05:28

Ниже высвечивалась дата:

01.05.2008

Старческие руки задрожали и едва не выронили стакан. Как он мог забыть? Как он мог настолько погрузиться в привычные будни своей никчемной, никому не нужной жизни, что чуть не пропустил тот день в году, который много лет назад полностью изменил его самого?.. Все-таки старость с каждым прожитым после шестого десятка годом сначала стирает незначительные кусочки памяти, а потом просто вырывает их своими угловатыми клешнями вместе с ошметками мозгов. Сколько же умных людей знавал Гюнтер, которые буквально на глазах тупели, впадали в детство и становились просто невменяемыми. Это были уже не просто овощи, мирно лежащие на своих кроватях, укутанные в одеяла и рассказывающие своим скучающим потомкам истории своей долгой жизни. Лишившиеся памяти и разума они становились настоящей обузой для близких, которые мечтали отправить выживших из ума родственников подальше от дома, куда-нибудь к таким же. В дом престарелых. Те, которым позволяли средства, так и делали, навещая стариков только на их День рожденья и отправляя с цветами в последний путь.
Гюнтер направился в ванную комнату, затем наскоро позавтракал, оделся и вышел на свежее весеннее утро. Оно встречало его осторожными солнечными лучами, преломляющимися и робко поблескивающими в травяной росе. Гюнтер прошел по мощеной тропинке вдоль молодой каштановой аллеи, отворил дверцу оранжереи и приблизился к огромной клумбе жгущих глаза кроваво-красных гвоздик. В руках он держал садовые ножницы, которыми срезал все растущие цветы, аккуратно погрузив их в круглую плетеную корзину.
Шестьдесят три гвоздики.

Уже часом позже скоростной электропоезд вез Гюнтера в Берлин. Старик сидел у самого окна, в правой руке держа корзину, а левой опершись на небольшой подоконник, и наблюдал за проносящимся, словно время, живописным пейзажем: то мимо аккуратных посадок цветущих садовых деревьев, то мимо миниатюрных игрушечных домиков небольших городков, то проносясь сквозь зеленеющие пшеничные поля. Сначала Гюнтер любовался видом, но постепенно его сознание перестало улавливать объекты за окном, и старик погрузился в собственный мир. Мир воспоминаний, еще не сожранных годами старости.

24 января 1943 года.

Гюнтер лишается отца и старшего брата, в один день погибших на фронте.

12 сентября 1943 года.

Чудом пролетевшим до самого Берлина советским самолетом сброшена бомба на дом, в котором проживали мать, двоюродная сестра Гюнтера и он сам. И – опять же каким-то чудом – так получается, что пятнадцатилетний мальчик остается в живых, без дома и близких, совершенно один в этом жестоком мире, пропитанном кровью и порохом, горем и смертью.

20 марта 1945 года.

Гюнтер, уже отличившийся на фронте, убивший не один десяток советских солдат и подорвавший несколько машин со вражескими боеприпасами, стоит с такими же молодыми народными героями, членами Гитлерюгенда, под руководством Артура Аксмана в саду Канцелярии. Гитлер подходит к каждому из них и с улыбкой треплет щеки. Буквально все кажется в этот момент Гюнтеру таким натянутым и искусственным: и улыбка фюрера, и он сам, такой осунувшийся и постаревший с того дня, когда Гюнтер видел его в первый раз, тридцатого января тысяча девятьсот тридцать третьего года, в день, когда Адольф Гитлер стал канцлером Германии, и вся семья Гюнтера стояла недалеко от Бранденбургских ворот вместе со множеством таких же семей, арийских семей, испытывающих гордость за свою страну. За Третий Рейх! Гюнтер был совсем маленьким, но он навсегда запомнил тот знаменательный день.
А этой весной последнего года войны советские войска вплотную подошли к Одеру, и после публичной церемонии с аплодисментами и фотографами мальчишки, воодушевленные рукопожатием самого фюрера, побежали убивать за честь Рейха нерадивых восточных ублюдков.

30 апреля 1945 года.

Гюнтер пытается укрыться в полуразрушенных переулках Фридрихштрассе, одновременно стараясь уничтожить огнем из найденного автомата как можно больше вражеских единиц. Он уже не боится ни оглушительного грохота пролетающих самолетов, ни уходящей из-под ног земли, вибрирующей от очередного взорвавшегося снаряда. Гюнтер не боится даже самой смерти. Он видел ее в разных обличиях: и умирающих от голода детей, до костей разгрызающих собственные пальцы, и упавших из подбитых самолетов летчиков, с оторванными конечностями и обугленными лицами, но – к своему ужасу – еще дышащих обрывками легких, глотающих собственную кровь и, в конце концов, добитых кирпичом того же Гюнтера или еще какого мальчугана, не согласившегося идти в бункер-убежище близ Шпрее. Но смерть, свидетелем которой он был сегодня, Гюнтер не забудет никогда.
В этот день он с одним из своих товарищей спрятался в темном подвале жилого дома от беспощадной воздушной бомбежки, длившейся, однако, не более десяти минут. Вокруг ничего не было видно, только узкая полоса света от новой артиллерийской вспышки изредка появлялась сквозь образованную в стене брешь. У них почти не оставалось патронов, взять их было неоткуда, вылезать на улицу слишком опасно - самолеты сбрасывают снаряды на любой движущийся объект.
Сидели молча, каждый занимался своим делом: Гюнтер пытался высмотреть своих, но никого не видел, а его товарищ перевязывал подручным тряпьем полученную несколькими днями назад и еще изредка кровоточащую рану. Наконец, ему это удалось и он, удовлетворенный результатом, насвистывая, отошел на несколько шагов во тьму, чтобы отлить. Вдруг стало очень тихо, самолеты пролетели, артиллерия замолчала. Только звук тонкого ручейка умиротворенно доносился позади Гюнтера. Потом раздалось странное клокотание, резкое движение, и потусторонний рев, смешанный с дикими воплями парня, пронзил застоявшийся воздух. Испуганный Гюнтер от неожиданности и отсутствия света ничего не мог понять. Он буквально глох от кошмарного крика. Внезапно улица вспыхнула от неподалеку сброшенной бомбы, и на несколько мгновений небольшое помещение полузаваленного подвала осветилось ярким светом: красные брызги свежей крови на соседней стене, перекошенное от ужаса и боли лицо товарища на неестественно низком уровне от бетонного пола и нижняя часть его туловища, зажатая в пасти огромного крокодила, который мотает ее из стороны в сторону, разрывая пойманную добычу, вгрызаясь в плоть все глубже и глубже. Гюнтер слышал как, ломаясь, трещат большие берцовые кости несчастного, как чавкающие звуки становятся все громче, а вопли постепенно стихают. Наконец, оправившись от парализовавшего тело шока, Гюнтер разряжает остатки обоймы в сторону чудовища. Оно издает жуткий рык и, раненное и еще более озлобленное, двигается по направлению к новой цели. Дорога каждая секунда. Гюнтер выскакивает из укрытия и, не оглядываясь, бежит как можно быстрее и как можно дальше. Ему было известно о сбежавших из Берлинского зоопарка животных, но ему также было известно о том, что их переловили и оставшихся в живых отправили обратно. Видимо, не всех. Сердце бьется с удесятеренной силой, парня трясет, и, пробежав пару километров, он падает прямо на середине Фридрихштрассе.
И снова какое-то чудо оберегает Гюнтера от, казалось бы, неминуемой смерти. Он приходит в сознание целый и невредимый, встает и будто пьяный бредет в неизвестном направлении. Усталость сковывает каждое движение, передвигаться становится труднее. Дают знать голод и испытанный несколькими часами ранее ужас. Гюнтер уже не хочет ничего, лишь спрятаться где-нибудь и ждать, не известно чего и не известно сколько, ждать неизвестности. Хотя нет, какая неизвестность, если советские танки уже полным ходом таранят здания Берлина, не оставляя на своем пути ничего живого. Теперь сложно предсказать не то что следующий день – каждая минута считается последней. Поэтому лучше спрятаться, думает Гюнтер, и ждать, когда эта минута настанет. Только не подвал, только не подвал – проносится в его голове.
Гюнтер с трудом поднимается по наружной пожарной лестнице более-менее целого здания проходит в глубину коридора, стараясь обходить любые темные участки… Только не подвал, только не подвал…
Его шаги раздаются вялыми шлепками истоптанных ботинок о деревянный пол. Он находит самую обычную комнату самого обычного этажа самого обычного здания, чтобы просто лечь и отдохнуть, забыться. Голова раскалывается неимоверно и Гюнтер, добравшись до какого-то старого просиженного кресла, плюхается в него. Снаружи летают самолеты, взрываются снаряды, убивают и погибают сотни людей в секунду. Но шум в голове Гюнтера заботит его куда больше происходящих событий обычных военных будней. В голове как будто тысячи мелких насекомых шелестят своими тонкими крылышками и перебирают хрупкими лапками, изредка дотрагиваясь до нервных окончаний, отчего в глазах возникают ярко-желтые вспышки и сознание плывет.
- Руки вверх. – Слышит он совершенно спокойный негромкий мужской голос позади себя, который – странно! – успокаивает его, как голос матери убаюкивал его в детстве. – Медленно подними руки вверх, не вставай и не поворачивайся. - Гюнтер делает то, что ему сказано. – Что ты здесь делаешь?
Парень ответил не сразу, он сам задумался. Действительно, что ОН здесь делает? Что он делает ЗДЕСЬ?
- Ничего, - прямо ответил Гюнтер, - я просто сижу в кресле и отдыхаю.
Послышался звук приближающихся шагов. Уже совсем рядом его спросили:
- Разве ты не должен защищать Рейх? – Гюнтер снова задумался над словами незнакомца.
- Нет, - сказал Гюнтер, - я никому ничего не должен.
- Зато я должен тебе. – Произнес мужчина каким-то металлическим тоном, от которого у Гюнтера по всему телу пробежали мурашки. – Помню, как ты около месяца назад посмотрел на меня как на куклу, и этот взгляд сказал мне куда больше, чем все мои помощники.
Затем мужчина приблизился буквально вплотную к креслу, дуло пистолета уперлось парню в затылок, а тихий голос, близко-близко, почти у самого уха, прошептал:
- Знаешь, что взгляд такого маленького человека как ты может повлиять на ход истории? – Прошла минута молчаливой паузы, Гюнтер слышал только стук своего сердца и мерное, ровное дыхание Гитлера за спиной. Шумы за разбитым окном стали какими-то совсем далекими, как будто война шла на другом краю огромной пропасти, и эту войну можно было только наблюдать, но никак не участвовать в ней.
- Скажи, - снова спросил фюрер, - ты боишься смерти?
Гюнтера многократно мучил этот вопрос, и он уже не раз отвечал себе:
- Нет.
Парень каким-то внутренним зрением видел ухмылку на лице вопрошавшего.
- Тогда ответь мне на другой вопрос, - короткая пауза, - боишься ли ты умереть?
Только сейчас Гюнтер понял разницу между этими двумя казавшимися такими одинаковыми вопросами. Да, он видел смерть, он убивал и часто был на волосок от гибели. Но все-таки желание жить всегда одерживало верх, он всегда боролся, всегда цеплялся, всегда выкарабкивался. Он не хотел, он боялся умирать.
- Да, - дрогнувшим и чуть надломившимся голосом ответил Гюнтер.
Теперь он слышал позади себя нервный неконтролируемый истерический смех, отзывающийся в его теле мелким ознобом. Ему казалось, что еще немного, и он сойдет с ума от произошедших с ним событий, от напряжения и усталости, от боли, голода и одиночества.
Смех прекратился.
- Знаешь, мой мальчик, чего я хотел добиться всеми этими усилиями и жертвами, чего хотел достичь, но не смог? Мне так хотелось жить в великой стране, самой великой стране в мире, жить в добротном красивом доме, сидеть у камина, смотреть на жаркое пламя и слушать потрескивание горящих поленьев. А еще мне всегда хотелось носить мягкие пуховые тапочки, такие легкие, теплые, уютные…
Гитлер снова помолчал, а потом добавил:
- Теперь иди. Иди и не оглядывайся, я не желаю больше видеть твоего взгляда.
Медленными неровными шажками Гюнтер вышел из здания и снова поплелся, не обращая внимания ни на пролетающие над ним самолеты, ни на проезжающие мимо советские бронемашины. Они, в свою очередь, не замечали еле ползущего оборванного мальчишку, явно контуженного или даже обезумевшего…
Гюнтер не знал, как долго он шел, но легкое серое свечение подсказывало ему, что наступает утро нового дня.

1 мая 1945 года.

Когда он перевел взгляд от дорожных трещин вперед, перед ним во всей своей грандиозной внушительности и былом величии предстал Рейхстаг, в дыму, копоти и обломках собственного каменного тела.

Спустя шестьдесят три года Гюнтер стоял на том же месте, смотрел на совершенно другой Берлин и размышлял о том, что ему удалось совершить, приобрести, кого посчастливилось встретить. Он думал о той жизни, которая у него была, о тех людях которых он любил и продолжает любить. Даже после их смерти.
- Извините, эти цветы продаются? – Послышался мелодичный женский голос. Старик оглянулся и увидел красивую молодую девушку, приветливо ему улыбающуюся.
- Что? – переспросил он.
- Я спросила, не продаете ли вы эти замечательные цветы?
Только теперь Гюнтер вспомнил о корзине гвоздик, мирно стоящей у его ног.

- Паап... – тихо позвал паренек лет шестнадцати. Это был худощавый и бледный мальчишка, с синяками под глазами и тусклым взглядом. Будто уже изнуренный жизнью, уже уставший... В принципе, как и все дети того времени. Как и все взрослые...
Он поднял глаза на мужчину, стоящего рядом, но тот смотрел на влажную землю под ногами.
- Это было страшно, пап? – повторил мальчик вопрос. Отец опустил на него взгляд, отметив про себя, как необычайно ярко горят глаза сына зеленым огнем на фоне белоснежной кожи лица. Этим чудным огненным взглядом его наградила мать...
- Страшно, Влад, страшно, – тихо ответил он, вновь опуская взгляд на землю под ногами, - Но главное бессмысленно... Война вообще не имеет смысла... Ты только подумай, вдумайся в слова Война ради Мира! Это же глупость... Мы погибали ради чьей-то глупости... Мы даже не знали друг друга, но должны были убивать. Хотя не хотели... Немногим повезло так, как мне, не многие вернулись домой к семье. Всем было страшно...
- И тебе? – парень посмотрел на отца. Его лицо было обезображено страшным шрамом, на правой руке не было трех пальцев, он был слеп на один глаз.
- И мне. Но у меня же есть вы. Я думал о вас... Ждал того момента, когда вновь увижу тебя, твою мать и сестру. Я очень скучал...
- Ты тоже убивал...
- Иначе бы убили меня. – Мужчина замолчал, вновь посмотрел на сына и обнял его одной рукой, крепко и нежно, а затем тихо продолжил, - Влад… на войне свои законы. Там не существует ничего кроме страха и боли... Это был кошмар наяву... Порождение больной фантазии этого чокнутого человека, почему-то вздумавшего очистить мир ото всех, кто не принадлежал к арийской расе. А ведь он сам, его собственная бабушка была еврейка... Он убил многих. В концлагерях людей держали в клетках, словно свиней. Их не считали за людей. Фашисты говорили, что можно бросить кость собаке, но нельзя заключенным. Они считали, мы хуже собак... Они убили всех, кто имел темные волосы и глаза – внешность, отличную от арийских канонов... Боже, это было ужасно... Я чудом остался жив... Ты не представляешь, и это счастье не знать того чувства, которое испытываешь, когда сидишь в засаде, внезапно слышишь выстрел и все замирает внутри... И в эту секунду ты молишься, что бы пуля попала не в тебя... А потом ты поворачиваешь голову и видишь, что твой друг уже мертв. Что по его лбу стекает тонкая струйка крови... Секунду назад он был жив, но сейчас мертв. И сердце бьется так сильно, что болит грудь, потому что ты не знаешь, кто и откуда стрелял... Ты не знаешь что делать, как быть... Влад, на наших глазах города вымирали. По улицам возили покойников... Еды не было, повсюду взрывы, выстрелы, один за другим умирают люди, ты молишься и, не замечая, что сам ранен, мчишься навстречу врагу, надеясь на скорейший конец. Кто бы что ни говорил, к войне нельзя привыкнуть. Нельзя привыкнуть смотреть на мертвые тела, нельзя привыкнуть к вечно мокрой от крови земле, к взрывам, к боли... Хорошо, что все закончилось. Хорошо, что Гитлер мертв... Ты знаешь, ведь это все неправда, что он погиб на поле боя… Я был там. А он нет. Он был в своей комнате, с любовницей... Она выпила яд, а он застрелился... Уж не знаю, откуда об этом знал командир, но он был уверен... Гитлер испугался нас, нашей мести. И правильно, что испугался. Мы бы его не пожалели. Как он не жалел наших людей...
- Пап, а как немцы отреагировали на его смерть?
- Как? Плохо. Они верили в него, что у него есть план, а он не оправдал их надежд. Заменить Гитлера никто не мог и не сможет. И постепенно его люди уверовали, что он бессмертен. Они считали его чуть ли не богом. А он их так подставил...
Он замолчал, бессмысленно глядя на букет красных цветов, лежащий у его ног. Влад посмотрел в его глаза. Когда отец уходил на войну, глаза были ярко-голубыми, Влад помнил это. Теперь же, единственный уцелевший глаз был серым. Мальчику казалось, что война потушила в отце тот огонь, который полыхал в душе... На языке вертелся вопрос, но задавать его он не стал, поняв, что отец сейчас где-то далеко в мыслях...
Пошел дождь, холодный мелкий дождь, увлажняя свежую землю у них под ногами, ударяясь об лепестки лежащих на земле цветов.
- Дождь... – прошептал отец, поднимая глаза на небо, а затем переводя взгляд на сына, - Влад... А ведь ты так повзрослел. Так изменился...
- И ты. – Почему-то прошептал тот.
- Война все меняет. Все и всех. И тебя изменила... и меня...
- И маму с Ленкой, - эхом отозвался Влад, опускаясь на корточки и глядя на мокрую землю.
- Верно.
- Пап...
- Что?
- За что нам это? Почему Боженька так жестоко...так... так беспощадно... – Влад запнулся, не найдя слов, и резко вытер с глаз слезы.
- Я... я не знаю, Влад. Может, чтобы мы стали сильнее... Жизнь – странная штука. В нашем взводе был один мужик. Он был женат, прожил со своей Маруськой почти 15лет. Он мечтал о сыне. А она не могла... Больна была, девка. Но через два месяца после призыва на войну, он получил письмо. Она понесла... Он не успел его прочесть. Его... бомбой... он умер, Влад. А у нее родился сын.
Отец сел на корточки рядом с сыном, и провел рукой по цветам, стряхивая с них капли дождя.
- Идем домой...
Они медленно поднялись, развернулись и направились в маленький серый полуразрушенный домик.
- Эта война должна быть последней, - сказал скорее себе, чем сыну мужчина, - Должна. Эти страдания должны прекратиться...
Он поднялся по скрипучим ступеням и вошел в дом. Сын поднялся за ним, но вошел не сразу, на миг замерев на месте, глядя туда, откуда они только что пришли. Там, в сырой земле, лежали его мама и сестра. Красные цветы резко выделялись среди темной земли. Напоминали капли крови...
Парень смахнул с лица набежавшие слезы. Война закончилась. Но не прошла бесследно. Даже те, кто выжил после нее, вернулись другими. Смерть меняет человека, единожды убив, человек полностью разрушает свой внутренний мир... Отец вернулся другим. Он старался вести себя как прежде, но не мог. Он изменился... А маму с сестрой вообще не вернуть... Иногда Влад винил в их смертях себя. Не отпусти он их тогда... Если бы он заставил, удержал их дома... Они бы были с ним.
Но их нет. Они сейчас глубоко под землей, там, где лежат красные цветы. И с ними навсегда захоронены души брата и мужа, сына и отца...
Цветы еще долго лежали на могиле и не вяли. А Владу, глядя на них, неизменно казалось, что цветы пьют их силы, души, питаются их болью и кровью. Потому что жить с каждым днем становилось все невыносимее и тяжелее...
- Мы пережили войну, - как-то произнес отец, - Запомни эту войну, Влад, и приложи в будущем все силы, чтобы ничего подобного не повторилось... Потому что теперь мы за это расплачиваемся... Так угодно Богу... Всепрощающему и любящему каждую тварь земную Господу нашему Богу... И неисповедимы пути его...

Простите... голосовать не буду.
В следующий раз буду читать с временным перерывом.

Насколько я понял, Алена не может, не хочет и не будет писать о плохом. Каждый ее рассказ отдает сентиментальностью, наивностью и правильностью. Этот не стал исключением. Нет в нем ничего по теме. Сплошной оффтоп. Нет в нем ничего оригинального, сплошной шаблон про нехороших немцев, несчастных русских и глупую, бессмысленную войну.

Это что касается смысла. Оформление тоже не понравилось. Проработано не до конца. В тексте постоянно натыкался на ямы, корявости, и прочие дилетантские штучки неопытного писателя.

Мну наивная сентиментальщина не вставляет, а вот на определенные группы людей подействует. Этот эффект скроет мелкие косяки, неровности и т.д.
Если читать сей рассказец в правильном душевном состоянии, то выйдет очень даже ничего.

Итого: 4

Теперь самое главное: какого лешего в тексте делает крокодил, самолеты-снайперы, мальчик-терминатор, ДЕСЯТКАМИ убивающий простых русских солдат, и сам Фюрер, собственной персоной?
Эпизоды идеально подходят для дешевого америкнского Экшна. Такого добра нам не надо. Тема не про то.

В остальном неплохое подражание военной хронике. Яркие образы, стремительность действия... все это при отличной технике передачи информации в целом оставляет положительное впечатление от прочитанного. (которое немного портится, когда видишь бесхвостость рассказа. Где конец? "Только теперь Гюнтер вспомнил о корзине гвоздик, мирно стоящей у его ног." это что, конец такой? а где подведение итога? Торжественная, пафосная речь потомкам и все такое?
одним словом минусов хватает, но и плюсы попадаются.

Итого: 4.1 (по блату, за то, что имена одинаковые =))