Рассказ №1.

Спит полярная сова

Далеко на востоке, от самого горизонта, спрятанного за горами, вверх по чернильно-синему небу ползла трещина. Змеилась ломанной линией. И вот ведь коварная. Глядишь на нее – не сдвинется, стоит отвести взгляд – крадется дальше. Шу пригрозил ей кулаком. Словно в насмешку трещина распалась на десятки мелких линий, тонкой сеточкой покрывших небо. Скоро они доползут до середины. Не страшно, еще есть время досмотреть последний сон.
Ветер давно улетел, прихватив с собой набитые снегом тучи и обнажив небо. Оно застыло и истончилось, казалось, задень его – тут же расколется. Даже воздух стал хрупким и колючим.
Вцепившись заледеневшими лапами в черный камень, дремала белая сова. Шу смахнул шапку пушистого инея с ее перьев и прислушался. Стучит еще сердце, гоняет кровь, и вьется едва заметная струйка пара у совиного клюва.
Спит полярная сова, и это ее последний сон. Шу порылся в карманах в поисках коробка спичек. Вот он, истертый, помятый. Сколько уже героев зажег Шу в совиных снах? Не помнит - птица оказалась долгожительницей. Эх, если б ее жизнь была как вспышка, короткая и ослепительная, весь коробок зажегся и сгорел бы в одно мгновение. Жизнь какого-то мира, полного героями с горящими сердцами, короткая, но благородная и яркая. Так уже было. Под другим небом, в чьем-то другом сне – Шу уже не помнил.
Но сова все жила, не в силах закончить свой бесконечный сон, который одну за одной уносил спички из коробка Шу, не рассчитанного на такое долгое время.
Последняя. Чиркнул – замерцал робкий огонек посреди беспросветной ночи, замерзшего неба и снега, снега, снега. Шу воткнул спичку в сугроб. Затрепетало пламя, Шу едва поборол желание погладить его, чтобы не боялось. Он окружил спичку тонкими отполированными льдинками, и на сотнях граней заиграли огненные искры. Шу улыбнулся – пусть думает, что она не одна…
Спит полярная сова. Что ей снится?
***
Звонкие выкрики «кух! кух!» летели по лесу, растревожив его священную многовековую тишину. Собачьи упряжки неслись, взбивая лапами снег и огибая одну за другой тяжелые ветви елей. Кюннэй с замиранием сердца смотрела ввысь, где макушки деревьев-великанов золотили лучи, падавшие широкими полосами сквозь трещины в небе. Таких огромных деревьев она прежде не видела и не верила, что они такие бывают. Хотя каждая сказка ее народа твердила о них – о могучих гигантских елях, подпиравших небосвод. В них гнездились птицы Сагды, стражи и пастухи племен народа Ка.
-Кух! Кух! – Кюннэй снова и снова подгоняла мчавшихся вскачь собак.
За ней следом неслись еще четыре упряжки, не смея ее обогнать. Вожак Берген, пес Кюннэй, не терпел соперников. Да и незачем было сбивать его с дороги, ведь он единственный знал верный путь.
Ели неохотно расступались перед путниками, каждая - словно гора. Пока разглядишь макушку, голова закружится. Кюннэй не сумела сдержать порыв и украдкой кланялась каждому дереву. Ведь, наверняка, даже деревья здесь живые.
Дорога пошла в гору. Упряжкам пришлось замедлить ход. Белоснежные лайки со смешливыми мордами и глазами-угольками поравнялись с ее упряжкой. Туллук!
- Никогда не думал, что когда-нибудь окажусь в краю духов, - на его широком круглом лице сияла улыбка.
Как и Кюннэй, он смотрел вперед с восторгом и предвкушением чего-то необыкновенного и великого. Казалось, что даже появись неожиданно птица Сагды, Туллука и это не испугало бы. Он улыбнулся бы ей так же, как и Кюннэй.
- Мы еще не доехали, Туллук, - девушка чувствовала, что ее щеки пылают.
Если б не этот поход, вряд ли когда-нибудь ей довелось свободно говорить с Туллуком, лучшим охотником и самым завидным женихом в деревне.
Ели, ели, огромные, как горы и темные, как ночь вокруг, и широкие редкие полосы света с испещренного трещинами неба. Люди без разрешения вторглись на границу обжитой духами земли. Права бабушка Долгуйаана, конец этого мира близок. Но не страшно. Еще не страшно… Сердце поет от близости чего-то неизведанного и опасного.
Вдруг собаки резко остановились и подались назад. Кюннэй чуть не свалилась в сугроб от неожиданности.
- Эй! Стойте! – Туллук поднял руку, давая сигнал остальным.
Из-за сугроба показался Берген. Пес подошел и сел напротив Кюннэй, внимательно глядя в ее лицо разноцветными глазами. Дальше дороги не было.
Люди спешно вбили колышки в лед и привязали собак, а затем вместе поднялись на вершину вала. За каменистым спуском начиналась река. Великая река, разделявшая страну живых и страну духов. Никто еще не переправлялся через нее.
- Сделаем привал. Нужно набраться сил. А завтра подумаем о переправе, - сказал Айсен, старший сын вождя и предводитель похода, устало вздохнув.
Он указал на ель, которая росла на самом краю каменистого вала, свесив тяжелые ветви над сугробами.
- У ствола должно быть меньше снега. Устроим там костер. И для ночевки хорошее место, ветки укроют нас сверху.
Айсен перетаскивал нарты в укрытие под дерево, неразлучные братья Сарыал и Айаал отправились на поиски дров, а Туллук и Кюннэй занялись собаками. Освободив их от упряжи, они перевязали их ближе к дереву и раздали корм. Вяленые кусочки оленины и рыба – то же самое, что и для людей. Сейчас все равны, а собаки потратили много сил.
Берген лежал отдельно. Он задумчиво лизал лапы, изрезанные в кровь об острые края наста. Кюннэй склонилась над ним, потрепала за шею, почесала под горлом. Старый пес в ответ поднял седую морду и, блаженно прикрыв глаза, уткнулся носом в руку девушки. Кюннэй помогла ему вытащить ледышки и камни, застрявшие между пальцев.
Тем временем Айсен развел костер. Загремели котелки, Сарыал и Айаал уже готовили чашки и ложки, протирая их снегом. Сын вождя достал припасенное специально для такого случая мясо белого медведя. Настоящее лакомство.
Вдруг раздался отчетливый треск. Все разом вскинули головы, даже собаки насторожились. Он пронесся над лесом и отозвался эхом громче и грознее.
- Думаешь, конец уже близко? – Кюнней подошла к Туллуку и взяла его за руку. За время пути он стал для нее самым близким человеком. – Небо рушится, совсем как в старых песнях…
- Но мы еще не видели птиц Сагды, - попытался утешить юноша. Напрасная попытка.
Трещины, избороздившие небо, исполинские ели, рядом с которыми люди чувствовали себя крохотными и слабыми, одинокий луч света, бродивший где-то там, в недостижимой вышине. Наверняка, последний. Все это больше не радовало. Дневной восторг исчез, уступив место страху.
Коснется земли первый обломок неба, откроется проход в мир мертвых, и устремятся птицы Сагды в него, неся в клювах куски солнца. И поведут они за собой души племен народа Ка…
Кюннэй никогда особо не верила в старые россказни. А вот нет же, пришлось. Трудно было не вспомнить о них, глядя на собравшееся вот-вот обрушиться небо.
- Не смотри. Мы успеем, вот переправимся завтра через реку, а там совсем близко, - Туллук погладил девушку черным волосам, заплетенным в тугие косы. – Пошли, ужин готов.
Стучали деревянные ложки. Мужчины увлеченно уплетали похлебку. Кюннэй задумчиво наблюдала за ними.
За долгие дни пути они стали близки ей, да и она им тоже. А ведь раньше кроме пренебрежительного «женщина» от них она бы не дождалась ничего. Только сын вождя – Айсен - до сих пор сторонился Кюннэй. Это он должен был вести всех к морю. Но у него не было вожака, подобного Бергену. Такие собаки – большая редкость.
Берген принадлежал отцу Кюннэй. Она еще совсем девчонкой училась управлять упряжками, и вожаком неизменно был Берген. Они дружили с детства. Дружили… Кюннэй никогда не привязывала его в упряжке. Он свободно бежал впереди, и все остальные собаки беспрекословно двигались за ним. Ему даже прозвище дали в деревне – мудрый. Как вождю.
И когда бабушка Долгуйаана поведала племени о тревожных признаках приближающегося конца и необходимости похода к Последнему морю, ни у кого не возникло сомнений – вожаком станет Берген. Но вот беда - не признавал он никого кроме Кюннэй. Скрепя сердце мужчины согласились взять ее с собой.
Покончив с ужином, расстелив под елью оленьи шкуры и замотавшись в них, четверо мужчин и Кюннэй приготовились ко сну. Девушка улеглась рядом с Туллуком.
Не спалось. Она глядела в небо, занавешенное еловой хвоей. Трещины покрыли его целиком. Небо как старая разбитая и заново склеенная глиняная чашка. На пригорке темнел силуэт неспящего Бергена. Он слушал тишину. Старый мудрый пес. Сердце Кюннэй преисполнилось нежности к верному другу.
Их путь лежал к Последнему морю. Они приблизились к самой границе края духов, куда смертным вход заказан. По словам Долгуйааны за рекой начнется бескрайняя пустынная равнина, где бродят призраки. Они убивают всякого, кто смеет ступить на их землю. Но теперь они пропустят. По древним легендам, когда наступит конец этого мира, великий дух Туйа выпустит на волю птиц. Они разломают солнце и унесут его в новый мир, прихватив с собой души народа Ка. И там начнется новая жизнь. Так говорили легенды. Айсен, Сарыал, Айаал, Туллук и Кюннэй отправились в безумно опасный поход к Последнему морю, чтобы воззвать Туйа о помощи. Пусть они не вернутся, но народ будет спасен.
Тишину зачарованного края нарушал лишь треск неба и тревожное поскуливание собак.
Как и ожидалось, солнце больше не показалось. Мужчины готовили плоты для переправы, обрубая топорами сучья с найденных на земле веток. Кюннэй помогали перевязывать получившиеся бревна. Рядом бурлила и пенилась река. Черная-черная, темнее неба, она выглядела зловещей и опасной. Айсен решил сделать плот на каждого – маленькому судну легче лавировать в течении.
Плоты легли на воду. Река затаилась, утихомирив свои круговороты. Туллук помог девушке затащить нарты. Кюннэй связывала собак по двое и заводила на плот. Она замешкалась, успокаивая молодого Угру, он нервничал и не желал взбираться на плот. Помог Берген, рявкнув на него.
Айсен и Сарыал уже отплыли далеко от берега, Туллук и Айаал только-только отчалили. Кюннэй схватила шест и оттолкнулась от каменистого берега. Но шест попал на лед и соскользнул с него, плот подался ниже по течению, чем надо было. Девушка попыталась выровнять его ход, но река уже у самого берега оказалась невероятно глубокой, и шест не достал дна.
Схватив весла, она погребла вперед, пытаясь догнать остальных. Странный поток нес их строго вперед, не давая спустить ниже. Словно течение поменяло направление и неслось теперь от берега к берегу.
А потом плоты попали в водоворот. Страшный, неумолимый, как гнев богов, он закружил их, утаскивая на дно и ударяя о камни. Река вздувалась и ярилась на чужеземцев, посмевших вторгнуться в ее воды.
- Туллук! Айсен! – только и могла кричать Кюннэй.
Ее плот течение сносило все ниже и ниже. Страшные крики людей и визг собак неотступно преследовали ее. Но девушка поделать ничего не могла. Река цепко держала ее в своих объятиях, несла все дальше и дальше.
***
Шу, прижав колени к груди, наблюдал, как горела спичка. Почернела уже почти наполовину. Все медленнее билось сердце совы, все громче трещало небо. Черно-синие осколки падали по обе стороны от Шу, один из них рухнул рядом со спичкой и раздавил льдинки-зеркала на мелкие кусочки. Она осталась одна…
***
Кюннэй ехала через бескрайнюю заснеженную равнину. Впереди усталой рысью семенил Берген, собаки в упряжке, понурив головы, плелись следом. Девушка больше не плакала.
Как только река отпустила ее, вытолкнув на чужой берег, Кюннэй словно бы очутилась в странном забытьи. Ее окружали призраки. Туманными видениями перед ней вдруг вырастали огромные птицы, лежавшие на земле, распластав крылья и вывернув шеи. Проезжая мимо, Кюннэй отражалась в их мертвых широко распахнутых глазах. Зловещее отражение. Может, она сама призрак?
Видения, видения, всего лишь видения… Но они преследовали ее неотступно. Птицы, упряжки, вереницы людей. Вон Туллук промчался на своей белоснежной шестерке.
- Смотри, Кюннэй, это же птицы Сагды! - его протянутая рука растворялась в темном воздухе.
Девушка кричала вслед. Призраки исчезали, и перед ней снова раскидывалась равнина, и неторопливо бежал Берген.
- Кюннэй, ты только поможешь остальным добраться до земли духов. Дальше тебе нельзя, - хриплый, надломленный голос доносился со всех сторон. Откуда он тут взялся?
Да, бабушка Долгуйаана, да…
Оглушительный грохот вырвал Кюннюй из зачарованного сна. Кусок неба сорвался с вышины и полетел вниз. Перепуганные собаки взбесились и помчались в сторону от огромного обломка, поднявшего волну снега. А позади обреченно и безнадежно кричал Берген. Сердце девушки замерло от ужаса – его, наверняка, придавило.
Ужас заставлял четверых псов нестись вперед, ничего не замечая перед собой и желая только одного – очутиться как можно дальше от страшного места. Они же разобьются так! И Берген остался один!
Кюннэй изо всех сил удерживаясь на нартах и тщетно пытаясь затормозить, искала за голенищем нож. Одним махом она перерезала потяг, соединяющий упряжку с нартами. Нарты бешено закружились и перевернулись. Кюннэй, откинула шкуру, прикрывавшую ее ноги, и бросилась к оставшемуся далеко позади Бергену.
Старому псу тяжелым обломком перебило задние лапы. Он лишь тихонько скулил и преданно смотрел в глаза. Девушка расплакалась, прижимаясь к теплой шерсти щекой.
- Берген, милый друг, - укачивала его в объятиях.
Но она его не оставит. Кюннэй долго звала остальных собак, по очереди выкрикивая их клички. Ее голос разлетался по равнине одиноко и жалобно. Тщетно, они не вернутся. Девушка прикатила нарты, уложила в них обездвиженного Бергена и потащила их в том направлении, в котором они двигались раньше.
Треск и падающие обломки сопровождали ее всю дорогу. Кюннэй потеряла счет времени. Да и ни к чему оно. Конец мира уже наступил.
Она шла вперед по инерции, веревка врезалась в плечи даже сквозь шубу. Брела, брела, спотыкаясь и чуть не падая, не поднимая головы, и не заметила, как снежная равнина перешла в водяную гладь.
Темно-серая вода казалось недвижной и зыбкой. Лишь каменистая полоса отделяла ее от суши. Вот оно, Последнее море.
Кюннэй упала на колени. Долго она сидела в полусне, уставившись на воду. Мертвая тишина убаюкивала. Мертвая… Девушка заглянула в нарты. На нос Бергена упали первые снежинки… и не растаяли.
Белые хлопья медленно падали, падали, грозя обернуться снегопадом. Что это? Пыль рассыпавшегося неба?
- Туйа! Туйа! – имя главного бога нельзя произносить вслух, но как, как обратиться к вождю всех духов?
Крик прозвучал тонко и одиноко. Слишком одиноко. А есть ли кто-нибудь по ту сторону моря? Снег все шел и шел. Хлопья мягко тонули в черной воде, небо хоронило себя в море. Там, в вышине, чернела пустота.
Деревянные нарты сойдут за маленький плот. И Бергена она возьмет с собой. Не оставлять же его одного?
Вода приняла их равнодушно и спокойно. Бесстрастная, как воля богов. Кюннэй гребла маленькими веслами, плот плыл. Куда? Неизвестно. И не было в мире ничего более одинокого, чем девушка на крохотном плоту, сжимающая в объятиях мертвого пса посреди бесконечного моря…
***
Спичка догорела и потухла. Шу поднялся, потянулся осторожно. Сова уснула навеки. На небе зияли черные дыры. Еще чуть-чуть и оно совсем обвалится. Пора. Шу превратился в белого волка и побежал одному ему известной тропой. С закрытыми глазами туда, к ней, белой медведице на краю мира. Может, она еще не уснула.
Свернувшись в белоснежном пушистом сугробе, медведица спала. При приближении Шу она приоткрыла синие глаза.
- Ты вернулся так поздно. Ночь давно.
Он протянул ей пустой коробок в зубах.
- Закончился.
- Спи. Утром я дам тебе новый. Спи.
Шу превратился в белого медвежонка и пристроился у мягкого бока медведицы.

Осень в том году наступила так же незаметно, как переход из одной комнаты в другую. Скажем, ты вышел налить себе чаю, или, может, убавить кричащий за стенкой телевизор, а когда вернулся, увидел, что никакого лета уже нет – только хмурая осень. Вот так разом, все вдруг закончилось, и ничего не осталось. Лишь чувство внутри тебя, будто ты что-то позабыл. Может попрощаться, может сказать пару слов – тех, что так долго откладывал все это время (или боялся сказать?), как со старым другом. Добрым, старым другом.
Уходишь? – спросишь ты.
Ухожу… – ответит лето.
Потом долгое, невыносимое молчание; руки тянутся за сигаретами, которых не курил уже лет сто.
- А как же я?
- А что ты?
- Я думал мы с тобой навсегда
Лето рассмеется и ничего не ответит. Снова наступит молчание. Тишина, в которой стук твоего сердца разрывает барабанные перепонки.
- Ну, так прощай, что ли?
- Прощай…
И все. Как будто и не было.
И вот теперь, ты стоишь на пороге, глядишь в эту новую осень (чай в руке медленно остывает) и не знаешь-таки, что тебе делать. Не знаешь. Вот такие дела. Откуда я это знаю? Долгая история, и, пожалуй, грустная. Хотя какие еще истории рассказывать осенью, в дождь, пока в раковине остужается пиво? Да вот разве что только и такие….

***
Память – странная штука. Время от времени, давно похороненные в ней вещи всплывают наружу, стоит только зацепиться за случайную ниточку и voila - потерянный обрывок из жизни вновь встает перед глазами. Как рыбак достает из воды рыбу – никогда не знаешь, что из бездонной глубины памяти попадется тебе на крючок, и что из этого ты оставишь себе, а что отпустишь обратно.
За столько лет я совсем позабыл ее имя. Как ее звали, какой это был год – сколько не думай об этом, ничего не выходит. Кто-то заколотил всё, что я знал о ней в ящик, и приделал табличку «не трогать». Но ниточка осталась, и каждый год я совершенно случайно нахожу ее – в газетных статьях, ТВ программах и чьих-то не специально подслушанных разговорах. В рекламных щитах, листовках, надписях на асфальте…. И как только выпадает шанс, я дергаю за нее и вспоминаю.
Кайоко, осень семьдесят девятого.
Спустя ровно четырнадцать лет я возвращаюсь в Токио, без какой-либо причины. На Сибуя я сажусь в переполненную электричку, а когда через час, я доезжаю до нужной мне станции, в вагоне кроме меня остается только одна молчаливая пожилая пара. Несколько раз наши усталые взгляды пересекаются, и мы легко улыбаемся друг другу, словно видимся не в первый раз. Отчего-то, хочется верить, что так оно и есть. А за окнами так ничего и не изменилось. Всё тот же безликий пейзаж. Разве что перроны поменяли краску, обросли рекламными плакатами, да на станции, куда я вернулся больше не видно собак. Раньше они встречали каждый поезд, точно по команде поднимая головы, они провожали взглядом убегающую линейку вагонов. Четырнадцать лет назад в этих бездомных бродягах значился какой-то смысл – так мне казалось. Теперь же, ничего не осталось. Безлюдный перрон стал еще тоскливей. Оказалось, что время, универсальная стирательная резинка – что не сотрется из памяти, обязательно исчезнет из жизни.
От станции до поселка около трех километров. Октябрь уже давно перевалил за середину, но на удивление по-прежнему тепло – идти легко и невероятно приятный воздух, каждым вдохом будит все новые воспоминания.
Кайоко, девчонка со спичками. Как же я мог тебя забыть?

***

В то время, по вечерам, после занятий в университете, я подрабатывал в музыкальном магазинчике. Торговал пластинками – в основном «new wave», реже - джаз и классика, что впрочем, никакого значения для меня не имело. В свои смены я заряжал в проигрыватель все, что попадалось под руку, руководствуясь лишь тем, как реагировала на это публика. Колонки играли как в зале, так и на улице, и по собиравшимся у витрины людям, можно было судить, насколько мой выбор соответствовал вкусам толпы. Это доставляло мне определенное удовольствие – ставить для этих людей пластинки, наблюдать за их реакцией. Так я чувствовал себя чем-то большим, чем-то более значимым для этого мира, чем мог бы быть на самом деле. Оттого-то мне и нравилась эта работа. Я менял пластинки, сортировал и раскладывал их по местам, помогал, если надо, отыскать нужную. К концу смены мыл пол и выносил мусор. В одиннадцать ровно я закрывал магазинчик и опускал металлические жалюзи. В баре за углом я покупал банку пива и выпивал ее по дороге на остановку. Так шло изо дня в день, пока и не пришла та самая осень – незаметно, как я уже и говорил.
Девчонку я приметил почти сразу, и тогда же заметил в ней что-то особенное. Странно, но если вдаваться в подробности, то мне не придумать и слова – что в ней такого было. Просто, девчонка с особенностью. Что тут скажешь? Руки-ноги как у всех – вполне обычные. Тело простое, без изысканностей. Ни на лице, ни в чем-то еще не проглядывало и нотки странности. И, тем не менее, в целом, я видел в ней что-то особое. Иногда, это как бы вскользь мелькало в ее взгляде, движении рук, словах. Знали ли это она сама? Возможно. Но думается мне, что нет.
Впервые она зашла где-то на первой неделе сентября. Я расклеивал плакат с обложкой нового альбома Дилана, в зале, кроме нас с ней никого больше не было. Пока я возился с плакатом, она медленно обходила ряды пластинок, то и дело, доставая по одной и проводя по ним ладонью, точно пытаясь воспроизвести музыку кончиками пальцев. Когда я закончил, она внимательно посмотрела на мою работу и несколько раз кивнула, почти незаметно. Джонни Би-бишь сменился «Blue Rays», несколько длинноволосых парней – студентов за окном пили кофе из пластиковых стаканчиков. «Ну и как? Стоит послушать?» - спросила она. Я пожал плечами – «не имею понятия». Она снова чуть заметно кивнула, а потом вдруг сказала, словно только что вспомнила, что-то очень важное:
- У меня сдох проигрыватель. Видимо что-то внутри отвалилось. Представляешь? Теперь что ни пластинка – сплошной шум…. А как его направишь? Ума не приложу. С тобой такого не бывало?
- Не-а. Не бывало.
Она расстроено вздохнула:
- У меня все вещи постоянно ломаются. Отец так и говорит: к чему тебе новое покупать? Все равно ведь, сломается…. А я что виновата?
Я не знал, что ответить. Только молча, пожал плечами, и чертовски глупо себя от этого почувствовал. Хотелось что-то сказать ей, но я как будто позабыл все слова.
- Ладно, не бери в голову – сказала она. Еще раз, напоследок, оглядела ряды пластинок и направилась к выходу. Тогда-то во мне что-то «щелкнуло».
- Сможешь притащить его сюда? Я конечно не мастер, но кое в чем разбираюсь. Да и мой директор, пожалуй, смог бы помочь. Если хочешь, конечно….
Идея ей явно понравилась.
- Серьезно? Было бы здорово, если б ты смог заставить эту штуку работать.
- Значит договорились?
- Конечно! - На лице ее появилась улыбка, из тех, в которые когда тебе девятнадцать, ничего не стоит влюбиться. И, пожалуй, так я тогда и сделал. Она протянула мне руку:
- Кайоко – так меня зовут.
Я назвал ей свое имя.
- Так здорово, что ты хочешь мне помочь, я серьезно
- Да нет проблем – только и сказал я. Она еще раз улыбнулась и, попрощавшись, вышла из магазина. Не помню, но кажется мне, что в тот вечер я неплохо «надрался».

Проигрыватель она притащила через пару дней – практически новенький «тридцатый» Marantz. Волоча его обеими руками, запыхавшись, она поставила его на мой стол и облегченно выдохнула.
- Фу-х. Я думала, помру, пока дотащу его. Боялась, брошу прямо на дороге, но от этого только сильнее сжимала в руках. Вон и ладони все покраснели – видишь?
Я кивнул. Вид у нее был такой – жалко смотреть. Из подсобки я достал складное кресло и усадил ее. Потом вскипятил электрический чайник и сделал нам кофе. Народу в магазине не было, через час мне нужно было закрываться. Сквозь витрины было видно, как небо медленно стягивали тучи. То и дело, должен был пойти дождь. В динамиках Гил Эванс вместе с Майлзом Дэвисом играли «Испанские рисунки», тихонько всхлипывал саксофон.
- Можно, я посижу у тебя до закрытия? Сил совсем не осталось, да и вдруг удастся переждать дождь?
- Конечно, разве я стану тебя выгонять? Сиди сколько хочешь, мне от этого только приятно.
- Правда? – она смущенно улыбнулась – спасибо. Я надеюсь, у тебя не будет из-за меня проблем?
- Да брось. Все в порядке, правда. Лучше пей свое кофе – остынет же….
Так мы и просидели до закрытия. Пили кофе, слушали музыку, наблюдая, как за окнами неслышно шел дождь. О чем тогда говорили? Теперь толком и не вспомнить. В одиннадцать, я как обычно закрыл магазинчик и проводил ее до станции. Дождь все еще легонько покрапывал.
- Куда тебе? – спросил я
- Далеко – вздохнула она - На Ацуги.
- Шутишь?
Она покачала головой.
- Тут уж не до шуток….
- А ты уедешь?
- Не волнуйся. Я часто так езжу, последняя электричка уезжает без пятнадцати. На ней и доберусь.
Мне стало как-то жутко за нее. Молодая девчонка, одна, в такую даль на последней электричке.
- Сам-то доберешься?
- Ну, уж за меня можешь не переживать. Я-то на другом конце света не живу.
- Ацуги не конец света
- Но все-таки чертовски далеко….
Мы сели с ней на скамейку и стали ждать электричку. Она молчала, я тоже не знал о чем говорить. Я закурил и принялся считать фонари на платформе – двенадцать штук. Все одинаково тоскливого, бледно-желтого цвета. В этот момент, как-то незаметно для меня в руках Кайоко появились спички. Она зажгла одну и молча, смотрела, как пламя не спеша поглощало черенок. Когда огонь дошел до пальцев, спичка полетела на землю и затухла. Кайоко достала еще одну и все повторилось. Я смотрел на нее, а она не обращала на меня внимания – глядела на свои спички, на огонь и должно быть, о чем-то думала. О чем? Так навсегда и осталось для меня загадкой.
Когда пришла электричка, спички уже закончились. Кайоко попрощалась и исчезла в глубине вагона. Что-то в ней на тот момент изменилось, будто кто-то переключил невидимый тумблер, и Кайоко «А», стала вдруг не знакомой мне Кайоко «В». Что тут скажешь? Девчонка со странностью….
Я еще немного постоял на перроне, поглядел вдаль убегающему поезду (точно те самые собаки), да выкурил следующую сигарету. Когда вернулся домой, дождь уже кончился.

Как мы стали встречаться? Если б кто-то тогда задал мне этот вопрос, я бы только пожал плечами, и ответил бы что-то на вроде: «Как-то само собой…». Так оно и было. Вот так, само собой из редких ничего не значащих встреч, мы стали встречаться целенаправленно, по несколько раз в неделю. По вечерам, ближе к закрытию она приходила в магазин, тогда я снова доставал кресло и ставил чайник. А в воскресенье, рано утром я садился на Сибуя в электричку и ехал в район Ацуги. Дом у них стоял на самом краю поселка – двухэтажный, с просторным зеленым двором, уютный, но в целом, ничем не примечательный. Отца ее я никогда не видел, он вечно пропадал в командировках – так она говорила. Ни о чем больше я не спрашивал. Marantz я ей само собой, починил (дело то оказалось плевое), и даже лично отвез его к ней домой. Теперь, я привозил ей пластинки из магазина, и мы вместе слушали их вечерами. Трудно сказать, что нам было хорошо вместе. Я чувствовал лишь, что в данный момент времени, есть человек, с которым я должен быть рядом. Что чувствовала она, оставалось для меня не известным.
За поселком тянулось рыжее поле и чуть дальше – озеро. На берегу лежало несколько давным-давно брошенных лодок с дырявыми днищами. В них мы часами сидели, наблюдая за водой, и разговаривали. В какие-то моменты темы для разговора неожиданно заканчивались, и тогда мы просто подолгу молчали. Я закуривал сигареты, она доставала спички. С каждым разом ничего не менялось. Я вновь и вновь убеждался, что для нее это был своего рода ритуал, какое-то загадочное действо, не имеющее логического смысла, но что-то, да значащее. И каждый раз Кайоко становилась кем-то другим. Когда сгорала спичка, что-то сгорало и внутри нее самой. Загадочный незнакомец поворачивал тумблер и щелк – девчонка исчезала. Вместо нее оставался кто-то другой. Что с этим делать, я не знал.
- Ты не боишься устроить пожар? – сказал я ей однажды. Она сидела в лодке на берегу, а я стоял у воды и наблюдал, как по озеру растекался лунный свет. Было уже поздно – я должен был поспешить, чтобы успеть на электричку.
- Глупости. Я знаю, как обращаться с огнем – она сожгла еще одну спичку и бросила перед собой.
- Должен заметить, что у тебя весьма дурная привычка.
Она ничего не ответила. В темноте родился и потух еще один огонек, прежде чем она сказала:
- Мой отец рассказывал, что однажды видел, как горела спичечная фабрика. Кажется, это было в пятьдесят четвертом – она вдруг рассмеялась от своих слов – должно быть, это ужасно глупо, правда? Пожар на спичечной фабрике…. Хотела бы я на это посмотреть.
Я даже не улыбнулся. Только подобрал с земли увесистый булыжник и со всей силы запустил им в воду. Смешного в ее словах я ничего не видел. Мне вдруг стало ясно, что я совершенно ничего не знаю об этом человеке. Кто она такая? Что я делаю рядом с ней? Словно в голову забился ветер и разом прочистил мне мозги. Я обернулся и посмотрел ей в глаза, но наши взгляды так и не встретились.
- Никак не возьму в толк, что с тобой происходит – сказал я – вот есть Кайоко, девушка, с которой я однажды познакомился (при этом я отвел одну ладонь в сторону) и есть другая Кайоко, та, что меня пугает, и та, о которой я совершенно ничего не знаю.
Я отвел в сторону другую ладонь.
- Но только с одной из них я хотел бы иметь что-то общее.
Сунув обе руки в карманы, я ушел, ни сказав и не услышав больше ни слова. Было это в конце октября.

Прошла неделя, может больше, а мы так и не виделись. В магазин она больше не приходила, к ней я тоже не ездил. Все вернулось туда, откуда началось. Днем я ходил на занятия, вечером продавал пластинки. Пил пиво после работы и уезжал домой. Когда я понял, что снова должен ее увидеть, уже стояла середина ноября. Я дождался воскресенья и рано утром сел на электричку до Ацуги. На станции меня встретили собаки. Махая хвостами, они носились друг за другом по платформе и выглядели счастливыми.
Когда я добрался до поселка, то сперва подумал, что что-то напутал. Вышел не на той станции, или что-то еще – глупая мысль, но мозг не хотел принимать действительное за реальность. Дома не было. Вместо него, черным пятном пролитой кляксы, лежало пепелище. Груды горелых останков дома – обломки стен, кругом разбросанная кровля. Какие-то предметы, которых было не распознать. Запах пожара похоже давно выветрился. Сколько я так простоял, уставившись в черное месиво – не помню. Ноги стояли как вкопанные, холодный ветер пробирался за шиворот, а я не мог пошевелиться. Разве так бывает? – спрашивал я себя. Должно быть просто что-то напуталось. Приеду завтра, и все будет на месте. Но где-то внутри голос нашептывал, что ничего не изменится. И был без сомнения, прав.
В конце концов, заставив себя двигаться, я обошел их участок и направился к озеру. Лодки по-прежнему лежали на своем месте, ноябрьский ветер то и дело покрывал озеро мелкой рябью. Я сел в одну из них и огляделся по сторонам. Ничего не изменилось. Просто наступил ноябрь вот и все. То же самое озеро, то же самое поле. Те же камни под ногами и только на окраине больше не видно одного дома. Я опустил взгляд и увидел валяющийся в лодке коробок. Без сомнения тот самый коробок Кайоко. Внутри осталась всего одна спичка. Одна – словно специально оставленная для меня. Ее маленькое послание, которое мне не суждено было разгадать. Я зажег спичку, подождал, пока пламя доберется до кончиков пальцев и замешкался. Огонь обжег кожу, и пальцы тут же разжались.
В Токио я вернулся только к полуночи.

***
О том случае я не нашел ни строчки во всех местных газетах, ни одного упоминания в теле или радио эфире. Ничего. Был человек, да вышел. Ушел, оставив за собой раскрытую дверь. И ты так и не попрощался, не сказал тех слов, что хотел.
Что с ней стало? Что стало с ее отцом? Почему так случилось? Мне никогда не узнать. Словно это было только между нами, в каком-то другом мире.
Спустя четырнадцать лет здесь мало что изменилось. Дорога стала получше, старые, невзрачные домики приобрели свежий вид, но в окнах осталась все та, же усталость. Пустое место между участками проросло травой и теперь ничто не напоминает, о когда-то стоявшем здесь доме. Озеро осталось прежним, и только лодок на берегу больше нет. Куда они делись? Кто теперь скажет….

Рассказ №1 Понравилась история в истории, интересное выражение. И идея с совой, которая видит сны пока горит спичка, напомнила сказку Г.Х. Андерсена "Девочка со спичками". Удались описания, точно подобраны образы, прямо видишь картинку, попадаешь в этот мир, и что главное нет перегрузки описаниями. Все органично и естественно. Финал сна немного опечалил, но по другому, наверное, и не надо, а вот обещание дать еще коробок вселило надежду, даже заставило улыбнуться.

Рассказ №2 Весьма занятный рассказ, о тайне которую ГГ не сумел разгадать. На мой взгляд, хорошо прописаны главные герои, и их отношения, создано ощущение если не влюбленности, то потребности друг в друге, какой-то привязанности. Финал вполне закономерный, ничем не удивил, кроме разве что: " Словно это было только между нами, в каком-то другом мире. " - зацепило.

Нелегкий выбор, и все голос за первый рассказ

Рассказ 2.
Понравилось сравнение памяти с рыбалкой. А еще фраза «время, универсальная стирательная резинка – что не сотрется из памяти, обязательно исчезнет из жизни».
Не понравилось – «девчонка с особенностью». Излишние какие-то подробности, уводящие, скорее, от основной линии, чем разъясняющие. История есть, грустная, осенняя, но для меня осталось загадкой, почему именно эта история всплывает в памяти рассказчика спустя столько лет. Почему именно Япония и 79й год.
Финал предсказуем. Уже после слов «Я знаю, как обращаться с огнем», стало ясно, что Кайоко что-нибудь спалит. Обиженный ребенок, похожий на Керри из романа Кинга.
Героев легко представить, но ощущения загадки, тайны почему-то не возникло. Как будто вся недосказанность не от таинственности, а просто времени прописать подробнее не было. Хотя, быть может, не прочитай я сначала первого рассказа, я не судила бы столь строго.)

Голос за «Полярную сову».

Отдельное спасибо Rina_Lu за приглашение)

Голос за первый.

ВТОРОЙ