуждавший о судьбах держав и заглядывавший далеко в будущее, сейчас был отброшен на самое дно бытия, свергнут и сломлен прикосновением прошедшей мимо смерти. Осталось лишь ощущение, что смерть ещё вернётся, обязательно вернётся, и тогда холод проберёт его тело до костей, и разум погаснет по веленью безжалостной тёмной воли.
Но многолетняя воинская выучка позволяла держаться, не показывая внутренней боли. И Гискон держался.
– Люди говорят, ты практикуешься в колдовстве, – сипло сказал Бодастарт, не глядя на полководца. Тот вызывал у него жалость и грусть.
– Я верю, что человеку доступно больше, чем он подозревает. Но не каждому открыто волшебное знание. Мне оно не открыто. Ты ведь хотел спросить о другом?
– Да, – не стал возражать писец. – Ты помнишь Элику? Девушку, с которой я проводил дни?
– Помню.
– Я не могу найти её. Я потерял её.
– Я не знаю, где она. – Гискон обернулся к больному и заговорил проникновеннее. – Все мы движемся к какой-то цели. Если человека несёт по течению жизни, то, рано или поздно, он обретёт цель. Но потерять цель жизни всегда болезненно. Я понимаю твою боль. Человек – хозяин своей жизни. И только своей. Но он может столкнуться с интересами других таких «собственников». Он может не уследить за своим хозяйством и оказаться в положении бедственном и гибельном. И тогда многие, как истинные хозяева, сами лишают себя жизни. Это их право. Но знай, что жизнь человека сложнее, чем сам человек о ней думает. Мало кто из людей смотрит в будущее с надеждой. Пока что-то имеешь, ты этого не ценишь, но начинаешь ценить, потеряв это. Будущее – вот, что должно вести человека вперёд. Если ты потерял цель, то знай, что в будущем ты обязательно её отыщешь. Или найдёшь новую. Время излечит душу. Надо лишь держаться и ждать. И верить.
– Я не знаю, хватит ли у меня сил…
– Просто живи и не задавай себе таких вопросов. Боги мудрее нас, на всё Их воля. Доверься им и иди вперёд.
Бодастарт помолчал, обдумывая услышанное.
– Я запомню твои слова. Спасибо тебе.
– И тебе спасибо, – кивнул Гискон.
– А мне-то за что?..
– За то, что продолжаешь бороться, даже зная, что проиграешь. Не опускай руки, и ты не будешь сожалеть о том, что чего-то не сделал. Поправляйся. И прощай. Я был рад нашему знакомству.
Он вышел, оставив Бодастарта наедине с собой.
***
В Бирсе царило обычное оживление. Возвышались над городскими постройками храмы Эшмуна, Астарты, Тиннит, Баал-Хаммона и Милькарта, и между ними сновали люди. Водоносы переливали в бочки воду из колодцев. Пекари разогрели печи, и теперь над священный холмом разносились запахи свежей выпечки – горячих лепёшек для работников и солёных колобков для подношений верующих. Спешил через главный двор брадобрей, обещавший нескольким жрецам остричь головы. У самых ворот Бирсы продавали статуэтки богов, которые производили в гончарной мастерской храма Баала. Счетоводы подсчитывали прибыль от прошедшего праздника. Хористы репетировали гимны, радуя прекрасными голосами округу. И, конечно, в храмы тянулись простые верующие со своими просьбами и нуждами.
Бодастарт привычной дорогой вступил под арку портала храма Милькарта, поздоровался с привратником и поднялся на этаж выше, где трудились многочисленные работники культа. Тихо обсуждали что-то жрицы у божественной мозаики. Пробежал мимо мальчишка с важным поручением от верховного жреца. Шумно и весело трудились резчики по камню, составляя тексты на стелах и плитах.
А вот и знакомый до мелочей зал соферов. Жрец-надзиратель, сидевший в тени открытой стены, кажется, даже не просыпался за время отсутствия Бодастарта. Писец негромко поздоровался с коллегами, пришедшими раньше него, взял несколько свитков со специальной полки и занял своё привычное место, приготовившись к труду.
Он честно пытался начать жизнь заново. Вернее, продолжить то, что началось годы назад, пусть и кажется теперь всё не важным и тщетным. Конечно, он вспоминал об Элике. Он думал о ней постоянно. Где она сейчас? Быть может, она села на корабль и отправилась в родной Лилибей?
Воображение услужливо нарисовало картину: круглобокий торговый корабль покидает гавань Карт-Хадашта, а на корме стоит одинокая девушка. Ветер развевает её волосы. Взгляд её печален. Она держится за живот, словно ожидает появления новой жизни…
Да нет, так бывает только в поэмах бездарных авторов, любящих сентиментальные сцены. В жизни всё иначе. Всё сложнее.
И что ещё остаётся одинокому писцу, кроме как запастись терпением и ждать. Ждать и верить. Конечно, ведь Элика знает его адрес. И может быть, когда-нибудь она снова заглянет в его скромную квартиру, чтобы разогнать мрачные тучи его предчувствий и подарить, пусть и на миг, искреннюю радость.
Руки привычно разгладили пергамент. Пальцы сомкнулись на костяной кисточке. Глаза пробежались по ровным строкам, таящим дошедшую из древности мудрость.
Бодастарт продолжал жить и верить в будущее. Верить, что однажды Элика вновь вернётся к нему.
И Богиня вновь одарит его любовью.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 797
Замечания : 0%
[2]
Удалено по просьбе автора.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 797
Замечания : 0%
Фффух, ну вот и всё. Всем приятного чтения - и голосование до 19 октября включительно.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 989
Замечания : 0%
Для того, что бы было легче справиться с объмными текстами, я перекинула их в ворд и увеличила шрифт - помогло) гораздо легче читалось, чем отсюда. Советую.
И так, первый текст.
Полновесные описания погружает в атмосферу древних народов, пантеонов богов, жрецов и полководцев, где все пропитано верой в высшие силы. Действия происходят на фоне осеннего праздника освящения урожая. Осень щедра на свои дары. Автор рисует перед читателем живописные картины с виноградниками, оливковыми рощами, пшеничными полями и фруктовыми садами, на которых трудятся рабочие. Но самым главным даром для писца Бодастарта становится встреча с таинственной девушкой Эликой, ставшей для него музой. Перечитывая страницу за страницей, проникаешься к главному герою, начинаешь сопереживать. И вместе с ним терзаешься в сомнениях: вернется ли загадочная жрица к своему любимому? На глазах читателя творится настоящее октябрьское колдовство. Однозначно понравилось. Единственно, к чему хочу придраться (хотя может и не совсем права, но мне так показалось), что некоторые реплики диалогов немного выбиваются из общей стилистики текста.
Ах, да. Еще за слоника отдельное спасибо. Жалко его...
Пошла читать второй текст.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 1847
Замечания : 0%
Сюжет, интерес, характеры. Нет. Я буду судить не по этому.
Прочитал ли бы я Волка в таком обьеме еще раз? Да.
Прочитал ли бы я Лимона в таком обьеме еще раз? Нет.
Почему? Всё просто. У Волка - отличный стиль, выработанный, слаженный. Пускай он и скучный. Да, Волчек, такое случается. Но его легко читать.
А читать нелепые прилагательные Лимона в дозах нехилой новеллы? Нееее. Так, друзья, не пойдет. Лимон, ты сначала отточи свой стиль, а потом уже берись за подобные обьемы.
Меня конечно можете посчитать выскочкой за подобные утверждения. Может это так и есть. Но я говорю чистую правду.
Quote (Лимонио) "Ненавидяще осмотрел составленные заумным языком строки"
"онмиролюбиво похлопал его по ладони"
" Бодастарт протёр пальцами веки и посмотрел в сторону жреца-надзирателя. Тот дремал, прислонившись к теневой стороне храмовой стены, опустив бородатую голову на грудь."
Не, это не моё.
Голос Волку.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 797
Замечания : 0%
Хм, ви, а ты выбрал чертовски интересный аргумент, засранец!
Quote (vigreen) Прочитал ли бы я Волка в таком обьеме еще раз? Да.
Прочитал ли бы я Лимона в таком обьеме еще раз? Нет.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 989
Замечания : 0%
текст второй.
Сначала не понятно было, как может быть связано славянское фэнтези с нашим временем, только к концу все смысл обрело. После первого текста тяжело было окунаться во второй, мешало первое впечатление. И стилистика повествования тоже сначала тормозила чтение, но где-то на десятой странице я к ней приноровилась и больше она меня не напрягала. Вообщем, раскачавшись, я втянулась. Увлекательная история получилась – объемная во всех смыслах. Грубые и мужественные орки, слащавые, но каварные эльфы, гномы-работяги - все расы довольно хорошо прорисованы. И путь главного героя, которого ведет сама судьба, хоть и предсказуем отчасти (понятно, что он избранный для какой-то цели), но интересен. Еще чуть-чуть напрячься – и можно книгу написать.
Выбирать трудно: оба текста понравились. Но надо…
Голос за вторую работу.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 467
Замечания : 0%
Первый. Напомнил тему курортного романа в стиле древних эллинов. Приехал в новую обстановку, влюбился в незнакомку найденную вдали от общего веселья, рядом всезнающий и выделяющий Бодастарта полковник, а потом вернулся к ежедневной рутине с приятными мыслями о прошедшем. Скучное изложение насыщенное подробностями утяжеляющими и без того тяжелый для прочтения текст. Чего стоит только работа крестьян. Не понятно к чему была освещена героическая жизнь полковника, если его функция была лишь в том, что бы в конце - Гискон обернулся к больному и заговорил проникновеннее. – Все мы движемся к какой-то цели. бла-бла - бла..Это он тридцатилетнему мужику рассказывает. Открыл горизонты необычайного. Чем интересен рассказ - бытом эллинов и слоном. Слон вообще яркий персонаж получился. Перечитывать? Нет. И так с трудом удерживалась от желания пропускать по куску текста.
Второй. Интересен построением текста - современность, интригующая середина, возврат к современности. Стилистика текста хороша - эта смена языка в зависимости от того где находится герой - у людей, орков или эльфов. Хотя мимикрия и инфантильность Алеши, к сменяющимся обстоятельствам в его нелегкой жизни подростка, поражает. Как деревяшка кукольная - сказали орки, значит орки, сказали эльфы - тут же уровень развития поднялся, гномы - опустим планку, не комильфо в той среде. Алеша скорее выступал отражением предоставленных на рассмотрения читателей быта и нравов рас. Перечитывать тоже желания нет. Не отличается яркостью образов текст. Лучше всего с орками выходило - прочувствовано.
Тем не менее голос за второй текст - за идею, финал и язык.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 410
Замечания : 0%
Первый. Неплохо. Но... есть у меня мысля что это кусочек чего-то большого в будущем. Если нет, то тогда зачем все эти мелочи, казалось бы второстепенные в рассказе про жрицу, так широко описаны. И зачем даны характеры людей которые лишь косвенно касаются рассказа. Я понимаю для атмосферы, автор хотел показать все. И показал. От чего возникло ощущение незавершенности рассказа.
Второй. Не знаю кому скучно было читать, но мне напротив. Залпом поглотил. И немного отрывков перечитывал, понравились. Нет лишнего. При таком объеме нет надутости текста лишними словами. Приятно было читать.
Голос за второе.
ПС. первое тоже было очень интересно читать. Но все же, качественнее второе.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 148
Замечания : 0%
Первохонькое
Что-то ваши эллины на евреев смахивают :)) Читалось - повествование спокойное, обволакивающее, но правда покусало в некоторых моментах из-за потерянной гладкости, симпатично написано. В некоторых описаниях непонятно, даже нет - не доконца раскрыты кое-какие описания, хотя следевало бы, а некоторые наоборот пестрят излишком. Кстати автор наверное добивался в диалогах показать стилистику речи характерную для тех времен? Понравилось, что построено пространство. Но если так много запахов, то почему мало цвета, тактильности и почти отсутствуют звуки, а далее по тексту почему-то возмет шествие визуальщина? Но вот, что плохо - мало действия и интриги, прочтя пост - всё тот же ритм, описания, описания, описания - сжимаясь, увеличивают вес и останавливают сердцебиение рассказа. Хоть бы анекдот какой-нибудь - читатель ведь тоже человек, чего-нибудь яркого (как, например со слоном-палочкой выручалочкой), разбавить бы чем. Понятно, что завязка, но все же зачем выдавать столько описаний? Интересно было бы взглянуть тогда на картинки сквозь субъективные восприятия (героя, братана или ещё кого-нибудь). При любом раскладе описательная часть - хороша, но порой нагнетает ощущение ненужности, нетрудоемкой (как финансовый термин). Думаю автору не помешает выдавать некоторую информацию не прямо в лоб, а посредством других приемов (например, диалоги: подслушанный разговор или же прочитанное или же услышанный рассказ и пр.).
С середины второго поста - скука рухнула на меня - то ли погода, то ли ещё что (да, рассказ виной - признаюсь честно). Еле дочитал. Куда так топить? Ещё вернусь.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 883
Замечания : 0%
Quote (chew) Анетта фон Эльдарм Аксюмо
Что касается меня, то я личной неприязни к одному из авторов не питаю (но постебаться над ним - за милое дело), однако читая его галиматью пару раз приложить хорошенько хотелось... ибо скука несусветная. две части осилил...еще одну по диагонали... для чего чувак время тратил так и не понял. Сюжет разворачивается словно в онлайне - часа два пройдет между событиями в жизни ГГ... а глянешь - да и события абсолютно будничные... В общем по мне так очень слабо, но собственно ожидаемо, ибо ничего путного от данного персонажа я за год не видел.
Второй текст, из уважения к автору которого (если я не ошибаюсь), собственно я эту дуэль и попытался осилить, интереснее в плане интриги. Есть тоже банальщина несусветная типа - окна плачут когда идет дождь... но язык богаче, образы тоньше и интрига куда более напряженнее.
Что вырубило - Он-Он в первой части и Алеша да Игмар в путешествиях по болотам .... как это можно не заметить?! ну начни перечитывать и сразу же в глаза бросается, что ЗАДОЛБАЛИ УЖЕ ЭТИ ПОВТОРЕНИЯ!
Что еще... первая часть плавная такая, приятная. Абсолютно вода водой, но читается гладко и в принципе не вызывает отторжения.
Вторая... Сразу показалось что автор очень далеко капнул...когда появилась статуя Перуна, стало точно ясно что оооооооочень далеко, и в тоже время образ посыпался...не говорили так раньше... "высокие материи"...ага, "экзистенциализм" еще бы приплели.
Знаешь как я его спас? да элементарно представил, что это мультик детский в стиле "Алеша Попович и Абы кто"... и сразу все встал она свои места. Деревня ожила. Появились эмоции на лицах героев. Стало понятно почему люди 6 века говорят так а не иначе... в общем все прям заиграло...пока не появились орки с эльфами....тут все...еще немного посмотрел, затем нашел пульт перемотал немного....там Аннета...дальше драконы с Авраамом да Давидом... дальше гопники...интерес иссяк по мере утраты чувства реальности происходящего... В итоге выключил в раздражении.
В итоге что получилось - ералаш, в который не понятно для чего автор впихнул все что мог. Тут вам и старческая нудятина, и древнерусская сказка, и толкинисские гоблины, и Аннеты с Клозетами Андерсена, мифы русские, английские, нормандские, драконы, Пелевинские братки в косоворотках и Библейское Авраам родил Исака ... родил Давида царя Иудейского .........АААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА ЧЕ ЗА БРЕД???????????
Вижу в этом непроработанность сюжета. Поток сознания без фильтра на адекватность. Но в целом поначалу мультик нравился, голос ему. Кстати по чести и сюжет первого рассказа по началу привлек внимание. В детстве обожал Египет... но раскрытие больше похоже на бухгалтерскую отчетность нежели на рассказ.
Могу конечно и ошибаться в авторстве, но сути это не меняет. В обоих произведениях преобладает объем над содержанием и это печально.
|
|
|
