В парках много людей. Это немного нервирует, но что делать? Совсем не выбираться на люди – это превратиться в мумию у холста. А на это он, старый Эдгар Авелов, не имел права. Нет, никак не имел…
Он шел по парку, стараясь не смотреть на лица людей. Он давно их не видел, но совсем не соскучился. Он не умел скучать по людям. Поэтому Эдгар смотрел только на деревья. На молодые, высаженные людьми стройные сосны, на белок, которые по одной, по две суетятся среди них, на ленивых голубей и воробьев, купающихся в луже на дорожке. Но только не на людей, не на лица. Однако, краем глаза Эдгар все-таки замечал, что на него оглядываются, смотрят, более того – заостряют внимание. Еще бы! Старая широкополая шляпа с обвисшими драными полями, поблекшей лентой и торчащими отовсюду нитками, залатанные на десятки раз джинсы, полинялые, словно месяц их держали под солнцем и дождем вперемешку. Но больше всего прохожих удивляла, наверное, рубашка. Когда-то она была желтая, но за месяц она превратилась в нечто… На ней не было живого места, она была заляпана краской самых разных расцветок, от чего Эдгар был похож не то на маляра, не то на клоуна из нищего цирка.
Впрочем, интересны ли ему эти настороженные взгляды? Можно ведь их спокойно игнорировать, главное, чтобы никто не подошел и не начал задавать ненужные вопросы. О, это было бы совсем неуместно.
Эдгар вышел из-под сени деревьев на небольшую площадку, уложенную плиткой. Это сердце парка, здесь была сцена, крытая цветным брезентом, киоски с мороженым и сахарной ватой, здесь было все, что натужно пыталось доставить людям радость. Эдгар не удержался – огляделся. И все-таки встретился с кем-то взглядом. Поначалу он даже испугался, но потом сразу же успокоился. Глаза были нарисованные и даже черно-белые, нанесены грифелем на холст. Очередной художник-портретист пытался заработать хоть какие-то деньги, предлагая прохожим «портрет за полчаса». Эдгар смотрел на черно-белое, карандашное личико молоденькой девочки – лет тринадцати, не больше. Вполне миловидное личико, но он уже видел его здесь и месяц назад и два месяца… Все эти лица, молодые или старые, женские или мужские были, в принципе-то, одинаковы. По правде, уличный художник постоянно рисовал какое-то одно лицо, придуманное его рукой, добавляя лишь черточки того, с кого он рисует.
Эдгар вздохнул. Когда-то он пытался также зарабатывать деньги, но очень скоро понял, что – не может. Это был обман, а настоящий художник, считал он, обманывать не имеет права.
Да, это был тот самый Эдгар Авелов, которого еще каких-то семь лет назад готовы были носить на руках за его невероятные картины. Все критики живописи признавали его искуснейшим талантом, некоторые даже не боялись называть его гением. Да, все это было… каких-то семь лет назад…
Потом он неожиданно исчез и перестал писать картины. Многие люди утверждали, что они не раз видели художника на улицах, но, когда его окликали, он предпочитал быстро скрывать в подворотнях. «С ним приключилось какое-то горе», – решил народный глас и художника оставили в покое. Уже через полгода его переставали узнавать на улицах. Но ему на все было наплевать! На все! Его обросшее бородой и усами темное лицо никогда теперь не улыбалось. Оно светилось восторгом только по ночам, когда старый художник Эдгар Авелов творил – в своей тесной полуподвальной съемной каморке в каком-то сталинском доме. Он не писал картин. Он писал картину – одну. Единственную картину. Он ее пишет вот уже семь лет.
Эдгар улыбнулся карандашному портрету и пошел обратно. Слезы текли по его лицу, это легкое детское лицо почему-то разбередило его чувства, теперь он боялся, что сделал неправильный выбор. Как сладостны были те времена, когда вдохновение пылало ярче солнца, когда рука сама стремилась к холсту, когда толпа восторженно галдела на очередной выставке…
Домой, домой, домой… подальше отсюда. Эдгар провел руками по лицу. Слезы. У него, уже пожившего мужика, слезы. Он в ярости скрипнул зубами и двинулся сквозь парк – резко, быстро, почти переходя на бег. Нет, все было правильно, думал он. Никаких вариантов и быть не могло. И вообще – поздно сетовать.
Дом сталинских времен. Серая громадина в семь этажей, тяжелая и зловещая на вид, с неизменными серпом и молотом на фасаде, с маленькими страховидными балкончиками, из которых торчали прутья арматуры. На крыше – ненужные уже каминные трубы, древние, почерневшие антенны, тоже, наверное, ненужные, давно отключенные… А в тяжелом сером фасаде до ужаса нелепо смотрелись пластиковые беленькие окна.
Года два назад в подъездах поставили домофоны. К каморке Эдгара такой, конечно, проведен не был, да и не приходил к нему никто, вот уж как лет пять…
Вниз по узким ступенькам, по затхлому коридору с пыльными лампочками на заросших грязью шнурах, и вот он, дом, вожделенные двадцать пять квадратных метров с туалетом, ванной и миниатюрной кухонькой. На кухне не было ничего кроме грязной посуды, в ванной ничего кроме дурного запаха, а в комнате ничего кроме кровати, красок… и мольберта, накрытого легкой тканью. Под этой тканью хранилось… то самое. Работа всей жизни. По углам стояли рулоны холстины, большинство этих рулонов было изрисовано, все это – попытки, эскизы, варианты Единственной картины, Картины с большой буквы.
Эдгар улыбнулся, ласково прошептал:
–Вечером я закончу тебя… а может, утром…
Он отправился на кухню и принялся мыть сковородку, чтобы хоть что-то сготовить себе на вечер, ибо сегодня у него в желудке не побывало и кусочка. Но в старом, гремящем холодильнике «Бирюса» еще оставалось хоть что-то, что могло сойти за еду…
Дело жизни, подумал вдруг Эдгар, оттирая жирные пятна. Ведь он, по сути, и сделал выбор, отдал все – ради дела жизни. Это есть у каждого человека, каждый человек жертвует чем-то ради дела жизни. Впрочем, спорный вопрос, решил Эдгар. Что такое дело жизни? Предназначение? А оно существует? Миллионы людей живут, представляя собой жрущие организмы, дающие миру только одно – потомство. В этом их предназначение? Воспроизводство? Это не предназначение и уж никак не дело жизни, у животных тоже есть воспроизводство, но это чисто биологический процесс. Эдгар кивнул сам себе. Возможно, дело жизни дается только тысячи человек в век? Хотя, кто ищет этих избранных, кто выбирает? Бог? Нет, если он и есть, он не станет делить овечек на тех, у кого руно золотое, а у кого обычное… это не для религии – делить. Природа? Природа стремиться к равновесию, несмотря на все свои разгулы стихий. А тысяча избранных – это явно не равновесие. Само общество? Эдгар сплюнул от негодования. Общество вообще ничего не делает, и меньше всего у него, этого общества, забот о золотых агнцах. Избранных нет. Может быть, есть те, кто находят свое призвание. Оно есть у всех, но находят – не многие. Эдгар усмехнулся. Лучше б не находил…
Проще всего предположить то, что ничего такого нет, он сам все придумал и сошел с ума с точки зрения окружающих. Это наиболее адекватная версия и, как следствие, наиболее вероятная. Эдгар скрипнул зубами и сильнее налег на сковородку. Нет, подумал он, я как раз и делаю все это для того, чтобы опровергнуть эту вероятность. Они еще посмотрят…
Эдгар отложил сковородку и принялся за чашки-ложки, продолжая рассуждать. Ну их, думал он, пусть другие разбираются с этим! Есть предназначение, нет его, но Эдгар поставил себе цель. И он выполнит ее. Но что он будет делать после? Зачем жить? Говорят, когда человек выполняет до конца свое дело жизни, то ему и умереть не страшно. Но это же все не то… Вопрос в том, что после – полная неизвестность. Эдгар с ужасом представил, как он делает последний мазок, отходит, чтобы полюбоваться – и больше ничего. Картина так и останется стоять на мольберте, а он так и останется голодать, прозябать в сыром подвале и в редкие дни выходить на улицу. Холодный пот выступил на теле. Что дальше-то? Есть цель, но ведь она ничего не решает! Чего он хотел этим достичь? Того признания, какое было семь лет назад? Это глупо. Отказываться от него, чтобы вновь приобрести? Да и не нужно уже, по сути-то… Но что тогда? Создать шедевр всех времен? Но ведь Эдгар прекрасно осознает, что это не так. Это будет живая картина, картина, в которую он отдаст душу, уже отдал… возможно, если он осмелится вынести ее в свет, то картину признают шедевром, но лучшей она не будет, увы… Не для этого он старается. Для чего?!
Эдгар в ужасе смотрел перед собой, мыльная воды капала с тряпки на пол, чашка, зажатая в левой руке, дрожала. Неужели он вернулся к этому дурацкому, невыносимому вопросу человечества? «Смысл жизни»? Но ведь это не то, совсем не то! смысл его жизни – живопись, а не отдельная картина и не то, что последует за ней…
Зачем художник берется за кисть, писатель – за перо, музыкант садиться за рояль, программист пишет первую строку команд, строитель чертит проект? Что их побуждает. Талант? Талант пассивен, талант – это средство… Цель? Цель реализовать этот талант? Да, когда-то так и было… До первой проданной картины. А потом была возможность рисовать в свое удовольствие, рисовать под заказ, рисовать на выставки, рисовать, рисовать, рисовать… И только потом Эдгар бросил все. Почему? Что же он все-таки почувствовал? Что цель – не в этом? Ни в деньгах, ни в славе, ни в таланте?
Может, люди существуют, потому что просто существуют? Как муравьи? А остальное – все иллюзии?
Эдгар не верил собственным мыслям. Он понял, что зашло слишком далеко, бросил тряпку и вернулся в комнату, чтобы немного передохнуть. Повалившись на скрипучую кровать, он посмотрел на мольберт. Неужели это – иллюзия? Не может быть, нет, нет!
И нужно доказать это, решительно подумал Эдгар, вскочил, сбросил с мольберта ткань и принялся за работу, свое любимое занятие, то, без чего он не мог…
Про то, что он хотел поесть, уже и не вспоминалось.

Он работал всю ночь. Картина явно удавалась, явно из кисти рождалось то, что он горел желанием увидеть семь лет. Осталось совсем чуть-чуть…
Завтрак? Может – черт с ним? И с обедом, и с умыться, и с проветриться сходить? Картина, картина, картина…
Глаза умирали, но надо, надо… Эдгар качается перед мольбертом. Кисть дрожит, он долго сосредотачивается, прежде чем сделать мазок. Остались последние штрихи.
Он не выдержал и лег спать. На часах было шесть вечера. Эдгар завел старый, еще советских времен, будильник на полночь и позволил себе немного поспать.
Эдгару снился триумф, слава. Он на пьедестале, нет, выше, гораздо выше, за облаками. Он выполнил дело жизни, он – велик.
Сладостное чувство выполненного долга и ощущения себя сильным, лучшим, отборным были разбиты ворвавшимся в сон трезвоном. Будильник. Полночь. Пора за работу.
Последние штрихи…
Последние штрихи…
Последние…
Все?
Готово? Неужели – все?! Неужели семь лет мучений закончились?
Эдгар сделал два шага от картины, осмотрел ее.
Семь лет мучений, восторгов закончилось! Сколько раз он рвал холст, сколько раз он начинал заново!
На холсте… на холсте был туман. Посмотрел бы кто сейчас на картину – обомлел бы. Туман будто бы не был нарисован! Это было невозможно описать, он был не нарисован, он был словно соткан. Соткан из легких облаков. От картины могло стать действительно зябко, как ранней весной в туманном лесу.
В тумане виднелась какая-то насыпь и вроде бы даже железная дорога проглядывалась. И женщина в этом тумане, стоит на насыпи… Спиной, обернулась. Почти белые волосы немного влажные… Конечно, они по правде не такие белые, это из-за тумана, но… Глухое длинное черное платье, почти без складок…
Эта картина писалась семь лет… А вот вынашивалась…
«Надо же, я видел ее раз в жизни. Там, на железнодорожной насыпи, – думал художник, разглядывая картину. – Мне было-то четырнадцать лет! А ей… Ей наверное уже тридцать… но она была так прекрасна…»
Он вспомнил, что уже тогда пытался нарисовать ее, но ничего не получалось. Уже тогда он влюбился в нее. Не как мужчина, а как художник – раз и навсегда он влюбился в этот образ в тумане, в черное платье, бледное лицо и темные глаза, в светлые волосы до пояса…
Эдгар никогда не забывал этого образа. У него потом было три брака. Первую жену он действительно любил. И рисовал ее портреты, и других жен изображал на своих картинах.
Но он ни на день не забыл про женщину, которая скрылась от него в тумане…
А жены… жены от него уходили спустя некоторое время. Первая ушла через два года. Две другие вообще больше года не продержались. Они уходили, потому что не могли забеременеть. Не давал Бог ему детей. Он хотел сходить в больницу, провериться, но куда там. Да, возможно он был бесплоден, да, может быть, это даже лечится, но ему было страшно идти в клинику. Страшно было узнать, что он никогда не сможет иметь детей. Потом он успокоился. У него давно были дети – его картины. И образ, спрятанный в душе.
Лишь в пятьдесят с лишним лет он осознал, что достоин той женщины в тумане. Столько лет он вынашивал это произведение искусства, свое дело жизни.
Эдгар вновь начал вспоминать, как это произошло. Нет, на него не сходило озарений, нет, это не произошло в какой-то роковой час. Он читал утренние газеты, пил чай и глядел в телевизор, то ли в бессмысленный сериал, то ли в новости… И вдруг – он осознал это. Не дочитал газет, не допил чая. Смел с мольберта какое-то недоделанное пейзажное творение…
С этого все и началось. Эдгар понял, что не напишет больше ничего кроме этой картины. А значит, и новых денег не будет. Пришлось продать квартиру, а деньги заложить в банк, часть он отдал, чтобы выкупить комнатушку в подвале. Он забросил все выставки, продал почти все картины, уничтожил практически все. Сделал выбор.
Зачем? Этот вопрос хлестал по мыслям. И это было невыносимо. Чем больше он смотрел на картину, тем сильнее хлестал какой-то бич – прямо по мыслям, по нервным импульсам, поперек обоих полушарий.
Впрочем, ответа явно не было.
Эдгар устало опустил руки, выбросил на пол палитру и кисть, измазав цветным продавленный старый линолеум.
Может, и не было никакого дела жизни, может быть эта картина никому не нужна кроме него, но Эдгар прекрасно понимал, что ничего не бывает просто так. Всегда есть цель, а после ее достижения всегда должен быть какой-то итог.
Вот ему и нужно найти этот итог.
Возможно, это испытание, возможно, это его кара за то, что он тогда так и не решился подойти к этой женщине – как бы тогда потекла его жизнь?
У него была слава и деньги, но нужно ли это было ему?
Кто он такой теперь?
Старый дурак в подвале, возможно, уже сошедший с ума.
«Все гении немного не в себе», – улыбнулся образ с мольберта.
Это меня не оправдывает, подумал Эдгар. Спохватился, со страхом глянул на картину.
«Возможно, я ушла тогда и продолжила жить обычной жизнью, возможно, я умерла через несколько секунд, возможно, тебе стоило подойти. Но ты меня увидел и именно поэтому стал знаменитым художником. Твоя цель была известна уже тогда. Просто осознал ты это поздновато. А эта картина – твой итог. И мой тоже…»
Женщина отвернулась и исчезла в тумане.
Морок? Эдгар потряс головой, посмотрел на мольберт. Улыбнулся. Да, она права. Мы не достигаем цели. Цель – это сама жизнь, то, как ты ее проживаешь. А неизбежный крах – уже итог. Специальное время, чтобы человек осознал и сделал выводы.
Женщина в тумане просто подтолкнула его к этому. Пятьдесят лет назад.

И почему, почему именно сегодня все пошло не так?
С самого утра.
Как всегда, я вышел из дома на пятнадцать минут раньше, чем следовало бы. Все потому, что часы я перевел на пятнадцать минут вперед, чтобы никуда не опаздывать. У этой маленькой хитрости есть огромный недостаток: о ней нельзя забыть. И вот я иду по тоннелю тротуара, задрав голову к кружевному рыжему потолку, который сплели склонившиеся друг к другу деревья. Внутреннего диалога нет. Как обрезало. Вместо него одна лишь мысль раздается хоровым пением на всю голову: я потерял пятнадцать минут времени созерцания. А ботинки отбивали по чопорному асфальту: раз, два, три, четыре... Где взять счастья, где взять счастья, где взять счастья... И от асфальта, и от деревьев веяло холодом. Раздвинув руками ветви, я вышел с тротуара на пустынное шоссе, к солнцу поближе. Но солнца я не увидел. Вокруг столпились небоскребы, глумливо хохоча тысячью разинутых ртов окон. А где-то за их спинами растерянно бродило солнце. Я представил себе, как оно встает на цыпочки, беспомощно подпрыгивает, пытаясь увидеть меня. Вероятно, тут полагается смеяться. Я вежливо и сухо хохотнул.
Дворник, наверное, тоже перевел часы на пятнадцать минут вперед. Он увлеченно сгребал в кучу опавшие листья, насвистывая неуместно бравурную мелодию через дырочку на месте двух передних зубов. Странно, но из-за нее он показался мне похожим на потрепанного жизнью суслика. Тут, возможно, снова полагается смеяться... Но вместо этого я сел на бордюр тротуара и дал волю забитым, робким мужским слезам.
Все идет не так.
Словно кусочка у мозаики не хватает. В самой серединке.
Нужна женщина.

* * *

Вода. Я отогнал прочь радужные разводы бензина и поднял в воздух прозрачный искристый столб. Провел ладонями по щекочущей кожу поверхности, вытянув столб в высоту. То было тело.
Луна. Я совершенно случайно ее заметил в зияющей небесной пустоте меж двух небоскребов. Пугливо оглядываясь, она готовилась уже уйти за горизонт и дать солнцу полную свободу. Не успела. Я догнал, сжал в руках прохладную шероховатую сферу. То было лицо.
Гитара. Прислонившись к обшарпанной стене аптеки, пожилой гитарист нежно перебирал струны, склонив голову на перевязанной шарфом длинной шее. Я оборвал утреннюю мелодию, отобрав гитару. Музыкант умоляюще поглядел на меня, по-детски беспомощно протянув руки к своей любви. По обожженным солнцем щекам покатились слезы. Я сказал: смотри. Я перевернул гитару, провел рукой по крутому, но мягкому изгибу черной лакированной банки. То был стан.
Яблоневый цвет. Вдруг откуда ни возьмись. Но мне достаточно было только коснуться тугих ветвей – и лепестки тотчас ковром усеяли тоскливый мертвый асфальт. Я наклонился, набрал их в пригоршни. Размял в пальцах, ощущая их свежесть и бархатистость. И – бросил в воздух. Они душистым облаком взметнулись и легли на воду, слились с ней. То была кожа.
Небо. Я обратил к нему взгляд. Пепельное молоко облаков сворачивалось на углях далекой грозы. Я поднял руку, зачерпнул горсть. Ладонь покалывали раскаленные осколки молний и остужала плотная облачная сыворотка. Серый. Я разбил его на миллиарды оттенков... Потом вновь смешал воедино. Бескомпромиссный черный занял почетное место в центре. Вокруг него сквозь серую толщу пробились матовые лунные лучики. То были глаза.
Каштан. Зачерпнув облачной сыворотки, я освободил путь солнцу. Оно выглянуло, улыбнулось. Не мне – коренастому каштану, затерявшемуся среди смелых яблонь. Солнце влюбилось. Каштан воспрянул духом и расправил ветви. Солнечный свет заструился по шершавой коре, заполнил морщины и бороздки... Шершавая?.. С чего бы это? Шелк. Мягкий каштановый шелк. То были волосы.
Солнечный луч. Полоснул по лицу, мягко изогнулся, улыбкой лег на яблоневый цвет... И ответная улыбка тронула мои губы. Я взял ее мягкие, как вода, руки в свои... Она подняла на меня ожившие облачно-серые глаза. То была женщина.
То была Ева.

* * *

И почему, почему моя жизнь складывается именно так?
Вот уже год...
Ева никогда не говорит. Она все время молчит. Но я понимаю ее без слов. Я мог бы взять птичье пение и сделать ей голос, да покинули давным-давно город все птицы... Остались лишь вороны. Но Ева заслуживала большего. Во всяком случае, так я считал до вчерашнего вечера. Пока Ева не подошла – легкой, как течение ручейка, походкой – и не показала с улыбкой на свой округлившийся живот... Я онемел.
Ева, зачем?
Ты разве не рад?
Я... Н-ну... Рад, конечно... Но всему свое время!
Нет, ты не рад.
Ладно. Я не рад. Я зол. Зачем, Ева?
Как – зачем? Я ведь женщина...
...Тут меня зло берет...
Если ты думаешь, говорю, что первый признак женственности – ходить брюхатой, то ты ошибаешься.
Возможно, ошибся как раз я.
Плевать.
Ночь... Я выхожу к сонно-мечтательным звездам и мрачно хохочущим небоскребам. Сквозь подошвы ноги жжет нагревшийся за день асфальт и я сворачиваю на тротуар – там прохладнее... Ночной город вызывает в моей душе умиротворение, и все же чего-то мучительно не хватает... Словно кусочка в мозаике. В самой середине...
Нужна женщина.

* * *

Я не прилагал никаких усилий – она сама появилась... Прошла, задев полой короткого платья, обдав ароматом дорогих духов. Я пошел за ней...
Зубы. Вылеченные и вычищенные у хорошего дантиста, белоснежные, они сверкали, как бриллианты.
Волосы. Пшеничного цвета. Явно дорогостоящая краска. Уложены в замысловатую прическу... Форму прочно зафиксировал качественный лак.
Ноги от зубов... И где только нашла она колготки на такие длинные ноги?.. Тонкие, загорелые, сильные, как у молодой кобылки.
Бюст монументальный... С трудом умещается в тесное розовое платье...
Глаза... Да кому они нужны? Взгляните на эти ноги! На эту грудь!
То была женщина!..
То была Лилит.

* * *

...Вода разливалась по прихожей, прозрачно искрилась в простуженном свете плафона. На волнах покачивалась черная лакированная гитара, чей гриф нежно оплетал венок яблоневого цвета. Луна вновь заняла свое место на небосклоне, окунувшись в жемчужно-серую облачную сыворотку.
А где же Солнце?..
Я ошибся... Как я ошибся...

Первый более проработан. Сюжет, опять же. Но очень всё линейно. Из-за примитивности сюжета приходится выезжать на рассуждениях.
Второй наивно пытается выразить "философию", но получается банальщина. Приходится выезжать на рассуждениях.

Позитивная концепция, читательский "итог" отсутствуют у обоих.

К тематике явно ближе первый.

№1

«ИБО сегодня у него в желудке не побывало и кусочка» - вы знаете, что ИБО обычно пишут чтобы АКЦЕНТИРОВАТЬ внимание? Нас тут что должно в большей степени интересовать: его творчество, или урчание в его желудке?
«Но в старом, гремящем холодильнике «Бирюса» еще оставалось хоть что-то, что могло сойти за еду» - так, снова реанимация и снова башкой в стену.

«Дело жизни, подумал вдруг Эдгар» - шо? ОПЯТЬ?!
Рассказ написан плохо, очень плохо, а для произведения, направленного именно на эмоциональную составляющую – текст написан просто таки отвратительно. Читать его не грустно, читать его скучно, причем очень скучно. Так же раздражает полная отдаленность автора от самого художественного процесса – фальш просто страшная!
Да, из этой заготовки МОЖНО было сделать хорошее произведение, только для этого необходимо было написать текст с душой и хоть сколько-нибудь его прочувствовать!
Пока не читал второй текст, но по чести сказать, мне сложно представить, что есть нечто более плохое.

Ева
«И вот я иду по тоннелю тротуара, задрав голову к кружевному рыжему потолку, который сплели склонившиеся друг к другу деревья» - очень кривой образ, не читаем. Лучше бы это рыжее кружево подошло к ржавому мосту или еще чему, но сложно представить себе осеннюю аллею после подобного высказывания.
«Внутреннего диалога нет. Как обрезало» - а оно было?
«одна лишь мысль раздается хоровым пением на всю голову» - одна и хоровым… Нда. Я понимаю, если у человека раздвоение личности, но раздвоение, или рассколькостерение там мысли – это уже апофеоз патологии!
«А ботинки отбивали по чопорному асфальту: раз, два, три, четыре...» - а вы ничего не перепутали?
Я хотел было разбирать дальше, но… Это ж каждое предложение надо будет брать в кавычки!
Это не текст! Это АБСОЛЮТНЫЙ провал! Тут нет сформулированности мыслей, тут нет образности, тут нет настроений, тут нет сколько-нибудь удобоваримого изложения, тут нет места действия, нет времени действия, нет обоснованности, мотивации, характеров, сюжета, структуры – НИЧЕГО НЕТ! Жуть…

Авторы, поздравляю! Вы, общими усилиями, изнасиловали мой мозг! Вы почти сделали из меня калеку!!!!!!!!!

Ладно, к голосованию:
Автор текста номер раз - беру свои слова обратно, текст хуже вашего может быть и это текст номер два.

Мой голос за текст №1

"Однако, краем глаза Эдгар все-таки замечал, что на него оглядываются, смотрят, более того – заостряют внимание." - слово смотрят - лишнее.
"Когда-то она была желтая, но за месяц она превратилась в нечто…" - второе "она" лучше убрать, да окончание троетиочием тут неуместно.
" но, когда его окликали, он предпочитал быстро скрывать в подворотнях." - скрываться.
"Уже через полгода его переставали узнавать на улицах." - через полгода после каких именно событий? Тут лучше применить неопределённое время.
"в каком-то сталинском доме" - и у всех такой огрех. Убирать эти сорняки надо "в каком-то". Почему в каком-то, дальше очень хорошо описывается образ дома.
"У него, уже пожившего мужика, слезы." - как-то грубовато фраза звучит.
"Дело жизни, подумал вдруг Эдгар, оттирая жирные пятна." - почему вдруг. Мне казалось он думал об этом постоянно.
"Возможно, дело жизни дается только тысячи человек в век?" - тысяче.
"Эдгар сплюнул от негодования. " - куда сплюнул, на сковороду. Это уже заученная всеми шаблонная фраза, неужели нет чего-нибудь новенького.
"Эдгар отложил сковородку и принялся за чашки-ложки, продолжая рассуждать. Ну их, думал он, пусть другие разбираются с этим! " - создаётся впечателние, что Эдгар посылал чашки и ложки фразой "ну их". Эту фразу можно вообще убрать, смысл не поменяется.
"Холодный пот выступил на теле." - лучше бы уточнить. Например: Холодный пот проступил на лбу.
"мыльная воды капала с тряпки на пол, чашка, зажатая в левой руке, дрожала." - предложение дико сложено, не совсем непонятно.
"строитель чертит проект?" - архитектор вообще-то проект чертит.
"Эдгар сделал два шага от картины, осмотрел ее." - отошёл от картины, а не сделал 2 шага.
"Почти белые волосы немного влажные…" - что это за констатация: почти белые. А где художественный образ?
"Глухое длинное черное платье," - как это: глухое платье?
Есть ещё ошибочки, но они не значительны.

Рассказ мне понравился, даже тронул немного. Идея до боли понятна и немного банальна. Снова рассуждения о смысле жизни. Но автор справился с этой задачей, чётко предоставил на осуждение свою точку зрения, которая кстати не лишена смысла. Сюжет хорошо сформирован, грамотно. Описания немного грешат ошибочками, но это поправимо. В тему дуэли вы не попали/, впрочем как и другой автор. Но техника исполнения данного произведенимя лучше, чем в другом сочинении. Концовка, честно сказать, крайне неудачна. Резкое оживление образа и тут же выражение окончательной идеи, формирование зыбкого итога. С этим автор замешкался и слишком поспешил, что и привело к неудачному окончанию. Да, и забыл, образ художника сформирован чётко и правдоподобно, на что и был акцент в данном произведении.

2-й рассказ:

Образ руки художника, вульгарность героя и дикий мрак города - вот три темы, с которыми справился автор. Пройдём по основным ошибочкам:

"Я перевернул гитару, провел рукой по крутому, но мягкому изгибу черной лакированной .... То был стан. " - тут мне кажется, надо бы закончить, не вписывается такой обрыв в данный стиль.
"Яблоневый цвет. Вдруг откуда ни возьмись. " эта фраза как-то невпопад с текстом, будто прилетела из никуда. Судя по смыслу можно было без неё обойтись.
"Я поднял руку, зачерпнул горсть." - горсть - тут лишнее.
Так образы хороши, но при создании глаз, картинка не ложится в голове, как нужно. Кажется, малость переборщил автор со сложностью.
Просто отлично автор играет с образами, классные переходы, формулировка цвета. Создатель девушки как бы вырисовывает фигуру, чертит изваяние, подправляя по ходу дела некоторые штрихи. Немного сложновато, не всегда можно представить в мыслях работу художника, но достойно.
"Я... Н-ну... Рад, конечно... Но всему свое время!" - не надо нукать, ведь теряется вся красота текста. И без ну прерасно получается.
"Сквозь подошвы ноги " - ног (множ.).
"Волосы. Пшеничного цвета. Явно дорогостоящая краска. " - герой то мужчина, откуда он знает какая краска, да и не в типе мужчин замечать такие детали (в смысле качество краски). То же насчёт качественного лака.

Идея до сути понятна. Не те приоритеты мы ценим в жизни. А когда осознаем свою ошибку, порой уже поздно. Весьма интересная художественная картина. Переходы точны и сюжетно аргументированы. Особенно понравилась та часть, где романтика превращается в дикое мужское влечение. Как сразу падает уровень идеала! Автору респект. Но довести текст до конфетки ещё потребуется. Реализация слабовата, но только по той причине, что автор выуживал из себя это сочинение. Не писал от души, именно поэтому не всё вышло. Но насчёт применения интересной задумки - описания действий художника с высоты духовного полёта. Задумка очень хороша. Её бы доработать, обрисовать, очертить контуры и получилось бы идеально.

Насчёт дуэли. По мне, так это глупая задумка. С темой всё равно не справились оба автора, у первого был маленький намёк в конце, у второго вообще ничего. Оценивать равносторонне эти 2 сочинения невозможно. Идеи разные, темы тоже, хотя есть что-то общее - образ художника. У 1-го сочинения техника лучше, но идея банальна, у 2-го присуствует оригинальная задумка, но подкачала реализация. И вообще, я не понимаю как можно сравнивать такие вещи. Это всё равно, что сравнивать рок с джазом, экспресионизм с модернизмом. Это же разное. Отдать голос точно пока не могу, я ещё подумаю. Если так и не надумаю, отдавайте мой голос за 1-ое произведение, так как технически и сюжетно он лучше сложен.