- Осталось ли что-то, чего можно еще хотеть? – эта фраза ошеломила тишину, которая уже превращалась в плотную массу над их головами, становясь почти материальной, - чего тебе не хватает, Хоул?
Юноша лишь уставился в закатную даль растелившегося перед ним неба.
Северный ветер нежными прикосновениями развивал его длинные темные волосы, то и дело закрывая ему лицо и заставляя ленивыми движениями руки отводить их в сторону. Они вдвоем сидели на холме, что спускался к самому краю острова. Его огибала тоненькая тропинка, и лишь она очерчивала расстояние между концом холма и холодной бесконечностью небес. За островом не было морей или океанов. Там были лишь облака.
- Не знаю, - задумчиво произнес через какое-то время парень, вновь разгоняя сгустившуюся над ними тишину. Та, недовольно что-то каркнув через горло пролетающей мимо птицы, невольно уступила место чужим голосам, - на данный момент мне не хватает сигарет.
Сидящий рядом юноша достал из кармана узких черных джинс помятую пачку сигарет и протянул ее Хоулу, по привычке с любопытством разглядывая огромное количество татуировок на его руках, когда он их вытягивал вперед.
- Странно… я ожидал услышать, что тебе не хватает любви или чего-то вроде этого. Вдруг все-таки наш хладнокровный солист пустит слюни, - Сакрай улыбнулся, стянув на секунду кепку, чтобы почесать голову. О содеянном он быстро пожалел, когда понял, что ему потребуется уйма времени, чтобы вновь убрать волосы под кепку: они, освободившись от головного убора, тут же поспешили разлететься в разные стороны.
- Позволь не оправдать твоих ожиданий.
- Ну да, ты будто знаешь, что такое любовь. Ты хоть раз встречался с девушкой дольше… дольше 12 часов одной ночи?
- По-твоему, любовь только в этом заключается?
Каждый раз, когда Хоул отвечал вопросом на вопрос, Сакрай терялся и перед каждым его словом начинал встревать звук «эээ» длинною в целое предложение. Так произошло и в этот раз, когда придуманный им план диалога в миг осыпался в неловкое молчание.
- Ну… не знаю… наверное…- вяло промямлил Сакрай.
- Видел бабушек, которые продают цветы? – Хоул рассуждал, стряхивая каждую пылинку со своих белых джинс, - они кое-как добираются до тех мест, где они растут. Настоящие, красивые цветы. Собирают. Совсем немного, чтобы не испортить пейзаж. Он дорог им, хоть и далек. Потом стоят и продают их. А жизнь цветов еще короче человеческой, и стоит солнцу совершить лишь один круг, как некогда прекрасные и яркие лепестки осыпаются к ногам отчаявшихся торговцев. И я видел, как одна такая бабушка, с букетом завядших полевых цветов, стояла вечером на площади, в тот самый час, когда последние лучи солнца уходят за горизонт. Она все еще отчаянно надеялась продать их, хотя знала, что никто их не купит. И тут появляется девушка. Она подходит и с милой улыбкой протягивает бабушке денюжку, забирая этот никчемный теперь букет. Бабушка улыбнулась в ответ. Вот, что такое любовь, Сакрай. И я уверен, что когда она принесла их домой и поставила в вазу на окно, они распустились вновь и простояли еще целый месяц, потому что даже они умеют любить. А видел когда-нибудь бродячих собак около помоек? Ты видел их глаза? Этот совсем не звериный взгляд, больше свойственный человеку? Однажды мне пришлось провести очень много времени около дома, рядом с которым была одна такая помойка. Там лежала собака. Да что там собака, исхудавшая до состояния щенка, да еще и с раненной лапой. Мимо них прошел отец с сыном лет семи. Парнишка приветливо протянул к собаке руку и потащился было в ее сторону, как отец его отдернул, заявив, что нечего его сыну возиться со всяким мусором. Меня подобная картина не удивила. Сын вырастет, станет таким же, как отец, и никогда больше не ответит на жалобный взгляд похожей на эту собаки, будучи полностью погруженным в тоску своих будничных дел. Но через полчаса парнишка вернулся. Он, видимо, ушел без проса, потому что постоянно оборачивался и всеми силами старался удержать что-то в кармане. Он расслабился лишь когда увидел, что собака все еще на месте. Тогда он как-то неуверенно подошел к ней, достал из кармана палку колбасы и улыбнувшись сказал «кушай». Он торопился домой, так что даже не стал наблюдать за тем, что будет делать эта собака перед тем, как он убежал. Это тоже была любовь, Сакрай. И то что бедная псина устало взяла эту палку колбасы и поковыляла куда-то за помойку - тоже любовь: там, свернувшись калачиками, мерзли ее исхудалые щенята, которым еда куда важнее чем ей. И когда девушка говорит, что она любит розы, а парень выращивает для нее целый сад, и когда люди улыбаются дождю, прыгая босиком по лужам, когда кто-то любуется тем, как машет крыльями бабочка, как распускаются цветы, когда кто-то, слушая музыку, закрывает глаза и плывет по волнам невидимых нот. Все это любовь. Мир дышит ею, только слепым ее не хватает.
- Мир дышит другим, Хоул, - покачал головой Сакрай, окончательно продрогший и укутавшийся в свой зеленый балахон. - на то, что ты описал, никто не обратит внимания. Мы живем насилием, убийствами – вот что волнует людей, вот что важно. Им гораздо интереснее сколько человек убили на Хельдуине за последнюю неделю, а не то, сколько раз взмахнула крыльями бабочка перед тем, как коснуться самого горячего лучика солнца и сгореть.
- Я знаю, - согласился Хоул, но как ты думаешь, этим людям хватает любви?
- Думаю, нет.
- Значит, ты подтверждаешь, что они слепые. Ведь тот, кто смотрит не в ту сторону, видит еще меньше чем тот, у кого нет глаз вообще, - Хоул затушил окурок о землю и, положив его на необычайно длинное крыло ветра, направил в сторону небес.
Сакрай, проследив за полетом докуренной сигареты, облокотился на локти и глянул ввысь, где уже начинали проглядываться первые отблески крошечных звезд.
- Знаешь, не у всех людей есть выбор того, куда смотреть, - сказал Сакрай.
- Я бы тогда хотел изменить всех, кто сделал неправильный выбор.
- Пойдем менять, - улыбнувшись предложил Сакрай.
- У нас всей жизни не хватит, чтобы разобрать устройство этого мира и все поменять.
- Для тебя помехой служит лишь время? – изумился Сакрай, на что Хоул кивнул:
- Это единственная преграда для всего. Она служит барьером для любви, для обиды, для злости, для жизни… всемогущество лишь в бессмертии. Если мне дать больше времени я все изменю в этом мире. Все в корне, - Хоул мечтательно глянул в небо.
- Неужели ты считаешь, что действительно нужно многое менять? Какое тебе дело до других? У тебя же есть все! Ты просто полный кретин, - странно было, что Сакрай сказал это не с усмешкой, а на полном серьезе, доставая из кармана очередную согнутую в трех местах сигарету, - у тебя есть все: ты один из самых богатых людей Хельдуина, к твоим ногам готовы упасть самые красивые на нашем острове девушки, ты чертовски умен, ты необыкновенно талантлив… и ты несчастлив. Твое сердце сточено до стали в твоих рассуждениях о том, сколько в мире плохих людей, которых нужно изменить. И ты никогда не пробьешься через эту сталь. Посмотри внутрь себя, Хоул, это куда важнее…
Хоул улыбнулся уголком рта. Он был ослепительно красив: его тонкие губы образовывали идеальную, ровную улыбку, словно он был нарисован серым карандашом, на который слишком слабо и неуверенно нажимали, чтобы оставить в недорисованных частях места для фантазии зрителя. И эти места, такие незаметно-пустые, он невольно заполнит тем, что для него является красотой. Ослепительной красотой.
- Знаешь что, Сакрай, - сказал юноша, медленно вставая с земли, - просто ты никогда действительно не считал, сколько раз взмахнула крыльями бабочка перед тем, как коснуться самого горячего лучика солнца и сгореть. И даже представить себе не можешь, как далеко может улететь одна крошечная бабочка, будь у нее вечная жизнь. Она улетит дальше любого сокола, Сакрай. Дальше солнца.
Сакрай лишь фыркнул:
- Бабочка по имени Хоул не будет жить вечно. Это невозможно. Да и чертовски бестолково.
- Невозможно – это щит для глупцов и лентяев, - эти слова прозвучали словно неопровержимая истина, и когда Сакрай хотел их оспорить, ему стоило лишь взглянуть снизу вверх на Хоула, чтобы, увидев его грациозный и строгий силуэт на фоне закатных небес, остановить слова на пол пути к губам.
Для этого человека нет ничего невозможного. Он добьется всего, чего не могут добиться другие люди. Он будет стремится к сверхсчастью, он будет стремится к тому, о чем мы не могли даже подумать.
- Меня достало то, что люди не умеют любить. Меня достала их злость, достало то, что я обязан оборачиваться, когда возвращаюсь вечером домой, боятся получить ножом в спину из-за денег, что я несу в карманах.
Сакрай улыбнулся, отвернувшись от Хоула, продолжавшего что-то воодушевленно говорить. Сидящий на земле юноша отвлекся от его речи, потерял ее суть, не стал слушать дальше и лишь устало ответил «пока», когда его амбициозный друг наконец-то закончил говорить. Сакрай остался сидеть, скуривая сигарету за сигаретой и, в то время как по пути домой Хоул нагромождал у себя в голове революционные планы, Сакрай думал совсем о другом. Он вспоминал нежность рук своей возлюбленной, вспоминал тепло ее губ, тепло ее кожи, то, как ласкал его слух ее приятный шепот, и эти мысли наполняли его сознание огромным горячим солнцем, обещавшим греть вечно. Ему было все равно, куда улетит бабочка, если дать ей вечную жизнь.
Оба юноши жили в мире, в котором лишь сила стремления человека к своим идеалам определяла то, где ставить грозное слово «невозможно». И своих целей, поставленных еще в молодости, они достигли очень скоро. Хоул отправился в путешествие. Сакрай продолжил играть в группе. Хоул искал лучших в мире алхимиков. Сакрай искал девушку своей мечты. Хоул получил эликсир бессмертия. Сакрай получил любовь.
Они увиделись опять, когда Хоул, вернувшись через несколько лет на Хельдуин, спокойно шагал по узкой, круто наклоненной вниз набережной, над которой нависли бледных цветов четырех и пяти этажные дома с тонированными окнами, не впускающими, кажется, даже солнечный света. Он ходил без всякой цели, рассуждая о том с чего начать то, к чему он так стремился. Редкие прохожие, укутанные из-за такой погоды в длинные бесцветные плащи с пустым любопытством в глазах оглядывались на привлекающего внимание Хоула, отгрызающего кусочки черного шоколада от здоровенной плитки в своих расписанных татуировками руках. Он снова был одет лишь в футболку и легкие, светлые штаны. По лужам он шагал в тряпичных кедах, полностью игнорируя всякие попытки погоды закутать его в футляр из одежд. Такое получилось провернуть еще и с Сакраем, одевшим длинный узкий плащ темно-синего цвета и длинную, уходящую за спину шапку. За спиной у него был футляр от гитары.
- Привет, - весело поздоровался Сакрай, скучавший по нудным лекциям старого друга.
- Привет, - кивнул в ответ Хоул, - я как раз с тобой и хотел встретится. Хотел рассказать о том, что я получил тот дар, который хотел.
- Дар? – переспросил Сакрай, озадачено приподнимая одну бровь, - ты про…
- Бессмертие, - улыбнулся Хоул, когда Сакрай вконец остолбенел, не в силах выдавить из себя ни слова.
- Дар? Удивительный дар? Ты в конец одурел! Ты проклял себя!
- Ты говоришь как моя бабушка в день, когда я сделал первую татуировку, - улыбнулся Хоул. Сакрай на секунду попытался представить то, как могла бы выглядеть бабушка такого человека, как вокалист его группы. Воображение невольно выбрило ее седые волосы, их остатки поставила ирокезом, окрашенным в красный цвет, в потускневшие от старости глаза вставило ярко-синие линзы, а типичные бесцветные одежды преобразило в нечто совсем безумное.
Но все это было неправдой. Ненормальность Хоула была исключением из его самой обычной семьи серого цвета. Лишь из такого окружения можно вырваться на крыльях настигнувшего от усталости безумия и делать все, чтобы стать изогнутой параллелью к прямой линии их жизней.
- Да ладно татуировки, черт с ними, твое тело, что хочешь с ним делай. Я еще немного подожду, и в музей тебя продам. Я совсем про другое. Ты, по-моему, плохо представляешь, что такое бессмертие. До сих пор.
- О! А ты знаешь все об этом даре? – у Хоула идеально получалось разговаривать с людьми таким тоном, словно он был хладнокровным и вечно спокойным врачом, а они безнадежно душевно-больными пациентами. Таким образом Хоул выводил всех кругом из себя одним лишь парой умело сказанных реплик. Так он выигрывал каждый спор.
- Даже не нужно обладать великим воображением, чтобы представить, что это такое. Помнишь, у нас горел дом престарелых? Помнишь эти минуты? Мы были рядом, хотели помочь.
- Припоминаю, - кивнул Хоул, - невыносимое зрелище.
- Все пожары сопровождаются невероятным шумом. Люди громко кашляют от дыма, прыгают с черт знает каких этажей, лишь бы горячие языки пламени их не достали. Они бросают все, все что им было дорого теряет свою цену и бесценным становится лишь одно – их жизнь. Они, так же как и ты, хотят сохранить ее вечно. А помнишь, что мы слышали, когда горел этот дом?
Хоул напрягся, но припомнить не смог: он вряд ли на такое обратил внимание, куда больше ужасаясь огромному размеру языков пламени в таком крошечном и хрупком здании.
- Не помню, - изрек он.
- Мы слышали лишь треск пламени и голоса зевак. И все. В здании буйствовал лишь огонь. Никто не кричал, не прыгал с окон, не старался убежать. Я представляю, как старики, сидя в своих комнатах и вдыхая тяжелый черный дым, терпеливо дожидались долгожданной смерти, уже давно подведя черту конца своего существования. Они смотрели на огонь, и он холодно отражался в их бесцветных глазах, равнодушных даже к нему. У жизни есть конец, Хоул. И ты умираешь не только из-за того, что в прах превращается твое тело. В прах превращается и твоя душа. У нее есть срок годности, у нее есть срок на земле. Ты сгниешь, Хоул. А я умру.
- Знаешь, что когда-то давно, Сакрай, когда-то давно философы считали, что мир делится на пустоту и материю. Лишь через сотни лет смогли доказать, что пустоты в этом мире не существует. Ничто не исчезает бесследно. Сгоревшее дерево превращается в пепел, пепел на крыльях ветра развеивается по полям и превращается в землю. Земля превращается в растения, растения в еду. Но это все материальное, Сакрай. Пустоты не существует в материальном мире. Как думаешь, твоя душа состоит из материи? Состояла бы она из материи, ее можно было бы достать голыми руками, а не только местным образованием и монотонными телешоу. А что ты знаешь о нематериальном? Там же, наверное, есть пустота. Значит, вещи там могут пропадать бесследно, не оставляя ничего после себя. Как и твоя душа, друг. Я не хочу пропадать бесследно. Моя душа нашла пустое местечко в моем теле и я точно знаю, что она хочет остаться там навсегда.
Свернув с набережной, круто спускающейся вниз, ребята оказались на узкой темной улочке. Все первые и вторые этажи здесь были завешаны потускневшими от старости и вечных дождей рекламными афишами не самых известных в мире групп. Были тут и серьезные лица Хоула с Сакраем и парой ребят, играющих когда-то с ними. Сейчас эти концерты были уже прошлым и лишь какой-то светлой грустью напоминали о себе с помощью этих плакатов.
- Это так странно, - сказал Хоул, разглядывая свою фотографию, - на все предметы оседает пыль. Она серая и плохо пахнет. На воспоминания тоже оседает пыль. Только она золотая. И когда воспоминания становятся совсем старыми, она обволакивает их полностью, и они начинают сиять теплым далеким солнцем в твоем сознании. Таким далеким и грустным, потому что до него уже не достать.
- Таких моментов в твоей бессмертной жизни будет слишком много. И душа твоя, Хоул, она материальна, - Сакрай с сочувствием и болью в глазах глянул на друга, - именно твою душу ты сточил до стали…
Сакрай со своей девушкой сыграл свадьбу через год после этой встречи. Именно тогда Хоул организовал первое собрание людей, разделяющих его идеи о том, что все люди смотрят не в ту сторону, что есть в жизни нечто прекрасное и нужно донести его до окружающих. Когда Хоул организовывал марши и акции, семья Сакрая начинала расти: у него появлялся сын, а затем и дочь, которая должна будет расти под защитой своего смышленого брата. Сакрай, не перестающий улыбаться последние дни, сидел в тот солнечный день на скамейке около детской площадки, на которой резвились его дети. Хоул, сделавший еще больше татуировок и отрастивший еще более длинные волосы, уложенные в невероятную прическу, выделялся темным пятном в этом залитом солнцем месте.
- С детьми гуляешь? – спросил он, подсаживаясь к Сакраю. Хоул больше не старел. У него не изменился ни голос, ни манера общения, ни одна морщинка не появилась на его лице.
- Да. Посмотри, - сказал он, - они прекрасны.
- Я вижу, - равнодушно ответил Хоул, - но последнее время я думаю о другом… я думаю о религги. - Сакрай изумился. Хоть его лицо и изменилось с возрастом, удивление он продолжал выражать высоко поднятой бровью. - Люди тешили себя идеями об аде и рае, параллельно с этим пропагандируя святой образ жизни, лишенной желания творить зло, не отвечать на удары, во избежание конфликтов, зависти, ненависти, воровства. Людей контролировали используя рычаг их же страха: мы боимся неизвестности, что ждет нас после смерти, но потом нам внезапно рассказывают про ад и рай, в которые мы несомненно попадем, и мы охотно верим хоть в какую-нибудь теорию о том, что нас ждет далеко не забытье, а вторая жизнь. Хватаясь за эту веру, слушая тех людей, кому хватило фантазии на такое безумие, мы начинаем боятся нарушить правила того, как попасть в рай: не убивать, не красть, за все это нам обещают наподдать если не в жизни, где проще простого воровать и убивать, то хотя бы после смерти, перенося ответственность за чужие грехи за грань доступного. Человек всегда убивал из зависти и эгоизма, он всегда думал только о себе, и тут внезапно появилась идея того, как, не запрещая ему думать о себе ненаглядном (в данном случае о себе уже после смерти), заставить его не мешать в таких мыслях другим людям. Идея религии всегда казалась мне гениальной на тот период времени, когда атеистом не был каждый второй. Сейчас она потеряла все свои козыри и контролировать людское стадо по средством сказок о рае и аде оказалось невозможным. Теперь не убивать можно заставить только с помощью страха быть убитым. Убитым от грозной руки правосудия, обратной стороны всего того зла, что творит человек.
- Пожалуй, так, - согласился Сакрай, всегда поражавшийся тому, что Хоул приходил к нему раз в пару лет, лишь для того, чтобы поделиться новыми соображениями об устройстве этого странного мира.
- Так вот, на то время была популярна религия. Я все думаю о том, что может так же сильно изменить мир, как и сказки о Боге.
- Ты ищешь замену религии? – спросил Сакрай, глядя на своих детей, играющих в догонялки с соседскими ребятами. Хоул кивнул, - большинство верит в то, что после смерти ничего нет, нету ада и рая. Их наличие действительно невозможно доказать. Кроме легенд у религии ничего нет. Подари людям за выполнение нужных тебе заповедей то, чем они могут насладиться еще при жизни.
- Что например?
Сакрай глянул на Хоула.
- Подари им бессмертие, - изрек он, - и многие пойдут за тобой.
Годы неумолимо шли и дальше. У Сакрая росли дети. У Хоула росли планы. Тело Сакрая покрывалось шрамами морщин. Тело Хоула покрывалось слоями татуировок. Сакрай обустраивал свой дом, превращая задний двор в настоящий райский сад, а стены – в произведения искусства. Хоул обустраивал целый Хельдуин – у него появлялось все больше и больше сторонников, погибало все больше и больше врагов. Сакрай даже не интересовался тем, чем занимался его старый друг. Он не включал новости, когда как Хоул от них зависел, надеясь увидеть в них себя, и точно так же не интересовался тем, как поживали дети Сакрая, он даже не знал их имен, он лишь один раз мельком видел любовь всей его жизни.
Когда Хоул вновь пришел к Сакраю, им обоим уже было по восемьдесят лет. Сакрай сидел на веранде своего чудного дома и смотрел на то, как за горизонтом свечей догорал прошедший день. Птицы падали на крылья с крыш одноэтажных домов и, грациозно ими взмахивая, улетали в сторону багровых облаков. Все прошлое лежало уже под столетней пылью из чистого золота. Изрубленное морщинами лицо исказилось в подобии улыбки, когда на пороге его дома появился Хоул. Все такой же молодой и полный жизни Хоул. Даже солнце стало холоднее, в то время как Хоул не изменился ни на каплю.
- Здравствуй, - хрипло сказал Сакрай, при улыбке обнажая остатки зубов. Теплый весенний ветер приподнял прядь его седых, почти белых волос.
- Привет, - ответил Хоул, - я соболезную… твоя жена…
- О! Моя жена… спасибо за соболезнования. Но скоро придет и мой срок.
- Мне будет тебя не хватать.
Сакрай засмеялся.
- Тебе не хватает много чего другого, мой друг. Не хватало всю твою жизнь.
- У меня еще полно времени, чтобы это наверстать, - сказал Хоул, оборвавшись в тот момент, как только ему стоило понять, насколько грубо это прозвучало перед другом, ожидавшим увидеть на пороге смерть, а не Хоула.
- Присаживайся, делись, какие вопросы тебя теперь волнуют. Я помню тебя всегда доставало то, что люди не верят в любовь. Сделал ты их романтиками, или нет?
- Понимаешь, Сакрай, раньше люди не могли смотреть фильмы, где все хорошо. Не могли читать книги, где все хорошо. Не могли жить жизни, где все хорошо. Людям это было скучно. Однообразно. Никто не станет радоваться чужому счастью, никто не станет делать из него историю. Людям во всем нужна была трагедия. Если любовь – то несчастная, если жизнь – то полная страданий, если книги – то все персонажи должны чувствовать боль, чувствовать страх, переживать муки, расставания… это все так интересно. Мы все склонны к жестокости, раз нас так интересуют репортажи о насильниках, о боях в горячих точках. Мы впитываем новости об ужасе в нашем мире и игнорируем чудеса и радости. О войне скажут по всем каналам. Сделают так, что дела политические коснутся каждого из нас, а о том, что маленькая девочка проводит часы ухаживая за своей старенькой бабушкой, наливая ей чаю и с любопытством выслушивая рассказы про ее долгую жизнь, никто нигде не скажет, никому это не будет интересно. Нам интересна лишь смерть. Из нашего любопытства она и рождается. - Сакрай согласился. Он соглашался почти со всем, что говорил ему всю жизнь Хоул. Он знал, что его друг умен, что у его друга есть стремления, что его друг не знает слово «невозможно». - Это уже достало. Я объяснил это людям. Я наградил их тем, чем ты мне посоветовал, за сочувствие и за радость за других, - закончил восьмидесятилетний старик, до сих пор выглядящий как восемнадцатилетний юноша.
Сакрай глядел на его молодое тело с еще большей тоской, чем Хоул смотрел на морщины Сакрая. Это все потому, что смотрели они одинаковыми глазами.
- А ты за всю свою жизнь, Хоул, еще сам не забыл, что такое любовь?
- Все девушки, которых я любил, уже мертвы. У меня нет сил искать новых.
- И как думаешь, Хоул, ты получил вечную жизнь или вечную усталость? За чем ты гоняешься? Что именно ты ищешь? Счастье для всех, Хоул? Новую религию? Я всегда поражался тому, чего ты добился. Я всегда с любопытством наблюдал за твоими подвигами, за твоими ошибками, за твоими поисками самого себя. Ты чертовски умен, Хоул. Для тебя нет преград, ты добьешься всего, чего хочешь, ты придумаешь самые изощренные и самые сложные цели и еще более сложные методы их достижения, - внезапно Сакрай рассмеялся. Со стороны это выглядело как то, что у него начинался старческий маразм и в его помутненное старостью сознание ворвалась беспричинная радость.
- Чему ты смеешься? – изумился Хоул, но ответ Сакрая не избавил его от озадаченности:
- Я смеюсь тому, что вижу небо, Хоул. Чудесное синее небо. Во мне очень мало стали. Ты хотел быть сильным, друг, ты хотел добиться всего, ты хотел быть умнее всех, и ты превратил свое сердце в сталь. Ты слишком умен. Ты даже гениален, сам Господь Бог глупее, именно потому все самые лучшие истины – они просты. Природе не хватило фантазии на все то, что придумывал ты. Это лишнее, Хоул.
Старик, до сих пор похожий на юношу, встал. Глянул на небо, которому продолжал улыбаться Сакрай, но не увидел в нем ничего, кроме поля деятельности, кроме места для полетов на сложных крыльях, кроме волшебных кораблей, чьи паруса способны поднять их ввысь.
- Бессмертие, Хоул, это слишком великая штука для твоего стального сердца. Бессмертие уходит дальше твоего раскрашенного тела, дальше твоих сложных мыслей. Бессмертие, Хоул, в другом. Оно не в стали твоего сердца.
- Сталь, сталь… - пробубнил Хоул, - достал. Я приду завтра.
Юноша спустился с крыльца. До самой калитки он чувствовал пятном холода у себя на спине взгляд лучшего друга, смех которого до сих пор разливался по звонкому пространству. На следующий день Сакрай умер. Хоул навестил его уже на похоранах, где собралась вся его огромная семья. Лишь Хоул никого тут не знал достаточно близко, чтобы рассказать, какие чувства он питал к погибшему, как ему на самом деле завидовал и поражался. Он стоял один в стороне и смотрел на людей, которые награждали тело Сакрая последним взглядом и словами, но он уже не мог их услышать.
- Я бежал за счастьем так далеко… - шепнул Хоул сам себе, как внезапно появившаяся рядом девчонка заставила его поднять голову.
- Дядя, дядя, а вы были другом моего дедушки? – тоненьким голоском проговорила она.
- Да, - кивнул Хоул, - я был его другом.
- Тогда он просил вам передать… - девочка задумалась, вспоминая то, что просил ее передать дедушка. Она мило подняла свои голубые глазки и сложила губки, пустившись в глубокие раздумья. Она была слишком мала, чтобы понять, что такое смерть.
- Так что он просил передать? – поинтересовался Хоул.
- Что температура любящего взгляда равна 1400 градусов по Цельсию! – выдавила девочка слишком сложное для нее предложение, заученное недавно наизусть, и, треся бантами своего платьица, бросилась убегать.
Хоул задумался, пытаясь придать этой фразе значение.
При такой температуре плавилась сталь.
Короткий остаток бессмертия он пытался начать все с нового листа, но дела, в которых преуспел Сакрай, шли крахом, их рушил цинизм и недовольство всем, рушил под основание. Хоул за всю свою жизнь допился того, что ему было ненужно. Он менял мир, но не менял себя.

Стальная месть

Глубокое голубое небо с разбросанными по нему клочками белоснежной ваты, выжидающе смотрело, как резвятся трепетными языками пламени рыжие волосы, подыгрывая шаловливому ветру. Он же настойчиво рвал их и длинную белую юбку платья, стремясь поднять обладательницу высоко в воздух.
Бесстрастное лицо, наконец, тронула едва заметная улыбка, но зеленые глаза, устремленные вниз, оставались по-прежнему холодными. Пальцы босых ног почти касались края небольшого, нависающего над обрывом куска скалы. А метрах в пятнадцати под нею буйные волны страстно ласкали огромные тяжелые камни, силясь сорвать с них распластанное мужское тело. В этих тщетных попытках вода бушевала еще рьяней и медленно окрашивалась в алый цвет ярости.
Удовлетворенная увиденным, девушка подняла прямо перед собой крепко сжимаемый в руке старинный кинжал. Окровавленная сталь весело блеснула на солнце, словно улыбнувшись ей. Несколько капель осторожно стекли на костяную, расписанную ручку.
- Ну вот и пришло время, правда?- взгляд, обращенный на оружие, немного смягчился, словно при виде старого друга.- Это был последний пункт. Скоро я освобожу Аленку…
Совершенно неожиданно тихая размеренная жизнь показала хищный оскал безжалостной смерти. Это был обычный вечер… Хотя нет, где-то с обеда еще в маленьком сердечке девятилетнего ребенка поселилось странное беспокойство. Обычные игры во дворе с друзьями не доставили радости, а встретившие вечером хмурые лица родителей только усугубили тревогу.
В доме физически ощущалось напряжение, но когда пришло время спать, глаза закрылись сами собой. Сон был ужасен. Огромные чудовища гонялись за Аленкой, стараясь схватить ее своими отвратительными когтистыми лапами. Спасли ее от них крепкий молодой мужчина и маленький мальчик в джинсовом комбинезоне. В просторной красивой комнате, одинаково глядя прозрачной чистотой небесно-голубых глаз, неожиданно они стали ее душить. Крепче и крепче сжимались сильные пальцы…
Враждебная темнота хорошо знакомой комнаты была разрезана узкой полоской тусклого света, проникающего через не до конца закрытую дверь. Дрожащие руки с едва слышным шуршанием откинули одеяло, и лакированный пол обжег оголенные пятки неожиданным холодом. От жуткого предчувствия перехватывало дыхание, и беззвучно девочка подошла к двери.
Возле кухонного стола с низко опущенными головами сидели родители, а над ними угрожающе нависало грузное тело в черной одежде. Большая рука с грязно-синей наколкой в виде проткнутого ножом черепа, схватила отца за волосы и приставила к его горлу мясной кухонный нож.
- Сын твой уже заплатил, но этого мало. Слишком мало.- раздался хрипящий пугающий голос.- Я предупреждал и вас, и его.
- Но она же сама к нам пришла.- чуть слышно ответила мать.
Другой мужчина, не видимый ранее из-за мешающего косяка, подскочил к ней и сильно ударил по лицу.
- Заткнись, стерва! Как ты смеешь говорить, что она шлюха?
Детское тельце словно налилось свинцом, остатки сна пропали. Забылся страх перед темнотой, которая находилась позади. Алена не чувствовала и ледяного холода пола, стараясь не дышать, чтобы не быть обнаруженной. Однако казалось, что сердце стучит так громко, будто молоток по пустому железному гаражу и, если бы хоть на минуту в кухне воцарилась тишина, ее бы услышали. И все же стремясь слиться со стеной, продолжала наблюдать ужасающую сцену.
Конец острого ножа мягко погрузился в горло отца и тонкий, вишневого цвета, ручеек проложил дорожку по бледной коже. Мать сдавленно сдавлено вскрикнула и бросилась к нему, но ее с силой откинули к стенке. Чуть позже, после некоторых издевательств, было покончено и с ней.
Почему бандиты не проверили комнаты на предмет нахождения там еще кого-то, осталось загадкой, но как позже выяснила Аленка, появились они здесь не с проста. Ее старший брат сильно и взаимно полюбил дочку главаря городской мафии и хотел на ней жениться. Но отец той девушки был категорически против и тогда она сбежала, что закончилось для возлюбленного и его семьи очень трагически.
Алену, за отсутствием родственников, определили в детский дом, где, к своему ужасу, она оказалась забавой безжалостных более старших детей. Одна в целом мире, среди недовольства воспитателей и ожесточения сирот, росла девочка волчонком, пока однажды не встретила Его. Старше ее на десять лет, голубоглазый, интеллигентный сразу заметил ее в большом городском парке. Она часто приходила сюда, предаваясь грустным воспоминаниям о безоблачных прогулках здесь с родителями. Через четыре месяца знакомства он женился на ней, а через три года счастливая маленькая семья праздновала двухлетие такого же, как отец, голубоглазого симпатичного малыша…
И тот день стал роковым. Придя из магазина с покупками к празднику, еще на пороге на Алену дыхнуло знакомое чувство тревоги… Последний рубец на некогда добром мягком сердце закалил измученную душу до тверди холодной стали. Отныне не существовало чувств и эмоций. Несколько тел ушло на поиск людей, уничтоживших ее жизнь. Уже прошел в стране беспредельный разгул преступности, но оставались несколько пунктов в зловещем плане мести. Она не была злой или доброй, как сталь не может быть ни той, ни другой. Просто месяц за месяцем по очереди находили изуродованные до неузнаваемости, истерзанные тела Аленкиных врагов.
И теперь последний или, точнее сказать, первый и самый главный, ожидал участи быть съеденным прожорливыми обитателями моря.
Безразлично вытерев лезвие кинжала о торчащий в скале клок травы, всадила клинок в кожаные ножны на поясе. Сделала несколько шагов назад и подняла лицо к яркому солнцу.
- Ну все, Аленка, много ты поменяла имен, хватит. Пора освободиться.- твердо произнесла без малейшего страха девушка и, разбежавшись, постаралась прыгнуть как можно выше и дальше…

1) Oliksana
2) Abdul-Ali
3) Mila muse
4) limonio
5) Lime

№2:

1) Frantsuz
2) Сунабозу Канта
3)
4)
5)

Добавлено (27.10.2008, 14:00)
---------------------------------------------
Извините, что не написала, что выбираю - деньги на счету закончились)

Проголосую, пожалуй, за №1... за идейность...