Я медленно выбирался из уютного мира. Желание остаться в нём у некоторых настолько велико, что бывает подолгу ворочаемся в постели, вытягиваемся в струнку, после чего снова хочется стянуть тело в комок и ещё полежать так, наслаждаясь приятными воспоминаниями.
Кожица век очень тонкая, легко просвечивает, она нужна защищать глаза от пыли и мелкого мусора и помогает быстрее проникнуть в тот удивительный мир, из которого выбраться резко означает подарить себе неприятное настроение на всё утро. И я пока не спешил открывать глаза. Во сне я ощущал себя размером с галактику, раскручивался по спирали, затем в обратную, швырял мысль от планеты к планете, ликовал от осознания того, что могу управлять движением всего в мире. Пугающая бездонность космоса не казалась такой страшной, ведь это был мой мир, я в нём правитель, создатель, Творец. Я вбирал в себя все миры и ощущал одновременно каждую частичку Огромного. И знал что происходит в любом уголке меня, как человек не задумываясь сгибает и разгибает пальцы, также и я мог управлять любой частичкой меня, моего мира.
Ещё со стороны, но и наполовину уже здесь, в теле, я наблюдал, как организм размеренно вбирает из здешнего мира смесь кислорода и азота, сонными ударами сердце разносит кислород по всему телу, без этого наше существование невозможно. Отработанную смесь лёгкие выталкивают обратно и тут же забирают новую порцию. Но всё это так медленно, так спокойно, недостаточно, чтобы проснуться.
Не открывая глаз, заставил сердце биться чаще. Электрический импульс известил каждую клетку, предупредил, что нагрузка возрастёт. А когда пришёл утвердительный ответ, я дал организму команду проснуться окончательно.
Тяжёлые, как тектонические плиты, поднялись веки. Мир комнаты в полумраке. Слабый свет в коридорчике, это доходит с кухни, ноздри уловили запах жареных яиц, чего-то мясного. Я по привычке сплю в кресле. За годы, что посвятил контролю над собой, научился спать и в кресле, и на стуле. Четырёх часов вполне хватает, просыпаюсь бодрый, с жаждой действовать, а слово хандра или усталость навсегда забыты. Но и это не предел. Чувствую, что вскоре переберусь на сон в три часа. Дальше не рискну, опасно, организм может не выдержать и крутанёт всё наработанное в обратную сторону. И всё же три часа – не четыре, это на целый час больше времени что-то успеть сделать и свершить.
Лёгкие мягкие шаги наполнили коридор, в комнату заглянула готовая к выходу Вьюнок. Критически осмотрела комнату, не расправленный диван, даже за одеялом не полез и одежду не снял, слегка вздрогнула, наткнувшись на мой внимательный взгляд. Вьюнку двадцать три, но ведёт себя с желанием быть похожей на деловых бизнесвумен, нарочито придаёт лицу надменность, а во взгляде всегда критичность, отчего выглядит намного старше. Со смятением справилась быстро, другой бы вовсе не заметил, бросила, почти скомандовала:
- Готово. Иди завтракать.
И сразу стена поглотила её всю, остались лишь уже не такие осторожные шаги в сторону кухни. Я без труда оттопырил мизинцы на обеих ногах, шевелил ими отдельно и свободно, как раньше мог шевелить только большими пальцами. Пульс по команде с шестидесяти ударов взлетел до ста тридцати. Горячая кровь хлынула к лицу, щёки опалило жаром, одновременно с этим вечно голодные лейкоциты спешно ищут заразу внутри меня, нападают, безжалостно истребляют захватчиков, что могут нанести организму даже минимальный вред. Селезёнка выбросила новую порцию эритроцитов, молодых, полных жизни. Мысли мечутся быстрые, ловкие, жадные. Я встряхнулся всем телом, просыпаясь, как пёс, что только вылез из воды, через ванную прошёл на кухню.
Вьюнок перед раковиной, нацепив передник, трёт со вчера замоченную сковороду. Я обнял сзади, сказал на ушко доброе утро, она на секунду замерла… и легонько дёрнула плечиком: вчерашнюю ссору помнит. И позавчерашнюю, и ту, что была неделю тому.
- Остывает.
- Ты хотела выйти позже, - напомнил я. – Что-то изменилось?
На тарелке три зажаренных яйца, кусок ветчины, рядом в миске салат. Что-то внутри меня настойчиво требует схватить и проглотить не жуя. Сегодня вторник, и значит на завтрак – яичница, мясо, овощи. Завтра – фруктовый салат. В четверг – творог с сахаром, бананы, йогурт. Каждый мой день распланирован почти точно, я знаю, что съем утром, что днём, буду ли есть на ужин, выпью ли стакан кефира перед сном, без порядка, особенно в мелочах, речи контролировать тело и быть не может. Вьюнок мои привычки знает и… уже смирилась.
Она не повернула головы.
- Да.
Желудок требовательно дёрнулся. Он каким-то образом знает, что совсем рядом вкусная еда. Три года назад повинуясь рефлексам неразумного животного без остатка, уже бы ухомякивал приготовленное. А если учесть, что Вьюнок готовит изумительно, простое у неё всегда выходит на ура, только в последнее время, поддавшись образу деловой леди, на готовку всё чаще смотрит, как человек смотрел бы на хвост, вдруг предательски отросший за ночь. Шансов у меня того практически не было.
Она искоса наблюдала, как вилкой отделяю край яичницы, жую медленно, прислушиваясь к ощущениям внутри. Организм научен не бросаться жадно, уже понял, что его время закончилось, теперь управляю им я.
- Что изменилось?
- Мне просто нужно ехать раньше.
Она вытерла руки, полотенце полетело на спинку дивана, добавила:
- Могло всё измениться или нет?
Я кивнул, в моей жизни раньше всё могло изменяться точно также, то есть не зависеть от меня нисколько. Сейчас упрямо не понимаю и не хочу понять этой позиции своё время отдавать на волю случая. Гораздо проще и удобней самому всё контролировать.
- Конечно. Я просто спросил.
- Ты всегда спрашиваешь, - возразила она, - с таким надменным видом, будто бы у тебя всё и всегда под контролем, а у остальных бардак и хаос… Будто весь мир твой. Но так не бывает! Я же не могу позвонить начальнику и потребовать обратно? Я уже сказала сегодня утром, что приеду раньше. Нет, позвонить могу, конечно, но решение не отменю.
Вьюнок уже накрашенная, подведённая, небольшие синяки под глазами старательно закрашены, нижние веки чуть вспухли, следы подушки на щеке нещадно убраны, она готова вот прямо с кухни шагнуть в просторный конференц-зал или ещё какое важное совещание в мире успешных людей. Но по всему видно, что не выспалась и с удовольствием бы ещё валялась в подушках и одеялах, тихонько сопела и дёргала лапками. В узких щёлочках недобро блестят глазки современной хищницы, ещё молодой, но очень старательной в своих желаниях пробиться к власти.
Я двинул плечами.
- Просто хотел узнать, почему ты одетая, когда должна ходить босиком, растрёпанная и с заспанной мордочкой, вот и всё.
- И даже не будешь спрашивать, зачем меня вызвали раньше?
- Зачем?
- Мы переезжаем из старого здания в новое. Помнишь ту стройку в центре города? Мы проезжали совсем недавно, ну, ты должен помнить!.. На верхних этажах даже окон нет, представляешь? Ну, то есть окна-то есть, но там вместо стены и окна одно большое стекло от пола до потолка…
На миг в её глазах вспыхнуло возбуждение, острые и колючие заплясали искорки. Со временем её лицо затвердеет. Офисная жизнь и общение в деловых кругах крупнейших корпораций страны приучит лицевые мышцы выдавать стандартный набор эмоций: вежливая и учтивая улыбка начальству, снисходительная – подчинённому, но чаще её лицо будет нейтральным. Невольно ухватил мысль, что, возможно, последние дни вижу её настоящую, не во власти алгоритмов и стандартов делового общения. Живую.
Она что-то щебетала и чирикала про новый офис, возможности и перспективы, затем легко и непринуждённо перескочила на партнёров компании, перемыла кости одним, действия других одобряла и хвалила, уже прикидывает выгодные варианты сотрудничества, а с не выгодными расстаётся друзьями. На всякий случай.
- Кстати, вечером свободен?
Я покачал головой.
- Ну, ладно… но завтра-то да? Ты обещал, что съездим… ты вообще-то много чего обещал!
- Прости, не могу. Ни сегодня, ни завтра. Нужно готовиться, ты же знаешь.
У Вьюнка забегали глаза: ей страшно даже больше, чем мне. Это как сесть в машину новичка, а тот сразу педаль до отказа и на встречную. В такие моменты водитель всегда боится меньше пассажира.
- Может, - сказала она осторожно, - всё-таки откажешься?
- Не могу.
- И проведёшь хоть один вечер со мной, а не с собой?
Я тупо уставился на вилку, что застряла в беконе. Доводы одни и те же, но… правдивые.
- Давай, как закончу…
- Ну-ну.
Она вышла с кухни.
Я механически доел, уже в коридоре втискиваю ноги в ботинки, Вьюнок перед зеркалом проверяет безукоризненность внешности, за день проверит свою идеальность ещё много раз, тут скорее властвует работа, чем женская привычка, вместе вышли из квартиры.
На десятом в лифт вошли Черенковы. Он крупный, даже огромный, на голову выше меня, но втискиваясь, улыбнулся добродушно и открыто. Ни за что вот так не скажешь по виду, какой человек на самом деле.
- Гровель!
Михаил зажал мою ладонь в тиски. У него это не привычка слабенького мужчины, не добившегося ничего в жизни, выказывать свою силу таким незаурядным детским способом. Мол, хоть вот так, раз везде облом. Наоборот, Михаил старательно сдерживается, чтобы когда руку уберёт, я не остался с кровоточащим куском мяса и раздробленных костей вместо привычных пяти пальцев.
- Как всегда бодр и свеж! Прелестные у нас соседи, правда, Маришка?
Его жена, Марианна, но Михаил зовёт чаще Маришкой, одного роста со мной, крупная, под стать мужу, оба еле втиснулись в лифт. Вьюнок едва сдержала писк, её почти вжало в стенку лифта, раздвинула губы в улыбке, показав не в меру крупных соседям беленькие зубки хищницы мегаполиса. Михаил задвигался, пытаясь раздавить кнопку первого этажа. Вьюнок, пыхтя, отыскала за его спиной первая, створки с дребезжанием поползли навстречу, скрипя тросами и механизмами, лифт полез в глубину шахты.
Коробка лифта зажата в узком бетонном проходе. А мы в свою очередь зажаты в коробке, да ещё и весьма потеснены добрыми гигантами с десятого этажа. На маленькой жестяной табличке у потолка лифта мелким буквами вырезана грузоподъёмность, разработчики утверждают, что лифт выдержит шестьсот кило груза и людей. Система тросов и подъёмного механизма рассчитана на долгую эксплуатацию, плюс платим же за что-то техперсоналу дома?
И всё же не удержался и не смог остановить хлынувший внезапно поток сумасшедших мыслей. А что если трос не выдержит? За годы стальные волокна нещадно износились. Или дадут слабину крепёжные системы вверху шахты? Я с содроганием представил, как из бетона, сыпая каменной крошкой, выползают болты, или как волокна троса рвутся один за другим, вот остаётся последняя нитка, ессно лопается, не может один трос держать гружёный лифт и благополучно опустить на дно шахты. По нервам будто провели оголёнными проводами. Как воочию услышал страшный грохот в глубине шахты. Нас, как тряпичных кукол, должно сперва прижать к потолку, а как только дно лифта примет удар основания шахты, наши хрупкие тела из мяса, костей и сухожилий сломает, раздавит, расплющит…
Я невольно вздрогнул. Если страшный удар выдержат коленные суставы, что вряд ли, но если… я по какой-то причине останусь стоять прямо, слабые шейные мышцы всё равно голову не удержат. Она резко качнётся вниз, из шеи, прорвав тонкую кожу, вылезут один за другим надломившиеся шейные позвонки, да и всю массу мяса и кишок безжалостно и с хрустом бросит вниз, оголив до поясницы позвоночный столб…
От нахлынувшей картины стало не по себе. Вьюнок легонько тронула за руку.
- Ты чего? – спросила она обеспокоенно. – Бледный какой-то…
За эти миллисекунды жуткой картины кровь в моём теле мощной волной отхлынула с периферии. Наверняка стою с бледной как у кальмара кожей, с посиневшими губами и холодными руками. Организм мгновенно распознал угрозу и среагировал должным образом: сузил сосуды, а запасы крови спрятал глубоко внутри на случай если мне и вправду оторвёт конечность, кровопотеря будет меньше…
Лёгким усилием воли я вернул коже прежний цвет.
- Во даёт! – воскликнул Михаил потрясённо. – То мутный, как утопленник, то красный и полный жизни, будто только слез… гм, не при женщинах будь сказано. И частенько ты вот так балуешься?
Я двинул плечами, но Вьюнок смотрит всё ещё обеспокоенно, в быстрое возвращение к нормальному цвету не очень-то верит.
- Всё хорошо, - успокоил я. – Просто…
Без труда поднял температуру в левой ладони, отыскал ладошку Вьюнка, она заметно расслабилась, я взглянул Михаилу в глаза:
- Каждое утро, день и вечер. Когда пожелаю.
- И что?.. – недоверчиво спросил он. – Так может каждый? В смысле и я могу?
- Если хорошенько поработаешь над собой, - ответил я вполне честно, - то без труда… в смысле, получится и у тебя.
Лифт плавно качнуло, наконец замер, я выходил на улицу со странным чувством облегчения. Тесная коробка с жуткими видениями осталась в бетонной шахте подъезда, лёгкие жадно раздулись, вбирая свежий утренний воздух. Вьюнок чмокнула в щёку, наблюдая, как оттачивает в сторону стоянки деловую походку, ни минуту, старательная, не забывает о карьере, я ощутил, что она уловила во мне какие-то изменения, просто не показала вида. Раньше, чем их осознал я.

С Черенковыми распрощался за соседним домом, в сторону машины взглянул брезгливо, сегодня пешком, тропинка нырнула в парк, деревья вскоре расступятся, и моё сознание затопит шум и утренняя возня центральной улицы города.
Настойчиво задёргался мобильник, я ткнул кнопку, сказал бодрым голосом:
- Привет, пап! Что-то голос у тебя… болеешь?
Отцу за шестьдесят, но двигается как восьмидесятилетний. Голос его тихий, прерывистый. Это у молодых слова вылетают сами, за собой вытягивают из лёгких воздух, а отцу приходиться выталкивать силой, каждый раз напрягаться.
- Нет, сынок… всё как обычно.
Я терпеливо ждал, когда он наберёт воздуха для следующих слов.
- Ты давно… не заезжал, не проведывал…
Краска залила мне шею, щёки, я спросил дежурную фразу, от чего стало стыдно ещё больше:
- Как мама?.. Лекарства вовремя принимает?
- Ты бы заехал… да и спросил. Вечно в делах… она ждёт, спрашивала…
Мы поговорили ещё немного, я поймал себя на том, что скорее пытаюсь отделаться, как-то закончить этот мучительный для меня разговор. В жизни есть период, когда к родному дому и близко не подойдёшь, обходишь по крутой дуге, как залежи урана.

В парке догнал Михаил, я с немалым удивлением вглядывался в его лицо:
- Ты чего? Это я дурак, пешком люблю, но ты ж всегда на машине. Сломалась?
Он отмахнулся, запыхавшийся и слегка вспотевший, явно догонял быстрым шагом, а то и вовсе переходил на бег.
- Маришка сегодня пусть одна. Я…
Он слегка запнулся.
- Хочу спросить. Только спросить серьёзно.
- Давай.
- И вправду, как ты говоришь, могу научиться… ну, тому, что умеешь ты? Вот так поднимать, понижать температуру в теле, как во всём сразу, так и в отдельных частях…
- Если будешь стараться, - напомнил я.
- Как много? – спросил он жадно.
Михаил, как и поголовное большинство, и все-все, кому хоть как-то удавалось узнать, что я занялся не просто йогой, но чем-то более углублённым, дающим крохотный шанс действительно управлять своим организмом без всяких там медитаций и впаданий в трансы, снисходительно посмеивался. Через долгие четыре года мне удалось доказать, что прав я, это возможно, когда на глазах изумлённых соседей развёл глазные яблоки в разные стороны почти до упора, увеличив угол обзора с двухсот десяти градусов, как у людей нормальных, до двухсот восьмидесяти. В результате видел чётко и перед собой, и что творится за ушами. Все прибалдели и умолкли, теперь уважительно здороваются, но вот решились и первые из смеявшихся что-то в себе изменить…
Я двинул плечами.
- Михаил, очень много.
- И потом…. научусь?
- Научишься.
Мы вышли к перекрестку, в центральную улицу бурным потоком вливается блестящий ручей стальных корпусов, напоминающих панцири жуков, поток наконец замер, мы зашагали по зебре.
- А что дальше? – вдруг спросил он. – Ну, выполнишь ты свой сумасшедший номер… хотя ты вроде и доказал, что можешь, но всё равно тебя все считают психом и ненормальным.
- Пусть считают.
- Дальше куда развиваться думаешь? Власть над собой получил…
- Не власть, - поправил я, - а контроль. Это разное.
- Ну, пусть контроль, - согласился он. – А потом? Собой управлять можешь…
Шумная улица осталась за спиной, дома, как огромные ворота, чуть раздвинулись, это для них крохотная щель, а для нас целый проход, тут и на машине можно, в уютный мир дворов. В глубине, как маленький форт, двухэтажное здание детского сада, мамы и папы ещё только ведут детишек, дабы самим затем на работу, система устроена грамотно, родители не должны вечно отвлекаться на ребёнка, надо работать и работать, на государство или кого ещё, но и ребёнку полезно с раннего детства находиться в обществе и кое-какие вредные привычки уже начинать в себе давить. Чем раньше человек поймёт, что в его жизни должны существовать запреты, без них льзя только дуракам, тем лучше… и хотя ребёнок этого совсем ещё не понимает, но пусть привыкает заранее.
- Есть одна дикая мысль… - сказал я неохотно.
- Какая?
- Опять будешь смеяться.
- Не буду, - сказал Михаил быстро, глаза его были на удивление честными, - не буду!
Мы остановились в конце длиннющего дома, здесь узкий проход выпускает машины на широкий, как автобан, проспект, я вздохнул:
- Ну, смотри. Мы все состоим из атомов, так?
- Так, - поддакнул Михаил, складки на его лбу задвигались, явно прикидывает, как это из атомов, если дураку ясно, что из костей, мышц, сухожилий, мозгов и желудка и прочей требухи.
- Атомами в своём теле я управляю хоть и не полностью, но всё же. Ну ладно, не атомами, а огромными группами атомов, а также некоторыми процессами. Почти всеми, если честно.
- Ну и?
- Но ведь и воздух состоит из тех же атомов, что и я сам, верно? Скамейки в парке, твои ботинки, одежда, стёкла, машины, Солнце…
Михаил почесал подбородок.
- Вроде бы…
- Да не бы, а из тех же, просто структура другая. Но суть не меняется. У всего в мире есть общая основа, до неё добраться и заполучить контроль проще через своё тело…
Я наблюдал, как Михаил энергично двигает складками на лбу, пытаясь ухватить для меня уже давно понятную и ясную, как морозное утро, мысль, наконец он обронил:
- И ты хочешь от себя перейти на другое?.. Хочешь научиться управлять и другим?
- А почему нет? – спросил я честно. – А ты бы не хотел… скажем, взять, например, и не горбатиться полгода на идиотский отпуск, а запросто перенести себя на любой пляж мира, в Антарктиду к пингвинам, залезть на Эверест… перестроить за пару минут или дней квартиру, а то и весь дом по своему вкусу. Возможностей море.
Михаил слегка побледнел, то ли думает вызывать добрых врачей, дабы те одарили меня комнатой с мягкими стенами, то ли ещё более ужасное.
- К пингвинам не хочу, - сказал он, - и квартиру перестраивать не буду. Соседи не поймут.
Я раздвинул губы в улыбке, к тому, что меня никто не поминает, уже привык.
- Как знаешь. Сам напросился.
Михаил поинтересовался осторожно, хотя я чувствовал, что больше из вежливости, чем действительно из интереса: от таких слов явно записал меня в психи.
- И сколько думаешь потратить на овладение… гм, этим навыком?
Я вспомнил, что для того, чтобы научиться менять температуру тела, мне потребовалось почти три года, но ведь это моё тело, у меня с ним прочнейшая связь, а если хочу усилием воли инородный для меня газ превращать в жидкость, это для начала… времени нужно очень и очень много, пожалуй, вся жизнь.
- Если что, выручишь? – спросил Михаил уже без особого энтузиазма. - Ну, поможешь, подскажешь, как лучше начать тренировки?
Стена дома за его спиной покрылась мелкой сетью трещин, словно на камне проступили очертания до этого не видимой гигантской паутины. Я как мог ускорил восприятие. Время ужалось, слова Михаила выходят растянутые, густые, будто пропитанные клеем. Губы его двигаются в два или три раза медленнее обычного, звуки во всём мире теперь как запись в зажёванной магнитофонной ленте.
От центра гигантской паутины расползаются трещины мельче, стена дома вздулась, как мыльный пузырь, страшно грохнуло, наверно, так в щепки разлетались ворота от огромного булыжника, запущенного катапультой. Следом за летящими булыжниками здания вырвался жёлто-оранжевый факел огня.
Крайний подъезд дома внезапно осел. Куда-то исчез Михаил. Взрыв создал страшное давление внутри дома, теперь всё снаружи стремиться заполнить освободившееся пространство. И… подъезд рухнул. Падающие обломки, как оживший вулкан, подняли в воздух тучи пыли и каменной крошки. Словно на край дома наступил великан, раздавил, будто тот из песка, а следующая нога опуститься уже на другом конце города.
Я непонимающе крутил головой. Восприятие вернулось к обычному, долго в таком состояние не могу. От грохота болят уши, удушливая пыль, как лавина, надвигается плотной волной, успел развернуться и… только сейчас заметил Михаила.

Друзьями никогда не были, но мне кто-то словно наступил на грудь, сильным ударом выбил без остатка воздух. Михаил лежит на спине, грудь разворочена обломком стены… Я подскочил, у него куртка и рубашка красные, лишь по рукавам и краям догадался, что одежда должна быть светлой. Михаил одной пытается потрогать обломок, застрявший в груди, пальцы другой скребут по асфальту. Он захрипел, лицо страшно перекосило, изо рта полезла красная пена.
Дрожащими руками я вытащил мобильник, вызвал скорую, пожарных, МЧС, снова склонился над Михаилом.
- Держись… уже едут, едут!
Его глаза остановились на мне. В горле словно застрял обломок рухнувшего здания. В груди Михаила кусок камня размером с кирпич, от него расползаются волны тёмно-красного, рубашка и куртка пропитались почти полностью. Я боялся прикоснуться, с невероятным облегчением слушал, как издалека стремительно приближается рёв сирены. Во дворы влетела скорая, из неё выскочили двое, один с чемоданом, меня бесцеремонно отпихнули.
Следом ворвались машины пожарной, полиции, службы спасения. Завалы нужно разгребать как можно раньше, выжившие должны быть, не могло всех обломками, да и рабочее утро всё-таки, большинство должно… просто обязано!.. быть уже на работе, а дети в садиках, школе, институте.
Я с облегчением наблюдал, как над Михаилом трудятся четверо, а это значит… жив! Ещё жив…
- Вы в порядке? Ранены?
Передо мной очутился врач, за его спиной Михаила аккуратно грузят в скорую, у меня отлегло внутри. Михаил здоровый, сильный, справиться обязан.
- Он выживет, - сказал я.
- Не думаю, - ответил врач трезво. – С таким не выживают. Вы ранены?
- Да вроде нет…
Он быстро осмотрел меня, кровь только на ладонях, на ногах стою твёрдо.
- Ваш друг?
- Я с ним поеду…
- Хорошо.
Из окна скорой наблюдал, как оцепляют район, три бригады уже приступили к разбору завалов и поиску живых. Первыми в обломки зарылись собаки, мы отъезжали, но я уже слышал тревожный лай…

Взрыв газа, как объяснили из новостей. Рухнул целый подъезд, из ста возможных жильцов найдено двадцать тел, остальные по счастливой случайности уже отбыли на работу, хотя время ещё позволяло, позволяло не торопиться.
Вот так… в одно мгновение двадцать жизней оборвалось. У меня перед глазами Михаил с камнем в груди. Как и обещал врач, не выжил, но цеплялся изо всех сил. Его успели доставить в реанимацию, врачи боролись за жизнь, едва вытащили обломок, как отказало сердце, перезапустить так и не смогли.
Хирург пояснил:
- Ему повезло, что вообще дотянул. Другой бы на месте от такого удара…
Я сдавил виски ладонями, плотно сомкнул веки. Мы вышли утром как обычно… нет, это я пошёл как обычно пешком, а вот Михаил должен был на машине с Марианной. Но что-то заставило отказаться, Михаил догнал, дальше по привычному для меня маршруту. Да и вообще тот день как и все другие, а значит, распланирован мной почти до минуты заранее. У меня порядок везде. Михаил ничего не изменил, не нарушил, не сбил, всё продумано мной и только мной.
- Может, в светофоре дело? – сказал я вслух. Вьюнок обеспокоенно посмотрела на меня. – Или в разговоре? А если бы мы не остановились у дома… чёрт, Михаил со своими вопросами… да нет же! Отвечать я мог и на ходу, значит, это всё я…
- Гровель! – вскинулась Вьюна. - Ты не подстраивал взрыв, теракт не готовил, бомбы делать не умеешь. И не смей винить себя!
- Я остановился объяснить, понимаешь? – возразил я. – А мог и на ходу, но остановился. Это моя привычка умное говорить в неподвижном, как столб…
- Ты не знал!
- Мог просчитать!
- Как?! Ты спятил?.. Откуда тебе знать, что там в подъезде творилось? Откуда?!
- Вьюна, я мог догадаться… Я…
Она набросилась с кулачками, успел перехватить за кисти, но Вьюнок пнула ногой, закусила губу, в глазах влага.
- Ты, - сказала она раздельно. – Не. Можешь. Контролировать. Весь мир. Не можешь! И всё знать не можешь. Ты псих, Гровель…

Я наблюдал, как Риценгольц указкой водит по схемам, тыкает в цифры, объясняет давно знакомую мне инфу.
- Вот здесь самое сильное течение, запомнили? Участок двадцать метров всего, но там какие-то водовороты, бурунчики, завихрения… вобщем, будет лучше, если пройдёте это место выше, или ниже. Лучше выше.
Опытный пиарщик любого шоу, в моём случае он взялся лично проверять и готовить все данные, неустанно следит за моей подготовкой. Уже созвал представителей рекордов Гиннеса, да они и сами, едва заслыхали, что какой-то псих решил всю ширину реки, а это почти пятьсот метров, преодолеть без снаряжения, в одних трусах под водой… всего с одним правом показаться над водой на десять секунд, чтобы забрать новую порцию кислорода. Прибежали, как волки на свежее мясо.
- А вот тут… водолазы всё дно головами изрыли, не сомневайтесь!.. валуны и камни, будет удобнее, если обойдёте стороной.
Мне плыть без ласт, только в одних трусах. В букмекерских конторах ожидаются сумасшедшие ставки, это событие распиарят по всему миру, по словам этого успешного пиарщика, сейчас все остальные, коим пришлось отказать, зеленеют от злости, я соберу такой урожай зелёных, а если всё пройдёт удачно, то денег хватит до конца жизни и моим внукам.
- Вы меня слушаете?.. Я говорю, что вот тут и здесь, и там, и вот сюда не стоит… Лучше вот так и эдак. Кстати, вы уверены, что не хотите плыть на поверхности, не поднимая головы, а чтобы и всему быть… э-э… в толще воды, так сказать?
- Конечно.
В его глазах замелькали цифры, как в окошке машинки, что пересчитывает деньги.
- А на шестьсот рискнуть не хотите?
- Пятьсот, - признался я. – И так много.
- Хорошо, хорошо! Это я на всякий случай… вдруг, в вас амбиция какая взыграла, а по природе вы стеснительный, скромный… но пятьсот замечательно, очень даже, да, очень!
Лицо Михаила, как донная рыба к поверхности, вынырнуло из глубин памяти. Странно посиневшее, распухшее, с облогоданными щеками, где видны пожелтевшие зубы, вытекшими глазницами. Внутри черепа ковыряются жучки, тараканы, белесые черви копошатся во рту, выползают из ноздрей. Гроб наверняка уже прогнил достаточно, падальщики заползают внутрь, спешно растаскивают его огромное тело на кусочки.
Я вздрогнул, Риценгольц с непонимающим видом наблюдал, как я выхожу в коридор. Пальцы выудили мобильник, на том конце раздался хриплый, вечно простуженный голос отца:
- Да, сынок…
- Привет, - сказал я.
- Привет…
- Вы завтра дома будете?.. Хочу вот заехать, повидать.
У меня от волнения вспотело подмышками. Перед рекордным для всего мира заплывом волнуюсь и то меньше, зато перед отцом чувствую себя, как школьник с тремя двойками в дневнике. Он долго молчал, я слышал лишь хриплое дыхание.
- Дома, ты же знаешь…
- И мать?..
- А куда она?..
- Я приеду, пап. Я приеду…
На выходе из здания набрал номер Вьюны, ожидая, когда ответит, успел заметит вытаращенные в окне глаза Риценгольца.
- Привет, солнце.
- Привет, - сказала она несколько удивлённо. – Ты чего?
- Ничего. Могу я тебе днём позвонить или нет?
- Можешь, конечно… но ты никогда не звонил. Что случилось?
- Ничего.
- И все же?..
- Куда ты хотела… хм, хочешь поехать завтра?
- Что с тобой?
- Да ничего, говорю же. Так куда?
- Ну… давай вечером решим, ладно. Может, ты туда не захочешь.
- Куда скажешь, туда и.
Её голос странно потеплел.
- Ну, ладно. Скажу вечером… Нет, постой! Это шутка? Ты ведь опять всё отменишь! Нет, нет и нет. Я как дура размечтаюсь, а ты… тебе готовиться надо. Лучше пусть так и остаётся. Я привыкла уже.
- Да тут есть, - сказал я и скосил взгляд на взбешённую и удаляющуюся морду Риценгольца, - кому готовиться и без меня. Вечером решим, как ты и сказала.
В машине включил ТВ, пока выруливал в сторону дома, одним глазом косил на сводки происшествий и "горячие" кадры с места аварий. Две иномарки на скоростном шоссе лоб в лоб. Водители, ессно, оба на месте, от машин лишь куски разорванного ударом металла. Разбился самолёт где-то в средней полосе на подлёте к аэродрому, пассажиры успели… так ли?.. осознать, что сейчас произойдёт нечто страшное. Погибли все.
Я вырулил на полосу ближе к середине, здесь машины несутся быстрее, продолжал следить за новостями. Пожар в десятиэтажном доме. На кадрах тугие струи воды и пены бьют в горящие окна, дым чёрными языками поднимается вдоль стены здания. Оператор крупным планом показал человека, который в отчаянии влез на подоконник девятого этажа, за его спиной сквозь дым проступает жёлтое зарево, там чудовищная температура, но спасателям ещё до него карабкаться три этажа… и человек, спасаясь, прыгнул. Тело очень быстро встретилось с землёй, заснять момент удара не дала загородившая место падения пожарная машина.
У меня внутри заворочался клубок из жужелиц, белесых и жирных червей. Дело не в том, что люди гибнут, они всегда гибли, других не жалко, а в том, что до последнего момента не осознают смерти. Никто и никогда не знает, когда умрёт точно. Человек, что умрёт, знает… но не боится, ведь когда умрёт, ему неизвестно. Все по умолчанию считают, что в глубокой старости, а потому за свою жизнь переживают… мало, по сравнению с тем, как переживали бы, если могли осознать, что действительно умрут.
Я надавил на газ сильнее. Это неумение осознать автоматом проецируется и на близких. Все уверены, что кто-то, а их родственники, знакомые, друзья умрут, как и сам человек, дряхлыми, немощными, но уж точно билет на падающий самолёт не купят, как и не окажутся в доме во время пожара, когда единственный выход продлить жизнь – прыгать в окно. Что это за продление, я видел только что. И потому, человек хоть и родных и любит, что случится, примчится и с края света, но всё же…
- Чёрт, - сказал я вслух. – Себя не жалко. Мужчина, что цепляется за жизнь и уделяет большую часть её своему здоровью… ведёт себя по-бабьи. Не по-мужски, уж точно. Но близкие… - в горле запершило, - могут умереть в любой момент.
Я гнал домой изо всех сил, срезал, укорачивал как мог. В квартире, слава богу, уже Вьюнок, вернулась, я прижал её к себе надолго, она нахмурила бровки, но вырываться не стала, приятно удивлённая.
- Что с тобой? Да, ну… блин, вцепился, клещище!
- Уже выбрала, какое будет завтра?
- Ага. Но ты меня сейчас задушишь, так что... ну что за фигня-то?.. не имеет значения.
Вечером ещё раз позвонил отцу, напомнил, что приеду. Он кривился, это чувствуется через трубку, частые звонки не любит, но когда подолгу не звонишь сам, названивает. Ворчал, старался первым отключиться, но голос его потеплел, и уже не такой мямляющий.
Все умрут, сказал я себе твёрдо и очень трезво, в любой момент. А не в далёком-далёком будущем, как ты думаешь частенько про себя, или вообще не думаешь. И я ничего не могу с этим сделать.