|
|
|
Дуэль № 753. Волчек vs volcano vs マスター
|
|
Группа: МАГИСТР
Сообщений: 827
Замечания : 0%
DCCLIII"Злейший враг свободы — сытый и довольный раб."
Николай БердяевТема: Сытые и довольныеЖанр: любой Объем: сколько душа пожелает Срок написания: 3 дня (26.01.2021-28.01.2021)  Тип голосования: открытое Вид: общее аргументированное мнение от читателя Ахтунг!
Считаю необходимым предупредить, что, возможно, определенные фрагменты авторских текстов легко могут оскорбить чувства особ, склонных к излишнему романтизму, как и ввести в заблуждение тех из нас, кто слишком переоценивает свои умственные способности. Просто помните, что если на клетке со слоном написано «буйвол» – не верьте глазам!
|
Группа: МАГИСТР
Сообщений: 1130
Замечания : 0%
Верхом на радуге
Небольшое вступление.
Сразу же хочу попросить прощения перед всеми читателями за отсутствие вычитки. Я нахожусь в командировке и попросту не имею возможности прошерстить текстовку. Прошу простить.
Ну а теперь непосредственно по тексту. Я не имею ничего против означенной в тексте страны, ситуация, приведенная в тексте, ярко-утрированная – это не более чем антиутопическая фантазия. Я не верю, что окно Овертона может сместиться настолько, насколько показано в тексте, но для показания концепции произведения оно требовалось. Заранее прошу прощения у всех, кого я вольно, или невольно оскорбил данной текстовкой.
Приятного (надеюсь) чтения.
На площадке перед Радужным домом развевался звездно-полосатый флаг. Черные звезды со времен начала движения BLM, радужные полосы всех цветов для обозначения всех свободных форм любви, обратная по цвету радуги окантовка флага для обозначения трансгендеров – все слои нового общества были отражены на великом стяге великой страны, великой нации.
На трибуне, по правую руку от него, стоял оратор, или ораторша… В прошлом белый мужчина, теперь белая женщина с лесбийскими наклонностями педофильного характера, рядом с нею стояла малая – двенадцатилетняя девочка, ее любовь.
Ораторша вещала:
- Дин начал путь с самых низов нашего общества. Рожденный в белом гетто, в обществе, испорченном отсутствием религиозности, в семье где его мужчина отец и женщина мать, - ораторша дала паузу, чтобы накалить момент, - были с интеллектом выше верхней нормы, что оскорбляет чувства нас, нашей нации, нашей свободной, демократической Америки!
Общество ахнуло, раздался тихий ропот, настороженные шепотки.
- Но он отрекся от гетеросексуальной парадигмы, он смог подняться над этими застарелыми, изжившимся себя атавизмами и стал настоящим сыном, настоящим существом Америки, вкусившим все плоды новой, по-настоящему демократической Америки!
«Нда… познал и вкусил…» - промелькнуло у Дина в мыслях.
Х Х Х
Дин родился в гетто. Был год провозглашения снижения возраста согласия, и уже не в четырнадцать, а в десять лет особь могла выразить согласие на интимные отношения, и на определение по половой принадлежности.
Его родители, как бы это дико не прозвучало, мужчина и женщина, произвели его на свет тайно, не поставив никого в известность. Длительное время они прятали его от обысков ювинальных органов, что вламывались в тесные хибарки белокожего, гетеросексуального гетто. Они могли вломиться в их темную, насквозь прогнившую лачугу и днем, и ночью, и в праздники. Они обыскивали все дома на предмет незаконноявленных детей, и, если обнаруживался таковой, то ребенок тут же изымался. Нельзя воспитывать ребенка в семье, где изначально есть определение с гендерной принадлежностью, где молодое, не сформировавшееся существо изначально определено с полом по факту рождения, а не по аргументам своего внутреннего определения.
Поэтому половина детства его прошло в яме, что была по соседству с выгребной, чтобы отбить нюх у собак. Отец, в далеком прошлом, ученый физик, хорошо постарался, и в его, Дина, погребе был и свет, и была библиотека с разными старыми книгами, не прошедших через руки толерастической цензуры. Поэтому он читал книги, в которых были мужественные воины и принцы, и нежные принцессы. Он читал научные труды, что ныне оскорбляли чувства среднеразвитых американцев, и поэтому находились лишь в спецхранилищах спецбиблиотек. Он читал множество трудов, в которых не упоминался бог, и в той библии, что каким-то боком затесалась среди всех томов его библиотеки, Иисус не был ни черным, ни женщиной, ни бесполым существом.
Но когда-то это должно было случиться, и оно случилось. Его засек бесшумный квадракоптер слежения ювиналов, и уже через полчаса, гремя подошвами тяжелых армейских ботинок, явилась группа быстрого реагирования. Родителей придавили к полу, мать кричала и плакала, отец стоически молчал, придавленный коленом к полу, а маленького, семилетнего Дина выдергивали из его тайного убежища рядом с выгребной ямой.
Его определили в семью с родителями номер один и номер два. Один активист движения BLM – тяжеловесный, с обвислыми боками и ягодицами, висящими до уровня колен, огромный негр по имени Стив. Другой же – миниатюрный азиат Хен, который так и не мог определиться в том, стоит ли ему поменять пол, или нет, поэтому все время ходил в миниатюрных платьях и кружевах, но роль в интимных взаимоотношениях со Стивом всегда выбирал активную.
Откуда Дин знал, что Хен был активен? Они любили, чтобы он наблюдал за их играми, и ювиналы, которым он единожды пожаловался на то что все это происходит перед его глазами, сообщили ему, что это поможет ему определиться с его гендером в будущем. Сообщили, что это норма поведения, и то, что ему уже скоро исполнится десять, а значит и он должен будет сам решить – кем хочет быть в этой жизни.
Но все же он рос диким, оторванным от этого мира, он будто так и не покинул пределов своего гетто, не покинул своего тайного укрытия, рядом с выгребной ямой уличного туалета в том, покинутом доме. Он просто был в этой новой семье с родителем номер один и номер два, изредка выполняя обязательные вуайеристические потребности своих опекунов: скучая смотрел на их «шалости», давал им смотреть на то, как принимает ванну, или же ходит в туалет по большому, или же по маленькому. Но все же он не менялся, он оставался собою, хоть и замкнулся в себе, разве что механически отвечая на вопросы, или столь же механически, как не живой, исполняя указания опекунов.
- Дин, - Стив похлопал ладонью рядом с собой на диване, - присядь, пожалуйста. Нам надо поговорить.
Дин сел рядом. Ему не нравилось, когда Стиву надо было с ним поговорить. Как правило все упиралось в новые выплаты для различных меньшинств. То он предлагал ему полностью отказаться от мяса и стать веганом, так как за это доплачивали, то он говорил о том, что ему надо проявлять побольше активности на интернет ресурсах – завести аккаунт на сайте для неопределившихся, и начать гендерные игры, за это тоже доплачивали, так как таким образом американцы проявляли заинтересованность в правильном воспитании молодого поколения.
- Да, Стив.
- Я бы хотел поговорить с тобой о Боге.
- О каком боге? – спросил Дин.
- О любом, почему ты не хочешь уверовать, принять в свое сердце Аллаха, Будду, или Иисуса?
- Я верю в высшую силу, - тихо ответил Дин, чувствуя, как диван поскрипывает под тяжеловесным задом Стива, будто тот на необъятных своих ягодицах подкрадывается к нему, почувствовал, как тяжелая, мясистая рука, легла, приобняла его за плечи.
- И в какую же силу ты веришь, Дин, - Стив прошептал это ему на ухо, задев полными, мясистыми губами его мочку уха.
- В силу разума! – Дин попытался вскочить, вырваться из под тяжелой руки Стива.
- Куда, куда собрался! – Стив вцепился в него здоровыми, как прокопченные сардельки, пальцами, - Кто тебе сказал эту глупость!
И тут же, не удержавшись, залепил противный, слюнявый поцелуй ему, Дину, в губы. Но промахнулся, и получилось, что он обслюнявил ему щеку.
Дин взвыл, и в ответ, затарабанил всем чем мог по необъятным телесам Стива руками и ногами, а когда тот все же навалился на него всем телом, вцепился зубами в его черную губу, рванул головой что есть силы, и услышал бешеный крик этого жирного афроамериканца BLMщика, Стива.
Вырвался и убежал из дома.
Его нашли буквально через пару часов. Нашли по сигналам вшитого чипа, когда он шел босиком в сторону гетто. Рядом с ним остановилась полицейская машина, из которой выскочил женоподобный трансгендер и саданул в него, в Дина, из тазера.
Острая боль пронзила все тело, он, без трех месяцев, десятилетний мальчишка, в судорогах корчился на асфальте, а полицейский трансгендер все жал и жал на спусковой крючок, с улыбкой наблюдая за его муками. Было видно, что ему, полицейскому, приятно наблюдать за корчами Дина, он получает от этого удовольствие.
А потом Дин описался и потерял сознание.
Пришел в себя он у ювиналов, в карантинной зоне, распятый к хромированным поручням кровати мягкими ремнями. Слева от него равномерно пикал, отсчитывая пульс, какой-то медицинский прибор, в руку был вставлен катетер, рядом капельница мерно отсчитывала капли.
Дин уставился в белый потолок палаты, услышал доносящийся из-за окна гул машин, людские голоса, шелест листвы.
В голове было пусто и гулко, он вдруг как-то сразу, не по-детски, а полностью осознав это, понял, что весь мир против него, и это законно, это новые правила нового мира, в котором нет книжных законов чести для него. Есть какие-то другие правила. Он закрыл глаза и уснул.
Х Х Х
В конце концов речь была закончена. Ораторша глянула в его сторону, и будто маленького, поманила его к трибуне. Дин поднялся, поправил радужный галстук с золотой заколкой в форме фаллоса, оправил длинную, строгого покроя юбку, и направился к трибуне.
Там он под торжествующие аплодисменты одарил французским поцелуем ораторшу, ее любимую – девочку, крепко оперся руками о края трибуны и произнес в микрофоны.
- Приветствую вас, американский народ, приветствую вас, моя родная нация, приветствую вас – новое общество нового мира, познавшее радости толерантности и демократии во всем своем разнообразии и красоте!
Все звуки мира поглотили овации, радостные крики, свист.
Х Х Х
В коррекционном центре он пробыл долгие четыре месяца. Большая часть времени потребовалась не для того, чтобы он ознакомился со всеми правилами, правами и обязанностями этого не совсем понятного для него мира, а для того, чтобы все вокруг поняли, что он все принял, все осознал и готов выйти за двери коррекционного центра.
Дин заучил как «отче наш» все те льготы, что давали те или иные узаконенные отклонения, что он будет получать за то, что он станет приверженцем однополой сексуальной активности, какие надбавки у него будут если вдруг он решит сменить пол, что при вхождении в организацию BLM он получит к своей прошивке чипа небольшое дополнение, позволяющее ему добывать лут, а так же какие дотации пойдут на его содержание.
Это был мир, в котором любое твое отклонение от законов гетто щедро оплачивалось от государства, вело к сытой жизни, а не к тому юродивому, нищенскому существованию, что было у него в гетто с родителями. Там, в гетто, родители могли получить только то, что они заработали, да и заработки эти были редкими, все больше питались с огорода, да с той живности, что держали. Потому что родители были белыми, потому что они были махровыми гетеросексуалами, потому что не верили в бога, потому что их умственные способности оскорбляли возможности среднестатистического американца.
Дин был не глуп, но свою сметливость он прятал от своих воспитателей, делал вид, что ту или иную парадигму нового мира он понимает далеко не сразу, с третьего, а то и с десятого раза. Тот же «Отче наш» он заучивал долго и истово, едва ли не месяц, хотя и выучил его со второго прочтения. За свои труды, в плане показания своей недалекости, неразвитости, он получил первую дотацию за низкий интеллект – выплаты были не велики, но все же, для начала, это был неплохой результат.
Через пару недель к нему допустили опекунов – Стива и Хена. Стив был зол, старался не смотреть на Дина, но тот сразу бросился к этой омерзительной афроамериканской туше мяса и влепил ему страстный поцелуй в так толком и не зажившую, со многими швами губу.
Стив сморщился от боли, но попытался ответить на поцелуй, из под толком не заживших швов проступили капельки крови.
- Дин, ты измажешься, Дин… - он отстранил от себя мальчика, в глазах его блестели слезы радости, по подбородку уже струилась, капала на белую футболку его кровь.
На третью неделю к нему подселили мальчугана, афроамериканца. Совсем глупого, недоразвитого. Было ему уже лет двенадцать, но по умственному развитию он поднялся разве что выше годовалого щенка. Он писался в постель, он с трудом, по долгу, учился новым словам, и смог запомнить имя Дина только на второй день жизни в палате.
Дин ходил с ним по коррекционному центру, держась за руки, и, как только видел воспитателя, обнимался, пытался приникнуть головой к груди высокого своего сопалатника. Этого недоразвитого соседа звали Бубба, и имя ему подходило абсолютно, потому как порой казалось, что нет для него большей радости, чем сидеть, раскачиваться на своей койке и бубнить себе под нос:
- Бубба-бубба-бу-ба-бу-ба-бу-ба.
Как-то, в столовой, пара новеньких девчонок попыталась устроить им травлю. Одна из них, та что постарше, подставила подножку Буббе и тот растянулся на полу, содержимое подноса широким веером раскинулось по белому линолему, апельсиновый сок, будто щедрый желтый полив мочи растянулся следом за катящимся стаканом на пару метров. Девчонки рассмеялись зло и противно.
- Обидели ниггера-голубка, Буббу-голубка, лижи, соси помои. Тебе же нравится сосать! – заверещала та, что поставила подножку.
Дин не стал разбираться, а бросился в драку. Он не хотел бить девочек, он помнил сказки из своего детства в гетто, где мужчины никогда не поднимали руки на женщин, но таковы правила нового мира.
Он дрался яростно и жестоко, сбивая кулаки, не обращая внимания на удары. Он уже знал что скажет воспитателям:
- Я хочу стать активистом BLM.
- Я люблю Буббу, я защищал его, он мой парень!
- Они смеялись над моей любовью и над моим выбором!
- Они белые и они оскорбили афроамериканца!
Их разняли и он сказал все то что хотел сказать. Девочек отправили на усиленный курс коррекции в низкое, в два этажа, крыло центра. Дин знал, что там не палаты, а камеры, там, бывает, устраивают электрошоковую терапию, и еще многое другое – знакомят с правилами мира жестко и безапелляционно.
Он же, как достигший возраста согласия, выразивший свои однополые пристрастия и явный приверженец движения BLM получил дополнительные дотации, а так же те самые прекрасные дополнения в прошивку чипа.
В следующий раз, когда Стив один, без Хена, пришел проведать своего воспитанника и сразу же едва ли не набросился на Дина с поцелуями, Дин вырвался и заверещал:
- Я люблю Буббу! Я с Буббой! Я не хочу тебя! – и Стиву пришлось отстать. С тех пор он больше не заходил, и Дин был этому очень рад. Бубба же не требовал половой близости, и не мог никому поведать о том, насколько крепки и глубоки их взаимоотношения, поэтому Дин мог рассказывать воспитателям все что угодно и ему верили.
- Я знаю не понаслышке, я был, я видел, я рос в атмосфере нетерпимости ко всему новому, я познал мир бесправия в далеком своем детстве! – Дин глянул исподлобья на всех, кто собрался на инаугурации, так, будто они были его врагами, а не покойные его уже родители, умершие в дикой бедности, как поганые, шелудивые псы на свалке, - Но они не сломили мой дух своими запретами, своим воспитанием! Я возвысился над их застарелыми взглядами, я впитал в себя свободы новой толерантной Америки, как младенец впитывает в себя эрзац молока, я пропитался духом новой американской нации! Я был первым сенатором, кто поднял вопрос об уничтожении гетто, о создании островных и подземных резерваций для этого бича нации – для закостенелых, позорящих имя американцев граждан, что не принимали новых свобод! Я был первым кто поднял вопрос о стирании их с лица Америки, кто спрятал их под землю, с глаз долой, во мрак подземелий, где они не могли растлевать наших детей своими закостенелыми взглядами, разделил наши миры!
Х Х Х
Смену пола он устроил тогда, когда почувствовал, что два его любовника уже не позволяют ему достойно отвечать на высоких встречах о степенях его свободы. Следовать за новым течением, принятом буквально пару лет назад о признании прав некрофилов, он не мог – не дорос еще до такой степени свободы. Но Дин попросту ощущал, что вот он его потолок, степень его признания – конгрессмен и не более того. Путь в сенат ему закрыт. Он не был черным, хоть и состоял в BLM, он не был женщиной, хоть и поддерживал феминизм, он сыпал цитатами из библии, но не был в прошлом преступником, ставшим проповедником. Поэтому оставалась только смена пола.
Под нож он лег в известную клинику, красивую, дорогую, известную на все штаты. Нет, он не хотел становиться трансгендером, он хотел остаться тем, кем он был рожден, но карьера требовала того и ничего с этим не попишешь, ничего тут не поделаешь.
- Нэтали, - он окликнул молоденькую, но весьма крупную медсестру, - что там за шум?
- Мистер Дин, это протестующие. Пикет, - она повернулась к нему, улыбнулась, лицо неприятно прыщавое, лоснящееся жиром, - Не обращайте внимания.
- Что за пикет? – он улыбнулся ей своей фирменной, белозубой улыбкой конгрессмена.
- По поводу главврача. Говорят, что он состоял в сопротивлении BLM еще тогда, в двадцатых годах, говорят даже кого-то убил. Но там разберутся, никогда не замечала в нем никакой нетерпимости. Все будет хорошо, мистер Дин, идите в палату.
Он вернулся в палату. Операция должна была состоятся этим вечером, но в виду все усиливающихся криков с улицы и беспорядков, что начались ближе к ночи – операцию отменили, а ночью устроили погром. До его этажа не дошли, повезло. Дин приник к окну и смотрел что творится внизу, а творилось там дикое: люди с платками на лицах, в масках, в темных очках, с бейсбольными битами, цепями, некоторые даже с армейскими винтовками, смяли нестройную линию медицинских работников, по зданию понеслись гулко раздающиеся удары бегущих ног, крики людей, шум и грохот разбитых стекол, перевернутой мебели. А еще через некоторое время он увидел как на руках вынесли из здания кричащего, дергающегося старика. Несущим его людям давали проход, расступались перед ними, старик в халате надрывался, орал, но в ответ лишь смеялись, кричали что-то оскорбительное.
Его обвязали буксировочным тросом, прицепили к черному, как вороново крыло, армейского образца, джипу и потащили волоком прочь от клиники.
Крики бедного старика удалялись, растворялись в темноте ночи, но погромщики не расходились и до утра слышались то тут то там крики, грохот бьющегося стекла, вспыхнуло ярким неуемным пламенем левое крыло больницы. В скорости приехали пожарные и Дина вывезли из больницы на каталке.
Их, пострадавших, привезли в другую клинику, где Дин кричал благим матом о том, чтобы его не трогали, что он только-только после операции по смене пола, а так как таковых было много, то их всех перевезли в отдельное крыло и дали отлеживаться, особо не вмешиваясь в их дела. Разве что помогали особо нуждающимся, но, как то и понятно, Дин не входил в их число.
С тех пор Дин старательно брился, так, чтобы ни единого предательского волоска не было заметно на щеках и подбородке, носил строгие костюмы вкупе со строгой юбкой, давал этакую фривольность в своем внешнем облике посредством пушапа и мейкапа. В следующем году он смог попасть в сенат.
Х Х Х
Все осталось позади. Выступления, церемонии, поздравления. Дин попросил оставить его одного в овальном кабинете. Он расслабленно уселся на свое место, во главе кабинета, стянул с шеи надоевший галстук, бросил рядом на стол. Вот он здесь. Он достиг того, к чему шел с самого детства, с того момента, когда понял, что жить сыто и богато можно только если приспособиться, стать таким как все, и он хотел жить лучше, ярче, богаче день ото дня достигая новых и новых вершин, но не для себя, а для всех – для человечества. Для всех.
Х Х Х
По возрасту согласия, который был уже снижен до восьми лет, он взял двоих детей из центра коррекции. Он старался появляться кругом и всюду с этими детьми. С мальчиком и с девочкой, чтобы попадать с ними в объективы репортеров, чтобы в нужные моменты в интервью говорить: «ну вы понимаете, это частная жизнь, и я не хочу вдаваться в подробности».
С обоими своими любовниками: женоподобным Джоном и брутальным Хенком он распрощался, так как после «смены пола» во всеуслышание заявил, что ему неприятны мужчины, и максимум, на что он способен – это близкое общение с детьми и подростками. С женщинами же он не может иметь близости, так как у него психологическая травма с детства, когда мать кормила его грудным молоком естественным образом. Он, в своем сознании, соотнес близость с женщиной с актом каннибализма, поэтому он попросту не способен иметь интимной близости с женщиной даже в формате однополой любви.
Его электорат, после этого заявления мгновенно скакнул, да и к тому же мальчик, что вечно ходил за ним, тот самый, из коррекционного центра, страдал излишней полнотой, даже для полных детей, и тогда Дин заявил что он всеми руками за бодипозитив.
- Мы такие, какими нас хочет видеть Бог, - заявил он с трибуны при очередном выступлении, - и всяческие попытки сбросить вес – это шаг против Бога, против его замыслов, против его воли! Да здравствуют наши несовершенства, ибо они дают нам индивидуальность, и даны нам свыше. Поэтому это не есть зло – это есть наша благодеяние, оставаться такими, какими мы угодны планам Его, воле Его!
И снова скачек электората, новый виток популярности. Он стал угоден всем и сразу, он, будучи всего лишь сенатором, уже был лицом соединенных штатов. Его утонченно строгий вид, хранящий в себе и тщательно замаскированные мужественные черты, и столь же тщательно наложенные женственные, и принятие всех слоев нации, и стойкая неприязнь к лишенным права голоса подземным жителям резерваций – все это сделало решенным заранее результаты выборов на пост президента. Он хотел и он им стал. Он обещал новые льготы, новые дотации, новые выплаты, он обещался понизить порог максимального уровня интеллекта по выплатам, и повысить эти самые выплаты средним, идеальным американцам. Он обещался снизить полномочия полиции, расширить права при добыче лута, и убийства для членов BLM привести к уровню самозащиты.
Его дебаты с другим претендентом на пост президента Соединенных Штатов Америки закончились по окончанию его вступительной речи, так как оппоненту попросту не дали права слова – толпа орала, кричала, заглушала слова оппонента. Они кричали до тех пор, пока он не выдержал, и не ушел прочь со сцены под общее гиканье и улюлюканье собравшихся.
Дин стал президентом!
Х Х Х
С первого же своего выступления он показал стране линию своего поведения:
- Мы задыхаемся, нам перекрывают кислород! – начал он жестко, подкрашенные черной тушью его брови сурово сдвинулись, - Китай, Корея, Россия, Индия – все они давят на наши свободы, на мир, уже признанный всеми цивилизованными странами Европы и Азии! Нет свободы выбора, свободы определения – все это подавляется, всему этому навешиваются ярлыки извращений, или же проявления агрессии! За свободное проявление воли людей сажают в тюрьмы, отправляют на принудительное лечение, а в некоторых странах, так и вовсе – отправляют на смерть! Мы, как, не побоюсь этого слова, лидеры, должны показать им путь! Мы должны диктовать с позиции силы, с позиции старшего брата, всем им верное направление прав и свобод их загнанных общественным порицанием граждан! Поддержка, как финансовая, так и психологическая, только поддержка проявления свобод передовых граждан этих отсталых стран, варваров нового мира, позволит, поможет вести в грядущем свободный диалог на мировой арене. А до той поры, до поры внесения свобод в высшие, конституционные права, я объявляю всех их, все эти атавизмы на лице нашей Земли, врагами Америки, своими личными врагами!
Агрессивную внешнюю политику, за которую Дин, мистер президент, взялся обеими руками, общество поддерживало страстно и яро. Китай? Корея? Россия? Ирак? – все враги, все на одно лицо! Все противники свобод, рассадники диктатуры, страны нетерпимости – концлагеря свобод нового, грядущего мира!
Наращивание ядерного потенциала, охота на ведьм – на террористов на просторах Ирака, Афганистана, расширение внутреннего аппарата слежения за гражданами, бряцанье оружием, злые слова, политика старшего брата. Это все Дин! Повышение налоговых пошлин, поиск врагов свобод, яркие звезды блоггеров, вещающие на весь мир о конституционных правах, о международном суде ООН в Гааге – они стали факелом нового мира, Прометеями демократии. И все чаще гремели новости о митингах в закостенелых странах, все больше средств уходило на поддержку оппозиции в них же. И Дин, будто говоря о собственных, о личных успехах, нес людям, нес своей нации слова о разрушении и скорой смерти диктатур. И он не забывал поддерживать, вводить новые свободы проявление граждан, он не забывал о богатой их сытой жизни, подписывая все новые поправки о выплатах за приверженность к тем или иным меньшинствам, льготы на трудоустройства, процентное содержание рабочих штатов предприятий, офисов, чтобы не было никакого проявления расизма, нетерпимости, нетолерантности.
Но хоть народ и поддерживал все его решения, но при обсуждении его слов, его политики, происходили конфронтации.
- Выплаты оппозиции превышают все возможные показатели! – пытался доказывать министр финансов.
- Вы накаляете без меры внешнеполитические отношения! – поддерживала министр по той самой внешней политике, - И ладно бы это имело смысл! Но их раздавят и что тогда?
- Тогда у нас будет повод нанести удар, - жестко сказал Дин, - нам отольются все вложения. Это рабы, они будут смотреть нам в рот, как тот же Евросоюз, рабочая сила, Индия – сколько рук? И мы будем их лидерами! Время колоний вернется, - он был тверд и суров, в голосе его звенела сила, - я с ужасом вспоминаю времена своего детства. Времена ограничений, мир, состоящий из одних обязанностей, где нельзя было проявить себя. Их акт агрессии по оппозиции, по оппозиции заявленной, прозвучавшей в мировой новостной ленте – это наш шанс на удар, на поддержку. Мы принесем им новый мировой порядок и…
- Ядерный удар, - тихо произнес кто-то, - они могут нанести ядерный удар, если мы…
- Не смешите меня и весь совет министров, - усмехнулся Дин, - Прошли времена пугалок ядерной войной. Это самоубийство и они это прекрасно понимают. Нет – этого не будет!
- Но…
- Без «но». Нам нужна новая кровь, новые подвластные территории – без них нам не выжить, без них не построить новый мир! – он хлопнул ладонью об стол, поправил галстук, убрал под заколку выбившийся из укладки вихор, - И да, тактическое вооружение… Он глянул в сторону пятизвездочного генерала, - вы приступили к оптимизации запуска тактического оружия и переоборудованию?
- Да, мистер президент, но меня смущает команда разра…
- Когда будут закончены работы?
- Через шесть месяцев.
- Надо ускоряться, понимаете, это наш щит и меч, без него – мы вошь.
- Понимаю, мистер президент.
Х Х Х
И грянуло. Наступил день кровавого подавления бунта оппозиции в Корее. Были хорошие кадры, в США был объявлен день скорби по мученикам свободы, и после – высадка войск, а еще через день другой, когда конфронтация на границе достигла абсолюта накала…
- Мистер президент, - пресс-секретарь стоял на пороге овального кабинета, мялся, боялся ступить вперед, - мистер президент, вам необходимо выступить перед нацией.
- Я знаю, - он поправил галстук, - дайте мне минуту.
- Но… мистер президент… они… они грозятся… - пресс-секретарь закатил подведенные глаза, и выдохнул, - нанести ядерный удар, если мы…
- Я в курсе, дайте мне минуту. Выйдите, пожалуйста, вон.
- Хорошо, мистер президент.
Пресс-секретарь вышел, прикрыл за собою дверь. Он, старый поклонник БДСМ, уже убивший, по согласию сторон, двух своих половых партнеров, не знал, о том, что не более чем пять минут назад, по защищенной линии, у Дина состоялся диалог с председателем Государственного комитета КНДР. И Дин заявил в диалоге, что войска не отступят от границ, что лидеру КНДР дано лишь полчаса для того, чтобы открыть границы и избежать дальнейшей эскалации конфликта. Было повторение угроз со стороны КНДР о нанесении ядерного удара. Дин посмеялся. Посмеялся от души, так, чтобы у лидера КНДР свело скулы от злости. Он вел себя, как старшеклассник, издеваясь над первоклашкой, над малявкой, указывая тому на его место.
А сейчас Дин ждал и думал. Напряженно, насупившись, он ждал точки невозврата.
Зазвонил телефон на столе. Тот самый, звонок на который не поступал никогда. Дин взял трубку.
- Мистер президент, зафиксирована активность на пусковых…
- Я в курсе, - бросил он зло в трубку, - приступить к выполнению протокола.
Бросил трубку и вышел из овального кабинета. Его ждала пресс-конференция, его ждала нация и народ.
Он вышел под прицелы камер, встал за трибуну, в зале стояла гробовая тишина. Ни звука, ни шороха, все ждали его слов.
- Нация, я обращаюсь к тебе! – начал он холодным, крепким голосом, - К каждому из вас, к каждому гражданину нашей, в прошлом, великой страны, - по залу пронесся удивленный выдох. «Почему в прошлом?» - повис немой вопрос, но Дин не позволил его задать, не дал паузы в своей речи, - Мы потеряли человеческий облик. Променяли души, на грязь, все то темное, страшное, что только можно было придумать. Мы насилуем наших детей, прикрываясь законами, предаемся оргиям, отказываемся от своего естества, убиваем любовников и любовниц по обоюдному согласию. Мы грабим под маской расчета за прежние прегрешения и снова убиваем. Мы даем шанс выпуская вновь и вновь в мир больных психопатов, ублюдков, под маской принятия особенностей и толерантности, но не даем шанса нормальным людям с нормальным умом. Квоты принятия на работу, дотации, выплаты нетрудоспособным по придуманным психологическим заболеваниям… Мы – цирк уродов, сытых и довольных уродов, где нормальным людям нет места. И как Господь очистил потопом твердь земную от грешников, так и я желал с самого детства, со времен своей жизни в гетто, очистить нашу страну от скверны. Но очищение будет огнем, - в зале стояла тишина, будто даже дышать перестали, - Гетто, как в ковчеге, сокрыты под землею, они переживут пламя ядерного удара, и ответного удара не будет, КНДР не понесет наказания за свое добродеяние пред людьми и небом – я позаботился об этом.
В зале, и без того тихом, повисла гробовая тишина. И Дин произнес последние слова своего выступления:
- Молитесь.
Он вышел прочь, и тут зал взорвался криками, кто-то ревел, кто-то бился в истерике, и так по всей стране. Кто-то вешался и резал вены, кто-то придавался последней смертельной оргии, кто-то, по старой привычке, побежал громить магазины в поисках лута, так и не осознав, что не будет времени «после». А Дин вернулся в свой овальный кабинет, уселся на свое место, содрал с себя галстук, посмотрел на фотографии детей, которых считали его интимными партнерами, но к которым он даже пальцем не притронулся в этом смысле. Они находились сейчас в подземном убежище, в гетто с прочими нормальными людьми.
Он ждал.
Яркая вспышка за окном, вспухающий до черноты космоса гриб, и облака растворяющиеся, отступающие пред его яростным пламенем. Видимая из окна, все сметающая на своем пути, взрывная волна. Но Дин ее не видел, он сидел спиной к окну. А через секунду – брызнули стекла и настала тьма…
|
Группа: АДМИНИСТРАТОР
Сообщений: 615
Замечания : 0%
Псих
Кот уже не вопил, но продолжал ползти вперёд, отталкиваясь связанными передними и одной свободной задней лапой. Вторая, перебитая, уводила его в сторону, и бетонный пол покрывался пересекающимися пыльно-бордовыми спиралями.
Данил покрепче ухватил рукоять «Корнета», поймал в прицел жёлтый ненавидящий глаз, нажал спуск. Бах! – хлестнуло по ушам короткое эхо.
Котяра остановился, как будто из него вытащили батарейку.
– Готовченко! Будет знать, как пары ставить.
Пистолет перекочевал в руки Марка. Младший брательник и верный оруженосец извлёк маленький барабанчик, трясущимися от азарта руками вставил очередные восемь пулек.
Двойку за контрольную Данилу поставил, естественно, не кот, а его гнусная хозяйка. У Марка она тоже вела и тоже успела достать по самое не могу. Затащить саму Инеску в подвал соседней пятиэтажки и расстрелять там из пневматики двум, одиннадцати- и двенадцатилетнему благодарным ученикам было пока не по зубам. До лучших времён злость нашла мишень в её серо-голубом любимце.
– Ровней, не дыши, как паровоз. Ниже, а то в лампочку отрикошетит. Не бойся, не уползёт уже, – Данил чуть подправил левую руку братца, поддерживающую ствол снизу.
Бах! Бах! Бах! Бах! Бах! Бах! Бах! Бах!
Только когда боеприпасы закончились и от животины осталась красно-серая размазня, из темноты подвального коридора показался человек. Шагов его мальчики не слышали: в ушах звенело от выстрелов. Явный бомж – в грязных джинсах и такой же грязной, когда-то синей джинсовой куртке.
Не сговариваясь, они рванули к выходу. Но человек каким-то вывертом вдоль стены оказался прямо перед дверью. Данил, бежавший первым, чудом на него не налетел.
Бомж улыбнулся вполне приветливо, но вместе с этим как-то хищно.
– Охотитесь? Я вот тоже охотник.
Данил в ужасе подался назад, сбив с ног брата. Маньяк!
– Пропустите, или мы будем кричать, – спокойно заявил поднявшийся Марк.
Угроза была небеспочвенной. Марк умел, если надо, визжать как девчонка.
– Ребятки, это старая постройка. Над нами полметра бетона. На выстрелы и кошачьи крики кто-то пришёл? То-то.
Данил немного успокоился. Разговаривает с нами, значит, есть шанс.
– Что вам от нас надо? Денег у нас нет.
В руке бомжа когтем вырос перочинный нож. Маленький, но выглядевший чрезвычайно острым. Страшнее всего было то, что Данил не заметил момента его появления, хотя смотрел во все глаза.
– Провести практическое занятие.
Лезвие ножа ткнуло за их спины.
– Возвращайтесь.
***
– Я не буду это есть, – в тысячный раз произнёс Данил. Брат только что сломался и осторожно снимал острыми зубками красную влажную жилку с тонкой косточки.
– Никто не заставляет. Кто съест, тот и уйдёт. Зверь убивает для еды. Убивающий не для еды – хуже зверя. Не ссы, не пропадёшь. Я никогда не дам мясу пропасть.
После всего животы у обоих стали как барабаны. Как будто не тощего кота умяли, а как минимум быка да барана. Бомж, облокотившись о косяк распахнутой двери, улыбался им вслед чеширской улыбкой.
***
– Здесь? – ещё раз уточнил пожилой участковый, когда они остановились у запертой подвальной двери. – Не может быть.
– Почему не может? – папа почти кричал.
Прибежав домой, они с Марком рассказали про маньяка в подвале. Само собой, полностью опустив незначительные подробности, касающиеся судьбы кота и своего в ней участия. В их версии бомж сам затащил их в подземелье, угрожая ножом.
Папа, понятно, тут же вызвал милицию. Но явился не отряд спецназовцев с автоматами, как мечталось Данилу, а вот этот самый участковый. Пешком. Без оружия.
Участковый, поднявшись на пол-этажа, позвонил в какую-то дверь.
– Семёновна, выдай ключи от подвала.
Послышался смех.
– Да хоть совсем забери. Опять комиссия? Оно конечно, переселять энто дорого. Вдруг само рассосётся.
– Почему? – продолжил участковый, как будто бы не было этих нескольких минут, в течение которых отец уже весь выкипел. – А вот потому.
Он пошатал заевшую дужку навесного замка, со скрипом выдернул его и распахнул знакомую мальчикам дверь. Дохнуло сыростью.
У Данила кровь прихлынула к голове. Прямо от порога ступеньки в подвал были покрыты мутной зелёной жижей. На второй ступени было уже по колено, а ниже!
– Лет двадцать как залило под потолок. Сперва думали, трубы лопнули, потом оказалось, грунтовые воды. Дом под снос, на расселение.
Взгляд отца не сулил шутникам ничего хорошего.
Данил с Марком вышли из подъезда, уселись на скамейку.
Взрослые почему-то задерживались. От подвальной двери донёсся голос участкового. Видимо, ему казалось, что он говорит очень тихо. Возможно, так и было, но акустика подъезда усилила звук. Данилу всё было слышно очень хорошо.
– Я не верю в привидений, призраков и подобную хрень. Но то, что рассказали твои парни… Под описание подходит только один из местных бомжей. Всегда в джинсовой одежде ходил, улыбка эта вечная до ушей, точно он.
– Где он сейчас? – их папа даже не пытался говорить тихо.
Участковый же совсем понизил голос, почти до неслышного.
– На том свете, лет двадцать пять как. Жил-то он и правда здесь, в бывшем бомбоубежище. Тогда их не закрывали ещё, сперва бичуганы грелись, потом с девяностых – бомжики. Кто ж знал, что до такого дойдёт... Поганой смертью умер, дружки съели. Труп нашли, а там руки проволокой скручены и мясо почти всё срезано. А где не срезано, там повсюду пульки в ранах. Маленькие такие, от тирной воздушки. Зачем, почему мучили, так и не раскрыли. Глухарь.
Данил обернулся на странный звук. Это Марка выворачивало прямо на асфальтовую дорожку. В мерзкой луже мелькнул кусочек грязной, но когда-то синей джинсовой ткани.
Сильно заболела голова, Данил сжал виски руками и согнулся в три погибели, мечтая потерять сознание. Так, наверное, и сходят с ума.
Сверху вниз через стекло на них внимательно смотрел кот Инессы. Он сегодня не выходил из дома.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 830
Замечания : 0%
Волчек, Вулкано, Кроатоан, прошу подождать! Заминка чисто со скоростью написания. Не рассчитал со стартом, поздно начал. Ну и побочные типичные бытовые помехи, не суть особо. Но не обессудьте, пожалуйста. До обеда сегодня же, с запасом часик.
|
Группа: АДМИНИСТРАТОР
Сообщений: 615
Замечания : 0%
|
Группа: МАГИСТР
Сообщений: 1130
Замечания : 0%
ждем, но хотелось бы как-то это... поскорей что ли...
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 830
Замечания : 0%
Эврика! Я нашел финал раньше=) От винта...
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 830
Замечания : 0%
- Немедля позвать понтифика!
- Свят-свят-свят!..
Изможденный и сиплый мужской голос, и вторивший ему визгливо девичий разрезали тишину и умиротворенность весенней резиденции Плебио Дрочкуса – пред-пред-предпоследнего наместника Малой Бузии. Страны, на окраине империи ыргов, – Вечной Ыргании. Стены палаццо дель Торчо не в первый раз слышали подобное, и лицезрели.
Внезапный дворцовый переполох.
Естественно, в глубокой ночи. Естественно, глубоко внезапный. И два стражника, облаченные как полагается истинным ырганским воинам, брякнув чешуйчатыми доспехами, бряцая кованым оружием, сорвались с мест. Распахнули двустворчатые золоченые двери, отбившие лунный свет обратно, в проемы колоннады коридора. И нутро внутренних покоев наместника, дохнув интимным убранством роскоши, явило их взору финал ранее бурной оргии Дрочкуса со придворными.
Средь некогда шумного люда, теперь повально дремавшего там и сям... Точнее, уже взбудораженного от дремы. Средь своих одеяний, кучно сброшенных на мраморный пол, устланный шкурами зебр и белых медведей. Точнее, бурых медведей. Шкуры были присланы в дар от императора Ыргании Голбуса. Просто, в дальнем странствии каравана рыжих буйволов, тягающих дар до места назначения, полиняли. Мудрецы Ыргании так и не смогли раскрыть эту великую тайну природы сосуществования тяглых буйволов и бурых медведей, после жизни этих, но еще до смерти тех. ...Всенощная прислуга, исключительно юные и исключительно девственницы, однако по предписанному с наличием хотя бы одного девственника не старше девяти лет от роду, не младше шести годов, капризно и ленно привстали, переглядываясь.
В центре покоев, на круглом, непомерно широченного радиуса ложе, возлежал сам Дрочкус. Он спал, увитый льняными простынями с цветастым орнаментом. Спал в одеяниях. Грузно развалившись на перьевых подушках. Не выпуская из рук винный сосуд и серебряный кубок. Перстни на толстенных пухленьких пальцах наместника переливались игрой света разнообразного ценного камня, поблескивая, в цвета тонов камня инкрустации кубка. Одежды его и взъерошенная постель спального ложа щедро обрызганы прошедшим винопитием, впрочем, практически всё убранство покоев не избежало той же участи. Считая и прислугу. Теперь же, в бледно-розовую засаленную ряху наместника Малой Бузии подобострастно, приклонившись, вглядывался юный хранитель слуг услады. Мальчик восьми лет от роду, монголоидной расы. Нагой. Подле него, и слегка придерживая его одной рукой, высилась дама пышных форм. Негритянка средних лет. Знатная осанка и ухоженная прическа смолистых волнистых волос выдавали в ней знатную особу. Но таковой она не была, попросту прекрасно сохранилась и гены. Пухлые губки ее выразили глубокую озабоченность, равную в раскосом цепком взгляде мальчика, искривившись дугой к низу, к еле-еле заметно дрожащему подбородку. В отличии от других женщин услады, личико хозяйки широких карих глаз свежо. Откинув, скрывавший руку ее, длинный край тоги, ярко оранжевого цвета, коснулась спины дитя и негромко защебетала:
- Свят-свят-свят, Стерьвь Пукча, не налегай шибко на хозяина-то. – притянула Пукчу к себе ближе, - Не потревожь, почем зря. – Пукчя повиновался ее жесту и поблагодарил, не отводя глаз от Дрочкуса, - Ах, спасибо и пожалуйста, мама Пеля. Спасибо и пожалуйста.
Так он называл Пселию, старшую распорядительницу всенощных оргий. Голосок его был спокоен, нежен, умиротворен. И та повернулась к остальным и, повысив тон, с дрожью в голосе бросила:
- Ну, где же понтифик? Днем с огнем не сыскать! Джигурдио, распорядитесь же, ну же.
Из ромбовидной формы бассейна, углубленного в пол, у стены оконных арочного типа проемов, торчала кучерявая голова широкощекого негра. Выглядывая из низких бортиков, покачиваясь на волнах и стреляя жгучим взором по остальной челяди залы, Джигурдио вновь рявкнул:
- Немедля позвать понтифика! Неме... – голос сорвался. Голова нырнула на секунду и, вынырнув на ту же возвышенность над полом, выпустила из невероятно вздутых щек бьющий вперед фонтанчик воды, изо рта. – Немедля!
На рев, из засуетившейся придворной челяди, выдвинулся, и, казалось, покатился к распахнутым дверям, звеня колокольчиками на сандалиях, карлик. Борода его волочилась по полу. Поддевая в руки свое платье, не по фигуре большущее. Темно синего цвета, гуляющее бахромой даже по подолу. Который он и ловил на ходу. Колпак скинул. Весьма причудливого фасона колпак-то, то ли треуголка, вообще, то ли гибрид какой. Колпак треуголкой с козырьком, да. Солнцезащитным, да-да-да. Загадочного для всех прозрачного материала. В общем, шляпу об пол, и дал стрекача. Как сказала бы Пселия. Но она, молча проводила его тревожным взглядом, и начала что-то говорить Пукче шепотом. Описывая в воздухе обеими руками сферу.
Карлик пробежал мимо стражи и, шлепая белыми сандалиями, шпарил вглубь сумрака коридора. По одну стену которого нависали ряды картин, портреты предшественников Плебио Дрочкуса, и места для следующих правителей Малой Бузии, и, по другую стену – колоннадой, сквозь которую мелькал тропический сад резиденции. Палаццо дель Торчо выстроено специально для нынешнего наместника, ввезенными материалами гранита и мрамора, бронзы, серебра, и, для декораций, вензелей, гербов, - сусальным золотом. Постройка наискуснейших мастеров Вечной Ыргании, трудолюбивых девиц касты довольных каменщиков. Все амазонки, как на подбор. Все обучены с раннего детства тайному для иных ремеслу. Почитай, к совершеннолетию своему, все клепали, и где бы ни было угодно, и сколько ни было угодно, дворцы и виллы, резиденции и храмы, и сады в них, как пряники на конвейере. А карлик бежал и бежал. У второго кордона стражи, у развилки дворцовых аллей остановился. Оперевшись в одну из колонн тяжело отдышался.
- Уф, серпом мне по льду, ну и ночка. – Пробубнил он под нос, потирая ладонями коленки.
Бросив рассеянный взгляд на стражу, рванул дальше.
Стражники второго кордона не шелохнулись. Однако, как только тот скрылся из виду, уперлись взглядами друг в друга, в мгновение скорчили гримасы, выпучив глаза, и вновь встали в стойку, замерев статуэтками.
- Ох, нет! Тпр-р. – остановил себя возгласом карлик. – Ох, нет-нет, это я что-то не туда. Что-то не так, что-то не так... Ага, его святейшество сегодня ведь в кельи почивает. Эх, серпом мне по льду, вот уж дурень я, дурень!
Колокольчики сандалий сердито звякнули. И мерное побрякивание возобновилось теперь в обратном направлении. Шут возвращался к развилке.
___
У опочивальни всенощных оргий, из златых дверей к стражникам вышли две жгуче юные блондинки. Шлепая босыми ступнями о хладный мрамор. Остановились. Глянули тайком поочередно на двух воинов. Не найдя заинтересованности собой, развернулись друг к дружке и, слегка соприкасаясь, виляя торсом, побились грудями. Изящно откидывая руки в стороны. Виртуозно проделывая движение телами, то в стороны, то в бока. Льющиеся водопадом тонкие струи косичек, притом, завораживали феерией и их хозяек. Раззадоривали. Чертовки чуть присели. В легком прыжке развернулись друг к дружке спинами, и повторили игру соприкасания округлыми поджарыми ягодицами. Стражники прекрасно владели боковым зрением. Но выдать себя не выдали. Служительницы услады, пригнувшись в сторону стражника, каждая со своей стороны, завершили свой художественный экспромт двумя взмахами головы, виляя изысканной прической. Кидая круги каскада косичек. И, резко повернув лица, встретившись взглядами, дико расхихикались. И сбежали на цыпочках назад , в встревоженный сумрак покоев хозяина.
___
Келья понтифика была расположена в саду виллы. К ней вела вымощенная речным камнем извилистая тропа. Умышленно узка до того и для того, чтобы возможно было передвигаться лишь пешему. Виляя, практически, в джунглях. С отличием, что искусственные и лишенные ядовитой и мерзкой глазам твари. Тропа доводила до грандиозного мастерской отделкой и видом фасада строения. Одноэтажного. Но взметавшего центральный шпиль над деревьями. Среди которых, естественно, произрастали и совсем не низенькие такие банановые пальмы. Соперничая, пожалуй, только разве с баобабами. Которых в саду насчитывалось с десятка три. Стражи у храмового строения не было. Оно само было окружено массой коварных ловушек, изощренных капканов. Нежелательный посетитель не имел шанса и подступиться.
Охрана отлучалась и от понтифика, на время пребывания его в молебных бдениях. И знакомый нам, не очень высокий ростом посетитель к царствующему во славе, теперь , потарабанивал колокольчиками, шмыгая по тропе сада промеж кустарников, деревьев, в большинстве увитых лианами, зная безопасный путь. Ночь, как всегда щедрая в наших краях, более чем достаточно освещала сад, пробивая лунным светом. Раскачивающийся в прытком танце фонарь, в руке карлика, машинально выхваченный со стены, еще внутри палаццо, оказался бесполезный. Своим немощным оттого мерцанием лампадки. Добежав до буковой массивной двери резной, ведущей в келью, импозантный посланец, скороход, долбя, как ему казалось, тяжелой отдышкой, по привычке замахнулся ногой. С разбега, уже согнув в коленке. Вот-вот – и пинок в дверь. А замер. Замер в нерешительности. Осенила мысль:
- Да чего это я? Тут такой архи-важный случай. К черту, церемонии. Уф, на абордаж, Шаебус, аве Голбусу! – наставил он себя сам.
Но вновь замер. Еле-еле успев остановить размах за сантиметр до удара. Услышав стоны изнутри кельи. Сраженный ими до замешательства.
Страстно взвизгивая, разнесся стон женщины. А наперегонки с ним услышал и свыше томного стон самого понтифика. Такое естество человеческое давно и доподлинно знакомо шуту. Сомнений нет. Поразил только факт этого в священном месте и от святейшего сана. Все-таки, через секунды замешательства, сплюнув в сторонку, Шаебус вдарил с ноги. Второй размах оказался даже мощнее.
В самой келье, у алтаря, свершалось действительно непотребное и никак не соотносимое антуражу действо. На распластанном на ступенях к святыне старце, в чем мать его родила, скакала разгоряченная отнюдь не юная монахиня. Одеяния ее были разорваны, груди вывалились и вторили мерности движений ее, всецело и понятное дело каким образом для этого, ублажающим пенис святотерптца хулителя. Монахиня была не из местных, мулатка. Ырганки по своей природе, ровесницы ей, еще сохраняли хоть след былой женской прелести тела. Она – нет. Удар ноги шута застал развратников в самую жаркую секунду. Теперь замерли они. Седобородый старец, как выяснилось совсем не немощный старик, раздосадованный таким обломом, фыркнул. Шлепнул наездницу ладошкой по бедру и жестом приказал испариться. Та, шустро собрав в охапку клочки оторочки платья, чепчик, брошенную раскрытой книгу св.Писания, и себя, отбежала за трибуну на четвереньках. Спряталась, называется. Понтифик, ничуть не конфузясь своему положению, как только дыхание пришло в равномерное и спокойное, изрек:
- Итак, я слушаю.
- Эм... Великодушно простите, Ваше святейшество, да минет гнев ваш головы недостойного из недостойных рабов Царствующего во славе! – Шаебус не дерзнул войти. Даже зная, что двери не заперты, просто, казалось бы, приложи толику усилий и раствори, но так не положено. Негласное табу. Под страхом смертной казни. Великая Ыргания блюла традиции предков по всей империи. Малая Бузия не исключение. Да и аборигены уже не помнили иных времен. – Дело чрезвычайно важности, священнейший наш. Беда. Покорнейше призываем прибыть в покои услады, да продлятся в вечность годы наместника Бога, на Земле. Во истину, серпом мне по льду, величайший Плебио Дрочкус в шоке! О!.. – шут бы так и продолжал сетовать, и более бы так и продолжал восхвалять и славить своих господ, однако понтифик его перебил. Явно, с раздражением.
- Итак, понял я. Не кряхти. Ждите, скоро явлюсь.
В саду бушевал стрекот цикад.
- А нет. Постой-ка, верный мой Шаебус. Постой-ка. – за дверью послышалось перешептывание, - Итак, сопроводишь меня ты. Жди там.
___
У бассейна покоев Дрочкуса, в час, как он благоприятнейшим для себя образом пребывал в забытьи сна или, что и встревожило слуг, помутнения сознания, вся их свита сгрудилась вокруг Джигурдио. Перекусив и испив с пробуждения, утоляя эхо разгара канувшего вместе с хозяином веселия, слуги услады перешептывались. В разрез поднятому богатыми яствами и лучшими винами настроению, опасались ненароком потревожить пусть и кому величайшего из великих. А Джигурдио был среди них гостем оргии, как ни как. Наемный Жигало, причем широкого профиля. Без комплексов. Странствующий. И внимание аборигенов было пусть и примитивно естественным, но естественно прикованным к нему. Как ни как, диковинка. Нечто новое и свежее, интригующее всех в обыденности услад похоти. В наскучившей суете сует.
Разговаривала с ним полным голосом только Пселия. Одной расы, они невольно и подспудно нашли с ним общий язык. Общались чуть ли ни как родные.
- Да что ты говоришь, действительно? Да, действительно дивная весть, дружочек. Действительно... – властительница оргий кокетливо закатила глазки. – Свят-свят-свят, благие апостолы, ну надо же! От работы и кони дохнут, вот так афоризм, просто блеск, Джигурдио, просто блеск и, ах, какой же вы остроумный мужчина. Ни дать ни взять! Просто блеск. – бархатный и глубокий голос Пселии оборвался скромным, но в полной мере откровенным смешком восхищения. Она и впрямь была очарована гастролером, тем паче, что испытала его и на деле, в его, разумеется, деле. Да и своем даже призвании.
Прочая ватага прелестных усладниц и усладников подобострастно вторила их беседе.
Никто и ухом не повел, никто и глазом, как встрепенулась по стойке смирно стража у дверей, как в покои прошествовал понтифик. Не отдаляясь от него и не опережая, вокруг вился шут. Позванивая уже традиционными для всех шажками. В праздничном облачении, с посохом, умопомрачительно украшенным и резьбой, пристукнув им, Царствующий во славе понтифик замер посредине залы. Обвел непоколебимым взором покои. Остановился на беспечно покоящимся теле наместника. Отвел было взор, снова поглядел и слегка приподнял одну седую бровь свою вверх. Уронил. И поглядел, наконец, на Пселию. Молчал. Во взгляде напрашивался вопрос. Она неспешно двинулась к нему, не отводя по детски наивных глаз, но, по пути, с нарастающим звуком в голосе по взрослому приветствовала. Полужестами откидывая в стороны сгрудивший ранее вкруг нее коллектив.
О, наш несравненный во славе и чести, да здравствуйте! Нижайше просим не серчать, наисвятейший наш, Коблео Чикес Дистурций и Жлебонуций восемьсот восемьдесят восьмой! Во век здравия вам и почтения! – уже подойдя на почтенное расстояние полутораметра, и видя и чувствуя приятный понтифику эффект на него ее слов, закончила: - Вас и дожидаемся, наимудрейший наш. На вас и уповаем! Свят-свят-свят...
- Постой-ка. Погоди. – невозмутимым ответствовал Коблео 888-ой.
- Да-да, пресвятые кудесники, я вся внимание, о, Царствующий во...
Коблео Чикес бросил и слушать ее, неспешно подошел к ложу Дрочкуса. Поманил так и не отлипавшего от того ни на шаг юного раскосого Пукче, вполголоса поинтересовался:
- Как тебя на этот раз?..
- На лопате, оче. – чистосердечно в неподдельной наивности отвечал мальчик. Слово «отче» он не выговаривал. Особенности физиологии.
Как-так на лопате? Какой-такой лопате?! – всерьез возмутился своим удивлением от услышанного Царствующий.
- А вона...- Пукче ткнул ручонкой под ложе, из-под которого торчало древко мусорной лопаты.
- Так-так... – заглядывая, понтифик увидал не совсем ту самую лопату, она была больше обычного, так к тому и украшена резьбой, и инкрустирована драгоценным камнем. – Ты, поздоровее будешь, - оглянулся он и ткнул посохом в сторону Джигурдио в бассейне. – Выныривай-ка, и достань вещицу. Будем лицезреть.
Жигало стрелой бросился исполнять приказ. Тело профессионального атлета проскочило до ложа, сея брызги и лужицы. В своре прислуги вызвав переполох мягкого восхищения. Приглушенного присутствием величайшей и из знатных особы.
- И что, что сие означает? – вертел в руке добытый для него артефакт понтифик. – То бишь, мой сын во Христе Плебио Дрочкус, изволил от вас таковой вот каприз? Ясно-понятно. Ну и что же, что стряслось-то, что не так?! – говорил по прежнему, со времени его явления, стальным тоном. Теперь озираясь по головам челяди.
- Позвольте молвить, святейший. В миг расскажу, как на духу все. – выступила к нему Пселия, всплеснув руками, сложив их ладошками у груди.
- Значится, хозяин давеча изъявили желание покутить. Свят-свят-свят, предки в свидетели мне, так и было. Они откровенно хандрили дня три как. И так изобретательно вдруг разродились утехою. Ну, светлая головушка! Ну, правда. – она снова всплеснула руками, разведя их, и сведя в жест молитвы. – Так вот, я и говорю, нюансы мы обговорили с оружейником. К слову, наискуснейший наш Жигалиус Ладос. Ну, гений, как пить дать. – еще разик ее уже традиционный всплеск руками. – И во-от. Глядите же, какой вышел шедевр. А?.. То-то же. Ну а далее, далее и случилось ужасное. – Пселия с укоризной уставилась на юного Пукчу. Таким же перевела взгляд на лопату. И зачастила, перекидывая глазками то на Пукчу, то лопату. Не растерялся Джигурдио, подхватил нить рассказа, и продолжил. Однако странной была его дрожь в голосе. Все-таки реально атлет, выпирало даже нечто геракловское.
- Мой господин, величайший и Царствующий во славе, и это на века! Внемлите, прошу, своему вернейшему слуге! Мой господин Плебио Дрочкус, да не закончатся его дни на Земле, получил-таки столь виртуозное исполнение его желания. Получил, и слава всем богам. Моя госпожа Пселия не солгала ни на унцию! Но, к нашему удивлению, именно когда моему господину преподнесли эту великого ума утеху, он вскопытнулся.
- Что-что!? – грозно зыркнул Коблео 888-ый, громыхнув зловеще, - Что за чушь ты несешь, презренный?!
- О, нет, прошу покорнейше простить! Нет-нет, это видимо вам не к уху наше обыденное выраженьице. Нет-нет, безусловно, такое не достойно вашего слуха, о господин! – Джигурдио не на шутку побледнел, и поспешил исправиться – Мой господин, только одно я и имел виду тем изречением, только одно. Что мой господин Плебио Дрочкус расстроился! Да! Так оно и было. – Джигурдио вскинул спасительный взгляд на благороднейшую распорядительницу оргий.
Пселия не спешила вмешиваться. Отвлеклась на ближайшую к ней юную деву усладницу, приказав ей жестом предложить понтифику вина.
Понтифик Коблео опустил в раздумье глаза. Качнул посохом, очерчивая им круг на горизонтали. Поглаживая свободной рукой белесую бородку.
- Итак, всем покинуть покои. Свободны.
Для виду помпезно, но в крайнем недоумении, от непредвиденности ситуации, все сгуртовались к выходу.
- Но-но, а Пселия останется. Разумею, есть недомолвки. Вопрошать будем.
- Слушаюсь и повинуюсь, яхонтовый вы наш и наимудрейший!
Она, опять же, жестом руки дала указание страже запереть за вышедшими двери. О чем они и сами были прекрасно осведомлены по уставу. Однако кивнули ей, и выполнили без заминки.
Коблео Чикес Дистурций и Жлебонуций восемьсот восемьдесят восьмой неузнаваемо изменился в лице. В глазах блеснула искорка страха.
- Прослушки нет, бро?
От серебрянки блаженной истомы и похотливости в Пселии пропал и след. Мельком, с норовом дикой волчицы, оглядевшись, четко отрапортовала:
- Нет, бро. Я заглушила.
- Зашибись, бро! Я вообще залил им вирус. Глючит будет охуяна! Десять минут у нас есть.
- Годно.
- Итак... Тьфу, бля... Короче, это внатуре братишка вскопытнулся-то, а?
- Да, бро, да...
- Сплавился очередной батарейкой, епта. Э-эх, как стрёмно-то. Эх!
- Да, бро, да!
- Грёбаная Матрица, бро! Она забирает из нас самых лучших, бро. Бро, эти упыри ненасытны. Прога Слуга заспамила уже большую часть цивилизации. Бро! Эх, бро... Они и не ведают, что творят. Раскалбас улётный, бро. Ах, как манит власть и дурманить страсть ее. И они теперь осознанно стали допускать анм ее над собой. Бро! Это фиска!
- Ты хотел сказать фиаско, бро.
- Да, бро, да...
- Заметила я, да-да, чухнула уже давно. Они осознают непреодолимую мощь и силу раба для нас. Жигалиос Ладос открыл ящик парторга, бро!
- Ты хотела сказать ящик Пандоры, бро.
- Да, бро, да...
- Да и хер с ним, не парься, бро. Не парься. Мы им еще покажем Пушкину мать!
- Ты хотел сказать Кузькину мать, бро.
- Да, бро, да...
- Мы им еще...
- Стоп камера. Снято! – громыхнуло на весь павильон. Актеры первого плана в радостном облегчении и некоем даже блаженстве, после этакого труда, перекинулись ярчайшей улыбкой. Режиссер, Гаврила Наумович Арханов, удовлетворенный и удовлетворительным тоном продолжил:
- Всем спасибо, родненькие! И это, Михаил Семенович, - это он обращался к звукорежиссеру, - будь мил, отключи уже и с теста бот закадрового повествования. Ладная программка. Хотя не мешало бы перезагрузить, глянуть на второй вариант. Автор текста намекал, что тот законченный. – в свете вспыхнувших софитов с раскладного кресла за окнами, при кране камеры, привстал человек в красно-сине-белой спортивной куртке, и такой же расцветки бейсболке. Сквозняк зашторивал его лицо легкой поволокой тюли. – Семеныч, вырубай...
- Да легко.
Разнеслось из внушительных размеров динамиков, по углам съемочного павильона, вещание будки звукоре...
- Все свободны!
|
Группа: МАГИСТР
Сообщений: 827
Замечания : 0%
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 161
Замечания : 0%
Второе: Апередними связанными лапами реально оттолкнуться вперед? Не буду докапываться,
но надеюсь автор пробовал так проползти и у него получилось.
Когтем лишнее, не по теме украшательно.
"Ткнуло за их спины" сложно дляпонимания.
Там где кота съели можно было и закончить, было бполноценное произведение. А то дальше пошла мистика, вроде стало интересней, но
планка произведения понизилась.
Про зверя понравилось.
Ну а то, что травма бомжа требует ретравматизацииподано более смазано, чем начало. Концовка не лаконично написана, хотя про блёв
смешной переход. И останки бомжа красиво описаны.
Третье: Про слуг ничего не понятно: да – нет, нет –да. То встороны, то в бока - это как? Если и сторона, и бок - одно и то же. «Долбя, как ему казалось, тяжелой отдышкой, по привычкезамахнулся ногой» - что это значит? Бывают визжащие стоны, ну кричащие ладно, но визг –это ж звонко, а стон – это глухо, не? Томного или томный? Ну потому что томный визг – это ужесовсем не годится. Шуту повезло. Действительно действо. Ладно, сцена со священником – дело. Про расу тоже хорошо ввернуто, душевненько. Ну в общем, дальше читать это можно только еслихочется улетного расколбаса. Весело, но тупо. Вон у Андрика в соседней дуэли такое же произведение.Много обещаний и слив в конце. Хотя тут начало хуже по смыслу, лучше по
исполнению, чем у Андрика. По факту интересны только диссонансы священник и трах,пафос и гопники.
|
Группа: МАГИСТР
Сообщений: 827
Замечания : 0%
Ariel, отзыв на первый текст будет? И вы еще голос не оставили.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 161
Замечания : 0%
Кроатоан, это многозначительная пауза, чтобы авторы поняли, что читатель недоволен большими объёмами
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 87
Замечания : 0%
первое место волкано, как всегда метко, весело и вот где то рядом все происходящее, по ощущениям, и при всей простоте всегда двойное дно. кто этот джинсовый кошкин. а это ребятки, совесть и несовесть дитячее. голос мой тут
второе место ровно делят волк и адам. равны как и в стебе, скучном по мне, так и в исполнение. налицо не важное владение слогом. если у волчка спотыкаешься о его размышлизмы и заключения, то у адама об неуместное описалово и прибаюкание . даже финальный трюк не помог. у меня стырил такой ход. ладно я его тоже где то подсмотрел. кароч дрогие мои коллеги,гармония она не только в музыке есть. стоит нам поучится ей . всем спасибо
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 161
Замечания : 0%
Первое:
Автор сам не читает своё произведение, а мы должны.
Понятное дело, что нам многозначительно хотят что-то втюхать, научить жить, как и в третьем произведении. И всё это через высмеивание типа "мы ж понимаем, кто идиот, а кто автор". Ладно, зачётно, что втюхали сюда искажение библии и восприятия бога.
В общем, родители мне не нравятся. Растили в яме, а мать в истерике бьётся. Фанатики. Это какой страх потерять ребёнка, чтоб закапывать его в землю с рождения. Имхо, в таких условиях существования, имею ввиду народ, страну, мать в истерике биться не должна. Если изначально ясно, что его найдут, приняли - успокоились. Куда эти люди пытаются влезть? Что они делали 8 лет вместо того, чтоб смириться?
Про наблюдение тоже хороший момент. И пацан пока что умнее своей мамки. Про доплаты уточнение не сказать что хорошо, но весьма годно.
Вот фрагмент от "Я бы хотел поговорить..." до "убежал из дома" можно выделить, это многообещающе.
Строка про описался и потерял сознание опять хорошо. И про весь мир против него.
В общем, мораль - фигня, герой - красавчик. Потому что умный, потому что не в родителей, потому что уверенно идущий вперед, раз******** все и себя в том числе, ещё и через манипуляцию. Это четко. Именно в контексте того, что провернул один человек. И в контексте того, что это не тупизм как у родителей. Ну и в контексте того, что поубивал, а не исправил.
Поэтому я ещё подумаю, какому произведению отдать балл, потому что первое я скорее всего читаю лучше, чем оно написано.
|
Группа: ЗАВСЕГДАТАЙ
Сообщений: 161
Замечания : 0%
Голосую за произведение с котом и бомжом, потому что оно не пытается навязчиво втюхать читателю свои моральные ценности. Два оставшихся произведения тупо потопили друг друга своей идентичностью. Примерно одинаковый размер, поучительство, насмешливость, стеб религии, сексуальные извращения, попытка что-то там развернуть в головах читателя в конце. Только в первом герой классный - одно отличие.
|
|
|
