|
|
|
Дуэль №493, проза: Volchek vs chew
|
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 286
Замечания : 0%
Дуэль №493
Volchek vs chew
Тема: "Зачем дураку крылья?"  Форма: проза Жанр: свободный Объем: свободный
Ограничения:
1. Текст разделен на три эпизода, в первом из которых главный герой пьян.
Во втором - трезв, как стеклышко.
А в третьем - на небесах.
2. Заставьте читателя смеяться и плакать.
Срок: до 2 мая включительно
Тип голосования: открытый
Вид голосования: от читателя (аргументированно)
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 286
Замечания : 0%
Трехдневная отсрочка. Срок сдачи работ до 6 мая 00.00 по МСК
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 797
Замечания : 0%
Прошу прощения у своего оппонента и секунданта, я сливаю дуэль.
|
Группа: МАГИСТР
Сообщений: 1130
Замечания : 0%
ЗАЧЕМ
ДУРАКУ КРЫЛЬЯ
Н(и)ечто
в трех действиях
Вместо вступления:
- Все, я сказала
спать, - мама выключает свет, закрывает дверь, уходит, гаснет свет и в зале,
пропадает желтая полоска под дверью. Темно.
Под закрытыми
веками – темнота, за веками тоже. Открываешь глаза, закрываешь - все одно и то
же. Страшно. Где-то что-то поскрипывает, ветер на улице воет.
- Все хорошо, спи,
- сиплый, хриплый голос, почти мертвый откуда то из темноты. Страх пропадает, я
закрываю глаза и засыпаю.
ЧАСТЬ
ПЕРВАЯ
«ПЬЯНЫЙ
УГАР»
1
ГЕНИАЛЬНЫЙ
ДРУГ
- Ты гений! – дым
горько попал в глаза, пробило слезой, а может и не из-за дыма вовсе, может
просто так, от души, по настоящему, - Гений, ты понимаешь, ты гений!
- Саш, ну хватит
уже, - двинул плечом пьяно, головой мотнул, сигарету ко рту поднес, но так и не
затянулся, сизый шлейф в уже накуренной комнате, пепельница утыканная бычками,
стол, листки распечаток брошенные – бытность, срез жизни в одном мгновении.
- Подожди! – встал,
тяжело ткнулся ладонью о стол, другой к листкам потянулся, стакан почти пустой
на бок тюкнулся, звякнул обиженно.
- Да что ты?
- Подожди! – один
лист выдернул, выпрямился, медленно глазами по строчкам повел, - Вот! Тут…
Сейчас, это место: «Ночные крыши, голые городские крыши, без чопорной черепицы,
без казенных шиферных ватников, без игривых коньков и шпилей, - бестыже выставили свои телеса плоские, модные,под тонкие струи серебряного света лунного, и моются… и только сейчас они,
такие одинаковые, такие ущербные, становятся красивыми» - нет! Ну гений! Ромыч,
ты…
Не найдя слов, губу
нижнюю закусил, громко вдохнул расширенными ноздрями и, отбросив сантименты,
хватанул за тонкое горло бутылку, набулькал с дозатора в стопки, вскинул свою к
желтопузой трепетной лампочке и воскликнул:
- За тебя!
Ухнули, хряпнули,
рука меж листков к бычнице, за недокуренной измятой сигареткой, и плывут перед
пьяными глазами строчки на листках, и плывут перед пьяными глазами строчки дыма
над столом, раскинувшиеся от стенки и до стенки в дрожащем свете испуганной
желтой лампочки.
- Душно, - Ромка
поднялся, головой мотнул.
- На воздух! К
голым крышам, к плоским, к… - вскочил тоже, табурет упал, шагнул к окну
зашторенному. Колечки взвизгнули о гардину, дверь балконную нараспашку и холод,
свежесть пыльная, городская, шум машин, какой-то вечный гомон городской, что с
воздухом сливается в одну густую смесь, и то ли дышишь ею, то ли слушаешь ли
ее.
Серебряных крыш не
было, луны не было – тучи, зарево от неона городского на отяжелевших тучных
пузах туч, что переваливаются низко, почти у дна, вот-вот за корягу
ретрансляционной вышки зацепятся, вспорются…
- Я повеситься
захотел, - без перехода сказал Ромка. Трезво сказал.
- Че?
- Повеситься.
- Ром, ты… ты это,
не…
- Успокойся, -
Ромка хохотнул, и снова он был пьяный, и снова глаза его были мутными,
осоловевшими, - венок в парке вчера увидел. На дереве висит. Видел? Спросил у
бабок наших… Девчонка повесилась. От несчастной любви. Дура конечно… - кивнул в
ответ, - А еще помнишь это, литобщество «Подводная лодка»? Так там Орешкин
повесился. У него стихи правда, но все равно – повесился.
- И что с того? А
ты то тут при чем?
- Ни при чем. Вот
именно, что ни при чем! Понимаешь: у них надлом, они вешаются, им это можно, а
я… а я сильный, получается что сильный, я живу и я, поэтому, быдло.
- И я живу и…
- Сань, подожди, не
лезь, - он ухватился рукой за перила балкона, жадно высосал остатки сигареты до
фильтра, щелком отправил ее, едва-едва недогоревшую, в темноту, искрой она по
черноте чиркнула. Он замолчал, не говорил долго, а потом…
- Не в тебе дело,
не во мне, мне просто попробовать хочется, мне тоже побыть хочется в надлом,
чтобы кишки наизнанку, чтобы как у них: все по краю, все в яму и на отказ,
наотмашь сразу… А ты, - он усмехнулся, - а ты говоришь: «гений».
- Ромыч, че за
дурь, ты что?
Он оглянулся, лицо
его четко прорезалось на фоне неспящего, гомонящего бармена города, что вечно,
день ото дня, замешивает один и тот же коктейль из шума машин, выхлопа
бензинового, неоновых отсветов на асфальте и еще кучи другой, дикой мишуры.
Пошел дождь, несмелый, откуда-то из далекого издали донесся легкий отзвук
грома.
2
ХУДОЙ
и ТОЛСТЫЙ
Створками штор
закрыт за окном яркий солнечный день, синим огоньком горит диод колонок, в
комнате тихо, разве что слышно, как сигарета тлеет. Можно включить музыку –
давно уже разложены по папочкам подборки: «светлая грусть», «злость», «тоска»,
«фон» и прочее и прочее и прочее, вот только… Музыка мешает. Под ее ритм
подстраиваешься, начинаешь гнаться за нею, строчки выписывать, следуя за ее
настроением и ломаются тогда персонажи, из живых превращаются в печенье, в
песочных человечков с кремовыми помпонами.
Бутылка рядом с
клавиатурой, свет сквозь тяжелые желтые занавески подкрашивает ее, коньячную, в
светлый, будто янтарный оттенок, в голове уже чуть тяжело, в пальцах чуть
жарко, а слова в голову не идут.
- Не пишется? – из
темноты яркой, пыльной полоской света выхвачен высокий лоб, зрачок черный, щека
впалая, шея сухая, белый выглаженный воротничок, черный костюм. Голос чуть с
хрипотцой, поставленный, надменный даже.
- Не мешай ему, -
шикает на него из полупрозрачной желтой тени полноватый, приземистый силуэт.
Граница силуэта разбавлена, размыта той самой желтизной, переходящей во тьму,
но все же можно различить и чуть припухлые щеки, и отблеск мягкий от вечно
вспотевшего лба, неправильную, извечную мятость заношенного пиджачка.
Худой из кресла не
отвечает, разве что все по тому же зрачку видно, что ощерился он сейчас в своей
острой то ли улыбке, то ли оскале, и зубы его, длинные, белые, вот-вот
покажутся в прорези узких губ.
Наливаю еще,
закрываю глаза, выпиваю, кладу руки на клавиатуру и печатаю:
« Говорят, что у
всех детей есть вымышленные друзья. Наверное врут. Мне кажется, что врут… Так
не бывает, что вот так, прямо у каждого, у Димы, у Гены, у Оли и Марины есть по
одному, а то и по два вымышленных друга. Нет, не бывает… У них есть любимые
игрушки, которых они усаживают за стол, тычут в их податливые плюшевые мордочки
ну или личики резиновые огромными, не по росту, ложками и упрашивают: «За маму,
за папу, за тетю Нину, за дядю Сашу», а потом, когда ночью их, Дим, Ген, Оль и
Марин укладывают спать, они хватают свои любимые игрушки и тащат их вместе с
собой в постель. Потому что ночью одному страшно, потому что ночью темно, а в
темноте всегда кто-то ходит, шепчется за стенкой, скрипит половицами, а под
кроватью прячется уж совсем страшное, невозможное, у чего есть и щупальца, и
руки холодные, цепкие, и только высунешь руку за край кровати и… Такие у детей,
наверное, вымышленные друзья. Мне почему-то так кажется.
А у меня были Худой
и Толстый. Худой умный, а Толстый добрый и жалкий…»
- Слышь, Толстый,
про нас строчит.
- Тише ты, - шикнул
Толстый.
Я не открывая глаз,
беру бутылку, глотаю из горлышка жаркого, сорокаградусного солнца, ставлю на
стол, кладу руки на клавиатуру и чувствую, как на плечо мне ложатся длинные
костистые пальцы – Худой. Он смотрит мне через плечо на экран монитора, если я
открою глаза, поверну голову влево, то увижу его обтянутое кожей лицо, нос его
длинный, как у Кащея из старого кино. Он щерится в улыбке и кивает довольно – я
это знаю, он всегда так делает, когда я, в конце концов, нахожу правильные
слова для своих текстовок. И я продолжаю писать…
3
ЧУЖИЕ
КНИГИ
Квартира, стол с
уже изрядно заляпанной скатертью в синий, вечно обиженный, цветочек, смех
пьяненький, голос чей-то басовитый из раза в раз одно и то же над общим
гомоном: «Достойно! Весьма достойно!» и вторящий ему козлино-блеющий «Ну
Маркович, ну ты дал! Дал, так дал!». Рядом суетятся какие-то полненькие, ярко
накрашенные старушки в дымных облачках газовых шарфиков, какие-то они
рудиментально-помпезные, и очень страшно от мысли, что они тоже каким-то боком
пытаются протиснуться в литературу. Не оттого страшно, что они будут
декламировать страшными голосами свои стихи, когда время придет, и не оттого
страшно, что их так много вокруг, а страшно из-за того, что в этом окружении
понимаешь – сам то чем лучше? Может тот самый болезненный саморез, ввинченный
себе же в мозги – не талант, а простое, низколобое самолюбие. Может я такой же,
и смотрят они на меня так же как и я на них, и издаться по праву мы можем
только так, как и Маркович – за свой счет, вот только и до этого понимания тоже
надо дорасти…
- Ты читал? – на
стыдливые синие цветочки бухается жирная, лоснящаяся мягкой лощеной обложкой книга
бестыжая, с которой смотрит все тот же Маркович. Фотография стилизованная,
черно-белая, контрастная – хорошая фотография, дорогая. В салоне делали.
- Вычитывал.
Брезгливо отталкиваю книгу и она откатывается этак жирно, будто по льду
скользит. Мне сейчас особенно противно, потому что сам я взялся вычитку
сделать, потому как думалось мне этак прогнуться перед Марковичем, перед членом
союза писателей, думалось что после он мне и двери к спонсорам откроет, и
протолкнет куда надо, и шепнет кому надо, и…
- Стоит читать? –
Ромыч широким, чуть пьяненьким жестом хватает со стола забытую кем-то пачку
сигарет, выщелкивает одну, вкладывает мне за ухо, вторую сует себе в губы,
прикуривает от своей зажигалки, мне огонек подносит.
- Нет, - я втягиваю
через зафильтрованную соломинку малый огонек и тот, вздрогнув напоследок,
исчезает. Вдыхаю дым. Сигаретка, как и вечер сегодняшний, оказывается насквозь
фальшивой – она пропитана каким то вишневым вкусом, будто сиропа хапнул.
- Ясно, - Ромыч
запросто берет со стола бутылку, смотрит на нее оценивающе, другую берет, в той
чуть поменьше, зато сама бутылка явно выглядит дороже, женственней как-то –
покатая, с тугими бедрами прозрачного литья. Он протягивает ту, что подороже, мне, другую сует в карман, встает, -Пошли.
Идем мимо
радостно-завистливых людей. Они тоже хотят книг, они тоже хотят собрать всё
литсообщество вокруг себя и крепко, наотмашь, как перчаткой, надавать пухлым
томиком по щекам самолюбия всех и каждого, а потом раздать всю ту сотню
экземпляров по друзьям, знакомым, соработникам и всем-всем-всем, кто под руку
попадется… «Гарамон», все тот же извечный «Гарамон».
В подъезде уже
стоят, там уже курят, и есть даже одна дама: еще чуть в соку, еще не потерявшая
женственности, с тонкой сигаретой в тонком длинном мундштуке, губы брезгливо
кривятся, чуть подрагивает дряблеющий подбородок – она хочет начать
декламировать. Может быть это будут хорошие стихи, может она хорошо их прочтет,
но нет… Такие не читают, такие швыряют строфы в лицо, больно швыряют, и губы у
них всегда чуть подрагивают в такт с тонкими сигаретами в их руках.
Мы проходим мимо,
ниже и ниже, и в след за нами спотыкаясь и дробясь о старые, щербатые ступени
падают, калечатся рифмованные слова…
Улица.
- Противно, - то ли
спрашивает, то ли говорит Ромка.
- Наверное.
- Зря, - он
запрокидывает голову и делает жадные глотки с горла, кадык ходит. Ромка
морщится, старается сдержаться, а после резко, отрывается от бутылки, кривится,
старается удержать в себе выпитое.
- Почему?
- Что? – он хватает
воздух ртом, будто рыба, запихивает рвущуюся водку обратно в глотку приторно
сладким дымом сигареты, выдыхает, - Что?
- Почему зря?
- Просто, зря. Ты
испачкаться боишься? Тебе противно читать им свои рассказики, стишки?
- Да, - киваю, тоже
голову запрокидываю и… Так как у него у меня не получается – три жадных глотка,
и все – это все на что меня хватило.
- Бисер и свиньи? –
он кривится в злорадной усмешке.
- Да, - скриплю
зубами, - сначала, да.
- О, это уже
интересно, - вскидывает брови, - а что же дальше?
- Боюсь. Ромыч, я
боюсь, что я такой же, - замолкаю и с губ срывается пьяное, - я такой же? Или
нет? Ромыч.
- Ты меня уважаешь,
- громко заявляет он и смеется раскатисто, радостно, - до этого дошло, ла?
- Может быть, - я
тоже усмехнулся, - ну а все же? Все же, Ром, я такой же?
- А кто тебе
сказал, что я не такой? А? Ну ка, ответь мне, друг Сашка. Давай.
- Я читал твои
тексты. Все читал. Я…
- А если ты не
прав? Может я просто умею слова правильно расставлять. Вот так: тыц-тыц-тый, -
он потыкал руками в воздухе, будто бумаги раскладывал, - и все, и зашибись как
классно. Это не талант, друг Сашка, это навык в ремесле. Видишь где слово не
так торчит, взял и напильником его, ты ж технарь, понимать должен.
- Про именные
разряды слышал? А это уже талант. – яосклабился, сделал задумчивый вид, кивнул, - Я бы тебе восьмой, для начала, вляпал.
- А кто тебе
разрешит?
- В смысле.
- А кто ты такой,
чтобы именные разряды развешивать, кто ты? Ты учился, да? Ты филолог у нас, у
тебя красный диплом под подушкой? Да? – он резко шагнул ко мне, ухватил меня за
грудки, бутылка, зажатая в его кулаке, тюкнулась мне о ребра, - Кто ты такой,
а? Кто?
- Ром, ты что? Ром!
- Да иди ты, - он
отпустил меня, уселся на бордюр, поставил перед собой бутылку, и жадно втянул
остатки сигареты.
- Ром… - сел рядом.
- Кто ты, -
усмехнулся, - а кто я? Гений? Выскочка среди прочих, равный среди равных, но на
кЭпочку повыше. Кто дал нам право судить? Это пускай те, - ткнул большим
пальцем куда-то вверх, - министерствах культуры решают.
- Да видел я их, -
вклинился было я…
- Помолчи.
Я умолк, и он тоже.
Мы посидели в тишине с минуту, из соседнего подъезда шумно вывалилась компашка
этаких характерных гопников, пошли к нам.
- Закурить есть? –
спросил Ромка не вставая.
- Есть, - сказал
один паренек из троицы, другой, из-за его плеча, хихикнул глупо.
- Дай пачку, -
Ромка протянул руку.
- А по сопатке? –
спросил все тот же, но не серьезно, и тот же, за плечом, вновь хихикнул.
- Дай, а, - Ромка
пьяно закинул голову, - курить хочется, жуть.
- А че, нормально,
- парень достал мятую пачку Явы, протянул, - хватит.
- Хватит, - Ромка в
свою очередь протянул бутылку, - будешь?
- Давай, - взял, -
стакан есть?
- Не.
- Ладно, - он чуть
плеснул водки на ладонь, отер горлышко, сделал пару глотков, - а вы че тут?
- Ничего, за жизнь
говорим.
- Это нормально, -
он поставил бутылку обратно, - давай.
- Давай, - Ромка
пьяно махнул рукой, закурил мятую явину, посмотрел вслед уходящим гопам.
Оттуда, из чуть разбавленного фонарями мрака донеслось:
- Ты че, давай
возьмем с пассажиров? Терпилы ж, - снова смешок, - бухие.
- Нормальные
пацаны, - ответил тот, что дал сигареты.
Ромка сделал пару
затяжек и повалился спиной в траву газона.
- Звезды красивые,
посмотри, - я задрал голову. На черномнебе перемигивались малые огоньки, - и никому не надо доказывать, что они
красивые. Это всем ясно и понятно. И этому… этому тоже почему-то было ясно и
понятно, что мы нормальные пацаны. А почему? Почему он за них за всех решил?
- Наверное потому
что…
- А почему, - он
уже тяжело ворочал языком, - почему Маркович тебе дал вычитывать? Почему, - я
тоже лег в траву, - почему ты пишешь, почему я пишу, почему они пишут…
- Просто так,
потому что пишут.
- Ты хочешь издать
книгу? Хочешь ее всем дарить? Учительнице нашей по литре хочешь подарить, нос
ей утереть?
- Было, - усмехнулся.
- А теперь?
- Пофиг, - и только
сейчас я понял, что мне и вправду уже совершенно пофиг на то издадут ли меня
или нет, абсолютно безразлично будут ли меня читать и, тем более совершенно
неинтересно раздавать свои книги всем этим людям из литсообщества,
расписываться на развороте мягкой обложки, этак свысока приписывать всякие
посвящения и все такое прочее.
- А зачем?
- Не знаю. Пишу.
Просто.
- И я просто…
Потому что когда я пишу у меня есть крылья, - он смотрел вверх, на звезды,
смотрел не мигая, и говорил он тверже чем секунду назад, - у меня крылья есть,
картонные, поддельные, но я летаю, я там летаю. Я там, над, нет… Нет, не так,
все не так! Не над, я не могу над, я еще не умею над, я по-над всем, пока еще
только по-над.
- Это он правильно
сказал, - я повернул голову в другую сторону, рядом лежал Худой. Он тоже
смотрел на небо, его длинный тяжелый нос наметился куда-то на звезды, длинные
белые пальцы, сплетены под головой, локти остро торчат в стороны, - крылья.
- Ребят, холодно
же, - шмыгнул носом Толстый, - вставайте.
- Заткнись, -
рявкнул Худой, - Заткнись и не лезь! Крылья. Это правильно. Крылья, но не
по-над, нет, не надо по-над, и над не надо, - он посмотрел на меня, почти лицом
к лицу, глаза в глаза, - не для этого нужны крылья.
- А для чего?
Зачем?
- Для…
- Ребят, ну
холодно!
- Заткнись!
Заткнись-заткнись-заткнись! Тварь! Жирдяй! Исчезни!
Я закрыл глаза и
все пропало.
|
Группа: МАГИСТР
Сообщений: 1130
Замечания : 0%
ЧАСТЬ
ВТОРАЯ
«ФАНТОМНЫЕ
БОЛИ»
1
АМПУТАЦИЯ
Был дождь.
Правильнее было бы сказать «шел дождь», но дождь именно был, потому что
осталось это в памяти именно так – тогда был дождь. Мы все уместились в
маленькой пассажирской газельке: его родня, какие-то друзья по работе, я и еще
парочка бабулек, что то и дело утирали уголками платков свои вечно плачущие,
выбеленные временем глаза. Мы уже ехали с кладбища, где красный гроб уложили в
залитую водой могилу и закопали, закопали вместе с двумя лягушками, что по
случайной оказии попали туда же, в глинистый колодец могилы.
Газелька тормознула
около заводской столовой. Мы все выпростались на улицу под гадкую морось дождя.
Одна бабка, выйдя, сказала с улыбкой:
- Хороший человек
был, небо плачет.
Я посмотрел на
серое небо, достал сигареты, прячась от измороси прикурил. Дым сбивало каплями.
Подошла его мать.
- Саша, вы… вы… там
остались его… его бумаги и еще, на компьютере еще – сказала она, - вы так его
понимали, Саша.
- Я возьму, я все
это возьму… если вы не против.
- Конечно, конечно,
Саша. Вы заходите, потом заходите, - она не удержалась, закусила губу, задрожал
подбородок, - вы заходите, Саша, потом только, потом заходите.
- Хорошо.
Обязательно зайду.
Она отвернулась, не
гнущейся, деревянной походкой, прямо по лужам пошла к столовой и все пошли.
Сигарета потухла, я бросил ее под ноги, раздавил и снова посмотрел вверх, на
небо, где низко стелились тучи, а по-над ними, я так хотел в это верить, на
картонных крыльях, скользил Ромка.
Он не повесился, не
успел, да и не собрался бы никогда. Нашли утром его, на пустыре. Сильно битого,
грязного, и, как утверждала экспертиза, крепко пьяного. Нет, не так, он был
крепко пьян, когда его убивали – не нашлось среди тех такого паренька, как в
тот вечер, никто не сказал: «Нормальный пацан», и вот..
Я развернулся и
пошел прочь от столовой, от поминок.
- Подождите!
Подождите, - обернулся – девушка, малорослая, в черном, над головой держит
нелепый цветастый зонтик. Она ехала с нами, вроде бы с работы, коллега Ромкина,
- Вы на остановку?
- Да, - кивнул.
- Можно с вами? А
то аж холодок, бррр! Я, знаете, как мертвецов боюсь!
- Можно, - снова
кивнул, сунул руки в карманы.
- Возьмите зонтик,
на двоих хватит.
- Спасибо, я лучше
так, - сунул руки в карманы, нахохлился.
Мы пошли, молча.
Тугая морось дождя о ее зонт, стук каблучков.
- А вы были…
- Я друг его. Был.
- А мы работали
вместе. Ну как вместе… На разных этажах, но в одном отделе, смешно, да?
- Наверное.
- Простите, я
просто после похорон этих… Отвлечься хочется, а то гроб этот. Нет, сегодня
точно кошмары будут сниться!
- А вы выпейте и…
- Что вы! Я не пью.
- А я пью.
- Вы злитесь? Да?
Не злитесь, я всегда такая вот, - она остановилась, и я остановился, на нее
посмотрел, - такая вот непосредственная. Как болезнь: ляпну что, хоть стой,
хоть падай. Я не со зла, понимаете?
- Понимаю. И вы простите,
я не хотел вас обидеть.
- Да ничего
страшного, я и не обиделась, - она обхватила мою руку, - а вас как зовут?
- Александр, Саша.
- А я Юля. А Рома
про вас совсем не рассказывал. Вы, наверное, недавно…
Она что-то
говорила, я не слушал. Мы шли мимо плачущих, запотевших витрин, мимо снулых,
усталых деревьев, что устали держать тяжелые, глянцевые листья, ветви опустили,
изо рта срывался пар, а мне в голову лезли всякие дурацкие мысли: как это
летать по-над таким, сырым небом на картонных крыльях – отсыреют, развалятся.
Или какие у Юли будут кошмары, вообще, какие могут быть кошмары с Ромкой?
Перешли дорогу,
сзади бибикнула машина, я оглянулся и, на той стороне, за мокрой рекой асфальта
увидел Худого. Он стоял так же как и я: руки в карманах, поднятый ворот
пиджака, нахохлившийся, шею в плечи втянул.
- Кто там? –
встряла Юля, - Вы кого то увидели?
Худой развернулся и
пошел прочь, я тоже отвернулся.
- Нет, показалось.
2
ТРИ
ОТРЕЧЕНИЯ
- Хлеба купи! – на
прощание крикнула Юля из комнаты. Она мыла пол, сегодня должны были прийти ее
родители. Первый официальный визит в нашу молодую гражданскую семью.
Закрыл дверь,
спустился, вышел из подъезда.
- Закурить не
будет? - я, не глядя, сунул руку в карман, достал пачку, протянул, - Спасибо.
Пошел дальше,
остановился, оглянулся резко. Как я мог не узнать этот голос! Бросился следом
за удаляющейся фигурой, свернул за дом, туда где был проспект и остановился –
проспект был набит людьми, шли туда, шли обратно, сидели на лавочках,
прогуливались – люди-люди-люди, кругом люди. Может быть показалось? Конечно
показалось, не мог у меня Ромка попросить закурить, не бывает призраков, но…
Голос был так похож и если бы прошедшие полгода, если бы не та залитая водой
могила и те лягушки.
Уже в магазине я
вспомнил, что так и не зашел за Ромкиными текстами, так и остались они там, у
его матери. Надо сегодня сходить, она же говорила: «потом» - потом и зайду,
ничего страшного. Теперь достаточно времени прошло до потом.
- Млодой человек,
долго еще ждать вас буду? – я вздрогнул, посмотрел на кассиршу, промямлил
глупо: «извините», протянул ей хлеб.
- Все?
- Сигареты еще.
Балканку синюю. Две пачки.
Вышел, оглянулся по
сторонам. Можно пройтись до Ромкиного двора, тут не очень далеко – полчаса
пешком, ну или на автобусе минут за десять. Шагнул к остановке, в кармане
завибрировал сотовый.
- Да.
- Саш, ты скоро?
- А что?
- Давай диван
переставим, я сейчас посмотрела…
- А обязательно это
сегодня делать? Я хотел сходить…
- Я посмотрела, ну
некрасиво. Давай переставим. Недолго же, а?
- Ладно, давай.
Сунул сотовый в
карман, развернулся и тут же ткнулся плечом в прохожего.
- Простите, -
бросил я ему уже в спину, в высокую тощую спину в длинном отутюженном пиджаке.
Прохожий не обернулся, но и без этого я понял, что это был Худой. Он шагал
прочь быстро и вот уже спускается вниз по ступеням подземного перехода, а вот и
не видно его уже. Полгода, уже полгода я его не видел… только сейчас я вспомнил
о нем, а до этого: съемная квартира, обживание, мебель какая-то, пара
скандалов, притирка с Юлей. И вообще – все как-то вокруг Юли закрутилось:
бросил старую работу, к ней в офис перебрался, общие разговоры о работе, общие
интересы, фильмы ее, разговоры о обоях, почему-то ее очень сильно интересовали
обои, их цвет, фактура, прочая муть…
Посмотрел еще раз
вслед исчезнувшему Худому, задумался, махнул рукой и торопливо зашагал к дому.
Надо еще успеть передвинуть эту чертову громадину дивана, пока не пришла Юлина
мать.
- Что за день
такой, - буркнул себе под нос, на ходу.
Снова телефон,
снова руку в карман, не глядя:
- Да, Юль.
- Простите, это
Саша?
- Да, -
остановился.
- Это мама Ромы. Вы
обещали зайти, а я тут уборку начала и… Вы зайдете?
- Да, вы пока не
выбрасывайте ничего. Я завтра зайду, хорошо?
- Хорошо, до
свидания.
- До свидания.
Я сбросил вызов,
сунул телефон в карман и только после вспомнил, что завтра еду в командировку,
в региональный филиал.
- Черт! Да что за
день то такой! – снова достал телефон, собрался было перезвонить, открыл меню
звонков, занес палец над последним номером и… не позвонил. Положил трубку в
карман. Пошел домой. Как-нибудь потом разберусь.
3
ЛЕСТНИЦА
В НЕБЕСА
- Александр
Николаевич, вы в министерство перезванивали? – директор по маркетингу оперся о
мой стол.
- Юрий Викторович,
у них там своя путаница. Они мне проект документа скинут и я им по форме вышлю.
- А, ну хорошо, а
то я… Ну хорошо. Трудитесь, - и он как-то осторожно, неуверенно, хлопнул меня
по плечу. Не зря осторожничает, чувствует, как кресло под ним шатается, и в
моей власти пошатнуть его чуть посильней или наоборот – удержать. Сейчас
кризис, людей нет, нет той великой свиты, что делает короля, а есть лишь трое
начальников отделов без подчиненных и парочка «мертвых душ», что числятся в
персонале, но никто и никогда их не видел.
- Обязательно, Юрий
Викторович, - я искренне улыбнулся, - сделаю потом.
- И мне копию
направьте, хорошо? – он уже спрашивал, а не приказывал, как раньше.
- Конечно-конечно.
- Ну и
замечательно, - он сложил руки за спиной и неторопливо пошел к своему кабинету.
Раньше такой неторопливости он себе не позволял, раньше у него была куча дел,
этакий лихой революционный комиссар на белом коне да с шашкой наголо, а теперь.
Теперь чувствует, что не от него уже зависит дело, не от многих кирпичиков
коллектива, а от личностей, оставшихся личностей.
Я усмехнулся. Открыл
почту, еще раз прочитал письмо от гендиректора, где мне предлагалось взять на
себя часть обязанностей директора по маркетингу, а вместе с тем и получить
гордое прозвище «заместитель директора по маркетингу». Пока заместитель…
Внизу экрана
замигал конвертик – пришло новое письмо. Может это те, с министерства,
определились что им надо - прогноз п– отрасли, или только по нам, или по
области?
Открыл. От генерального.
«Александр
Николаевич, поднимитесь» - и все.
Глянул на часы –
время к шести. Нда… А на вечер были планы. Хотя…
Заглянул к
директору, спросил:
- Юрий Викторович,
вы не в курсе, зачем меня к генеральному вызывают?
- Что? Уже? – на
полном лице его прочертилась тревога, потом он выдохнул, встал из-за стола,
подошел, пожал мне руку, - Я сегодня уйду пораньше, так что, Александр
Николаевич, до завтра.
- До завтра, -
механически ответил я, а Юрий Викторович сунул руки в карманы, и совсем уж как
то не по начальственному, прошагал до своего кресла и бухнулся в него разом.
Я пожал плечами,
закрыл дверь, пошел к лифту. Наверх, на самый верх, со своего привычного
двенадцатого этажа на тридцать восьмой, почти под самое небо.
Наверху, при лифте,
была охрана. Не навящивая, очень такая культурная, спокойная. Я тут уже бывал,
но не в такое время, а тогда, когда еще за ресепшн стояла миловидная секретарь, которая, с идеальнойулыбкой, спрашивала кто я и, помнится, даже выдала мне тогда бейджик, чтобы
генеральный, не дай бог, не назвал меня как-то иначе. Правда в тот день он так
и не обратился ко мне.
- Александр
Николаевич? – спросил грузный худощавый охранник, стоявший вместо той девушки
при входе.
- Да.
- Проходите.
Я прошел. Длинный
коридор, картины, люминесцентные бра. Открытая приемная, открытая дверь в
нереально огромный кабинет, а в кабинете темно, только лампа настольная горит
над директорским столом, у высокого окна спиной ко мне сам генеральный –
большой, кряжистый, на него посмотришь и сразу кажется, что первичный капитал
его родом откуда то из девяностых. Постучал.
- А, Саша. Пришли.
Хорошо. Проходите, садитесь.
Он уселся на свое
место, я тоже сел.
- Вы у нас
работаете… сколько?
- Три года.
- Как интересно!
Всего три года и уже почти в директорском кресле! А вы способный.
Пожал плечами,
кивнул.
- Ладно, не для
того я вас позвал, - он склонился вперед, вздохнул, - Саша. Юрий Викторович,
мне кажется, не совсем понимает основной курс нашей компании. Он не осознает
сложности ситуации, - усмехнулся, - привычка работать у человека по старым,
докризисным стандартам. А так нельзя, сейчас так нельзя. Понимаете, да?
Я кивнул.
- Нам нужен
человек, имеющий ситуационный подход к делу, способный реагировать на
мгновенную, понимаете, мгновенную смену курса и…
Из темноты за
спиной директора шагнула фигура. Длинная, нереальная, высохшая. Я вздрогнул,
подался назад в чуть скрипнувшем кресле, и только потом успокоился – Худой.
Отвык я от него за эти годы, забыл про него, забыл как он выглядит страшно,
бледность его, костлявость выплавилась воском из моих воспоминаний.
Худой тихонько
приложил палец к едва заметной линии губ, я кивнул. Генеральный тем временем
продолжил что-то говорить, увещевать меня, я машинально кивал в ответ, но сам,
то и дело поглядывал на Худого. Сбоку кто-то кашлянул, я посмотрел в сторону,
там, через стол, сидел Толстый. Он с трудом уместился в кресле и сейчас то и
дело, как-то грузно раскачивал боками, устраиваясь поудобнее, но все одно никак
не мог уместить всех своих складок меж подлокотников.
Худой расхаживал за
спиной генерального, кивал в такт словам, разглядывал с интересом ногти,
Толстый же охал, вздыхал, а потом не выдержал, шепнул тихо: «долго еще?».
- Я думаю уже
хватит, - сказал Худой, щелкнул пальцами и тут же генеральный замолк на полуслове,
остановились его полные губы на полуслове, глаза остекленели.
- Ну вот, - Толстый
осклабился, - так лучше.
- И что дальше? –
спросил я.
- Пойдем.
- Куда?
- Тут недалеко.
Толстый, вылазь, пошли.
- Сейчас… тут это…
Кресло нещадно
скрипело под тяжеловесной его тушей.
- Догонишь, - Худой к вырезанному в густой синеве ночитрафарету окна, поддел ногтем ручку, повернул, скрипнула рама, шагнул туда, за
окно, в ночь, - пошли.
Там был парапет,
тонкие хромированные перильца, что едва-едва поблескивали своими идеально
гладкими боками, а слева, если пройти чуть дальше, вверх, уже на крышу, вела
звонкая железная лестница.
Он легко, по
паучьи, широко распяливая черные локти пиджака, вскарабкался наверх, склонился
оттуда, протянул вниз руку:
- Ну, давай.
Я осторожно,
придерживаясь за перильца и поглядывая вниз с этой дикой высоты, приставными
шажками добрался до лестницы, стал карабкаться, медленно стал, и так до тех
пор, пока худой не выдержал и легко, будто щенка, поднял меня за шиворот и
поставил рядом с собой. Толстый уже тоже был тут же.
- Ну, как тебе? –
Худой распрямился в полный рост, раскинул руки горделиво. Какие они у него все
же длинные!
Я глянул вниз и…
ЧАСТЬ
ТРЕТЬЯ
НЕБО
БЕЗ КАВЫЧЕК
Наверху, прямо над
головой густая черная синь, а в ней звезды, яркие, какие никогда не увидишь с
земли, но самое главное – это небо, обычно такое высокое, а теперь скученное до
состояния рваной ваты, расстелившееся у самых ног – небесный причал на сороковом этаже. Худой попаучьи, на четвереньках, подполз к краю крыши, загреб длиннопалой ладонью
кусочек небесной ваты поднял его к глазам и с широкой, от уха до уха улыбкой,
смотрел, как тот стекает вниз меж пальцами, будто медленная вода льется обратно
в бескрайнее море.
Толстяк тоже
подошел к краю, аккуратно закатал штанины своих огромных штанов, оголяя больщущие
белые икры ног, стянул стоптанные ботинки, и уселся, опустив ноги в небо.
- Зачем мы здесь.
- Садись, -
обернулся Худой, - скоро.
- Давай, -
улыбнулся Толстый, - прохладно, ты попробуй.
Я подошел, встал на
четвереньки и посмотрел вниз. Облака были густые, мокрые, они клубились и
словно бы даже самую малость ходили волнами. Коснулся пальцем – прохладные,
зябкие.
- Не бойся, - на
плечо мне легла рука, я оглянулся и ничуть не удивился – это был Ромка, -
Садись. Когда еще сможешь поболтать ногами в небесах.
Я, как и Толстый,
снял ботинки, закатал штаны и сунул белые ноги в прохладу туманного прибоя.
Ромка сел рядом.
- Как ты здесь? – я
старался не смотреть в его сторону. За его текстами я так и не зашел, а вот
маму я его один разок все же видел, на улице. Отвернулся, прошел мимо, будто не
узнал.
- Неплохо. А как ты
там?
- Тоже хорошо.
Карьерный рост, семья, Юлю помнишь?
- А когда ты в
последний раз писал?
- Давно. Кому это
надо? – с вызовом посмотрел на него, - Баловство, игра в великих. А кто читал?
Кроме тебя, кто меня читал?
Захотелось
рассказать ему навзрыд, про то, как мечешься со своими текстами как зверь
загнанный, думаешь присунуть их тому или этому, и уже чуть ли не деньги готов
всучить, лишь бы кто прочитал, лишь бы кто-то внял словам, кто-то понял и
услышал.
- Значит… значит больше
не хочешь летать? – Худой, вместо меня, мотнул головой, Толстяк вздохнул.
- Это ты летал, а я
просто писал.
- Просто так? Без
эмоций? Без чувств? Слова расставлял, зевал со скуки и писал?
- Нет, нравилось.
Но без этого проще стало. Да и времени нет – работа, Юля, дом, - я усмехнулся,
- прошли беззаботные деньки, когда ни ребенка ни котенка.
- Кошку завел?
- Пока нет.
Собираемся. Юля хочет вислоухого, дымчатого.
- Классно.
- Ага.
Я замолчал. Как это
оказывается сложно, начинать разговор через бесконечное расстояние времени и
интересов с тем человеком, с которым раньше думали в унисон, чьи мысли
подхватывал и раскрывал за него, а он старался за тебя…
- Это тебе, - он
похлопал рядом с собой, и я только сейчас увидел что-то завернутое в газету,
перетянутое почтовой коричневой бечевкой.
- Это крылья? –
уверенно спросил я, - Картонные крылья, как у «Машины времени»?
- Нет, это
картонные крылья, но не как у «Машины времени».
- Зачем они мне?
Он поднялся, размял
плечи.
- Зачем они мне!
Он оглянулся,
усмехнулся глупо, сказал: «Дурак» и шагнул в небо, ухнул под него я соскочил, и
тут же он взмыл вверх, к бескрайней черноте, в которой купались звезды, за
спиной его нелепыми, куцыми обрубками торчали коричневые картонные крылья.
Толстый тоже
спрыгнул вниз, только он не полетел, а поплыл кролем, фыркая громко, широко
отмахивая полными руками. Худой оглянулся, и я спросил его:
- Зачем они мне? Зачем
мне, дураку, крылья?
Худой осклабился,
соскочил вниз и, будто дикая, уродливая водомерка, понесся прочь по кучным
облакам.
Я взял сверток,
развязал бечеву. Так и есть – крылья, вырезанные топорно, неаккуратно с
совершенно идиотскими белыми резиновыми лямками для рук. А если как они?
Сигануть вниз и… Ромка хотел повеситься, не потому что его все достало, а
потому что… почему им можно, а ему нельзя? И я хочу, я тоже хочу попробовать
сейчас, только не в петлю, а шагнуть вперед, бухнуться в перину облаков, и не
для них, не для кого-то, не для того чтобы кому-то что-то доказать, а только
для себя.
Натянул крылья,
резинка больно щелкнула по плечу, вдохнул глубоко занес ногу над клубящейся
небесной пустотой… Главное собраться, главное суметь – это только для себя, как
и писал я только для себя, не потому что хотел славы, не потому что желал
денег, а потому что…
ШАГ!
Вместо эпилога:
- Нам нужен
человек, который сможет выполнить корректировку на ходу, основываясь на личном опыте,
на нестандартном мышлении – человек взрыв, и я вижу в вас, Александр
Николаевич, задатки…
- Зачем дураку
крылья? – спросил Александр.
- Простите? –
усмехнулся, - Однако вы шутник. Хм… Наверное… чтобы летать, наверное.
- Нет, - Александр
мотнул головой.
- А зачем тогда?
- Чтобы поиграть с
вечностью… Наверное, - он улыбнулся, - простите.
Встал, пошел прочь.
- Александр,
подождите, вы куда.
- До свидания, -
сказал какой-то толстяк, шагнувший из темного угла, откуда только взялся.
- Простите, вы кто?
На плечо
генерального легла рука, он вздрогнул, мимо прошел высокий, будто состоящий из
одних костей долговязый человек в черном костюме. На ходу он бросил: «Прощайте».
Двери кабинета
захлопнулись.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 286
Замечания : 0%
Читайте и высказывайтесь. Тема открыта.
|
Группа: Удаленные
Сообщений:
Замечания : 0%
Хо=) А вот теперь, да простят мне модеры флуд, хотя не совсем флуд, но и не совсем модеры!=)
Волчек, для начала, как ты относишься к летописцам, - как оно, лично для тебя, кинохроника имеет шанс в художественном искусстве?
|
Группа: Удаленные
Сообщений:
Замечания : 0%
- Зачем они мне!
Он оглянулся,
усмехнулся глупо, сказал: «Дурак» и шагнул в небо, ухнул под него я соскочил, и
тут же он взмыл вверх, к бескрайней черноте, в которой купались звезды, за
спиной его нелепыми, куцыми обрубками торчали коричневые картонные крылья. - усмехнулся глупо - ни смог этого постичь. Може, слишком поверхностно?
|
Группа: МАГИСТР
Сообщений: 1130
Замечания : 0%
При чем тут летописцы? Из летописцев читал лишь Лукницкого Павла Николаевича. Если все так же как и у него - резко отрицательное отношение, потому как табакерка, радостно чихающая своему же табаку - это страшное дело.
Относительно предложения.... можно было дать дикий диалог, для раскрытия какой-то сверхмысли, но я хотел простой эмоции
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 467
Замечания : 0%
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 286
Замечания : 0%
Последний день для желающих оставить мнение по работе Волчека.
Коли нечего сказать другим, это сделаю я.
Можно придираться к неплавным рубленным фразам, повторам и пунктуации, но нет. Потому, как зацепило. И где-то увидел и себя - там, где не пишется под музыку потому, как отвлекаешься, слушаешь уже созданное, а свое рассыпается. В картинках, мастерски созданных в коротких, но емких описаниях. В эмоциональной подаче.
И да, если пишешь, то поднимаешься над собой же. Из обыденности, быдлятины что-ли. Обретаешь нечто большее в себе.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 286
Замечания : 0%
Всё, лентяи) Двери закрываются.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 467
Замечания : 0%
Надеюсь, не смотря на "Двери закрываются", уважаемый секундант простит мне некоторую вольность и позволит, перед закрытием дуэли, высказаться о прочитанном тексте.
Тема "Зачем дураку крылья?" и деление на три части - пьяный, трезвый, небеса, уже предполагало наличие кризиса, и неизменных картонных крыльев на крыше, стойко, для меня, ассоциирующимися с иллюстрациями начинающих аэронавтов в стародавние времена, и характеристикой в народе мышления людей творческих, не понятого социумом - дурак. Ну и повествование "не разочаровало". Особенно, вызвало скорее усталость, чем разочарование, сцепка пьяная кухня, душевные метания, встреча с девушкой, которая вмешивается в отлаженный быт, карьерный рост на работе и возврат к крыльям, таким нужным и находящимся всегда рядом с самого начала. Не знаю, то ли мне "везет" так, но эта сцепка кризиса, так часто встречается вижу и тут не миновала этого сюжета. Чего глобус по новому расписывать, чтобы отклик в душе у читателя получить? Мдя. Да и рамки дуэли...
А вот чем цепляет рассказ, чем привлекает и заставляет - не бросать. Самое первое - это изящно выписанный реализм сцен. Моменты Ухнули, хряпнули, рука меж листков к бычнице, за недокуренной измятой сигареткой... Такие не читают, такие швыряют строфы в лицо, больно швыряют, и губы у них всегда чуть подрагивают в такт с тонкими сигаретами в их руках. ....их много, все не буду выделять, завораживают своей способностью не только показать окружение, выразить атмосферу, но и эмоции, характеры, влияние на внутренний мир ГГ. Тема вроде проста и кажется прямолинейной, но добавление Ромки, Толстого ,Тонкого, оживляют образы тех рыбок в воде, спины которых видишь, там внизу, и стараешься рассмотреть, уловить суть того, что вложил автор в повествование, сделав его глубоким и неоднозначным, цепляющим, заставляющим читателя делать выводы, вырывающий эмоции. А значит дело удалось. Мастеру спасибо за рассказ.
Дуэль закрываю. Волчеку - заслуженную медаль.
|
|
|
