№1. - Кто живет в ботинке? – простой вопрос, и простой ответ на него: «никто», но почему-то язык не поворачивался так ответить. Кто живет в ботинке? Не знаю, но оно, мой друг, мой совсем маленький друг, про которого никто не знает и знать не может. А вот сейчас папа спрашивает меня, и я должен ему что-то отвечать, и все потому, что как дурак стоял над старым, прохудившимся ботинком с полным блюдцем молока и упрашивал выйти. Кого выйти?
- Никто… - упрямо ответил я, отводя взгляд, будто боясь, что папа по одним моим глазам сможет узнать всю правду.
- Хм… - папа взял оброненное блюдце из молочной лужицы. – И этот никто очень любит молоко? Нда, меняются времена, вот когда я в твоем возрасте был никто ели ничто и были тем довольны. Ну кто там у тебя? Котенок? Щенок? Доставай, что ты его там бедного моришь в тесноте.
- Никто… - насупившись ответил я. –Там никого нет.
- Ладно, давай я посмотрю на этого никто и мы вместе решим что с ним делать.
Папа шагнул вперед и даже удивился, когда я послушно сделал шаг в сторону от ботинка. Хмыкнул, поднял большой старый ботинок, заглянул в него, даже язычок отогнул посильнее, чтобы света побольше туда пролилось, но ничего не увидел. Для надежности он даже нос туда сунул, принюхался, а потом внутри и пальцами еще пошарил.
- И правда, никого… - расстроено посмотрел на лужу молока. – Приберись что ли, а то мама расстроится.
Он взял отложенную на старый комод газету, встряхнул ею, и пошел в зал. Был слышен его недовольный шепот:
- Подумать только, девять лет парнишке, а он! Ну и фантазия…
Как только дверь за ним со скрипом притворилась и я остался наедине с кладовкой, тускло освещенной дрожащим светом лампочки, я схватил ботинок и шепнул громко:
- Ну, видишь, что ты натворило?
- А я что? Я ниче. – недовольно буркнуло из ботинка, шмыгнуло, надо полагать невидимым носом. Итак, познакомьтесь – это мой ботиночный друг по имени никто, а вернее Никто – именно так, с большой буквы.
Все началось во второй день, когда мы приехали на старую дачу. Раньше эта дача, так говорит папа, принадлежала нашему прадеду, то есть дедушке моего папы. Самого прадедушку я никогда в своей жизни не видел, когда я родился его уже не было, но зато видел его фотографию. Фотография была старая, черно белая, вся какая-то смазанная и будто бы даже на рисунок больше похожая, чем на привычную фотку. Папа сказал, что так раньше делали ретушь, чтобы покрасивее было. Я ничего не понял, но кивнул, на всякий случай.
С фотографии на меня смотрел серьезный мужчина с черной бородой и аккуратно подвитыми усами, а еще на нем, на мужчине этом был картуз мятый, и даже ретушью этого не исправили. Мне почему-то не поверилось, что это мой прадедушка. И правда, как такой вот мужчина может быть прадедушкой? Нет, прадедушки, они не такие. Они седые, у них брови такие смурные, и еще, когда они жуют, у них нос шевелится. Я видел у Лешки Симакова прадеда, вот тот правильный прадед, а не то, что этот.
На дачу мы приехали на месяц, пока у папы с мамой был отпуск. Они сначала хотели поехать в Турцию, но потом папа сказал маме, что в Турции то ли слишком жарко, то ли слишком дорого. Мама тогда ему скандал устроила и сказала, что если он не хочет ехать туда, куда она хочет, то пусть он тогда едет куда хочет. Он тогда плечами пожал, нос почесал и сказал, что мы едем на дачу. Мама фыркнула, но спорить не стала. Вот так мы тут и оказались.
А эту комнату у кладовки я сам выбрал. Почему? Да потому что мне тут все понравилось! Я раньше такие комнаты только в книжках видел: кровать большая чугунная, а еще она пружинами скрипит! Тут стол есть круглый, с гнутыми ножками, пузатый комод с выдвижными ящиками, а нижний у него не выдвигается – его перекосило. Но я все равно видел, что там внутри у него лежит. Я ящик, который над ним, над перекошенным, вытащил, а потом уже и увидел что в нижнем спрятано – там фотографии лежали. Много, и все черно белые, а еще у них уголки сломанные, и сзади на некоторых как будто марля наклеена. Я такие раньше не видел. У нас дома фотки не такие, цветные все, а эти… Эти загадочные!
Достал я эти фотки, вывалил на пол посреди комнаты на тканый половик, туда где солнечный квадрат от окна лег, и стал их перебирать, рассматривать. На одной большой фотографии дача эта была, а перед дачей толпа такая стояла! Человек двадцать. И все там с бородами были, все одеты как-то чудно, с рубахами навыпуск, и у рубах ворот на сторону, а сбоку от крыльца телега стояла, но без лошади. Я всю фотографию просмотрел, даже увеличительное стекло притащил, чтобы получше разглядеть, но лошади так и не нашел – даже кончика хвоста не увидел. Почему-то жалко стало. Ну вот всё же на фотографию влезло, а лошади нет, а ведь так интересно – какая она была? Белая, а может каурая, или в яблоках. Я таких видел по телевизору, и в парке, а покататься не получилось.
- Эх, где же лошадь то? – спросил я грустно, а сам подумал, что наверное лошадка паслась где-то, когда фотографию делали.
- За крыльцом она, на лужочке. – сказал тихий голосок, и не понятно: показалось это, или правда кто шепнул.
- Эй, тут есть кто-то? – я отложил фотографию в сторону и оглянулся по сторонам. – А ну отвечай!
Никто не ответил. Я тогда под кровать заглянул, потом под комод, там ручка валялась старая, перьевая. Я ее достал, посмотрел. Интересная она, теперь таких наверное не делают, а может и делают, но только для музеев. Особенно мне понравилось то, что само перышко было чуть мятое и в туши испачканное. Им наверное еще мой прадедушка писал. И пока я думал, что же мой прадедушка этим пером писал, совсем я про голос тот и забыл. А вспомнил я про него только вечером, когда уже темно стало.
Я свет включил, а оказывается лампочка в люстре только одна была и такая тусклая, что только чуть-чуть светила. А вокруг, по углами, да вдоль стен затаились тени страшные, да еще эти фотографии по полу разбросанные, а на них лица и все будто на меня смотрят. Мне страшно стало. Я фотографии собрал, обратно их в нижний ящик через щелку все запихал, на скрипучую кровать взобрался и накрылся с головой, чтобы не так страшно было. Свет выключать на ночь я не стал.
Было страшно, а страшнее всего было высунуть из под одеяла ноги. Казалось, что стоит только пяткам моим вынырнуть из под ватного одеяла, как кто-нибудь схватит за них да как… А что как, я не знал, но было страшно. Правда долго бояться было скучно и я уснул.
Проснулся я посреди ночи от того, что услышал скрип. Половицы скрипели, да так громко. Я осторожненько выглянул из под одеяла, но ничего не увидел – пустая совсем комната, да тусклый желтый свет с потолка льется. А потом вдруг снова половица скрипнула, и тот же тихий голосок, что и днем, сказал:
- Совсем свет не экономют. – щелкнул выключатель и стало темно.
Я закричал.
Дверь распахнулась, вновь щелкнул выключатель и я увидел растрепанного со сна папу. Он почему то был только в одном тапке.
- Сашк, ты чего кричал?
- Тут ходил кто-то, свет выключил.
- Кто ходил? – удивился папа.
- Не знаю, он невидимый был.
- Саш, ты уже большой, может хватит выдумывать? А?
- Ну пап, я совсем не выдумываю.
- Все, Саш, я пошел спать, и ты тоже ложись. Хорошо? И больше никаких выдумок!
- Но па!
- Все! – он потянулся к выключателю
- Не выключай! Пожалуйста.
- Хорошо. – рука опустилась. – Спокойной ночи.
- Спокойной ночи. – ответил я и снова спрятался под одеялом, услышал, как скрипнула закрывшаяся дверь.
- Обидно? – спросил голос.
- Угу. – кивнул я под одеялом, еле сдерживая крик.
- Бывает. Взрослые они такие. А ты спи, все хорошо будет.
- Угу. – я снова кивнул.
Утром родителям я ничего рассказывать не стал. Все равно же не поверят, скажут, что я сказки придумываю вот и весь разговор. Вместо этого я решил устроить полный обыск и найти ночного невидимку. Хотя почему ночного? Он же в первый раз днем мне про лошадь сказал.
Начал я со шкафа. Вытащил оттуда все книжки, сложил их аккуратными стопками у стены, но за книжками ничего интересного, кроме старой пожелтевшей пуговицы не было. Потом я вытащил все из тумбочки, на которой стоял большущий, но совсем не работающий радиоприемник с красивой надписью «Маяк». Там тоже ничего интересного не нашлось. А потом я вспомнил, как в одном фильме актер стены простукивал – тайный ход искал. Может и невидимка через такой вот ход пришел?
Я стал простукивать стены, но звучали они совсем скучно и одинаково. Дошел до большого ковра, повешенного на стене, у которого комод с фотографиями стоял, подумал как я здесь простукивать буду. Через ковер же не слышно совсем – есть там тайный ход или нет. Тогда я решил ковер снять!
Табурет подставил, взобрался на него, и стянул пару пришитых к ковру колечек с гвоздиков. Угол ковра обвис, и за ним я увидел дверь! Тайный ход!
- Пааап! – я соскочил с табурета. – Папка! Я нашел, на-а-шел!
Я бросился в зал, где папа читал скучную газету, а мама листала глянцевый журнал с рекламой.
- Пап, пошли, я там такое нашел!
- Ну что ты там еще мог найти?
- Тайный ход! Самый настоящий!
- Ой, придумает тоже. – подала голос мама, потом строго посмотрела на папу и сказала. – Иди, проверь.
- Лен, ну что там проверять? – мама зыркнула на него злым взглядом и папе осталось лишь вздохнуть и отложить газету.
Он грустно проковылял следом за мной, но когда увидел уголок двери, выглядывающий из-за ковра, вся его грусть враз пропала.
- Ух ты! – восхитился он. – А ну ка, Сашок, подмогни!
Мы вместе отодвинули комод. Правда я все больше пыхтел и мешался, а папа что-то невнятно бурчал сквозь зубы про добротную старую мебель, и про то, что сейчас так, слава богу, не делают. А потом мы вместе сняли ковер. Когда дверь была очищена в комнату вошла мама.
- Ну что вы тут застряли… - начала она и тут же замолчала, увидев дверь. – Это что?
- Это тайный ход! – с гордостью заявил я. – Я его сам нашел.
- А я помог откопать. – растерянно добавил папа.
- Да какой это тайный ход? – удивилась мама. – Куда ему вести?
- Может он подземный? – предположил я, а папа просто пожал плечами и сказал:
- Откроем и посмотрим.
- А может там мыши? – испугалась мама.
- А может и медведь. – подшутил папа. – Лен, если тебе страшно, ты нас в зале подожди.
- Вот еще. – и она смело шагнула вперед. – Открывайте!
Папа пожал плечами и пошел открывать. Мне, если честно, тоже было страшно, но виду я не показал. Папа взялся за старую медную ручку, вздохнул глубоко и резко распахнул дверь! Мы с мамой разом охнули!
За дверью было темно и ничего внутри видно не было. Папа вытащил из кармана зажигалку, чиркнул кремень и трепещущий огонек осветил темноту. Правда опять ничего нельзя было разобрать.
- О, тут выключатель есть! – обрадовано заявил папа, щелкнул выключатель и мы увидели тайную комнату. И никакой это не ход оказался, а простая кладовая, да к тому же еще и пустая. Ничего в ней не было: голые стены, голый потолок с желтой грушей лампочки, и только один рваный ботинок посреди кладовки на полу.
- Нда, не богатый улов. – папа оглянулся. – Ничего, Шурка, не расстраивайся, может еще и найдешь настоящий клад!
- Тоже мне, тайный ход. – фыркнула мама. – Ботинок нашли. Шантрапа. Идемте есть что ли, обедать пора.
И мама с папой пошли обедать, а я остался.
Я прошел в кладовую, уселся на пол перед ботинком и сказал грустно.
- Так не честно. Я ведь искал, и нашел тайник. Я все правильно сделал, а тут ничего. Так не честно. – и с досады я пнул ботинок.
- Ой! – вскрикнул ботинок. – Ты чего пинаешься!
- Что? Вы где? – испугался я.
- Я? Да нигде я. А вот пинаться не хорошо. Я же тебя ночью не пинал.
- А ночью – это…
- Да, это я было.
- Вы?
- Я, больше не кому. Других таких тут нету.
- А вы, - я замялся, облизнул губы, - вы домовой? Да?
- Нет, я не домовой. Я никакой, а если уж привязываться. Наверное ботиночный.
- Ботиночный? – я недоверчиво глянул на ботинок. – Нет, про ботиночных я ничего никогда не слышал.
- И не услышишь. – гордо ответил ботиночный. – Я такой один! – и грустно добавил. – Совсем один.
- Совсем-совсем?
- Совсем-совсем. – ботиночный вздохнул. – Ну ладно, коль нашел меня, то давай знакомиться.
- Давай. Я Сашка.
- А я Никто.
- Никто? А почему никто? Вы же ботиночный.
- А Никто, потому что нет меня. Может быть я вовсе и не в ботинке, может я вон там, в углу стою. – я оглянулся на угол.
- Там вас нет.
- А ты уверен? Я вот не уверен. Меня ж не видно, я и сам порой не знаю: ботиночный я, угловой или вообще, комодный. Такие вот дела… - и он снова вздохнул.
- А давно вы тут? Ну это, в ботинке, то есть…
- Давно.
- Очень?
- Очень.
- Сашка, есть пошли! Суп остынет. – донесся из-за двери мамин крик.
- Ой, прости, мне надо. – я кивнул в сторону.
- Надо так надо. Ты только это, Саш, молока мне принеси пожалуйста. Я страсть как молоко люблю.
- Хорошо.
Общий язык с ботиночным мы нашли очень быстро. Оказалось, что ему уже больше ста лет! И вообще, он даже помнил, как эту дачу строили! Только тогда она не дачей была, а простым домом. А строил этот дом папин дедушка, мой прадедушка – Егор Никанорыч. И про все ботиночный рассказал. И про лошадь Фроську, что на фотографию не влезла, и про мужиков деревенских, которые прадедушке строить помогали да и вообще – много он чего интересного рассказал.
Вот только нам шептаться с Никто приходилось. А то когда мы сначала громко говорили, зашел папа и спросил удивленно:
- С кем это тут говоришь?
- Ни с кем.
- Так я же сам слышал. – он недоверчиво оглянулся, подошел к окну, глянул на улицу. – Странно. Точно ни с кем?
- Точно!
- Ну смотри у меня. – он еще раз оглянулся и вышел.
- А чего смотреть? – спросил я шепотом, когда дверь за ним закрылась.
- Раз батя сказал смотри, значит – смотри! – прошептал наставительно Никто. – Родителей надо во всем слушать и наказы их исполнять.
- Странно вы как говорите.
- Ничего странного. Я как все говорю. Это вы вона, как оглашенные: жена мужу дерзит, ты вон, отцовского наказу исполнять не хочешь. Не, в наше время все не так было.
- В ваше?
- В наше.
- А это в какое?
- Ну я ж тебе говорю. Прадед твой когда дом этот строил, тогда и…
- Так вы жили тогда?
- Кто жил? Я жил? Говорят тебе: Никто я. А никто и жить не может, потому как он никто и есть. Вот.
- Значит вы не жили?
- Значит не жил. – вздохнул Никто из своего ботинка и буркнул обиженно. – И чего ты ко мне привязался, покою совсем не даешь?
- Простите… - я смутился.
- Вот и правильно, вот и простите. Ты вообще кто? Ты ребятенок! Тебе вона, гулять положено. Иди на речку купаться.
И я пошел. А сам все думал: что же это за ботиночный Никто, который даже и не жил, а все помнит?
Купаться на речке я не стал, а так только – ноги помочил, а потом домой пошел. На крыльце дачи в кресле качалке сидел папа и держал в руках газету.
- Па.
- Что, сына. – он даже газету не опустил.
- А ты про ботиночных слышал?
- Про кого?
- Да так, ни про кого… - я сел рядом на ступеньки крыльца. – А этот дом Егор Никанорыч построил?
- Егор кто? – папа даже газету опустил.
- Никанорыч. Прадедушку же Егором Никанорычем звали.
- Может быть… - папа виновато улыбнулся. – Я уже и не помню. А ты откуда знаешь?
- Да так… - я встал, отряхнул шорты. – Пойду руки помою.
- Ну иди. – и он снова уставился в газету, заскрипело кресло качалка.
Ботиночный Никто заговорил со мной только вечером, когда я уже спать собирался.
- Эй, Шурик, спишь уже?
- Нет. – шепнул я из под одеяла. – А что?
- Да ничего. Ты это, прости меня, за то что я днем малость вспылил…
- Ничего, бывает. – ответил я, и вспомнил, как обычно в таких случаях говаривал Карлесон и папа. – Дело то житейское.
- Вот и правильно говоришь, житейское это дело. – скрипнула кровать, будто кто-то взобрался на нее. – Ничего если я сегодня с тобой посижу.
- Ничего.
- Спасибо. – и Никто замолчал. Долго так молчал, я уже даже подумал, что ушел он, когда он снова заговорил. – Сашка, ты сегодня опять со светом спать будешь?
- Наверное.
- Ну ладно тогда, спи. А я тебе сны показывать буду.
- Чего? – удивился я.
- Спи говорю, вот чего.
- Хорошо. – я закрыл глаза. – Спокойной ночи.
- Спокойной ночи. – ответил Никто и я уснул.
И приснилась мне деревня, та самая, давняя, той поры, когда сюда прадедушка Егор Никанорыч на скрипучей телеге приехал и решил тут остаться. Место он под дом приглядел, нанялся рабочим в колхоз здешний, а потом уже и за строительство взялся.
- Саш… Саша, пошли завтракать. – меня теребили за плечо
- Мам, ну я еще посплю.
- Никаких еще, блины ждать не будут. – мама чмокнула меня в щеку. – Давай, вставай, умываться и за стол!
- Ну ладно.
Как только дверь за ней закрылась, я спросил тихо.
- Никто, вы здесь? – никто не ответил. – Эй, ау? Никто? Ботиночный?
Обидно. Наверное он обиделся, что сон мне досмотреть не дали про прадедушку. Он же старался, показывал что да как было, а я вот взял да и проснулся. Не хорошо получилось.
Когда я выходил из комнаты все же раздался тихий шепоток:
- Молока принеси.
- Хорошо. – шепнул я в ответ.
Так и пошла жизнь дальше. Я носил ботиночному Никто молоко, а он мне по ночам сны показывал. А я потом, по утрам, когда просыпался, ходил смотреть – что же осталось с тех пор, а чего уже нет.
Так к примеру от колхоза, в котором прадедушка работал, только одна поросшая травой кирпичная стена и осталась. Это стена коровника была, прадедушка сюда сено на телеге возил. А один раз тут у Фроси подкова отвалилась. Вон там, у того края стены, там еще раньше колодец был. Прадедушка тогда эту подкову поднял, посмотрел на нее придирчиво да и выкинул в сторону.
Я прошел вдоль стены, и, попытавшись вспомнить все поподробнее, зашарил по траве. Вот пенек в землю вросший – это лавочка раньше была. Подкова как раз под лавку закатилась. Порыскал еще, копнул и вот она – подкова. Та самая, только ржавая теперь совсем, гнилая.
Вечером я подкову ботиночному Никто показал, и рассказал, как нашел её.
- Ну найти такую мелочь – это дело не хитрое. – ответил Никто. – А вот ты человека попробуй найти!
- Что? – удивился я.
- А ничего. Вот ты скажи, как можно найти того, про кого все забыли.
- Это как это?
- Эх… Да ладно, потом все поймешь. Ты давай спать ложись, я тебе дальше показывать буду.
Когда месяц, отведенный на отпуск, подходил к концу, я уже многое про своего прадеда мог рассказать. И про то, как он конюхом стал в колхозе, как его уважали, как его в город учиться посылали, а он не захотел – хозяйство не на кого было оставить. К тому времени прадед Егор во снах уже и дом этот построил, и скотиной обзавелся. Был у него уже не двор. а целое подворье: куры, гуси, корова в хлеву мычала. Всем ему жизнь хороша была, да только вот горестно ему одному было, без никого то скучно и тоскливо на свете жить. Вот и стал он приглядываться, может понравится кто? И вроде бы даже встретилась ему та самая, кто по душе пришлась, да только как я ни старался, не смог я во сне её лица разглядеть. Все только со спины, да сбоку – одну косу и видно, а больше ничего и не увидишь. Да и имя расслышать не удалось. Все мешало что-то. То крикнет кто рядом, то лошадь заржет, то телега заскрипит. И так изо сна в сон. И вроде даже скоро должны были они свадьбу с прадедом сыграть, а я все так и ничего не видел и ничего не знал. Так и просыпался, чувствуя, что важно мне узнать как её звали, нужно мне это зачем то.
Спрашивал я у Никто про то, кто жена была, да и зачем мне это знать, а оно только вздыхало, да отмалчивалось.
Однажды утром я спросил у папы:
- Пап, а жену прадедушки как звали?
- Прабабушку твою что ли?
- Да, прабабушку.
- Прабабушку твою звали… - он закусил губу, наморщил лоб. – Значит звали твою прабабушку… Пелагея. – улыбнулся. – Наверное Пелагеей звали. Я точно не помню, я же когда родился её уже на свете не было.
- Пелагея? – удивился я. Мне показалось, что не могли так мою прабабушку звать. Ну не подходило это имя для той девушки с косой, которая прадеду приглянулась. – Точно?
- Да точно, точно. – папа отмахнулся. – Иди лучше погуляй.
- Хорошо.
- Странно… - говорил я себе под нос, когда пошел по тропинке прочь от дачи. – Вроде это бабушка папина, а он не знает как её зовут. Я же знаю, как мою бабушку зовут, баба Вера, а почему папа не знает? Не понимаю…
Я не заметил, как вышел к тому месту, где раньше дом был, в котором прабабушка до свадьбы жила. И опять, только остов один увидел: сруб почерневший, заросший. А вот дом напротив был. Красивый, ухоженный, даже с лавочкой у зеленого забора, а на лавочке этой бабушка сидела, старенькая совсем.
Я подошел к ней, поздоровался, попросился присесть.
- Садись, милай, садись. – приветливо улыбнулась бабушка, я сел. – Ты чей таков будешь? Я тебя тут раньше не видала.
- Я с родителями, на дачу приехал. Вон там она, - ткнул пальцем, - за леском.
- Ето та, что без калитки чель?
- Ага.
- Хороший дом, только старый совсем. Ему б ремонту. Я, помню, когда такой вот как ты была, такие хоромы это были! Не чета теперешняму, не чета… И хозяин там такой рукастый был, как жешь его звали? Запамятовала я. Вроде бы… Вроде…
- Егор Никанорыч. – подсказал я.
- Во-во, Егор Никанорович его и звали. Как он дом держал! Во какой дом был! Он жешь сам его и строил. А жена его, ну… Вот ведь память старая – не помню. Она же тут жила до свадьбы, вон тама, где бревны. Отца ее помню, маманю тож, а вот её.
- А как её отца да мать звали? – быстро спросил я.
- Знамо дело как: Никита Андреевич да Катерина Матвеевна, Кузнецовы их фамилия была.
- Кузнецовы?
- Да, Кузнецовы. А вот как дочку их звали, то я запамятовала.
- А может все таки вспомните.
- Можа и вспомню, дай бог памяти, а можа и нет.
Тем временем гнали стадо коров по дороге и молодой пастушок в драных штанах прищелкнул хлыстом да как гаркнет:
- Надька, идрить твою душу, куда вертишь!
- О! – выдохнула бабушка. – Точно! Надькой её звали! Надеждой Никитичной значит по батюшке получается.
Домой я пришел только к вечеру. Радовался сильно, что и имя узнал, и даже про родителей её немного расспросил, потому и с чувством выполненного долга пошел на речку, где плавал долго и с удовольствием, а потом еще и с пацанами местными рыбу с мостков удил.
Папа с мамой были в зале, смотрели телевизор. Вернее папа смотрел футбол, а мама рассказывала ему, какой он бесчувственный, и что тут, на даче этой, ей совсем скучно. А вот в Турции ей было бы весело.
Я уселся на диван рядом с папой и заявил радостно:
- Пап, а ведь прабабушку нашу не Пелагеей звали. Её Надеждой Никитичной звали, а фамилия у нее была Кузнецова.
- И что? – папа посмотрел на меня так, будто я глупость сказал.
- Как так? – я даже рот раскрыл от возмущения. – Она же твоя бабушка!
- Саш, ну что ты лезешь? Не видишь, мы с мамой разговариваем.
- Ну и разговаривайте себе!
Я вскочил с дивана и быстро ушел в свою комнату. Хлопнул дверью. Взобрался на скрипучую кровать с ногами и зло пробурчал себе под нос.
- Дело ему нет. А это бабушка его! Вот если б я забыл как его зовут, ему бы это понравилось? – посмотрел в сторону кладовки. – Эй, Никто, тебе бы понравилось, если бы твое имя забыли.
Никто не ответило.
- Эй! Ты что, язык проглотило? Ау?
Никто не отвечало.
- Ну и молчи себе, я тогда и на тебя обижусь. – спрыгнул с кровати, вытащил из сумки тетрадь и ручку, положил на стол и написал на первом листе:
«Генеалогическое древо нашей семьи:
Прадедушка - Егор Никанорович Антонов
Прабабушка – Надежда Никитична Кузнецова»
Подумав еще вписал туда родителей прабабушки – их тоже помнить надо и сказал громко.
- Никто, ты как знаешь, а по мне, так предков своих знать надо. Я так считаю.
Дверь открылась, в комнату заглянул папа.
- Саш, ты завязывай кричать и ложись спать.
- Хорошо, пап. – я быстро разделся и залез под одеяло. – Спокойной ночи.
- Спокойной ночи. И… Спасибо, что имя узнал.
- Не за что.
Я улегся на подушку, закрыл глаза и сразу же уснул.
А во сне увидел свадьбу прадедушки, и лицо веснушчатое прабабушкино тоже увидел, и родителей её. И радостные они все такие были, а когда уже сон заканчивался, прабабушка подошла ко мне, села рядом со мной на корточки, по голове погладила и сказала с улыбкой:
- Спасибо, внучек, что нашел меня. А то уже устала я быть ботиночным Никто, тяжко это. Помни нас, и тебя будут помни. Прощай.
И мне стало и хорошо, и тоскливо…
