ЧЕТЫРЕ

- Виктор Игнатьевич, и все же я настаиваю! Вы должны понять, вы должны осознать, что это единст… - ухнуло в вышине над головами, земля заходила ходуном, лампы под потолком на мгновение потускнели. Когда гул поутих, стали слышны несмелые ручейки осыпающегося в трещины свода мелкого крошева.
- Прямо над нами! – сказал тихо Виктор Игнатьевич, спешно поправляя скрепленные пластырем очки. – Наверное прицельно били…
- Виктор Игнатьевич, да что же вы такой пугливый? Шальной заряд на пару килотонн. Били бы прицельно, мы бы тут с вами не разговаривали.
- Полагаете? – Виктор Игнатьевич уже поуспокоился, начал отряхивать с плеч осыпавшийся сверху песок.
- Уверен! – Антон Сергеев победно вскинул палец. Он вообще не отличался сдержанностью, особенно когда был уверен в своей правоте.
- Ну и то хорошо. – Виктор Игнатьевич задумчиво посмотрел на бетонный свод тоннеля, на слегка раскачивающиеся лампы. – Ну и хорошо.
И он пошел, совсем позабыв о разговоре.
- Виктор Игнатьевич! Виктор Игнатьевич, подождите! – закричал Антон и спешно, в несколько шагов, догнал старого профессора. – Мы же не договорили!
- Да-да, не закончили, - он снова зашарил по карманам, будто что-то искал, - но, наверное, лучше будет потом. Да, потом.
Он в конце концов нашел, что искал и достал из глубокого кармана халата маленькую записную книжку. Послюнявил палец, пролистал истертые листочки.
- Вт, давайте в среду, да, в среду будет в самый раз. В четыре. – он быстро отчеркнул в записной книжке пару строчек, и сунул её обратно в карман. – В среду, хорошо?
- Ладно. – Антон расстроено вздохнул. Виктор Игнатьевич кого-то записывал в свою записную книжку, это означало только одно: хочет избавиться от назойливого собеседника. Об этом знали все на базе и Виктор Игнатьевич знал о том, что все это знают. Но он все равно продолжал делать записи. А может потому и продолжал, потому что знал, что другие знают. – Но все же, вы посмотрите, - он протянул Виктору Игнатьевичу пухлую картонную папку с завязками, - если, вдруг, это вас заинтересует…
Он не договорил. Резко развернулся и ушел.
Виктор Игнатьевич поправил очки, сунул папку под мышку и пошел своей дорогой. Дел у него сегодня было много, не меньше чем вчера и ничуть не меньше чем завтра – как собственно и всегда теперь.
В авральном режиме работа на базе шла уже четыре месяца. Идея проекта родилась внезапно, и как-то сразу всех зажгла, дала ученым крылья. Сама идея родилась от безысходности, от понимания неотвратимого финала для всех и каждого.
Здесь, на этой самой подземной базе, был расположен научный корпус по разработке новых видов вооружения на теоретическом уровне. Все выглядело таким образом: сверху приходил запрос содержащий фантастическую, совершенно невероятную боевую задачу. Научный же корпус должен был дать ответ – возможно ли такое хотя бы теоретически, или же нет?
Поначалу, когда война только-только стала набирать обороты, их научный корпус работал не покладая рук. Изо дня в день приходили все новые и новые запросы, указания к поправкам и прочие официальные, с грифом абсолютной секретности, бумаги. Но чем дальше, тем больше руководящий состав терял интерес к ученым. Ну пускай даже придумают они что-нибудь, пускай даже умудрятся изготовить экспериментальный образец и он сможет воочию показать эффект новейшего оружия, но какой от этого прок? Когда еще конструкторы смогут разработать полный, действующий проект нового вида вооружения? Когда оно будет запущено в производство? И совсем уж нереальное – когда его, это новое оружие, можно будет пустить в ход? Уже и той боевой задачи не будет. Это все таки не вторая мировая, где цена вопроса была длинною в несколько месяцев, а то и в полтора-два года. Это третья всеобщая, всемировая война! Тут каждый день полный передел территорий, марш броски многотысячных соединений на несколько сотен километров за линию фронта, да и сама эта линия фронта стала понятием чисто теоретическим. Вот и ходили ученые неспешно и вальяжно по тоннелям своей немаленькой базы, сплетничали, и со скуки придумывали маленькие чудеса мирного характера.
А потом, через пару месяцев после начала войны пришло сообщение из штаба:
«Военные действия переходят в стадию «Омега», принять надлежащие меры безопасности»
Вот и все, вот и финал войне. Стадия «Омега» включала в себя использование термоядерного оружия, причем удары не точечные, а ковровые бомбардировки, так, чтобы камня от камня не осталось, чтобы все выгорело в ядерном огне. Этот план был конечным, после него не предполагалось никаких действий – это должно было стать апофеозом, финалом войны! Но если они наносят такой удар, то и противник не дрогнет и нажмет на заветную кнопку.
Тогда, четыре месяца назад, на базе грянуло дикое светопреставление. Ученые носились по коридором, каждый кричал что мог, каждый думал что надо куда-то прятаться, куда-то бежать, каждый внезапно задумался над вопросом: «а если меня завтра не станет, какой след я оставлю?» - и так у почти трех сотен выдающихся умов.
Весь научный корпус наскоро упаковал все что мог, и в спешке спустились на самый нижний, самый защищенный ярус их подземелья. Теперь от поверхности их отделяло больше километра укрепленного бетона, свай, перекрытий, грунта. А на следующий день начался ад. Ад был наверху, и ад был внизу. Земля ходила под ногами, словно это была палуба корабля, попавшего в шторм. Ухало, ахало, и под землей это было слышно давящим, низким гулом, который слышали уши, который впитывался через все тело. Трещал бетон, сыпалось с потолка, свет мигал заполошно и испуганно. А когда все уже себя схоронили, всё разом прекратилось. Наступила тишина. Свет горел ярко и больше не мигал.
Повезло: свод нигде не обвалился, титанические подземные конструкции устояли перед термоядерным Армагеддоном. Никто не погиб, только одна старушка, биолог божий одуванчик, скончалась от сердечного приступа.
Тут же ожил и эфир: проложенный под землей кабель оказался не поврежден, и они смогли наладить связь с центральным штабом. Оттуда пришли радостные сообщения: в целом коммуникации были сохранены, жизненно-важные пункты остались целы. Вот только от того, что было на поверхности не осталось ничего. Противника, теоретически, признали уничтоженным. Праздновали победу.
А на следующий день все началось по новой, только на этот раз ядерная война перешла на другой, подземный уровень. Оказалось, бомбы теперь не сыпались сверху валом, не взрывались на высоте над землей. Теперь они стали вгрызаться вглубь, в твердь, и там, пройдя на десятки метров под землю, взметались могучим ядерным грибом. Так началась вторая, подземная война.
Из каких резервов велась эта война, какими сохранившимися, спрятанными от первичных ударов, подразделениями – никто на базе не знал, штаб же хранил тайну строго. Они продолжали играть в свою игру в войну, не понимая, что война уже кончилась, остался оголенный радиоактивный булыжник размеренно бредущий в солнечной системе от надира к перигею.
Вопросы ученым больше не задавали даже номинальные, всяческие запросы сошли на нет. Большие дяди доигрывали оставшимися игрушками, а прочие… Прочих уже не было.
И тогда Виктор Игнатьевич показал всем свою маленькую игрушку, которую он начал делать уже давным-давно от нечего делать. Он называл свою игрушку просто – «помощник». Маленький робот, способный улавливать слабые импульсы головного мозга и пытающийся этому мозгу помочь. Для того, чтобы привести робота в активированное состояние, необходимо было очень тщательно сконцентрировать мышление на вопрос, попытаться задать его во вне одной лишь мыслью, и только тогда, да и то не у каждого, помощник включался и механическим голосом аудиочиталки произносил ответ. Ну если конечно ответ хранила его память. В «помощника» у Виктора Игнатьевича было загнанно несколько справочников с константными величинами, множество алгоритмов автоматического расчета, ну и прочего по мелочам. Отдельно выделялся в памяти «помощника» раздел «развлечения», хранящий в себе множество донельзя бородатых анекдотов, скачанную из неизвестных архивов книгу Гинесса издания аж двухтысячного года и множество тостов и заздравниц. Ответы из этого раздела «помощник» почему-то выдавал с особенной радостью и старанием, будто только и ждал подобного запроса. А может просто, ученые больше хотели услышать хоть бородатый, но анекдот, нежели чем выдержку из справочника по ядерному синтезу с перечислением основных констант до тысячного знака после запятой.
И все, идею подхватили, идя понеслась по умам. Уже на следующий день начались тихие толки в коридорах и в комнатах, в курилках и темных закоулках. А если? А вдруг? А что будет, если только попробовать?
Идея бродила в умах, как бомба с часовым механизмом, и вот, в двенадцать часов дня, в общей столовой, где весь персонал базы с постными лицами жевал безвкусные пайки, грянул взрыв!
- А что если попробовать усилить чувствительность «помощника» и перевести его ответы в ментальные импульсы? – грянуло за одним из столов достаточно громко. Говорил молодой да горячий лаборант Руслан, взятый в научный корпус не столько за знания, сколько за талант экспериментатора. – Необходимо поставить ответы на независимую основу, убрать языковой барьер!
- Нет, не туда думаешь. – ответил ему его научный руководитель, Игорь Корнилов, человек начитанный, энциклопедичный, но взбалмошный, и оттого громкий. – Наша первая задача, это произвести систематизацию вопроса не по словесной структуре, а по эмоциональной окраске.
- Но что это даст! – возразил горячо Руслан. – Эмоциональная окраска, - это не более чем пустота. Что можно ответить на страх? Что можно ответить на злобу?
Народ за столами стал прислушиваться, некоторые отодвигали сухпаи и откровенно бесстыдно смотрели на спорящих.
- Вот именно, в этом весь и вопрос. Мы должны первично выявить структурные окраски различных вопросов, их интенсивность, различные прочие включения – добавки, «раскислители» так сказать. – сказывалась первичная металлургическая направленность Игоря Корнилова. – И только так, только на основе этого сплава, мы сможем получить полный вопрос.
- Да глупо же это, глупо! – воскликнул Руслан уж совсем неприлично громко, тем самым давая полное право окружающим вступить в диалог. – Ну что может дать вам сплав эмоций: три ложки страха, полкило адреналина, и капелька азарта для вкуса – ну что вы сможете сказать на этой основе? Может индивид убегает от динозавра, а может бомбу разминирует? Как это понять. Окрасок не так много, но они не информативны! Они лишь приказ к действию.
- Позвольте, позвольте. – вмешался седобородый, но достаточно еще крепенький ведущий специалист по гравитационным аномалиям, и по совместительству синоптик, Иван Иванович Семиоков. – Мы этот вопрос уже глубоко разобрали, - он кивнул в сторону сидящих за его столиком коллег по лаборатории, - и пришли к выводу, что без эмоциональной окраски «помощника» задействовать не получится. Слишком сильна будет его привязка к образам и, следовательно, к языку. Да и вообще, вы на какое время рассчитываете?
- На будущее, конечно же! – горячо воскликнул Руслан.
- Полагаем, что где-то на двадцатое, тридцатое тысячелетие от рождества Христова. – с почтенной размеренностью добавил Игорь Корнилов.
- Верно! Это вы верно прикинули! – вступил в разговор веселый зав.лаборатории темпоральных явлений, а так же замечательный знаток истории. – Не менее пятнадцати тысяч лет, но самое лучшее – это двадцать – двадцать пять! Мы вчера с ребятами и, - томный взгляд в сторону девушки с кокетливыми завитками челки на лбу, - и с Олечкой просчитали, и сделали вывод, что необходимо брать в расчет двадцать два тысячелетия! К тому времени земные флора и фауна смогут восстановится от удара, так же пройдут первичные мутации и установятся более-менее постоянные виды. Хотя… Насчет видов, - это мы не очень.
- Последствия радиационного воздействия пройдут достаточно быстро, менее тысячи лет. Ну еще тысячи три можно накинуть на могильники. – вступил кто-то из биологической лаборатории.
Итак одно за другим, другое за третьим, третье за четвертым – была разработана полная концепция проекта, да и название к ему нашлось почти мгновенно – «СЛЕД». Собравшиеся здесь люди не могли не знать, чем закончится такая война. Человечество погибнет, оно просто не может не погибнуть в таких условиях. А если и выживут единицы, то произойдет банальное вырождение, до уровня каменного века, если не хуже.
Они, все здесь собравшиеся, хотели оставить след на земле, не пропасть в никуда вместе со своим прахом, с прахом всей цивилизации. Хотелось, чтобы после них хоть что-то напоминало о существовании в прошлом на планете Земля человечества. И этим что-то должен был стать «помощник». Конечно не в той своей первичной форме: в другой, в куда как более расширенной, способной хранить в себе все имеющиеся у них знания, а главное, способный этими знаниями делиться с теми, кто будет править этой планетой в будущем.
За разработку взялись всем миром. По другому просто и быть не могло. Тут пошло в ход все: материалы – какие материалы можно задействовать, для того, чтобы «СЛЕД» мог функционировать на протяжении стольких тысяч лет? Источники энергии? Системы программирования искусственного интеллекта, расчет возможных погодных явлений, катаклизмов, способы выживания «СЛЕДа» при попадании в экстремальные ситуации. Но больше всего, конечно, приходилось работать психологам. Для того, чтобы «СЛЕД» мог функционировать независимо ни от языка, ни от способа мышления, ни от прочих неприятностей и случайностей. Для этого бедным психологам пришлось поднять все архивы какие только были. В ход пошла и психология низших и высших, попытались включить все уровни сознания, попытались учесть все.
Все горели участием, за исключением одного: военного советника. Тот был спокоен, незыблем, безучастен. Он спокойно взирал на происходящее, он не торопился делать выводы, но когда дело дошло до экспериментальных образцов, вот тут то он и включился со всей своей командой боевых молодцов в дело.
Первый опытный образец, представляющий из себя большой черный куб с развесистой антенной на макушке был арестован, унесен в углепластиковую залу полигона в сопровождении двух основных специалистов, Виктора Игнатьевича и Константина Серпухова, доктора наук по психологии. Там был проведен должный прогон образца, после чего всех основных сподвижников проекта «СЛЕД» под прицелом оружия согнали в кзарменную часть подземелья. Тут им устроил разнос лично военный советник, Понтий Громов.
Он прошел вдоль рассевшихся на стульях ученых, пристально глянул своим черным автоматным взглядом каждому в лицо и рявкнул яростно:
- Что же вы твари, беспогонные, делаете? А? – желваки на скулах его вздулись, пальцы вцепились в солдатский ремень. – Не молчать, скоты! Я вас спрашиваю!
- Понтий Игоревич… - несмело начал один из ученых. – Я бы попросил вас не разговаривать в подобном…
- Что? Заткнулся! Ты! – схватил за подбородок Инессу Изольдовну, заведующую архивом. – Ты, отвечай, кто ответственен за это, - коротко кивнул на ящик «СЛЕДа» в углу. – Кто начинку в него пихал?
- Все… - заикаясь ответила Инесса Изольдовна.
- Все? Так мне вас всех под трибунал пустить? Каждого к стенке поставить? – он оттолкнул подбородок так, что голова Инессы Изольдовны мотнулась, словно кукольная. Рванул из кобуры пистолет, вскинул его в воздух, демонстративно передергивая затвор. – Я вас спрашиваю: по законам военного времени мне вас всех в расход пустить? Или тут есть тот, кто до этого додумался? А? Ну-ка? Кто? А то ведь я… - он медленно провел пистолетом в воздухе так, чтобы каждый смог заглянуть в черный зрачок пистолета, - и ведь я буду прав, совесть меня не замучает.
- Понтий Игоревич, потрудитесь объясниться, в конце то концов! – заходящимся от возмущения и от волнения голосом воскликнул Виктор Игнатьевич, и добавил поспешно. – Пожалуйста.
- Дети, придурки. – он таки запихал пистолет обратно в кобуру. – Простота хуже воровства. Вы что, не понимаете, что вы родину, сукины вы дети, продаете своей этой хреновиной. Она же все, все до одного секрета без идентификации выдает! Мои молодцы поспрашивали про виды вооружений, и что? – он посмотрел на непонимающие лица ученых. – Узнали много нового! Это же! Это же предательство! Это, это… Это! Вас бы, идиотов высоколобых к стенке всех.
Последнее он сказал даже с каким-то сожалением, с грустью что ли. И такая в его словах сквозила печаль, что поняли все в зале: расстреляет с радостью!
- Но, Понтий Игоревич, вы же не понимаете. Это же разработка не для нашего времени. Она для будущего, нас там уже не будет.
- А Родина? Родины тогда тоже не будет? – спросил он таким злым, таким яростным тоном, что Виктор Игнатьевич решил за лучшее ретироваться.
- Значит так, братцы кролики. Чтобы завтра никаких этих вольностей, никаких тайн, ничего, что проходит под грифом секретно. Моя команда ясна? – он обвел пристальным взглядом. – До завтрашнего дня я санкции трибунала не начинаю, но если мои орлы найдут чего… Всё, свободны!
Ученые спешно поднялись и быстро, стараясь не шуметь, удалились.
На всякий случай, чтобы не пропустить хоть какой-нибудь маломальский секрет, было решено просто заблокировать принимающую систему. «СЛЕД» стал простым железным ящиком.
На следующий день, при проведении проверки, Понтий Игоревич остался весьма доволен результатом проделанной работы и даже пожурил группу ученых:
- Я вас научу, мать вашу, родину любить.
Но после ревизии «СЛЕД» так и остался беззвучным, безмолвным. Он не включился и через неделю. Теперь работа шла в направлении определения целесообразности отдачи информации. Даря неизвестному грядущему разуму знания, ни, по случаю, могут и передать знания, что приведут к жертвам, если не к полному уничтожению вида. Знания опасны и их нельзя отдавать в руки дикарей бездумно.
Программа «СЛЕД» была свернута, родился новый проект, новая идея – «Учитель».
Концепция проекта была полностью изменена. Теперь первичной задачей аппарата была не выдача информации, а проведение оценки вопрошающего, выявление его уровня развития, анализ соотношения активности подсознания и высшей нервной деятельности. Вплоть до тестов, вплоть до анкетирования подсознания в скоростном режиме на различные реакции в стрессовых ситуациях. Вот только ничего у них не получалось.
Учитель либо молчал, либо, при попытке произвести тестирование подсознания, прогонял в единое мгновение через мозг поток таких жутких образов, выстроенных на основе воспоминаний индивидуума, что только весьма крепкие нервами люди могли выдержать такую проверку. А ведь её надлежало производить после каждого данного Учителем ответа, или рекомендации!
Работа зашла в тупик.
Уже были предложены принципиально новые схемы самой конструкции, разработаны и изготовлен новые передающие системы с просто-таки невероятной зоной покрытия, были приданы необходимые эмоциональные окраски для всех данных, что должны были храниться в Учителе. Но работа все же стояла.
Идейный вдохновитель, Виктор Игнатьевич, стоящий во главе проекта, уже не помнил, когда он в последний раз по нормальному, по человечески спал. Он Каждый день участвовал в диспутах, рассматривал проекты, а ночью пролистывал очередную папку пришедшей за день документации и засыпал лишь под утро, на час, в лучшем случае на два.
Но решения проблемы не было. Машина, со всем её багажом искусственного интеллекта, была неспособна оценить весь спектр данных, чтобы прийти к необходимым выводам о степени развития как отдельных существ, так и общества в целом. Проект Учитель погибал на глазах. Это понимали все, и все искали выход из тупика, но натыкались вновь на стену невозможности.
Антон Сергеев, по большому счету, не был ни психологом, ни биологом, ни программистом. Он был физиком, а еще он был гением. Про это знали все, за это его ценили и любили. Вот только всерьез к нему никогда не относились: слишком уж фантастические и физически невыполнимые задумки рождал его мозг.
Антон к проблеме анализа общества и его развития, подошел куда как проще, чем другие. Он не стал пытаться выстраивать архитектуру искусственного интеллекта, тем более, что в этом он совсем не разбирался. Не стал он и лопатить глубины мозга, выискивая грани развития сознания личности, к тому же сама такая задумка не нравилась ему изначально. Кто знает, что за вид займет место человека в новом, постъядерном мире? Какие это будут существа? Может там, в том сообществе будут совершенно иные критерии, другие этапы развития личности?
В этом уравнении не было ни единой константы, а неизвестных было великое множество. Все учесть – просто невозможно!
Тогда Антон решил, что единственным решением этой задачки является сам человек. Именно человек со своим сознанием, со своим опытом, со способностью оперативно и гибко принимать решения. Вот только не посадишь в Учителя человека, не пересадишь туда мозг. Любая органика за такой срок, в каких бы питательных растворах она не находилась, сгниет, рассыплется в прах и даже частицы ДНК не пощадит всесильное время.
Антон сделал вывод: необходим слепок мозга, переведенный в цифровую матрицу – полная реплика. Идею эту он нашел быстро, но вот пройти путь до ее технического исполнения оказалось не так уж и просто. И даже тогда, когда ему удалось получить действующие слепки мозга подопытных мышей, осталась одна глобальная, невероятно огромная, недоработка. Но исправлять её не было уже ни сил ни времени.
Антон делал слепок при помощи жесткого излучения, выбивающего атомы мозга слоями. На основе этих послойных атомарных снимков выстраивалась матрица, абсолютный слепок со всеми нейронами, синапсами, связями, случайными микропаталогиями – абсолютно полный снимок, а вот мозг… Мозг погибал безвозвратно, он осыпался атомарной пылью, его даже обнаружить невозможно было без специального оборудования. Но зато после такой аннигиляции оригинала, оставалась точная, действующая копия.
Зная векую нелюбовь Виктора Игнатьевича ко всякого рода электронным носителям, он распечатал работу, аккуратно уложил листы в стопку, а стопку в единственную найденную папку: страшненькую, с темными засаленными завязками и дурацкой надписью на обложке – «ДЕЛО №».
Закончив сборы, он отправился вручать свой труд самому руководителю проекта!
Антон был уверен в себе, он был собою безмерно горд, и папка подмышкой, наполненная приятной тяжестью его трудов, грела душу. Он знал, что победит!
- Нет, нет и еще раз нет! – чеканно вещал Виктор Игнатьевич, опаляя Антона гневным взглядом из-за диоптрий очков. – Вы себе просто не представляете, какой вы предлагаете вариант! Это же уму непостижимо!
- Но посмотрите, посмотрите первичные расчеты: человек не погибнет в полном смысле этого слова, он будет перенесен на другой носитель! Вот и всё! Это ни в коей мере не убийство!
- Да не о том речь, не о том! Вы думаете, что мы вообще идиоты? Думаете мы не разрабатывали идею реплики мозга?
- Я… Я не знал. – замешкался Антон. – Но что же тогда? Я же нашел метод переноски, у меня есть функционирующая установка!
- Антон, вы ничего не понимаете, вы совершенно не наблюдаете развитие ситуации с вашей репликой в масштабах тысячелетий!
- Реплика устойчивая, по моим предварительным подсчетам, при благоприятных условиях она может функционировать свыше пятидесяти тысяч лет!
- Да подождите вы, не перебивайте. Антон, я не отрицаю: ваше изобретение – это прорыв в науке, но я не о том говорю. Представьте себе: мозг человека, прошу заметить – мыслящий мозг! Оставленный на многие тысячи лет в полном одиночестве. Представьте! Что с ним станется… да ладно, хотя бы через десять лет! Что останется от вашей реплики всего лишь через десять лет? Ничего! Сумасшедший электронный мозг, полностью неадекватный, резистентный к реальности, находящийся в состоянии абсолютного аутизма! Антон, вы это понимаете?
Антон замолчал, не зная что ответить. Его мозг отчаянно искал варианты, пути выхода из сложившегося тупика.
Виктор Игнатьевич уже собрался уходить, развернулся и было шагнул вперед по коридору, когда у Антона родилась идея.
- Стойте, Виктор Игнатьевич, стойте!
- Ну что еще… - он устало развернулся. – Какая еще ересь пришла вам в голову?
- Нам нужен мозг, способный приспосабливаться к отсутствию общества, социума, общения!
- Да? Ну и где вы такой найдете? – Виктор Игнатьевич уже начинал злиться.
- Ребенок. Нам нужен ребенок с неустоявшимися понятиями о мире, но знающий уже, что хорошо, а что плохо. – Антон торжествовал. – Это будет идеальный вариант!
- Ребенок! – с негодованием закричал Виктор Игнатьевич.
- Да-да, ребенок. Лет трех, четырех, но не старше пяти. Блок, синтезирующий развитие и рост в условиях реплики будет легко…
- Нет! Вы с ума сошли! Нет! – Виктора Игнатьевича трясло от злости. – Нет!
- Виктор Игнатьевич, и все же, я настаиваю! Вы должны понять, вы должны осознать, что это единст… - ухнуло в вышине над головами, земля заходила ходуном, лампы под потолком на мгновение потускнели.
* * *
Все же он успел сунуть свою папку Виктору Игнатьевичу и тот теперь шел с этой ношей в свой отсек, кляня себя за свою мягкотелость. Ведь можно же было бросить небрежное: «потом» - и идти себе дальше своей дорогой. Так нет же, теперь придется как минимум пролистывать содержимое папки, как максимум – читать. Выбросить чужой научный труд Виктору Игнатьевичу не позволяла совесть.
Он дошел до своего отсека, переложил папку в другую руку, вздохнул и открыл звуконепроницаемую перегородку. На него хлынул поток многих голосов, разговоров, восклицаний, шорох бумаг, звуки шагов. В его отсеке, как всегда, было людно и, как всегда, эти люди воевали за свои идеи. Пока вот так, спонтанно, бессистемно, но стоит только усесться ему в свое кресло и начнется очередное дефиле идей, бесконечные мозговые штурмы, войны адептов и оппозиционеров. Как же он устал от всего этого.
На него оглянулись и, под затихающий гомон, Виктор Игнатьевич прошел к своему креслу во главе стола для совещаний. Остальные тоже расселись по своим местам, а те, кому не хватило стульев, остались стоять вдоль стен.
- Виктор Игнатьевич, - начал руководитель лаборатории по хирургии мозга, Андрей Павлович, - позвольте сегодня начать с нас?
- Ну если остальные не будут против. – сказал Виктор Игнатьевич устало.
- Спасибо. – Андрей Павлович откашлялся и начал торжествен. – Нами был обнаружен сектор мозга, чья структура позволяет предположить…
Виктор Игнатьевич меж делом открыл папку Антона Сергеева, пролистал первые листки, открыл введение. Что говорит Андрей Павлович, он не слушал. Все равно, если даже они в своей лаборатории обнаружили нечто сверхважное – эту тему сначала должны обкатать у себя психологи и лишь потом, после их решения, в работу включится Виктор Игнатьевич.
Работа Антона и правда была весьма увлекательна. Виктору Игнатьевичу нравился сам вид элегантных и, порой, весьма оригинальных решений. Нравился его подход. Антон не бился головой о стены не решаемых задач, он мягко и плавно обходил препятствия. Вместо одного прямого ответа он не гнушался пользоваться комплексом ответов косвенных. Его работа была просто гениальной! Вот только если бы можно было создать реплику, не подверженную сумасшествию от одиночества…
- Андрей Павлович, позвольте вас перебить. – внезапно произнес Виктор Игнатьевич, на него оглянулись с удивлением. Раньше подобной бестактности руководитель проекта себе не позволял.
- Да, конечно.
- Андрей Павлович, мозг ребенка способен приспособиться к одиночеству?
- Все дети, как и взрослые, способны переносить одиночество достаточно длительное время. Главное тут понимать, что необходим реабилитационный период, чтобы вернуться в общество и…
- Нет-нет. Андрей Павлович, я имел в виду совсем другое одиночество. Одиночество на сверхдлительный период.
- Сколько лет?
- Я думаю, пятнадцать, двадцать, - Виктор Игнатьевич сделал значительную паузу, Андрей Павлович уже было набрал воздуха в грудь для полного ответа, когда Виктор Игнатьевич беспечно закончил фразу. – тысяч лет.
Андрей Павлович зашелся в кашле и, переведя дух, переспросил:
- Сколько вы говорите?
- Двадцать тысяч лет.
- Извините, это вам не ко мне, - он пожал плечами, будто пришибленный вжал голову и уселся на стул. Добавил пристыжено. – может психологи вам… подскажут.
Виктор Игнатьевич повернулся к другой стороне стола, где кафедра психологии была представлена весьма крупной делегацией, весело спросил:
- Ну, что скажете?
- Знаете, - начал отвечать седовласый представитель психологов, - мозг ребенка куда как более гибок, нежели чем мозг взрослого человека. Но при столь длительном, - кашлянул, - гипотетически длительном сроке… - он замолчал и, с неожиданным пренебрежением, высказался. – Да и о каком детстве может идти речь! Детство закончится в свой срок и даже при условии столь длительной жизнедеятельности – это уже будет рассматриваться не как психология ребенка, а как психология зрелого человека! Или даже вернее будет сказать – человека в затянувшемся периоде геронтогенеза!

У Кроатона красиво, но мне понравился "счастливый" конец.

Что плохо:
1. Много ошибок, пунктуационных в основном Во фразе «он протянул Виктору Игнатьевичу пухлую картонную папку с завязками, - если, вдруг, это вас заинтересует…» «вдруг» выделять запятыми НЕ НАДО! Просто вы часто ставите запятые в таких местах. Вот ещё, например: «Смерть под завалами куда как менее мучительна, чем агония лучевой болезни. – кто-то поднял руку, Виктор Игнатьевич быстро повернулся и, с нажимом, сказал.» - «с нажимом», тоже не надо. Просто паузы перед и после таких слов (причастий, кажется) очень маленькие, так что запятые будут тормозить слишком сильно.

2. «Дел у него сегодня было много, не меньше чем вчера и ничуть не меньше чем завтра – как собственно и всегда теперь.» - может, вместо второго «не меньше» - «не больше»? Или я понял неправильно?

3. Персонажи – Виктор Игнатьевич, Антон и Понтий Игоревич – хорошие. Но мне скучные, типичные какие-то, далекие.

4. Сюжет, в общем, хороший, но растянут страшно, как по мне. Если честно, еле прочитал. Не люблю НФ вообще и не верю в неё.

5. Конец понравился, и самый конец тоже.

А вообще читать было неинтересно (кроме последнего кусочка). Извините.

Кроатоан

1. Сколько пунктуационных ошибок… :(

2. «- Охренеть, - пробормотал кто-то, - у нас на корабле есть единственный, на целую вселенную кот, с единственным, на всю вселенную, универсальным передвижным туалетом…» -

3. «Они разучились слушать зов предков, они отгородились от Единого Мира. Они больше были никем.» - может, «Теперь они были никем»? А вообще классная фраза.

4. Не нравится первый абзац. Все эти ваши вступления не по мне.

5. Идея понравилась. Действительно понравилась. Я про взгляд глазами кота, а не про смерть человечества.

Потом, может… В общем, голосую за Кроатоана.

Волчек.
Наивно, органично, несбалансированно, перескакия из крайности в крайность, немного наигранно, ограниченно. Описания как всегда точны и красочны - бьют в яблочко. Диалоги хороши, но... чего-то с ними не то. Сюжет (боже, как всегда...) прямой как полено, никакой интриги. Концовка предсказуема. Не понравилось, что автор намекнул на "игру", но показал её очень сумбурно и, уж пардон, смехотворно. Не понравилось частое и безосновательное использование слова "гений". Концовочка впечатлила, но настой испортила (никогда не поверите) подпись автора, идущая под текстом. ))) Совершенно убивает всю благодать.
В целом, очень хороший и качественный рассказ.

Кроатоан.
Предельная (но разнообразная!) точность описаний. Сюжет: история от первого лица, разбитая на несвязные фрагменты. Читать интересно, слово "я" почти не повторяется. Стиль сперва понравился, потом показался детским и наивным, потом привык. Очень много тавтологий. Я насчитал штук шесть или больше (я, вообще, считал?..). Главный персонаж вызывает симпатию. Как и его ближайший соратник... ))) Порадовала попытка (по большей части удачная) создать живые диалоги.
Хочется немножко придраться к некоторым моментам (выписал едва ли десятую часть обнаруженных несуразностей, но тут всё-таки дуэль, а не разбор полётов):
Но, не в моих возможностях менять правила, и в мире, некогда подчиненном голым длиннопалым обезьянам, приходилось играть по их правилам. Теперь же, конечно, все это не имеет значения. Но, я уже привык к своему имени. - полный сумбур в предложениях (взгляд читателя вынужден скакать, не поспевая за мыслью автора) при заметной перегрузке тавтологиями.
Комиссия, о которой упоминал старый мужчина, пахнущий радостью, решила ничего со мной не делать, хотя они долго и удивлением разглядывали меня, хотя дотронуться не решались. - долго, очень долго тянется предложение. Зачем? Да и количество ошибок не радует (тавтология и пропуск предлога).
Ну и вали, дерьмо блохастое - почему блохастое? Откуда мужлану, никогда не видевшему блох, знать про блох? И откуда вообще на корабле (или станции?) могли взяться блохи?.. В общем, тут что-то с логикой не то.
их священник убедил их, что надежды на будущее нет, что солнце погаснет, и мы все равно замерзнем, когда кончится энергия и встанет система жизнеобеспечения - полный абсурд! Так писать нельзя. Ещё хочется спросить про "стояк" системы жизнеобеспечения. Встать может работа. Встать может механизм. Но вот система... плохо себе представляю. До этого она, наверное, лежала?..
- Это же кот Маринки! – вздохнула одна - ну а чей же ещё?! Можно подумать, что там целые стаи котов бродят. Тьфу.

Итак, мой вердикт. Два достойных рассказа, выбрать лучший из которых очень сложно. Рассказы разные. Оба с атмосферными концовками, оказавшими на меня немалое впечатление. Что же делать?..

После долгих и тяжёлых раздумий отдаю своё предпочтение Кроатоану. За концовку, выполненную в стиле "как я люблю".

Кроатоан.
А вот текст, который было читать очень приятно и интересно! нет, я, конечно, морщился в местах где кот становился ну уж совсем человеком, но все же - классно. Похождение кот-нигилиста. Апокалипсис глазами кошки. В общем, было бы это выложено в произведениях - зарейтинговал бы.

Голос за Кроатоана.

А голос Волчеку. За детей.