Я была удивлена, когда начала читать – потому что этот текст очевидно полемизирует с моим текстом из прошлого тура. Автор захотел рассказать историю, где все пойдет совершенно иначе. Уже интересно.
Я не соглашусь, что упоминание реальных имен мешает восприятию. Вряд ли буду искать истории этих людей в интернете, но меня фамилии ничуть не напрягали, наоборот, они делают историю настоящей, существующей не только в пространстве рассказа. Несколько лет назад часто мелькали новости о подобных скандалах за рубежом, знаю, что по одной из таких историй сняли фильм.
Кстати или нет, я недавно читала статью, что «стокгольмский синдром» в условиях длительно травмирующей ситуации – это вообще свойство пластичности человеческой психики, естественный механизм ее внутренней защиты. Если ты заодно со своим «террористом», больше шансов, что он будет к тебе хоть немного, но снисходителен, не нанесет слишком сильного вреда, не убьет. В статье упоминалась разновидность такого «стокгольма» для женщин - как существование в исторически сложившимся типе отношений под названием «брак». Таков был первобытно-патриархальный брак-владение, с продажей девушки замуж без необходимости ее согласия, без права развода. «Стерпится-слюбится» с побоями, любыми истязаниями, с вероятностью убийства мужем без какого-либо серьезного наказания для него, ибо своей вещью или скотом он вправе распоряжаться по своему разумению.
В некоторых странах женщины до сих пор живут в таком браке, зачастую без права показаться на улице, а первая жена, уже постаревшая, вполне может невзлюбить и ревновать своего господина к недавно взятой молодой четвертой жене. В нашем обществе, стоящем на полступеньки выше, есть своя обыденность: вопрошать, виновата ли девушка, одетая вызывающе, в том, что ее изнасиловали?
Но по сравнению с каким-нибудь двенадцатым веком сейчас, конечно, серьезный прогресс: запирание понравившейся (напросившейся) девушки в подвал и прочие «развлечения» с ней уже не считаются разновидностью брака, а у писателей возникают вопросы: что она чувствует при этом? как проживает это внутри себя? что с ней произойдет после освобождения? Финал истории прозрачно намекает, чем обернется такой опыт.
Концовка открытая, но исходя из сказанного выше, я думаю, что ГГ идет на свидание к своему похитителю не для того, чтобы ругаться и проклинать – а чтобы «выйти за него замуж», как это сделала его самая первая жертва. Как велит слепой механизм адаптации «стокгольмского синдрома», когда человек постепенно сживается со всем этим творящимся ужасом и уже не может представить для себя другой судьбы. Чудовищно мерзко и унизительно, но, пожалуй, другого выхода у нее нет – такие душевные раны не заживают сами по себе.
Поэтому поначалу ГГ даже не сознает, отчего ее так корежит, не понимает, что отныне вся ее жизнь – трансцендентное бегство по ленте Мебиуса: чем отчаяннее стремишься прочь, тем быстрее прибегаешь обратно. Ее ведет назад, в тот подвал: за годы, прожитые в заключении, ее искалеченное «Я» приняло форму этого места, и там, где свободно, ей уже невозможно существовать. Зэки, много лет отсидевшие на медленно убивающей их зоне, не знают, как применить себя за забором и скоро опять отъезжают к Хозяину. Так и ГГ никогда уже не сможет жить обычной жизнью, тусоваться, спать с любовниками, скрыв свои раны глубоко внутри.
Понимаете, Чосер, горбун из Нотр-Дама уже никогда не выпрямится и не будет статным молодцом. Когда тебя так изуродовали, что кишки навыворот, не очень-то потусуешься. Есть психологическая достоверность поведения персонажей, и ваши рекомендации «сдерживая себя, понимая что вечно жить прошлым нельзя, занимается с ним сексом ... Вместо вечной подавленности ... получилась бы психологическая драма, более интересная читателю» в данной ситуации неуместны, как неуместно настаивать, чтобы история изнасилованной женщины хоть сколько-нибудь вас развлекала.
То, что ГГ вынужденно привязалась к своему похитителю, конечно, не значит, что происходящее – нормально. Это лишь экстремальный способ адаптации, помогающий жертве в критической ситуации просуществовать как можно дольше, но имеющий долгосрочные разрушительные последствия, когда разбалансированный сложный механизм психики начинает ломать сам себя.
Насилие никогда не может доставлять удовольствия, сделать человека счастливым, да и насильник вряд ли будет полностью удовлетворен происходящим. В данном рассказе он, судя по всему, не конченый садист – иначе бы за три года ГГ уже убил. Он делает, что хочет – но результат неизменно его не устраивает, за это он всегда будет унижать и угрожать своей жертве. У человека с ДЦП есть руки-ноги, но он не может нормально двигаться, потому что повреждены центры в мозге, отвечающие за координацию движений. Так и у похитителя нарушены важные центры личности – те, которыми можно жалеть, сопереживать чужой боли, понимать чувства других и ставить себя на место другого человека. Он бешено хочет быть спасенным и понятым хоть кем-то, неутолимо жаждет любви, которая исцелит, избавит от страхов, заслонит собой память о смерти матери и отца, вытащит его самого из подвала – ведь он в своей голове все еще заперт в нем. Жертва – лишь инструмент, с помощью которого он хочет залечить сам себя, и который он эксплуатирует без сожаления. Скорее всего, он догадывается, что насилием ничего не добьется, но по-другому все равно не умеет. В этих отношениях, если их так можно назвать, всегда будут страдать обе стороны.
Все выше сказанное – лишь мои размышления после прочтения, и не является истиной в последней инстанции.
Исследование и подача материала, описание мыслей, переживаний, мотивов ГГ мне кажутся достоверными, а смелость в освещении проблемы и в то же время чувство меры, которое позволило не удариться в живописание страстей – все вместе делают честь автору. И спасибо, что без морализаторства.

Этот рассказ читается куда легче первого, легче после него и послевкусие. На контрасте с первым, горьким и мрачным, он ощущается светлым и солнечным. И хотя в нем присутствуют трудные размышления ГГ о своем неизвестном прошлом, из-за чего он чувствует себя пустым сосудом, они подаются автором не в пример мягче посттравматических переживаний из первой работы.
Наш герой слегка пассивен, благополучен и рассудительно бездеятелен: он не ломится разбираться со своим прошлым, как Джейсон Борн, а просто наблюдает за собой и своей пустотой, словно бы отстранившись. Поневоле сравниваешь, задаешься мыслью, что лучше – меланхоличное прозябание или оголенный нерв? Не лучше ли совсем ничего не помнить, чем оставаться психологически калекой до конца жизни?
Текст ровный, мягко, но уверенно ведущий читателя за собой. Автор не нагнетает паранойю, не смакует психологический раздрай ГГ, хотя по идее можно было бы – и получилась бы, наверное, такая же темная атмосфера как в первом рассказе.
Как и в первом, здесь открытая концовка. Кто-то у кого-то в голове, кто-то кого-то придумал – но кто именно, так и не стало для меня очевидным даже после второго прочтения. Подсказки, если они есть, слишком уж прозрачные. Не уверена, но похоже, мальчик – воображаемый друг для ГГ, невольно воплотившего в нем воспоминания о несуществующем детстве и доме с родителями, в то время как сам он рос в интернате; так мужчина беседует с самим собой. Но мне хотелось бы знать, чем действительно закончится эта история – восстановится ли полностью память ГГ? Что он предпримет потом? В этом плане, мне кажется, автор слишком рано завершил рассказ. Мне хотелось идти с ним дальше.
Читая текст, вспоминался «Солярис» Лема, где подруга главного героя тоже никак не могла осознать, что она лишь воплощенное воспоминание, созданное мыслящим океаном. Хотя здесь взят иной ракурс для раскрытия этой идеи.